Текст книги "Фаворитка короля"
Автор книги: Анна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)
– Мне кажется, она не станет противиться вашей воле, если мужа ей выберете вы. – Я видела, как он все сильнее закипает, вспоминая об Изабелле.
– Однажды она уже воспротивилась, да еще как!
– Но ведь годы-то идут…[43] Она пойдет за любого мужчину, которого вы выберете для нее, лишь бы тот был молод, красив и знатен!
– Я это запомню. Тебе лучше знать, что происходит в светлице… Я опасаюсь, что она выберет сама, и кого-нибудь совершенно неподходящего.
– Так пусть себе выбирает.
– Но мне же нужно ее браком обеспечить выгодный для Англии союз, а не терпеть какого-нибудь безземельного рыцаря с благородным лицом и крепкими мускулами, который сумеет заманить ее в постель!..
Он резко оборвал фразу. Я оторвалась от документов и подняла глаза, не понимая, отчего он вдруг замолчал. Эдуард молча смотрел на меня.
– А что это ты сделала? – требовательным тоном спросил он.
– Ничего, милорд!
– Ты коварная женщина, Алиса Перрерс!
Он бросил свернувшиеся в свитки документы на стол и расхохотался, да так, что стены задрожали и проснулся охотничий пес. Легким движением Эдуард оттолкнулся от стола, наклонился, взял меня под локти и поднял с табурета, поставив перед собой. Внимательно вгляделся в меня.
– Я разве позвал тебя сюда, чтобы обсуждать государственные дела? – Сейчас глаза у него сияли чистой голубизной, в них плясали веселые искорки, тени больше не таились в них. Зато горело пламя желания. – Думаю, ты не только коварная. Ты умная женщина.
– Вы так думаете, Эдуард? – Я вскинула голову: намеренно томно, изящно, соблазнительно.
– Тебе отлично удалось отвлечь меня.
– Удалось, – не стала я спорить.
– Мне остается только извиниться за свое дурное настроение.
– Незачем извиняться. – Я стояла совсем близко, а потому коснулась кончиками пальцев губ короля. – Мне самой приятно доставлять вам удовольствие.
Это прозвучало откровенным приглашением, но так ведь и было задумано.
Впрочем, Эдуард не нуждался в приглашении. С полнейшей учтивостью он помог мне избавиться от платья (как только удавалось профессиональному воину так ловко справляться с дамскими крючочками, завязочками и ленточками?); ночную сорочку он оставил на мне, щадя мою стыдливость. Он был так терпелив, что усыпил все мои девические страхи. Отогнув покрывала, устроил меня на мягких подушках, задул все свечи, кроме одной, горевшей так далеко, что я чувствовала себя укрытой пологом тьмы. Сам же, ничуть не стесняясь, снял панталоны и рубаху, остановился у края ложа.
– Я постараюсь, чтобы тебе было хорошо, Алиса.
– Мне и не страшно. – Это была правда. Теперь, когда пришла решительная минута, я была уверена, что Эдуард Плантагенет не причинит мне боли.
С любопытством я окинула взглядом его фигуру, насколько могла видеть при свете одинокой мерцающей свечи. Думаю, что в полутьме он выглядел лучше, чем на самом деле. Он прожил на свете уже полвека, но кожа на груди и боках оставалась упругой и гладкой, нисколько не портили его и шрамы, полученные во множестве битв и турнирных поединков, разве что волосы серебрились сединой сильнее, чем ему бы хотелось.
Сила, с которой он желал меня, была видна совершенно явственно.
– Нравится вам то, что вы видите, мистрис Алиса?
Я покраснела жаркой волной, осознав, что любуюсь им с нескрываемым восхищением.
– Очень нравится, – ответила я как можно спокойнее. – Мне остается лишь молиться, чтобы и вы нашли во мне столько же радующего глаз и остальные чувства.
– Я непременно скажу тебе об этом! Пока что мы оба не сомневаемся в том, сколь приятно мне твое общество.
Вот так я отдала свою невинность Эдуарду Плантагенету, королю Англии. Не могу назвать свои ощущения неприятными, и дрожала я вовсе не от страха и не от боли. Я училась у него и отваживалась отвечать на его ласки. А то и целовала и ласкала его, следуя своим собственным побуждениям. Иной раз я даже заставляла его затаить дыхание от удовольствия.
Ему нравилось.
А что же все-таки ощущала я? Эдуард дал мне почувствовать себя желанной. Благодаря ему я впервые за все годы своей жизни ощутила себя достойной внимания и красивой, хотя на деле таковой не была. Я приникла к нему и растворилась в его объятиях.
– Как случилось, что наши пути пересеклись, Алиса? – спросил он, когда жар страсти схлынул.
«Об этом лучше спросить твою любящую супругу».
Я лишь покачала головой.
– Мы сохраним все это в тайне, – пробормотал Эдуард. – Знать будет только Уикхем, а ему можно доверять.
– Конечно.
«Только ведь Уикхем винит во всем меня, не тебя!»
Так это и началось – любовный треугольник, в котором королева была безмолвной стороной, не знавшей и не желавшей знать больше того, что ей уже было известно, а Эдуард и не подозревал о заговоре, который устроила его супруга. Я же хранила тайны их обоих. С Эдуардом мы молчаливо уговорились не вспоминать о королеве, пока он жадно ласкал меня. Завтра будет довольно времени, чтобы мучиться чувством вины. А сейчас все мои мысли были поглощены силой его гибкого тела, трением наших разгоряченных тел.
В конце концов Эдуард уснул, сплетя свои пальцы с моими, а я лежала без сна, вспоминая, как откликалось на его страсть мое тело. Что есть любовь? Я подозревала, что любовь – это то чувство, которое Эдуард питает к Филиппе. Возможно, меня он тоже по-своему полюбил, если только им не двигало одно лишь вожделение. Но любила ли я Эдуарда? Наверное, немножко влюбилась в него, если считать любовью восхищение, уважение и верность. Внутри у меня все горело от желания, когда он целовал меня, когда его руки поглаживали мою грудь, опускаясь к животу и еще ниже. У меня кружилась голова от его великолепия, от сознания того, что сам король Англии настолько возжелал меня, что отринул всякую осторожность и овладел мною.
Может быть, я и полюбила его. В окутавшей комнату густой тьме я улыбнулась. От меня, возможно, еще ускользало понимание сущности любви, зато в ту ночь я в полной мере осознала могучую власть честолюбия.
Несколько позднее – насколько именно, не важно, ибо время не играло никакой роли, – Уикхем проводил меня обратно, в переднюю покоев королевы. Только теперь он еще более язвительно упрекал меня за все, что случилось. Его осуждение было беспредельным. У двери он поклонился и ушел, не потрудившись даже отворить ее передо мной, а поклон был лишь данью условностям, ни малейшей учтивости в нем не было.
Я утратила все его расположение. Думаю, сам он считал, что я погубила свою душу.
Паж проводил меня в мою комнатку, где две фрейлины мирно спали, ни о чем не догадываясь.
В комнату прокрались лучи раннего рассвета, словно занималась заря самого обычного дня. Я вымыла руки и лицо, плеснув холодной водой из кувшина, и зябко поежилась. Да, день как день, но не совсем обычный. Я поспешила одеться прежде, чем пробудились мои товарки: у меня наготове было объяснение, что королева может снова потребовать меня к себе, если боли не утихнут, и мне нужно будет отвести ее в часовню на мессу.
А вот ей что я скажу? Я знала одно: необходимо увидеться с нею, услышать, что она мне скажет при суровом свете дня. Минувшей ночью мы обе были слишком взволнованы, нами руководили переживания и чувства. Сегодня может наступить время для сожалений и раскаяния. Королева может решить, что за содеянное меня следует прогнать от двора, и, положив руку на сердце, я не смогла бы упрекнуть ее за это. Но мне нужно знать точно. Я поспешила в ее покои, но горничная сказала мне только, что королева поднялась даже раньше меня (к добру это или нет?) и сейчас стоит на молитве. Я проскользнула в часовню. Священника там не было, но королева стояла на коленях перед алтарем, ухватившись за него, чтобы не упасть. Я опустилась на колени у самого входа. Подожду. Мне почудилось, что прекрасное лицо Пресвятой Девы сегодня особенно сурово.
– Алиса…
Королева закончила беседовать с Богом. Я встала и поспешила к алтарю, чтобы помочь ей подняться на ноги.
– Ну, и как? – Глаза у нее были ясные и спокойные. Нынче утром боль была не такой сильной.
– Все сделано, ваше величество.
– Прошло… благополучно?
– Да.
Совсем мало слов, таких незначительных на первый взгляд, чтобы описать столь важное событие. Любой, кто стал бы нас подслушивать, тут же поспешил бы прочь в поисках более пикантных сплетен.
– Он… он позовет тебя снова?
– Да, миледи.
– Вот и хорошо. Мы не будем больше об этом говорить.
По телу пробежала дрожь облегчения: этот странный треугольник, оказывается, сможет существовать, если мне достанет умения сохранять верность и ему, и ей.
Распахнулась дверь, поток воздуха устремился в часовню, отчаянно заметалось пламя свечей; мы обе повернулись в ту сторону, полагая, что пришел священник. Но не прошло и мгновения, как спокойная и торжественная атмосфера старой часовни буквально вскипела яростью. Изабелла. Ярость горела на ее лице, полыхала в каждом движении. Она еще не успела подойти к нам, а голос уже гневно зазвенел:
– Боже правый! Да как ты смеешь!..
Стремительными шагами она преодолела разделявшее нас пространство, раздраженно пиная ногами свои юбки. Я подумала, что она набросится на меня, но Изабелла промчалась мимо, даже не желая меня замечать, и обрушилась с упреками на мать.
– Отчего вы здесь, с нею? Вы хотя бы знаете, что она натворила? Уикхем, конечно, ничего говорить не станет – он, по крайней мере, верен и умеет держать язык за зубами, когда речь идет о наших семейных делах, – но этой ночью Уикхема видели вместе с ней! И знаете, куда он ее вел? – Красивое лицо Изабеллы перекосилось от злости, слова она буквально выплевывала. – Она предала вас. Эта гадина, которую вы извлекли из нищеты и убожества, провела всю ночь в покоях короля! На его ложе, как я понимаю! А вы стоите здесь и чуть ли не держите ее за руку!
– Изабелла!.. – попыталась образумить ее королева, но ничего не добилась.
– Ведь вы даже не подозревали, верно? Не прикасайтесь к ней! Это гадюка ядовитая! – Тут Изабелла так сильно толкнула меня в плечо, что я от неожиданности покачнулась и ударилась об алтарную преграду. – Вы прогоните ее. Вы слышите меня? А если вы этого не сделаете, я сама обо всем позабочусь!
– Я слышу тебя, Изабелла, – вздохнула королева.
– Только посмотрите на нее! – Изабелла повернулась ко мне, когда я с трудом выпрямилась и сразу предусмотрительно отступила в сторону, видя, что принцесса готова вцепиться в меня острыми ногтями. – Вы ее одели, навели лоск, теперь она уже хоть на что-то стала похожа. А она? Согревает постель вашему супругу. А что до короля!.. Неужели никому из мужчин невозможно верить? И это после всего, чем вы одарили его – детьми, почтением. Я его презираю! Но еще больше я презираю тебя, Алиса из сточной канавы!
– Изабелла! Изволь замолчать! – Минувшей ночью я поражалась достоинству, которое явила Филиппа, однако сегодня она была поистине великолепна, усмиряя свою разбушевавшуюся дочь. – Я прекрасно знаю…
– Она вас подло обманула! Золото вашей доброты обратила в золу и пепел! Да ее под батоги надо! – не унималась Изабелла.
– Я не обманывала. – Отступать более перед яростью Изабеллы я не хотела, хотя и ощущала немалый страх.
Королева вовремя схватила дочь за рукав.
– Изабелла!
– Надеюсь, вы не собираетесь искать для нее оправдания?
– Нет, я собираюсь искать оправдания для себя.
– Не понимаю вас.
– В таком случае возьми себя в руки и послушай. Я прекрасно знаю, что произошло между моим супругом и Алисой. Слушай меня внимательно, дочь. Забудь о своей привычке дурно обращаться с людьми, не будь несправедливой. Взгляни в глаза правде. – Королева подождала, пока Изабелла хотя бы внешне немного остыла. – Как ты считаешь, способна я выполнять свой долг по отношению к твоему отцу?
– Ваш долг?.. – По лицу Изабеллы стало видно, что она предпочла бы не говорить на эту тему. – Но я не вижу…
– Видишь, видишь. Каждый день. Я неспособна привечать твоего отца на ложе. Вот тебе грубая, неприкрытая правда.
– Но это не…
– Если хочешь сказать какую-нибудь глупость вроде того, что это неважно, – значит, ты не моя дочь. Это важно всегда. Твой отец был и остался настоящим мужчиной. Должна ли я обречь его на воздержание до конца жизни только потому, что сама не могу… не могу… – Она как бы отмахнулась от слов, которые не в силах была вымолвить. – Ты понимаешь, Изабелла?
– Понимаю! – Белое лицо Изабеллы вспыхнуло.
– А коль я не могу дать ему то, в чем он нуждается…
– То вы решили сами найти любовницу своему супругу? – Изабелла изумилась ничуть не меньше, чем я накануне. Нежная, любящая Филиппа сама благословляет любовницу мужа. – Но отчего же не позволить ему воспользоваться дворцовыми шлюхами? Здесь найдется множество тех, кто охотно задерет подол…
– Нет. Бог свидетель, Изабелла, ты испытываешь мое терпение! Если уж так суждено, то пусть это будет девушка, которую я знаю, которой доверяю…
Как противно было мне все это! В ту минуту я осознала полную правду. Из этой словесной баталии между королевой и принцессой я не узнала ничего для себя нового. Разве минувшей ночью она не открыла мне всю свою наболевшую душу? И все же кровь стыла в моих жилах. Несмотря на глубокую преданность королеве, я была вынуждена признать, что она просто использует меня в своих интересах. Я служила всего-навсего костью, которую вырывали друг у друга две коронованные собачки. Словно прямо на моих глазах искусно выткали совершенно новый гобелен и я смогла увидеть картину во всей ее полноте. Пусть уж лучше король спит с незаметной domicella, нежели с высокородной титулованной леди, которая воспользуется своим положением и станет смеяться над беспомощной королевой, а сама возгордится тем, что сумела прокрасться на королевское ложе.
Я съежилась, чувствуя невыразимую горечь. Да, я сочувствовала королеве и понимала ее, но роль, которую она обдуманно отвела мне, была воистину жалкой. Я – не больше чем пешка, которую игрок переставляет туда-сюда по своей прихоти. А королева была искусным игроком. Сколько времени до того, как ей на глаза попалась я, она обдумывала свой далеко идущий замысел, призванный уберечь Плантагенетов от громкого скандала?
– И вы не сумели найти более приемлемую наложницу, чем вот эта? – снова разбушевалась Изабелла, выпуская коготки.
Тогда кровь во мне вскипела от гнева, и я поняла еще и то, что не могу восхищаться этим словесным поединком, бушевавшим над моей головой, будто меня никто и не замечал. Я уже не та беззащитная девица, какой была вчера.
«Ты – возлюбленная короля. Тебя уже не могут не замечать. И право голоса у тебя появилось. Он ведь прислушивается к тебе. Он хочет, чтобы ты снова пришла к нему. И ты не обязана терпеть то, что здесь творится. У тебя теперь есть власть».
Эти слова вертелись у меня в голове, будто колесики в драгоценных часах Эдуарда.
– Ты сделаешь вид, Изабелла, что ничего не знаешь. С Алисой будешь обращаться любезно, ибо она послушна мне, а потому заслуживает всяческого уважения. Ты хорошо меня поняла? – Королева отдавала приказания четко, не хуже опытного полководца на поле боя.
– И вы ей доверяете? – Изабеллу нисколько не тронули слова матери, и под ее презрительным взглядом я сгорела бы со стыда, если бы во мне самой не нарастала ярость, сперва приглушенная, но потом вскипевшая в полную силу. – Что еще он ей даст? Какие дары выпросит она у моего потерявшего голову папеньки?
Сколько еще я сумею сносить это молча? Но если я вся так и пылала, то королева оставалась холодна как лед.
– Что ты хочешь этим сказать? – требовательным тоном спросила она.
– Она не станет делать это задаром. Какая шлюха работает задаром? Драгоценности, деньги… даже титул.
– И что из этого? Если Эдуард решит отблагодарить ее подарками…
– Вы ошибаетесь, Матап! Вы допускаете самую большую в своей жизни ошибку.
– Напротив! Это лучшее решение, какое я только принимала.
– Прекратите! – Я не могла больше оставаться безмолвным наблюдателем, но сама еле расслышала свой голос. Будто и не сказала ничего.
– Это против всяких приличий… Она остается одной из этих ваших жеманных фрейлин и в то же время вползает на ложе вашего супруга. – Изабелла предпочитала выражаться без обиняков. – Я не стану приукрашивать происходящее словами и жестами из романов. Здесь обычная похоть, и вам надо бы стыдиться, а не поощрять ее.
Довольно! Проведя с ним ночь, я уже не могла допустить, чтобы об Эдуарде говорили в таком тоне. На этот раз я крикнула в полный голос, не выбирая выражений, которыми принято пользоваться в присутствии особ королевской крови.
– Да замолчите же!
Они воззрились на меня, пораженные не меньше, чем если бы ожила и заговорила деревянная статуя Пресвятой Девы.
– Я не допущу, чтобы из-за меня скандалили, словно из-за мясной туши в рыночной лавке. – Необходимо было кое-что разъяснить Изабелле. – У вас что, не осталось ни капли уважения к королю, вашему отцу? Вы поносите и унижаете его своей грубостью. Или недостаточно, что этим занимаются его враги за морем, так еще и собственная любимая дочь должна внести свою лепту? Его воля – закон для всей Англии, а вы говорите о нем так, словно это лев, лишившийся зубов, старик, которым можно помыкать как угодно по своему желанию. Неужели он так ослабел, что не может уложить в постель женщину без помощи своей жены? Я могу это опровергнуть. Смею утверждать, что кровь у него горячая, а сил хватит на троих. – Я перевела дух. Кажется, еще никогда я не произносила такой длинной речи. – Ваши слова не делают чести ни королю, ни вам. Никто не сможет им помыкать. И я решительно отрицаю, будто он взял себе любовницу по наущению и желанию королевы.
– Ну!.. – Изабелла не сумела сразу найти нужные слова.
Я же продолжила, и в голосе моем звучала глубокая убежденность:
– Я договорю то, что сказать необходимо. Вы вольны считать меня жалким существом, миледи, но выслушать меня вам придется. Я возлюбленная короля. – Как странно было произносить это вслух! Я вскинула голову и твердо встретила взгляд Изабеллы. – Он сам выбрал меня. Он призвал меня к себе, и я достойно сыграю свою роль. Пока это угодно его величеству, я буду хранить молчание. Не стану привлекать к себе внимания своими поступками – иными словами, дорогими подарками короля. Ни о чем не стану просить, ничего не приму, кроме того, что даст мне сам король. Если он пожелает наградить меня чем-то, я не стану отказываться. На то его воля. Что же касается меня, я сохраню верность. Не буду ни сплетничать, ни распускать клеветнические слухи. А королеве буду служить всем, что только в моих силах. Столько, сколько она сама пожелает.
Изабелла медленно скривила губы, недовольно принимая сказанное.
– Ну что ж… Наложница короля обрела голос! Мне нужно сделать реверанс. – Она его сделала, с глубочайшей издевкой.
– Можете насмехаться надо мной, миледи, но такова уж воля короля… и королевы. Отныне я – возлюбленная короля.
– А если королева, – сверкнула глазами Изабелла, – по зрелом размышлении решит, что неудачно выбрала наложницу для короля, и не согласится с твоим новым положением при дворе? Если я не соглашусь…
– Я не желаю вам зла, миледи, – пожала я плечами, и получилось это у меня очень изящно, – но я служу прежде всего королю, потом уже королеве. А ваши желания, как я понимаю, никакого значения вообще не имеют.
– Ну это мы еще посмотрим! – И с тем Изабелла удалилась из часовни.
Я была оставлена на милость королевы. Как я могла позволить себе такую дерзость и неосмотрительность, не подумав заранее обо всех сложностях моего нового положения? Теперь я ожидала, что решит Филиппа.
– Алиса! – Она засмеялась, содрогаясь всем телом. – Что же, я не ошиблась в своем выборе. Ты бесстрашна и даже более того, раз уж вступаешь в схватку с моей дочерью. Возлюбленная короля, право… А как великолепно ты защищала короля! – Она либо не чувствовала презрения ко мне, либо очень искусно его скрывала. На ее морщинистых щеках тут же заблестели слезы, королева вытерла их платочком. – А хватит ли тебе храбрости вынести враждебность придворных?
В своем поразительном простодушии я даже не подумала об этом.
– Мы будем очень осторожны, – сказала я, хотя в душе была далеко не так уверена, как хотелось бы.
– Не сомневаюсь. Но долго это не удастся хранить в тайне. Да и Изабелла будет ставить тебе палки в колеса. Я, конечно, не позволю ей причинить тебе серьезный вред, но она очень своевольна…
– Уикхем тоже перестал быть мне другом, – вздохнула я.
– Ты сможешь все это вынести?
Я обдумывала ответ, а гнев понемногу покидал меня – мы стояли у ног Пресвятой Девы, которая несомненно осудит нас за то, что брак мы превратили в прелюбодеяние. Нести такое бремя немыслимо. Любовь короля. Уважение королевы. И поношение со стороны тех, кто проник или проникнет в тайну. Я упала в глазах Уикхема. Хватит ли мне смелости? Много ли, мало ли получу я из щедрой руки Эдуарда, меня все равно станут проклинать как прелюбодейку и врага его семьи. Меня. А не короля, который не имеет сил бороться с вожделением. Не королеву Филиппу, чье попустительство вполне достойно грешной дочери Евы. Проклинать станут одну меня.
Я пристально вгляделась в раскрашенное печальное лицо Пресвятой Девы, но она не удостоила меня своими наставлениями.
Изабелле я пообещала, что приму только то, что король сам предложит мне. Так и стану поступать. Но все равно передо мной вдруг открылись такие возможности, о которых я никогда и мечтать не смела. И на сложном плетении этого причудливого гобелена перед моими глазами начала проступать нить, ведущая в мое будущее. Если мне хватит воли и смелости, эта нить будет прочной, как сталь. В общем плетении она сверкала золотом. Я подумала, что если плести ее умело, она засияет, как полуденное солнце или как звезды в короне Пресвятой Девы. С другой стороны, у Эдуарда страсть ко мне может пройти через какую-нибудь неделю, а в его постели окажется новая наложница. Снова, уже в который раз, меня затягивал омут неуверенности в завтрашнем дне.
Я слегка пожала плечами. Я обязана постараться не разонравиться Эдуарду. Я молода, и сил мне, кажется, хватает.
– Что такое? – спросила королева. – Ты улыбнулась.
– Правда? Я даже не заметила, миледи. А на ваш вопрос я отвечу: да. Да, ваше величество. Я смогу это вынести.
Королева ушла и оставила меня молиться, о чем я пожелаю.
В ту ночь и последовавший за нею день я стала взрослой. Я сделала болезненный шаг от невинности до таившей в себе опасности зрелости. Перестала быть юной девушкой, любимой игрушкой фрейлин. Время игр закончилось. Возможно, мне было жаль этого, но какие игры могли сравниться с первым головокружительным ощущением власти? Король стремился ко мне, желал меня. Первая ночь, которую мы провели в беседах и любовных объятиях, будет только первой из многих. Чего не под силу достичь фаворитке короля? Какие двери не отворятся переднею? Возможности открывались захватывающие, словно перед умиравшим с голоду нищим, который вдруг оказался за столом, накрытым для пышного пиршества, а ради вящего удовольствия кушанья подносят ему на золотом блюде. С неистово бьющимся сердцем я ожидала, какой окажется моя награда.
Я стала королевской любовницей. Днем – фрейлина Филиппы, по ночам – возлюбленная Эдуарда. Какая странная двойственность! И всякий день я ожидала, что при дворе начнутся пересуды. Пусть Уикхем дьявольски осмотрителен и умеет молчать как каменный, но невозможно вечно таиться, хотя тому, кто первый дал знать Изабелле, сумели заткнуть рот, и очень плотно. Много недель казалось, что я бреду по тончайшему льду, на каждом шагу ожидая, что он вот-вот треснет и меня увлечет за собой холодная стремнина. Меня требовал к себе король. Я повиновалась. Сопровождал меня неизменно Уикхем. Из комнаты меня всегда вызывали под предлогом нездоровья королевы. Но разве никто не понимал, что это лишь уловки?
А потом фрейлины начали перешептываться. Отводить глаза, когда я входила в светлицу. Говорить намеками, не заканчивая фразу, а лишь неопределенно пошевеливая пальцами. Легкое дуновение скандала – шепотки оставались почти неслышными, как шорох спелых колосьев под слабым дуновением летнего ветерка. Похоже было, что все знают, но согласились вслух ничего не говорить. Удивительный заговор молчания: все знали правду о происходящем, но никто не решался откинуть завесу тайны и открыто обвинить меня во лжи и двуличии. Никто не смел открыто выступить против меня.
Отчего же?
Да уж не из уважения ко мне. Они молчали ради Филиппы. Она сумела возбудить у всех такую любовь к себе, что придворные решили: не следует рассказывать ей о том, как младшая из фрейлин развлекается на ложе с ее супругом. Это само по себе казалось им ужасным.
Несправедливо. Как это все жутко несправедливо! Но я была связана по рукам и ногам, вынуждена притворяться и делать вид, будто бы королева и вправду ни в чем не повинна и ни о чем не догадывается, как полагало общее мнение. Виновата во всем была только я одна.
Но отчего же король выбрал Апису – вот что их интересовало. Это без труда читалось в косых взглядах, бросаемых на меня. Если он не в силах выносить воздержание, то почему не выбрал кого-то благороднее, умнее, красивее? Фрейлины уже не тискали меня в объятиях, не баловали, как любимую собачку.
– Тебе досаждают из-за всего этого? – спросил Эдуард со свойственной ему прямотой. – Всякого, кто посмеет о тебе злословить, я немедленно прогоню прочь от двора.
Типично мужское мышление. Меня обвиняли и судили в замкнутом женском мирке, в нашем курятнике, который кормился безжалостными сплетнями.
– Никто не сказал мне ничего дурного, – ответила я королю.
Я солгала. Бессовестно солгала. Каждый день, каждый час к моему сердцу был приставлен отточенный кинжал всеобщего презрения. Но что толку говорить об этом? Эдуард отнюдь не был равнодушен ко мне, но в присутствии короля все шепотки мгновенно смолкали.
Хорошо хоть, что враги мои брали пример с Изабеллы, а та обращалась ко мне сухо, но учтиво – с такой ледяной вежливостью, что один ее взгляд мог бы заморозить Темзу в августе месяце. И ранил, как острые края льдины.
Но вечно так продолжаться не могло. Женская природа не позволяла им, запертым в оранжерее светлицы, где выращивались всевозможные сплетни и слухи, терпеть мои грехи без того, чтобы не съязвить, не уколоть, не фыркнуть. И как они постарались принародно выставить меня на посмешище! Никогда им этого не прошу – именно того, как все было сделано. Случилось все во время встречи королей в ноябре 1363 года – я чуть больше месяца была любовницей Эдуарда. То было поистине выдающееся событие, когда монархи Франции, Кипра[44] и Шотландии прибыли к английскому двору, дабы в полной мере почувствовать наше могущество и восхититься нашим великолепием. Эдуард устроил в Смитфилде турнир, на котором выступал и в поединках, и в общей схватке возглавлял один из отрядов. По его просьбе мы все должны были сопровождать королеву, одетые в цвета Плантагенетов, дабы поддержать бойцов, которые принесут Англии символическую победу над ее противниками. Прежде чем выйти на галерею для дам, мы все собрались в аудиенц-зале – море голубых с серебром нарядов, отороченных собольим мехом, весьма впечатляющее зрелище роскоши королевского двора. Фрейлины столпились вокруг королевы, также нарядившейся в голубое с серебром, со сверкающими на груди сапфирами. Ропот восторга пробегал по рядам в ожидании захватывающего празднества.
Потом ропот восторга сменился шелестом шепотков, в которых изумление мешалось с некоторым злорадством, – это я оказалась в центре всеобщего внимания. Ничего другого я и не ожидала. Взор королевы тоже упал на меня.
– Алиса!..
Конечно, я могла придумать подходящий предлог и вообще не явиться сюда. Могла спрятаться в дальнем углу, движимая страхом. Унижением. Разве не этого от меня ожидали?
Но мой враг просчитался. Прятаться я не стала.
– Да, ваше величество? – Я сделала реверанс. Юбки мои, как ясно мог видеть всякий, были не голубого с серебром цвета, не было на них и меховой опушки.
– Что это?.. – Королева указала на мое одеяние.
Я намеренно выбрала именно это – ту самую одежду, в которой меня когда-то привезли ко двору и которую я хранила непонятно зачем – надевать ее снова я вовсе не собиралась.
Грубая и поношенная, покрытая пятнами и мятая от длительного хранения в сундуке, эта одежда сейчас покрывала меня с ног до головы, будто я оставалась прислугой низшего ранга. Я стояла посреди разукрашенной самоцветами толпы как серенький воробьишка, затесавшийся в стаю пестрых щеглов.
Да! Я бросила перчатку, а теперь очень старательно обдумывала, что ответить королеве. Поведать ли ей все как есть? Эта мысль привлекала меня все больше, по мере того как под грубым одеянием conversa в моей душе закипала злость.
Мысленным взором я не видела ничего, кроме разложенного на моей кровати прекрасного платья – самого красивого из всех, какие у меня до сих пор были, – из шелка и камчатной ткани, безнадежно изрезанного, с оторванной собольей опушкой. Покрывало было разорвано надвое, как и богато вышитый пояс. Над ним я старательно работала много недель, но кому-то хватило часа, чтобы искромсать его ножницами, что не требовало никакого искусства, а лишь безграничной мстительности. Вышивка потребовала столько терпения, сколько я до сих пор за всю жизнь не проявила, но теперь все пошло прахом. Кому-то доставило удовольствие даже забрать у меня подарок Филиппы – мягкие кожаные туфельки с розетками из камчи. Они исчезли бесследно. Можно было поплакать над непоправимым ущербом, но девушки, делившие со мной комнату, очень бы этому порадовались. Я минутку постояла, поглядела, глотая слезы, задетая за живое уничтожением такой красивой вещи – этим свидетельством моего полного одиночества в обществе придворных дам. Кто-то сдавленно хихикнул за моей спиной, и это вернуло мне душевные силы. Я аккуратно сложила изрезанное платье и с яростной решимостью облачилась в дешевенькую бумазею, годную лишь для черной работы. Если уж нельзя надеть самое лучшее, то не стоит соперничать с другими, надевая то, что просто чуть похуже. Я нимало не пыталась скрывать, кем была когда-то и как сильно изменилась с тех пор.
Так сказать правду или ввести королеву в заблуждение? Я обвела взглядом лица, на которых было написано ожидание, и в мозгу зазвучал возможный ответ: «Одна из ваших фрейлин, ваше величество, из зависти испортила мое платье».
Это ничего мне не даст. Доказательств у меня не было. И я буду выглядеть очень глупо.
– Она не может в таком виде присутствовать на турнире, – заметила Изабелла, пока я молчала.
– Да, – согласилась королева, – ни в коем случае.
