Текст книги "Фаворитка короля"
Автор книги: Анна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
– Я хочу только вас, Вилл, и никого другого, – проговорила я и прижалась к его губам.
Я надеялась, что это его убедит, и он, к моему облегчению, меня не оттолкнул, хотя я и побаивалась. Что заставляло меня так крепко любить его?
Я ведь любила его. Хотя и притворялась, что не люблю.
– Приятно слышать. – Он поцеловал меня в губы с заметной страстью. – Поехать с вами?
– Не нужно. Я поеду одна.
– И все же я настаиваю на том, что вам не…
– Вилл, не надо… – Я положила палец ему на губы.
– Хотите, чтобы я остался на ночь с вами? – спросил он, покусывая мне кончики пальцев.
– Хочу.
Он и остался.
– Я сумею вас защитить, не сомневайтесь, – проговорил он, целуя меня в шею, когда я уже доказала всю безосновательность его ревности.
– Не сомневаюсь, – ответила я, отгоняя подступающий страх: слишком могущественны могут оказаться силы, направленные против меня и против него, если он станет меня защищать. Королевское гостеприимство в подземельях Тауэра – вовсе не досужие вымыслы.
– Я никому не позволю обидеть вас.
– Знаю.
Его сильные руки помогали мне на время справиться со своими страхами. Мне было хорошо с ним. А когда поднялось солнце, на сердце у меня стало гораздо легче.
– Не уезжайте! – пробормотал Виндзор.
И снова мы сумели избежать рискованного слова «любовь». Приходилось смириться с тем, что оно так и не прозвучит.
Но к совету Виндзора я не прислушалась и двинулась в путь к Вестминстеру.
Все же я не до конца утратила здравый смысл: не привлекающая внимания в своем черном с серым одеянии, вполне похожая на зажиточную вдову, я прошла сразу к Вестминстерскому аббатству, а двое дюжих слуг помогали мне прокладывать путь сквозь толпу. Я буду ждать там. Пусть над моей головой вознесутся ввысь торжественные голоса монахов, отпевающих Эдуарда, а я возблагодарю Бога за то, что Эдуард избавился наконец от ужасов длившейся несколько дней агонии. Никто не сможет прогнать меня отсюда – ни Джоанна, ни сам дьявол. Пробираться через большую толпу народа, как и следовало ожидать, было совсем не просто, но решительная женщина вполне могла это сделать, не стесняясь пользоваться локтями.
Мы дошли до дверей. Еще несколько шагов, и можно будет проскользнуть внутрь собора. Я удвоила свой натиск, проталкиваясь среди множества столпившихся здесь людей. Джоанна меня не увидит.
Раздались громкие звуки труб, и все вокруг замерли, хотя со всех сторон меня все равно давили и толкали, пока королевская стража не оттеснила передних, используя алебарды и древки копий. Я продвинулась как можно ближе к первым рядам и увидела, как к огромным дверям идет новый король, еще не коронованный – бледный, почти незаметный в траурных черных одеждах, с развевающимися на ветру светлыми волосами. «Бедняга!» – подумала я. Ничего похожего на силу и властность отца и деда – нет сейчас, не будет, как я предчувствовала, и в дальнейшем.
А рядом с ним? Я даже зашипела сквозь стиснутые зубы. Рядом с ним шествовала его матушка, державшаяся покровительственно, упивающаяся собственной важностью. Кислая мина Джоанны Прекрасной плохо скрывала ее торжество. Не по годам располневшая и постаревшая, закутанная в черный бархат и соболий мех, она больше всего напоминала одного из тех откормленных воронов, которых держат по традиции в Тауэре.
«Будь ты проклята за то, что не даешь мне побыть рядом с Эдуардом!»
Она проходила так близко, что я могла бы дотронуться до нее. Пришлось сдержаться, чтобы не ударить ее, ибо в ту минуту слепой ненависти я отвергала ее превосходство, ее знатность, ту власть, которую она захватила, отняв у меня. Но противопоставить ее власти мне было нечего.
«Надеюсь, твой дражайший сынок сумеет избавиться от твоей опеки, едва подрастет! Надеюсь, с годами он станет прислушиваться к Джону Гонту!»
Ощутила ли она волну моей враждебности? В ее походке появилась некая неуверенность, словно она учуяла насылаемые мною на ее голову проклятия. Поравнявшись со мной, повернула голову. Мы встретились взглядами, ее глаза расширились, рот чуть приоткрылся, черты лица окаменели, и я испугалась той угрозы, которая читалась на ее лице. Несмотря на всю торжественность погребальной церемонии, она вполне могла обрушить кары на мою голову. От ее пухлых рук зависело сейчас все мое будущее. Для чего я столь необдуманно пошла на такой риск?
Джоанна закрыла рот, щелкнув зубами; от нерешительности не осталось и следа. Ах, какой она стала самоуверенной! Чуть улыбаясь, она крепко взяла сына за плечо, подталкивая его к дверям аббатства. Каким красноречивым был этот малозаметный жест! Они прошли мимо меня, и неприятный холодок страха, пробежавший по затылку, исчез. Она решила оставить меня в покое. Я облегченно вздохнула.
Слишком рано! Слишком! Джоанна остановилась, резко развернулась на каблуках. Стоявшая вдоль всего пути стража вытянулась по стойке «смирно», воздела свои алебарды, и страх с удесятеренной силой захлестнул меня, выдавливая воздух из легких. Решится ли она? Наши взгляды снова скрестились, как у неподвижных каменных изваяний, смотревших друг на друга со стен собора у нас над головами. В ее взгляде сверкала злоба, в моем светился вызов. Посмеет ли она покарать меня за все, что я защищала, за все, чем я была для Эдуарда? За это открытое неповиновение недвусмысленному приказу?
Джоанна улыбнулась шире, показывая свои зубы. Посмеет. Я уже почти ощущала, как меня хватают грубые руки, как влекут в темницу. Но Джоанна удивила меня.
– Когда мы войдем, закрыть двери собора. Не пропускать внутрь никого! – приказала она. – Король прибыл, начинается траурная церемония. – И отвернулась, словно я не представляла для нее ни малейшего интереса, но в конце концов не выдержала все-таки. – Твои деньки остались в прошлом, – услышала я ее негромкое бормотание, которое одна я и могла разобрать. – Зачем же мне связываться с такой, как ты?..
На какой-то безумный миг, под влиянием ее оскорбительного высокомерия, мне захотелось броситься впереди королевского кортежа, проскользнуть внутрь, пока двери собора не захлопнулись у меня перед носом, отрезая меня от законного места у гробницы моего возлюбленного. Я собиралась настоять на своем праве находиться там.
Ах нет!
Ко мне вернулся здравый смысл. Не было у меня там законного места. С болью в сердце я пробралась снова через толпу – к реке, где осталась моя барка, возле которой меня поджидал Виндзор. Ну, это меня не слишком удивило. И не огорчило, хоть я и сорвала на нем свою злость на Джоанну, а главным образом на себя саму – за то, что не проявила должного благоразумия. Что ж, я поступила с чисто женской логикой.
– Приехали меня спасать! – бросила я с нескрываемым раздражением.
– Надо же кому-то вас спасать, – ответил он коротко, что в данном случае было вполне уместно. – Садитесь в барку.
Я опустилась на скамью и всю дорогу молчала, искоса бросая сердитые взгляды. Последней фразой больше, чем всем остальным, Джоанна жестко поставила меня на место. Виндзор же позволил мне предаваться грустным мыслям, не делая ни малейших попыток разговорить меня, выяснить, что так сильно задело мои чувства; он просто созерцал задумчивым взглядом жизнь, протекавшую на берегах реки.
«Зачем же мне связываться с такой, как ты?..»
Мне всегда было понятно, что время, когда я находилась под покровительством Эдуарда, рано или поздно закончится. Но что меня отсекут от двора мгновенно… так безжалостно и недвусмысленно? В Англии воцарился новый двор, места при котором мне не было отведено. И с этим придется мириться до самой смерти.
А как я сама почтила память Эдуарда? На мой взгляд, гораздо лучше, чем официальный двор, – я делала то, что он наверняка бы одобрил. Возвратившись в свои владения, я занялась тем, что ему нравилось, о чем он вспоминал, когда сил еле хватало на то, чтобы сидеть, опираясь на гору подушек, не говоря уж о том, чтобы взобраться в седло. Я выехала верхом, с ловчей птицей на руке, с несущейся рядом Отважной (уже начавшей стареть, но так и не поумневшей), и поохотилась на кроликов в окружающих Палленсвик лугах. Охота оказалась удачной. Когда сокол сбил голубя, щеки мои стали мокрыми от слез. Эдуард насладился бы каждым мигом этой охоты. А потом, возвратившись в свою комнату, выпила чашу доброго гасконского вина (милый Эдуард, в моей памяти вы будете жить всегда) и уже после этого повернулась спиной к прошлому и обратилась взором в будущее.
Какое будущее? Вдали от всех. Скука невыносимая! Но все лучше, чем быть дичью, на которую охотится помешанная на мести женщина, пусть и утверждавшая, что я для нее ровно ничего не значу. Я знала, что не в характере Джоанны останавливаться на полдороге. И сунуться прямо ей под нос – это был не самый разумный из моих поступков.
– Не нужно было ездить, правда? – Закутавшись в теплую накидку, не в силах согреться, я скорчилась в кресле перед камином: погода стояла не по сезону холодная и дождливая, с сильными ветрами.
– Я же говорил, чтобы вы не ездили! – без всякого сострадания заметил Виндзор (правда, при этом он согревал на удивление теплыми ладонями мои закоченевшие руки).
– Да, говорили, помню. – Настроение у меня было мрачным, под стать погоде за окнами.
– Не тревожьтесь. Им до вас не добраться, понимаете? Опалу снял с вас сам Гонт.
– Вы полагаете, она обо мне забудет? – Его радужное настроение удивило меня.
– Отнюдь. – Вот тебе и радужное настроение! Он хмуро посмотрел на свои пальцы, державшие мои ладони; его цинизм я ценила выше, чем принятые при дворе лесть и пустые обещания. – Сколько король оставил ей в своем завещании?
– Тысячу марок, – ответила я без всякой интонации. – На это не очень разгуляешься. А Ричарду досталось ложе Эдуарда с украшенным гербами балдахином.
Виндзор перестал хмуриться и захохотал во все горло.
– Куда лучше было бы, если бы ложе досталось вам!
– Скорее всего, Джоанна велит его сжечь, чтобы избавиться от заразы, которую, по ее мнению, я оставила там. Уж сыну она спать на нем ни за что не позволит.
– А вы упомянуты в завещании? – продолжил расспросы Виндзор.
– Нет. – Я не ожидала этого: для меня не нашлось места в завещании Эдуарда. Все, что он мог и желал мне дать, он дал сам.
– Ну вот, у нее уже есть повод для радости!
– Сомневаюсь!
Покидая Шин, я удостоверилась, что драгоценности Филиппы уложены в переметную суму, а перстни Эдуарда находятся в безопасности за корсажем моего платья. Она никак не могла их захватить, разве что решилась бы обыскать меня при всем честном народе!
Виндзор снова рассмеялся, потом посерьезнел.
– Ну хватит о Джоанне Прекрасной. Не можем же мы весь остаток дней своих провести в непрерывной тревоге, а? Вот и не будем.
Приходилось признать, что лучшего совета и придумать нельзя.
Виндзор отпустил мои руки и поднял свою кружку эля.
– За бури и ливни. Пусть длятся как можно дольше. Пусть затопит все дороги и берега реки от Лондона до Палленсвика – до тех пор, пока Джоанна о нас не забудет.
– Клянусь Пресвятой Девой, скорее рак на горе свистнет! – Но кружку у него я взяла и повторила его тост: – За бури!
Ливни и ветры понемногу стихли, дороги вскоре вновь сделались проезжими, а на Темзе было не повернуться от множества сновавших туда и сюда судов и суденышек. До нас дошли вести о том, что делается в Лондоне и не только в нем. Некоторые новости меня вообще никак не затрагивали – даже удивительно.
Юного Ричарда, наряженного в белые с золотом одежды, короновали в шестнадцатый день июля месяца. Подумать только, в четверг! Весьма необычно, но день выбрали потому, что это был канун праздника святого Кенельма, малоизвестного короля Мерсии, – ребенка, который принял мученическую смерть[103].
– Вижу, Джоанна Прекрасная решила, что парню пригодятся любые счастливые предзнаменования, какие только найдутся! – проворчал Виндзор.
Он рассуждал очень здраво: Англию ожидали невзгоды. Сильного войска под командованием короля у нее не было, а французы осмелели и стали совершать набеги на многие городки и деревни вдоль нашего южного побережья, после разграбления предавая их огню. В пылающий ад превратился город Рай, и даже до Льюиса[104] добрались французы, хотя отдаленный от моря Палленсвик был в относительной безопасности.
Как странно – меня это никак не касалось, я не была рядом с королем, который строил замыслы, как изгнать французов. Кто же будет направлять нашу внешнюю политику? Гонт, вероятно. Я отгородилась от этих размышлений – все это было теперь слишком далеко от меня.
Впрочем, кое-какие события меня затрагивали, хотя и косвенно.
Старый добрый Уикхем получил полное прощение, чем было подтверждено примирение между Эдуардом и его бывшим канцлером. По крайней мере, хоть этого мне удалось добиться для старого друга. Уикхем мне написал:
С меня снята опала, но никакой должности при дворе я не получил. Подумываю о том, чтобы посодействовать делу просвещения в Оксфорде, построив там два новых колледжа. Уверен, Вам будет приятно об этом услышать, хотя ни одна женщина никогда не переступит порога этих храмов науки! Вероятно, я перед Вами в долгу, однако и мне, и Вам приходится смириться с тем, что есть вещи невозможные.
Я невольно улыбнулась. Нелегко священнику признать, что он в долгу перед грешной дочерью Евы, однако же Уикхем сделал такое признание, и не без изящества. Я от всей души желала ему добра. Вряд ли нам придется увидеться еще хоть раз.
Потом он сообщал вести тревожные, которые заставили меня сперва рассмеяться, а потом нахмуриться. Собрался новый парламент, и Гонта пригласили войти в комитет Палаты лордов, которому было поручено бороться с угрозой, исходившей с южного берега Ла-Манша.
– Стало быть, звезда Гонта снова на подъеме, – заметил Виндзор, читавший письмо Уикхема через мое плечо.
– Этого следовало ожидать, – ответила я. – На его стороне знатность и опыт.
– К сожалению, победами он не может похвастать!
Скептицизм Виндзора меня не тронул – что значит для меня теперь возрастающая власть Гонта? Мои и его честолюбивые устремления больше никак не пересекались. Однако Виндзор задумался и взял письмо Уикхема с собой – перечитать на досуге. Мне всегда становилось тревожно на душе, когда Виндзором овладевало желание поразмыслить за кружечкой эля.
А смех разобрал меня, когда я прочитала, какую невероятно надменную петицию направил парламент юному Ричарду. Впредь только парламенту будет принадлежать право назначать канцлера, казначея и всех прочих высших должностных лиц, каких парламент пожелает. Каждый шаг короля окажется под контролем. Никому не будет дозволено делать то, что делала я, когда Эдуард был тяжело болен и не мог принимать решения самостоятельно. Не должно впредь быть другой Алисы Перрерс, правящей королевским курятником.
Да, над этим я посмеялась, хотя смешного было мало.
А потом мне стало вовсе не до смеха. Кто-то громко забарабанил в дверь усадьбы Палленсвик (похоже, кулаком в кольчужной перчатке), оторвав меня от счетов и записей о доходах и расходах. Виндзор в то время занимался осушением заливных лугов в Гейнсе. Да и если бы вернулся, то уж не стал бы колотить в дверь. Мы с ним по-прежнему жили странной жизнью, то разъезжаясь, то съезжаясь, – у нас не было никакого общего хозяйства, словно мы не состояли в законном браке, а были всего лишь партнерами в деле, которое иногда требовало близости, а иногда и не требовало. Нет, Виндзор так колотить в дверь не стал бы. Скорее просто распахнул бы ее да и вошел в дом, громким голосом сообщая мне о своем прибытии, наполняя всю усадьбу своей неуемной энергией. Нет, это не Виндзор. Мое сердце затрепетало – в нем проснулся тот давний страх, который никогда полностью не исчезал, но прятаться он меня не заставит… Я решительно пошла к сотрясаемой ударами двери.
– Там чуть не целый отряд, мистрис, – сообщил мне дворецкий, который неуверенно топтался в холле. – Отворить им?
– Отворяй. – Что толку здесь раздумывать! Пришла опасность, ей нужно смотреть в глаза.
– Добрый день, мистрис.
Стучали не кулаком в кольчужной перчатке, а жезлом, положенным по должности. Стоявший у двери человек, судя по его одежде, был из числа старших служащих – клерк или секретарь важного господина. А может быть, шепнул мне на ухо внутренний голос, судебный пристав. Никогда прежде я его не встречала, и мне не понравились ни его лицо (хотя держался он учтиво и отвесил мне низкий поклон), ни сопровождавший его отряд из двенадцати человек. Весь двор был битком набит вьючными лошадьми и двумя большими повозками.
– Мистрис Перрерс?
– Да, это я. А кто вы, сэр? – спросила я, стараясь быть предельно учтивой.
Уже несколько месяцев в Лондоне все было тихо, Ричард понемногу привыкал к тяжести короны, а Джоанна царила над придворными. Я сидела в добровольной ссылке и не показывалась им на глаза.
– Не высовывайтесь, – посоветовал мне Виндзор после того, как я едва не нарвалась на нешуточные неприятности. – У них слишком много своих хлопот, чтобы думать еще и о вас. Оборона королевства от французов вышла на первый план, оттеснив бывшую фаворитку короля. Еще несколько таких месяцев – и о вас забудут окончательно.
– Не уверена, что эта мысль мне нравится. – Мне как-то не очень хотелось жить в полной безвестности. – Хочу ли я, чтобы обо мне забыли?
– Хотите, если в вас осталась хоть капля здравого смысла. Сиди тихо, женщина.
Я так и делала. Неделя проходила за неделей, злоба Джоанны ни в чем больше не проявлялась, и страхи мои стали отступать. Но, если Виндзор был, как и всегда, хорошо осведомлен о том, что происходит при дворе, кто же тогда появился у моих дверей? Эти гости добра не сулили. Мысленно я отругала Виндзора – и за его отсутствие, и за чрезмерную самоуверенность. Ну почему этого человека никогда нет рядом, когда он нужен больше всего? Да и зачем он мне вообще нужен, разве я сама не смогу справиться с теми, кто посмел вторгнуться в мои владения? Я смерила посетителя взглядом. Слишком уж властным он выглядел в своем черном одеянии и с кожаной сумкой для бумаг. Его равнодушный взгляд скользнул по мне с головы до пят, и у меня пересохло в горле.
«Но они не могут тебя арестовать. Ты не совершила никакого преступления. На твоей стороне Гонт! Это ведь он снял опалу!»
Дышать стало чуть легче.
Чиновник поклонился еще раз. Он, по крайней мере, держался учтиво, а вот у его подчиненных глаза так и блестели от жадности.
– Меня зовут Томас Вебстер, мистрис. – Он вынул свиток из своей сумки. – Меня направила сюда комиссия, учрежденная парламентом. – Говорил он вежливо, даже почтительно, разве что взгляд был оценивающим. Протянул мне документ. Я развернула свиток и прочитала, стараясь, чтобы пальцы не дрожали. Смысл бумаги стал ясен буквально с первых строк.
Дыхание у меня снова стало прерываться. Я сломала одну из официальных печатей красного воска и сделала вид, что еще раз перечитываю, в то же время пытаясь сделать глубокий вдох. Потом я крепче уперлась ногами в порог, словно могла преградить им путь в мой дом.
– Что такое? Ничего не пойму. – Но в бумаге, которую я держала, все было написано ясно, черным по белому.
– Мне дана власть, мистрис, забрать у вас все, что я найду здесь ценного.
– А если я буду этому препятствовать? – Сердце билось в горле, грозя задушить меня.
– На вашем месте я не стал бы этого делать, мистрис, – сухо ответил он. – Вы не в силах помешать мне. У меня имеется список предметов, которые подлежат изъятию в первую очередь. Так что позвольте…
И они, громко топая сапогами, вошли в дом, Вебстер развернул свой отвратительный список. Там содержался перечень всех моих ценностей, всего имущества, которое имелось в Палленсвике и принадлежало мне.
Мой страх перерос в панику, совладать с которой уже было невозможно.
– Этот дом принадлежит мне! – возмутилась я. – Он не находится в собственности короны. Он не был подарен мне королем, я сама купила его.
– Да, но на чьи деньги, мистрис? Откуда вы взяли деньги на него? – Он, кажется, даже усмехнулся. – И кому принадлежит то, что в доме? Все это тоже вы купили? – Он повернулся ко мне спиной и дал знак своим подручным приступать к делу.
Мне нечего было им ответить. Я стояла и смотрела, как выполняется приказ комиссии парламента. Все мое имущество на моих глазах выносили во двор и грузили в повозки либо на вьючных лошадей: белье, мебель, даже мою кровать; драгоценности, одежду, безделушки, – а Вебстер все читал и читал, что перечислено в его жалкой бумажонке.
– Диадема с жемчугами. Цепь золотая, украшенная рубинами. Лента шелковая, алого цвета – один ярд. Пара перчаток кожаных теплых, перчатки легкие, шитые серебром…
– Лента в один ярд?.. – вырвался у меня возглас уже на грани истерики.
– Вы же сами знаете, мистрис: курочка по зернышку клюет. Нам нужно собрать много денег, чтобы вести войну, – язвительно отозвался Вебстер. – Одни драгоценности потянут, по нашей оценке, фунтов на пятьсот. Чем висеть у вас на шее, лучше эти украшения пойдут на то, чтобы вооружить доброе войско и отстоять Англию!
Спорить с ним было бесполезно. Я молча смотрела на то, как из моего дома выносят все, что принадлежало мне. Лишь сглотнула бессильные слезы, когда один из дюжих слуг Вебстера пронес бесформенную кучу меха, шелка и камчи ярко-синего цвета с серебром: платья, которые Эдуард специально велел сшить для второго большого турнира в Смитфилде. Я ни разу их не надела, потому что второй турнир так и не состоялся. Платья бросили в повозку вслед за всем остальным.
Я же осталась стоять в прихожей своего опустевшего дома, по которому гуляло гулкое эхо.
– Вы закончили?
– Закончили, мистрис. Но должен вас предупредить еще вот о чем. Парламент взял на себя бремя взыскания с вас долгов. Любому, у кого есть к вам претензии, предложено их заявить комиссии.
– Моих долгов? – Дело оборачивалось чем дальше, тем хуже.
– Именно так, мистрис. Всякий, кто имеет жалобы на утеснения, вымогательство или иной ущерб, причиненные вами лично, – он говорил это с величайшим наслаждением! – вправе обратиться к парламенту за возмещением такового ущерба.
– От кого… от кого исходит этот приказ? – воскликнула я. Ах, ответ был известен мне и без того!
– От парламента, мистрис.
Я сделала медленный вдох, крепко сжав кулаки и подавляя рвущийся наружу вопль негодования. Не от парламента исходил этот приказ. Готова поспорить на жемчужную диадему, только что исчезнувшую во вьюке одного из мулов, что твердо знаю, кому это все понадобилось. Значит, она вовсе не собиралась позволить мне жить в тиши и забвении! Я видела, кто стоит за этим актом мести, пылая злобой! Я даже хорошо представляла себе, как она довольно потирает руки.
Черт возьми!
Я заставила себя мыслить хладнокровно и логично. Если она решила забрать только это… Что ж, у меня есть и другие усадьбы, недурно обставленные. А это я ей прошу, сколь бы оно меня ни сердило.
И тут я увидела, что Вебстер вынимает из своей сумки еще один свиток пергамента.
– Да разве вы не все еще забрали?
– Это приказ не об изъятии имущества, мистрис. Вам надлежит лично явиться в Лондон.
Я выхватила пергамент у него из рук. Прочитала. Мне надлежало предстать перед Палатой лордов.
– Суд? – задохнулась я. Чиновник стоял молча, с каменным лицом. Какие обвинения они могли откопать на сей раз? – Да говорите же! – потребовала я. – Меня ждет суд?
– Здесь все сказано, мистрис. – Вебстер указал на документ, который я мяла в руках. Мне надлежит предстать перед Палатой лордов в двадцать второй день декабря месяца. А в чем меня обвиняют? В мошенничестве. В измене!
Измена? Но это невозможно!
Впрочем, я знала, что в этом мире возможно все. Ярость моя сменилась страхом. Это уже не политический щелчок по носу, это судебный процесс со всеми вытекающими последствиями. Как далеко готова зайти Джоанна в своей жажде мести? Наказание за государственную измену одно – смерть.
Виндзор вернулся после дня, проведенного в сырых заливных лугах близ Гейнса, и нашел меня сидящей прямо на полу в опустевшей гостиной. Ни мебели, ни гобеленов – унесли даже корзину для поленьев, стоявшую у камина… Я чувствовала себя пришибленной, будто Джоанна ударила меня по лицу, как она однажды и сделала много лет назад. Я никак не отреагировала на стук его сапог по натертым до блеска половицам, и Виндзор опустился на колени, взял из моих вялых пальцев документ. Быстро пробежав его глазами, витиевато выругался, швырнул на пол перчатки и меч и сел рядом со мной.
– Вижу, здесь побывали стервятники.
– Побывали. – Его сапоги, едва не касавшиеся моих юбок, были покрыты грязью, тиной и болотной ряской. Мне это было безразлично.
– Во всех комнатах так же пусто, как и здесь?
Я не могла говорить, лишь взмахнула руками и бессильно уронила их. Я чувствовала себя раздавленной.
– И что же вы собираетесь делать? – разорвал повисшую тишину его новый вопрос.
– Наверное, буду сидеть здесь и ждать, пока на мою голову не обрушится топор.
– Правда? – Виндзор поднялся на ноги, взял меня за локти и легким рывком поставил рядом с собой. – Вставайте, Алиса. Вам нужно твердо стоять на ногах. Вам необходимо думать!
– Не могу.
– Неужто женщину, которую я люблю, так легко запугать?
Я напряженно застыла в его объятиях, не способная отвечать на ласки. В какие бездны кануло все мое мужество? Жалость к себе переполняла меня до краев, и я, утратив мужество, горько оплакивала свое бессилие и все то, что потеряла. Подарки Эдуарда, сделанные им в знак любви и признательности, по злобе отобраны у меня, чтобы уничтожить доказательства того, какую роль занимал в моей жизни король. Честность вынуждала меня признать, что я не всегда поступала безупречно, и об этом я тоже рыдала. Я наслаждалась властью в роли фаворитки короля. Нельзя спорить с тем, что я употребляла золото из королевской казны на то, чтобы приобретать себе поместья, но ведь я всегда возвращала эти деньги. Разве нет? Ну, чаще всего возвращала долги. А теперь наступил час окончательной расплаты. Я рыдала, уткнувшись в плечо Виндзора.
– Неужели женщина, которую я люблю, настолько утратила всякую силу воли, что способна лишь стоять и плакать вместо того, чтобы драться за принадлежащее ей по праву?
Слова прозвучали сурово, но он крепче прижал меня к себе и положил подбородок мне на макушку. Наконец напряжение стало отпускать меня. Ровное биение его сердца вселяло в меня уверенность. А когда я наконец спокойно прислонилась лбом к его плечу и опять задышала ровно…
В голове снова раздались сказанные им слова. Я резко вскинула на него глаза, видя в них свое отражение.
– Что вы сказали?
– Что именно? Что вам не хватает силы воли?
Я облизнула пересохшие губы, вытерла лицо куском полотна, который услужливо протянул мне Виндзор, и нахмурилась.
– Кажется, вы назвали меня женщиной, которую вы любите?
– Так и есть. А вы не знали? Судя по вашему виду, вам это пришлось не по душе.
– Повторите. – Я крепче сжала рукав его камзола. – И постарайтесь, чтобы это звучало правдиво. – Это на тот случай, если он ничего такого на самом деле не чувствует. Дай Бог, чтобы чувствовал!
– Милая Алиса! Я люблю вас. Вы – мое солнце и моя луна!
– Да вы заговорили как поэт!
Мне показалось, что улыбка у него вышла чуть кривая. Я не могла ему верить! Но что поделаешь, пришлось. Не такой человек Виндзор, чтобы бросаться словами. Мною овладела безудержная радость, словно яркий луч света разогнал тучи, скопившиеся в моем разуме и на душе. Пока я не вспомнила обо всех событиях минувшего утра…
Пристально посмотрела на него.
– А почему вы только сейчас сочли нужным сказать мне об этом?
– А когда надо было?
Виндзор старался подбодрить меня, отвлечь от мрачных раздумий. Я оттолкнула его руки и твердо встала на ноги.
– Завтра. На прошлой неделе. В любое время, но только не тогда, когда лицо мое залито слезами, а мой дом разорен дотла и в мыслях нет ничего, кроме коварства Джоанны.
– Я думал, вы и так об этом знаете.
– Не знала! Откуда мне было знать? Вы же никогда раньше этого не говорили. – Ну почему он такой бестолковый? Вот он стоит передо мной – такой могучий, живой и… своенравный! И бесконечно мною любимый. – Я хочу радоваться этому, а не считать просто утешением, потому что меня ожидает полный финансовый крах, а может быть, и смерть – если им удастся доказать обвинение в измене! Думаю, вы и сами должны понимать… – Следующие слова я выговорила без малейшей запинки: – Я тоже люблю вас!
– Ну вот и дождался! – улыбнулся Виндзор.
– Я не собиралась вам этого говорить! – Я зажала рот руками.
– Совершенно не понимаю почему. – Он снова завладел моими руками, не переставая чуть заметно улыбаться. – Будем радоваться нашей любви и вместе тревожиться о происках Джоанны Ядовитой.
Он крепко, жарко поцеловал меня.
– Ах, Вилл…
– Что происходит? Я только что признался вам в вечной любви. А вы, кажется, не очень-то этому рады!
– Я сейчас приду в себя, – вздохнула я.
– Позвольте, я помогу. – И снова поцеловал меня.
Я упала в его объятия, и в голове не осталось ни одной мысли. Но ненадолго. Сейчас было не время для любовных томлений и чувственных наслаждений. Виндзор и сам прекрасно понимал, что я не могу предаваться беззаботной радости. Он обхватил руками мое лицо, заставив сосредоточиться и слушать его внимательно; он заговорил тихим ровным голосом, который позволял догадаться о глубоких чувствах, бурливших в его душе.
– Теперь послушайте, что я скажу. Вы должны набраться мужества, Алиса. Слушайте же! – Взяв за подбородок, Виндзор заставил меня смотреть ему в глаза. – Вы предстанете перед лордами и ответите на все вопросы, которые они вам поставят. Нет никаких доказательств, будто вы мошенничали. Ну а измена… Они не сумеют ничем ее подтвердить.
– Вы говорите так уверенно. – Я нахмурилась, отнюдь не убежденная его словами.
– Да черт возьми! Ни в чем я не уверен! Я слишком трезво смотрю на вещи. Но вы должны выглядеть очень уверенной в себе, иначе они разорвут вас на части.
– Для чего им это? Теперь-то, когда я больше не нахожусь при дворе!
– Вы знаете для чего. Они уничтожат вас в отместку за то время, когда вы, а не они держали власть в своих руках.
– Можем мы как-то помешать им?
– Еще не знаю. Как можно это знать, пока нам не известно, какими уликами они располагают? Но мы не сдадимся просто так.
Я глубоко вздохнула, ощущая наконец, что отчаяние постепенно отступает, и задала себе вопрос: чего я хочу больше всего на свете?
– Когда мне придется ехать в Лондон… вы поедете со мной?
– Сам дьявол не сможет удержать меня! Хватит плакать… Слезы – не та монета, которой платят в этой игре! – С горящим взором он взял кусок полотна и решительными движениями вытер мне лицо – так тщательно, словно вытирал своего коня, побывавшего под дождем. – Разве вы не жена мне? Разве я вас не люблю? Смелее, Алиса. Вы же всегда были храброй. Мы вместе поедем в Вестминстер и встанем лицом к лицу с этими падальщиками в их собственном логове. Ну а пока… Думаю, мы вправе уделить немного времени самим себе. Богом клянусь, в течение многих лет мы не так уж много требовали.
