Текст книги "Фаворитка короля"
Автор книги: Анна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)
– Твердо.
– Вот и хорошо. Мне нравятся женщины, которые умеют обходиться немногими словами.
Все хлопоты по устройству венчания я предоставила Виндзору, ибо он, в отличие от меня, не привлекал к себе всеобщего внимания. Мне, однако, не составило труда отлучиться от двора под предлогом посещения девочек, которые подрастали в Палленсвике. После рождения Джона я пользовалась полной свободой передвижения: ненадолго заеду в Палленсвик, а потом направлюсь в Гейнс близ Апминстера[85] – в поместье, купленное нами совместно на имя Виндзора. Когда я на прощание погладила руку Эдуарда, он не узнал меня и уставился пустыми глазами в стену за моей спиной. Я не стала и пытаться втолковать ему хоть что-нибудь – Джон Беверли, камердинер, позаботится о короле, а мое отсутствие не продлится долго.
Виндзор поехал отдельно от меня, я же плыла одна в своей барке, а гребцы быстро гнали ее против течения, пользуясь наступившим приливом. Нервы мои были натянуты, как тетива лука, и я в любой миг готова была подпрыгнуть на месте, словно кузнечик в жаркий летний день. В Апминстере нас обвенчали в сельской церкви: церемония прошла очень просто и коротко, без шума, без гостей, без обручального кольца и без обмена свадебными подарками у алтаря. Мы ограничились тем, что торжественно произнесли положенные обеты, свидетелями чего стали невозмутимые дворецкий Виндзора и Уильям Гризли. Гризли, возможно вспомнивший о моем предыдущем замужестве, сумел выдавить нечто похожее на улыбку.
– Я никогда не сомневался в том, что ваша жизнь будет полна приключений, мистрис.
– И по большей части я именно вас должна благодарить за эти приключения. – Я сознавала, скольким ему обязана.
– Я присмотрел поместье – здесь неподалеку…
– Завтра, Гризли, – прервала я его, взяв за руку. – Это подождет до завтра, а сегодня у меня нет времени.
Уже много-много лет не случалось, чтобы какое-то событие могло отодвинуть для меня покупку земли на второй план. Но сегодня все было по-другому. Сегодня я праздновала свою свадьбу. И этот день посвящала мужчине, который стал отныне моим супругом.
Я стояла на крыльце незнакомого дома, растерянная, совершенно не замечая достоинств этого оштукатуренного деревянного особняка, частично принадлежащего мне. Я решилась и вышла замуж! И муж теперь распахивал передо мной дверь и улыбался, приглашая войти в прихожую.
Я не могла вымолвить ни слова. Много чего я повидала в жизни, но такого опыта у меня не было – опыта отношений, в которые я вступила по собственной воле. Я словно вмиг перенеслась из знакомого мира в совершенно необычную обстановку, где по углам таились неясные тени, а неосторожного поджидали многочисленные ловушки. Я переступила порог, гулким эхом отдались мои шаги по широким дубовым половицам, разукрашенным узорами годовых колец, – и мне стало страшновато.
– Ну как, леди де Виндзор[86]?
Меня пробрала легкая дрожь, потом разобрал смех оттого, что все это оказалось так просто. Впрочем, так ли уж просто? Много ли я знала о человеке, который сейчас смотрел на меня? И разобраться в моих чувствах к нему было совсем не легко.
– Как я понимаю, теперь я хозяйка в этом особняке.
– Так и есть. – Он взял меня под руку и, поглаживая мои пальцы, провел в ближайшую дверь. – Вы замерзли. Входите же, здесь должны были разжечь камин. Не могу же я допустить, чтобы жена моя замерзла, правда? – Немного подумал и добавил: – Я действительно такое сказал?
– Кажется, да. – Я едва замечала маленькую гостиную с обшитыми деревом стенами, начищенную мебель, приятное тепло от камина. Все мои чувства сосредоточились на человеке, который сумел меня покорить. Да разве я не сама ему это позволила? Сбросила капюшон и накидку, положила их на скамью, на которой плясали отсветы огня. – Полагаю, вы намерены скрепить нашу сделку надлежащим образом?
– Разумеется.
– Чашей вина и подписью на документе?
Он уже с торжественной сосредоточенностью наливал вино в припасенные заранее чаши. Виндзор весьма тщательно все здесь подготовил к нашей свадьбе. Я взяла протянутую чашу, поднесла ее к губам.
– Мне видится более энергичный способ скрепить соглашение!
Я снова рассмеялась. Как с ним легко разговаривать, смеяться вместе! И как сильно жаждало мое тело этого закрепления нашего брака! Потом в моем мозгу, уж не знаю почему, всплыла одна мысль.
– Вы делили ложе со многими женщинами? – спросила я напрямик.
– Да, – ответил он, поднося чашу к губам и произнося тост мысленно. – Для вас это так важно?
– Вовсе нет.
– Вам я задавать такой же вопрос не стану.
– Не станете. – Я чуть слышно вздохнула. – Но я была невинной девушкой, когда взошла на ложе Эдуарда. – И тут же пожалела, что вызвала призрак короля в эту комнату. Немного скривила губы. – Простите меня…
– Вам трудно, Алиса, правда? – Он с таким глубоким сочувствием погладил мою руку, что я была тронута до глубины души.
– Да. Нелегко. – А что в жизни давалось мне легко?
– Мы заранее знали, что будет нелегко. Но этот день принадлежит нам, и посторонним вмешиваться мы не позволим.
Мы закрепили свой брачный союз освященным веками способом, на посыпанных лавандой простынях Виндзора – какая у него, однако, толковая домоправительница! А как он заботился о моем удобстве – очень трогательно для старого солдата! И как бережно, с неожиданной нежностью, обращался со мной – до тех пор, пока его не одолело нетерпение и он не принялся раздевать меня так, как будто вел очередную военную кампанию против ирландцев: с огромным коварством и неожиданными атаками, призванными сокрушить любые преграды. Собственно, и преград-то никаких не было – опыта хватало нам обоим. Разве что я была как никогда сдержанной, замкнутой.
– Алиса!.. – Я почувствовала, как напряглись мои мышцы, когда он распустил завязки платья и пробежал пальцами по моему затылку. – Вам можно получать удовольствие.
– Да, я понимаю. Просто…
– Я знаю, что у вас так «просто»… Вы слишком много думаете. Давайте-ка я соблазню не только ваше тело, но и разум. – Губы у него были нежными, дыхание ласкало теплом мое плечо.
– Вы же не знаете поэзии, – удалось мне выговорить, набрав в грудь воздуха, пока он целовал чувствительную кожу пониже уха.
– Зато я знаю, как пользоваться губами для иных целей, нежели произносить бессмысленные сентиментальные строчки. Например, вот так…
Он действовал слишком успешно.
Я не сравнивала его с Эдуардом. Не сравнивала. И не стану. Рядом с нами не было призраков – ни Эдуарда, ни тем более Дженина Перрерса. Что же касается безымянных, безликих духов былых возлюбленных Виндзора, то я не почувствовала, чтобы хоть кто-то из них наступил на подол моего платья, когда он вел меня на ложе. А потом Виндзор заполнил весь мой разум без остатка. Это был новый любовник, по-новому ласкавший меня с таким искусством, что сердце замирало. Любовник, обладавший многочисленными талантами, на постижение которых требовалось время.
Насколько я понимала, такого времени в моем распоряжении не было.
Из практических соображений (которые были крайне необходимы) я озаботилась тем, чтобы предохраниться. Для этой цели я использовала средство, приготовляемое старухами знахарками: свернутым в несколько раз кусочком шерсти, пропитанным кедровой смолой и помещенным туда, где это нужнее всего. Кедровая смола очень пачкается, но это вещь незаменимая. Понести я могла, как всегда, быстро, а Виндзору совершенно не нужно сейчас заиметь от меня ребенка. Не открывали ли мы с ним своим браком ящик Пандоры, из которого могут вырваться неисчислимые опасности и беды? Ребенок сейчас мог бы стать оружием в руках тех, кто желал мне зла. Кроме того, одно я знала совершенно точно: как бы ни осуждали мое поведение другие, Эдуарда необходимо оберегать. Я не стану подсовывать Эдуарду чужого ребенка и не позволю, чтобы короля называли рогоносцем.
А что же Виндзор? Он понял меня и согласился. Мы оба ясно сознавали страшный риск, на который пошли, и ту невероятную осторожность, которую придется проявлять в нашем браке.
После этой брачной ночи я не получила никакого подарка. Меня это не интересовало. Впервые в жизни мне преподнесли подарок, который был куда дороже любых драгоценностей. Я не могла еще подыскать этому дару название, но вполне сознавала его огромную ценность.
Мною овладело удивительное ощущение счастья, оно поселилось в душе, как птица, вернувшаяся в свое гнездо. Плотские утехи разморили меня. А обмен мнениями на равных – ибо разве не были мы равны в своем честолюбии и талантах? – приносил мне невероятную радость. Таким образом, мы наслаждались недолгой идиллией в своем имении Гейнс, вдали от врагов, от придворных интриг, от повседневных забот. Те несколько дней, которые мы сумели урвать для себя, выдались долгими и теплыми, идеальными для любовников.
На это короткое время я сумела изгнать из мыслей все нешуточные тревоги о своем будущем. Перестала беспокоиться, как там поживает без меня Эдуард. Дети же мои находились в безопасности и ни в чем не знали нужды – у меня было достаточно земель, чтобы обеспечить их, когда понадобится. Так отчего мне не посвятить эти несколько дней своим собственным наслаждениям? Когда я могла позволить себе подобное в последний раз? Даже и не припомню. Не чувствуя за собой никакой вины, я погрузилась в удовольствия. С Виндзором мы болтали обо всяких пустяках, которые нередко приходят в голову в постели, и находили в общении друг с другом непреходящую радость и согревающее душу взаимопонимание. Разумеется, мы не допускали к себе ничего из той жизни, которую вели раньше за пределами этого поместья, дабы ничто не омрачило нашего счастья. Мы сидели, беседуя, гуляли, когда было настроение, предавались любви, выезжали верхом на луга, ели и пили в свое удовольствие. И снова предавались любви, словно молодые влюбленные, какими мы не были.
Раскаивалась ли я в своем поспешном решении? Да ни одной минуты!
А Виндзор? Думаю, он тоже ни о чем не жалел.
Когда же мои мысли, как и положено, стали выходить за назначенные мной пределы и обращаться к той, другой жизни, у меня появилось прекрасное утешение, волновавшее меня до глубины души и согревавшее ее подобно мягкому меху в морозное зимнее утро: когда умрет Эдуард, упокой Господи его душу, я не останусь в одиночестве. Рядом со мной будет мужчина, которого я…
Тут мои безмятежные мысли упирались в некую преграду, словно таран в ворота мощной крепости. Меня охватывал безотчетный страх, проникавший до самых глубин моего существа, хоть я и пыталась гнать его прочь. Язык не поворачивался облечь эти мысли в слова, пусть сердце мое так и летело к ним.
Мужчина, к которому я испытывала привязанность. Довольно и этого.
Ласки Виндзора пробудили мое тело и позволили мне так хорошо узнать его, как я и не ожидала. Под этими умелыми ласками не осталось и следа от моей первоначальной сдержанности, и я употребляла все свои умения, чтобы доводить его до дрожи.
– Я же говорил, что вы не станете раскаиваться в своем решении, – шептал он, прижимаясь к моей шее. – Отчего вы никогда не хотите верить моим словам?
– Потому что я знаю ваше коварство. А вы сами, Вилл? Вы не жалеете о своем предложении?
– Я же мечтал о вас с той минуты, когда увидел в первый раз. Просто приходилось ждать.
– Вы рассчитали это загодя.
– Я мастер строить замыслы заблаговременно. И я доволен результатом.
Я ему верила. И тоже была довольна результатом. Мне ничего не хотелось менять. Но вот хотелось ли мне связывать себя подобными признаниями? «Всегда опасно открывать свою душу, как и тело, мужчине, которого знаешь совсем мало и которого подозреваешь в весьма эгоистичных побуждениях». И все же я произнесла:
– Я всем вполне довольна.
И что же я сделала? Я лишила себя этого едва обретенного умиротворения.
Умышленно, по своей воле.
Потому что боялась.
С каждым днем я все глубже проникала в настроения своего нового мужа, училась постигать их по едва заметным признакам, узнавала, чем он интересуется, в каком направлении текут его мысли. Постепенно я узнала, как он заботится обо мне, увидела его нежность, которая порой подрывала мою решимость держать его на некотором расстоянии, почувствовала пламя страсти, которое разгоралось в нем всякий раз, когда мы уединялись за пологом его ложа. На протяжении всего нашего пребывания в сельской глуши я видела и чувствовала горящую в его душе неуемную жажду деятельности – жажду жить, действовать, стремиться к чему-то такому, что находится далеко за пределами нашей опочивальни. Эта жажда деятельности горела в нем ничуть не слабее, чем пламя страсти. Об этом он никогда не говорил. Ни разу ни слова не сказал о том, что ему хочется оказаться где-то подальше от Гейнса. За это я любила его еще больше…
Любила?
Эта мысль зародилась в потаенных уголках моего разума, завладела мною и ошеломила меня. Слишком скоро, слишком неосмотрительно, слишком рискованно. Для чего мне стремиться к обжигающему пламени, которое лишит меня свободы? Этого я боялась больше, чем чумы. Если удастся, я должна бежать от этого чувства.
В конце концов, во мне решительно пробудилась честность, и я уже не могла подавлять голос сердца, но лишь в самых потаенных мыслях осмеливалась я произносить слово «любовь», смакуя каждый его звук. Я так долго скрывала ото всех все свои чувства, что теперь просто не могла обнажить душу перед кем бы то ни было. Я не могла открыться Дженину, которому до самого конца служила лишь своего рода инструментом. И Эдуарду, которого не интересовали тайны моей души. И, видит Бог, я не могла открыть свою ранимую душу Вильяму де Виндзору, который вопреки всем законам природы, кажется, завладел моим сердцем и держал его в своих руках. Ведь если я скажу об этом, разве не возрастет моя слабость перед ним вдвое, втрое, вчетверо? Лучше уж держать язык за зубами. Лучше не давать ему возможности обидеть меня. Он меня не любит, и я не стану вкладывать в его руки оружие, способное глубоко меня ранить.
Так что же я сделала с той идиллией, которой мы наслаждались вместе? Разрушила ее.
Вот железная логика, которой я руководствовалась. Если я ее не разрушу, она сама обрушится и похоронит под обломками всю нежность, которая согревала наши души. Да, сейчас мы получаем огромное удовольствие, но за продолжительное время невероятная сладость нашего рая приведет к тому, что от нее зубы выпадут. Мы не можем слишком долго жить здесь, вдали от двора, где сосредоточены наши честолюбивые помыслы. Виндзор точно не может, а меня призывает чувство долга.
Едва мы вернулись ко двору – порознь, с соблюдением всех обязательных предосторожностей, – я тотчас отправилась к Эдуарду.
– Алиса! Иди сюда, давай сыграем в шахматы…
Он меня узнал, был рад моему приходу, нанес мне поражение, не дав провести хитрую комбинацию коня против слона: он сделал серию тонких ходов, обдумать которые я не могла, потому что была слишком поглощена своими мыслями, – но, мне кажется, он так и остался в убеждении, что я выходила от него не больше чем на два-три часа. Я побеседовала с ним, объяснила, чего хочу от него. Он поступил, как я просила, признал, что я дала ему вполне разумный совет, подписал требуемый документ и приложил к нему печать.
Разум мой ликовал от одержанной победы, а душа рыдала.
Я отнесла полученный документ Виндзору, в его комнату, находившуюся в дальнем крыле дворца, которое соединялось с покоями короля одним длинным переходом. Возможно, я поступала слишком опрометчиво, но я хорошо рассчитала время. Пожалела, что нельзя поступить по-другому, закрыла за собой дверь его комнаты и подала документ на вытянутой руке, не приближаясь. В противном случае я не смогла бы противостоять искушению оказаться в объятиях его сильных рук. А если он меня поцелует… Я бросила документ на стол.
– Вот то, чего вы хотели, Вилл.
Он взял пергамент, пробежал его глазами, лицо осветилось радостью победы – я поняла, что поступила совершенно правильно.
– Ирландия! – воскликнул он.
– Да. Ирландия.
– Наместник короля.
– Очень высокий пост.
– Значит, вы отделаетесь от меня раньше, чем мы думали.
– Именно.
Виндзор аккуратно свернул грамоту и вдруг глубоко задумался – я не сомневалась, что именно так он себя и поведет.
– Это ваших рук дело?
– Нет, – солгала я, не испытывая ни малейших угрызений совести.
– Что же заставило его переменить мнение? – спросил Виндзор, пронизывая меня взглядом.
– Кто может это знать?
Меня так угнетало предстоящее расставание, что я поспешила повернуться к двери, – пусть он сам празднует неожиданный успех.
– Для вас это тяжело? – остановил меня его вопрос.
«Тяжело – уговорить Эдуарда или отпустить тебя?»
Я понимала, что, вопреки моим уверениям, он все равно подозревает о моем участии в свершившемся: за прошедшие дни мы сумели хорошо узнать друг друга.
– Нет, – ответила я ровным голосом. – Эдуарду требуется муж способный и умелый, а не юнец, у которого едва молоко на губах обсохло. Вы же сами говорили, что заменить вас там некому.
– Вы знали, что так оно и выйдет, Алиса.
– Знала.
Мы все еще стояли поодаль друг от друга, но вот Виндзор преодолел разделявшее нас пространство, стал меня целовать, пробуждая во мне уже ставшую привычной ответную страсть, без которой я теперь не могла чувствовать себя счастливой.
– Это как раз то, к чему я стремился, Алиса. – Он что же, думал, я сама этого не знаю? На миг меня опечалило то, что должности в далеком краю он желает сильнее, чем меня, но его следующие слова развеяли эту печаль. – Я буду скучать без вас гораздо более, чем раньше считал возможным скучать по женщине. – Раны мои немного затянулись, я приникла головой к его плечу. Потом он взял меня за подбородок, приподнял и посмотрел мне прямо в глаза. – Я хотел бы спросить, будете ли вы скучать по мне… да только вы все равно в этом не сознаетесь, верно?
– Конечно. Мне нельзя. – Я нахмурилась, ощутив себя меж двух огней, которые сама же и зажгла. А он погладил пальцами складку между моими нахмуренными бровями.
– Отчего это? Вы чувствуете себя виноватой?
– В какой-то мере, – признала я. – Наверное, фаворитка короля не вольна скучать по вам. Наверное, она не вольна дарить свои чувства другим.
– Вы дарите их королю?
– Дружбу. Сострадание. Уважение. Все это вместе. Я не оставлю его, Вилл. Я не вольна уйти отсюда, пока он жив.
Наконец-то Виндзор отложил документ, отнимавший его у меня, и в голосе его зазвучала нежность:
– Ну, тогда у короля нет более верных подданных, чем вы. И все же я утверждаю, что скучать по мне – это ваше право.
– Значит, буду скучать. – Хотя бы это я могла ему сказать, отбросив прочь чувство вины.
– Пишите мне, – проговорил он, ласково целуя меня в лоб.
– С риском, что письмо перехватят?
– А вам нет нужды уверять меня в своей неугасимой любви. Да вы и так не станете писать об этом!
Я тихонько рассмеялась. Мы стали хорошо понимать друг Друга.
– Я буду писать вам.
Мы воспользовались этой нечаянной возможностью побыть вдвоем в скудно меблированной комнате Виндзора. В общем-то, не слишком удобно: предаваясь любви на узкой лежанке, мы оба опасались, что нас застанут. Быстро сняв часть своих одежд, мы торопливо слились в одно целое, не столько от переполнявшей нас страсти, сколько желая подтвердить верность друг другу. И все же я не могла отпустить его, не испытав еще раз этой упоительной близости: кто знает, сколько месяцев пройдет, прежде чем я увижу его снова?
За все это время мы обменялись лишь несколькими словами – о чем было говорить?
– Берегите себя, – прошептал Виндзор.
– Вы тоже.
– Мысленно вы останетесь со мной, Алиса.
– А вы – со мной, Вилл.
Он уехал через неделю. Я не могла словами выразить горечь от этой потери – слишком она была велика. Он обещал, что станет думать обо мне, а на большее я и не рассчитывала. Впервые в жизни я ощутила, что значат слова «разбитое сердце».
«Да какое же оно разбитое? – укоряла я себя за неразумие. – Как оно может быть разбитым, если только ты не любишь Виндзора?» Разумеется, я его не люблю! А что же сам Вильям де Виндзор? Через месяц я получила нежданную весточку от своего далекого супруга. Он кратко описал события в Дублине, а ниже добавил:
Я говорил, что стану скучать по Вам, Алиса, помните? Так вот, я скучаю. Вы принадлежите мне, а я, похоже, принадлежу Вам. Оставайтесь в добром здравии. Мне нужно быть уверенным в том, что Вы благополучно дождетесь моего возвращения, когда бы это ни произошло.
Ничего более поэтичного от Виндзора я не слыхала. Это был дорогой подарок. Ну да, я всплакнула.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Как я могла вести себя так катастрофически недальновидно? Я стала непростительно самодовольной, слепой к тому, что происходит на свете, – это ничем нельзя оправдать, кроме разве одного: спокойное течение событий убаюкало меня, убедило в том, что никаких перемен не предвидится. Так чего бояться? Ничто не предвещало, что эти длинные теплые дни лета 1376 года таят в себе опасность. Эдуард окреп настолько, что сумел организовать турнир и великолепный праздник в Смитфилде, на котором я играла главную роль – Повелительницы Солнца, и вспоминать об этом было очень приятно. Как и о том, что Виндзор обещал скучать по мне.
Для тревог не было ни малейших оснований.
Отчего это мы никогда не замечаем надвигающейся беды, пока она не обрушится на нас подобно зимней буре, внезапно налетающей на мирно спящий берег и несущей с собой гибельные разрушения и бедствия? Я не видела, как сгущаются тучи, но буря разразилась над нашими головами со страшной силой, сметая все на своем пути.
Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что и не могла предвидеть этой ужасной бури. Подходило к концу годовое перемирие с Францией, впереди маячила новая война, но время в запасе еще оставалось. Можно было надеяться на продление перемирия. Во всяком случае, ни та, ни другая сторона не спешила начать очередную кровопролитную схватку.
Здоровье Эдуарда колебалось на острие ножа, но все же удерживалось на этой грани. Выпадали добрые дни, в иные же его охватывала меланхолия, которую я не в силах была разогнать, однако смерть к нему пока не приближалась. Если уж говорить правду, то принц Уэльский был куда ближе к ней. Если я хоть что-то понимала в течении его болезни, то саван для него придется шить не позднее чем через год. У Джоанны, обеспокоенной будущим своего сына, нервы были натянуты, как шерсть на веретене неумелой пряхи. Нрав ее, и раньше непредсказуемый, стал невыносимым. Но вот король держался за жизнь, а наследовать ему должен был юный Ричард.
Виндзор находился в Ирландии, переписываться с ним мы могли лишь от случая к случаю, но я твердо верила, что в один прекрасный день он ко мне вернется. Даже себе я не желала признаваться в том, как сильно по нему тоскую.
Весной нового года был созван парламент. Королевской казне требовался значительный приток золота для содержания войска, эта задача оставалась самой важной, а потому необходимо было повысить налоги и тем увеличить поступления средств в казну. В целом не происходило ничего необычного. Даже принц Уэльский собрался с силами и присутствовал на церемонии открытия парламента – рядом с Гонтом и королем. Эта царственная троица выглядела чрезвычайно внушительно в своих багряных одеждах, отороченных мехом горностая и скрывавших то, что жизнь под двумя из них едва теплится.
Джоанна при дворе старалась не появляться, ни о каком колдовстве никто и не упоминал.
Так дни текли своей чередой, началось уже лето 1376 года. Кто мог предвидеть, к чему приведет созыв Эдуардом того трижды проклятого парламента? Не было и намека на близящуюся опасность, когда высшая знать, епископы и депутаты от общин собрались в Расписной палате Вестминстерского дворца, почтительно кланяясь королю и обмениваясь друг с другом официальными улыбками. Никакого непривычного волнения в их рядах не замечалось. Да и с чего бы стали лорды и общины перечить королю? Парламент должен был, как всегда, дать согласие на увеличение поступлений в казну. Депутаты от общин, как им и положено, удалились в зал капитула Вестминстерского аббатства, дабы избрать главу и рассмотреть затем предложения о новом пополнении королевских закромов. Обсуждение обещало быть кратким и результативным.
Черта с два! Ни то, ни другое. Очень скоро мне предстояло об этом узнать.
Гонт, еле сдерживая гнев, распахнул дверь в гостиную короля, где сидела я. Сорвал с себя шляпу и перчатки, плечом оттолкнул Латимера, громко хлопнул дверью и, пройдя через всю комнату, остановился передо мной.
– Где он?
Гонт редко выходил из себя, но сейчас он был в бешенстве. Я смахнула в кучу бумаги, которые изучала до того, сунула их как попало в ящик, где хранились мои перья и чернила, и поднялась со стула. Сердце учащенно забилось от внезапных недобрых предчувствий.
– Король почивает… – Я шагнула к двери в спальню Эдуарда. Он слег от переутомления.
Не в силах сидеть спокойно, Гонт закружил по комнате.
– Общины! Они избрали своим спикером Питера де Ла Мара[87].
– Ах!..
– Де Ла Мара, черт возьми! – Гонт от злости скрипнул зубами. – Вам это имя, разумеется, кое о чем говорит.
Вместо ответа я лишь высоко подняла брови. При дворе абсолютно всем было известно, что не так давно у меня произошло столкновение с одним из де Ла Маров, прискорбный инцидент, которому никто не придал большого значения. Благоразумие подсказывало, что мне тогда не следовало вмешиваться в чужой спор, однако разве можно прислушиваться к голосу благоразумия, если невиновному человеку отказывают в правосудии? Я вмешалась в это дело, которое меня лично никак не затрагивало, и, если говорить откровенно, его результат – по счастью, в мою пользу – принес мне немалое удовлетворение.
– Новый спикер палаты – не друг ни вам, ни мне, – заметил Гонт, туго скрутил портьеру, потом с силой ударил по ней кулаком; смятая портьера бессильно повисла. – И я не знаю точно, кого из нас он ненавидит больше.
– Могу высказать догадку.
В личные покои Эдуарда мало кто рисковал вторгаться незваным, а потому я оставила церемонии и села в кресло – так, чтобы держать в поле зрения нервно расхаживающего по комнате Гонта. Мой недавний противник приходился двоюродным братом этому самому Питеру, которого теперь избрали спикером Палаты общин. То был Томас де Ла Мар, настоятель аббатства Святого Альбана, человек, известный своей начитанностью, но отнюдь не сочувствием и любовью к ближнему. Человек, не склонный искать общий язык с кем бы то ни было.
Столкнулись мы в вопросе о том, кому должно принадлежать крошечное поместье Оксхей. Аббат настаивал на том, что ему, и добился изгнания из поместья настоящего хозяина – Фицджона, жившего там и ранее. И что было делать Фицджону? Прежде чем возвратиться в свое наследственное имение, он сделал ловкий маневр и передал поместье мне. А аббат, уже готовившийся собрать толпу местных жителей и окончательно изгнать Фицджона именем святого Альбана, в последнюю минуту решил, что связываться с Алисой Перрерс ему не стоит.
И каковы же были последствия? Я сохранила поместье за собой, Фицджон получил право жить там до конца дней своих, аббат же неустанно призывал проклятия на мою голову. В конечном итоге все обернулось очень дурно, учитывая, что новый спикер приходился кузеном этому самому аббату.
– И чем нам это грозит? – поинтересовалась я, глядя на свои плотно сжатые пальцы. Они не дрожали – я пока еще не видела никакой реальной опасности. Неужто Гонт не сумеет оказать влияние на новоизбранного главу Палаты общин?
– Большими неприятностями, – прорычал Гонт сквозь стиснутые зубы.
– Какой вред они с аббатом могут нам причинить, – нахмурилась я, – даже если выступят совместными силами?
– Подумайте сами. – Гонт бросился ко мне с другого конца комнаты и вцепился в подлокотники королевского кресла, в котором сидела я, словно поймав меня в ловушку. Его лицо почти вплотную приблизилось к моему. Я увидела свое отражение в его зрачках и постаралась не моргать. – Какому благородному господину служит Питер де Ла Мар?
– Графу Марчу…
– Нужно объяснять дальше?
Гонт отошел от меня к окну, взглянул на небо, хотя – готова поклясться – надвигающихся туч и он не заметил. Да уж, дальше объяснять ничего не нужно было. Просто я сразу не догадалась проследить связи между ними, но теперь мне все стало понятно. Питер де Ла Мар управлял имениями Эдмунда Мортимера, графа Марча – супруга Филиппы, внучки Эдуарда. Графу – маршалу Англии[88] – влияния было не занимать. И он невероятно обрадовался бы, если б его недавно родившийся сын стал следующим монархом Англии.
– И Марч в этом участвует?..
– Ни минуты не сомневаюсь!
– Из-за престолонаследия…
– А как же иначе! Вся эта свора вместе с его высочеством, моим старшим братом, плетет заговор против меня.
Теперь пальцы мои сжались с силой, даже костяшки побелели. Ведь не зря же меня всегда интересовало, насколько верен окажется Гонт законному наследнику английской короны! Гонт между тем обернулся через плечо ко мне, глаза его так и полыхали злостью.
– Это заговор против меня и всех тех, кого я числю в своих друзьях. Хитрый такой маленький заговор, задуманный и направляемый аббатом святого Альбана и принцем Уэльским. Вы знаете, что они вели друг с другом долгие беседы, когда в начале года принц останавливался там по пути из Беркемстеда в Кентербери?
Этого я не знала.
– Принц оказался достаточно здоровым, чтобы нашептывать на ухо аббату всякие хитрости. А вот и результат – Марч, братья де Ла Мар, принц Уэльский сговариваются, как не допустить на трон меня и моих потомков.
Никогда раньше Гонт не высказывал своих честолюбивых замыслов так прямо и ясно. Во всяком случае мне. Думаю, что и другим тоже, потому что такие разговоры вести было небезопасно. По сути, это были бы изменнические разговоры – они ведь касались вопроса наследования престола. Если Ричард умрет, не имея наследника, трон должен перейти по закону к сыну Марча и Филиппы (Филиппа все-таки родила сына, которому теперь было три годика). Не к Гонту. И не к его сыну Генри Болингброку. Хватит ли Гонту честолюбия и коварства, чтобы помешать своему племяннику Ричарду взойти на трон? И помешать малолетнему сыну Марча? Я смотрела, как сжимается его кулак, лежащий на подоконнике, и думала, что он может пойти на это. Впрочем, как знать?..
Какова бы ни была правда, молва уже давно утверждала: принц Уэльский живет в постоянном страхе, что его сын так и не взойдет на престол, если Гонт получит свободу действий. И принц, прикованный к постели, направлял всех союзников, какие у него имелись: братьев де Ла Мар, а теперь еще и Марча, который явно понял, что ему куда выгоднее выступить против Гонта.
