Текст книги "Фаворитка короля"
Автор книги: Анна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)
– Требовали чего? – Мыслями я блуждала далеко отсюда, представляя себе, как ухмыляются мои недоброжелатели при дворе Эдуарда.
Виндзор, нетерпеливо фыркнув, схватил меня за плечи и встряхнул.
– Хватит думать! Марш в постель, и я докажу всю неосновательность ваших сомнений: я вас действительно люблю, это вам вовсе не приснилось и не почудилось… С другой стороны, однако, у нас и кровати-то не осталось, а?..
– Не осталось! – Я почувствовала, как к глазам снова подступают слезы, но сумела издать хриплый смешок.
– Клянусь, это препятствие нас не остановит!
В моей опочивальне – в нашей опочивальне – Виндзор расстелил на полу, на пятачке солнечного света, свой плащ, а вместо подушки положил свернутый в несколько раз камзол. И среди бела дня показал мне нечто дотоле не изведанное – колдовской хмельной напиток раскрепощенной любви, которую он по собственной воле дарил мне, а я по собственной же воле принимала. Я всем существом своим ощущала, как спадают с меня оковы долга и расчетов, как заменяют их нежные узы наслаждения, страсти и жарких желаний.
– Убедил? – спросил он между поцелуями.
– Ой, Вилл…
Чувства захватили меня без остатка, я и двух слов не могла связать в ту минуту. Он проворно снимал штаны и сапоги, а я не могла не любоваться его телом воина – ладно скроенным, мускулистым, гибким. Солнечный свет смягчил суровость его лица, но подчеркнул крепкие плечи и бедра.
– Пуатье? – прошептала я, прижимаясь губами к старому шраму, который тянулся от грудины до пояса, пересекая ребра.
– Да. – Он распрямился, увлек меня за собой, спрашивая при этом: – Вы намерены перецеловать все мои шрамы?
– На это нужно слишком много времени. – Он развязал мою сорочку, и я осталась стоять совершенно обнаженной. – Я сгораю от страсти и желания, Вилл. Меня уже ноги не держат – так мне вас хочется…
– И от любви? – Его страсть и желание были ясно видны, как и влага, покрывшая мои бедра.
– Да, и от любви.
На полу было жестко: ни пухового одеяла, ни белья, ни пахнущих лавандой простыней. Ну, это не играло ни малейшей роли, как и набитые нежным пухом подушки, которых у нас теперь не было. Я позволила ему взять меня так, как ему хотелось. А может быть, я и не позволяла ничего – не такой это был человек, чтобы просить разрешения, а я не собиралась его переделывать. В моих мыслях ни для чего не осталось места, кроме нас самих, оставшихся вдвоем в пустом доме; солнце нежно ласкало грудь и бедра. Два человека были полностью поглощены друг другом, и окружающему миру не было до нас никакого дела.
– Как случилось, что мы полюбили друг друга, Вилл?
– Понятия не имею. Не забивай себе голову. Бывает на свете такое, чему нужно просто радоваться…
Он так наслаждался мною, что это проливало бальзам на мою душу, я ощущала его немалый вес, чувствовала, как он полностью завладел мною. Я тесно прижалась к нему, каждый мускул и каждый нерв во мне с трепетом отзывались на его ласки – я никогда прежде не испытывала такой потребности прижаться к мужчине. Сердце мое до краев наполнилось такой радостью, что в любой момент я могла снова расплакаться. Удержалась. Мне нужно было наслаждаться радостью, пока умелые руки Виндзора разгоняли собравшееся над моей головой тучи.
Но так не могло длиться вечно.
Он уснул – волосы в полном беспорядке, лицо уткнулось в складки камзола, – а я лежала без сна. Суд? Неведомые улики? Я держалась за любовь Виндзора, как за амулет, рассеивающий мои страхи.
– Так они забрали и драгоценности Филиппы? – поинтересовался Виндзор, когда настало время нам одеваться.
– А как вы сами думаете? – Боюсь, что лицо у меня в эту минуту было слишком самодовольное.
– Черт возьми! – Его смех непривычно гулко разнесся по пустой комнате. – Так расскажите же.
– Всегда следует быть осторожной и ко всему готовой. Но драгоценности придется хорошенько почистить.
Благодаря тому, что я заблаговременно дала распоряжения на такой именно случай (разве я не жила вечно с оглядкой на то, что нечто подобное может произойти?), мой дворецкий, едва Томас Вебстер стал отдавать приказы, поспешил спрятать и драгоценности Филиппы, и перстни Эдуарда в мешок с мукой, попорченной долгоносиками. Вебстер, слава Богу, счел ниже своего достоинства забирать еще и всякий хлам, валявшийся в моих подвалах.
Виндзор затягивал на себе камзол.
– Между прочим, у меня вот что есть для вас… Совсем запамятовал. – Он порылся за подкладкой. – Кажется, раньше я вам подарков еще не делал.
И вытащил на свет божий зеркальце в серебряной оправе. В свете уже неяркого солнца оно притягательно сияло, а выгравированные на ручке стебельки и листья искусно сплетались в узор, охватывавший зеркальный кружок подобно объятиям любовника.
– Не нужно! – воскликнула я сердито, позабыв о всякой учтивости.
Виндзор с глубочайшим изумлением поглядел на зеркальце, потом на меня, словно не в силах был постичь женскую логику.
– Алиса, любовь моя! Я же не украл его! Добыл честным путем, а покажите мне женщину, которая не любит смотреться в зеркало.
– Такая женщина – перед вами.
– Да отчего же? Почему вы его не хотите?
– Мне не нравится то, что я в нем вижу. – Я констатировала факт, а не напрашивалась на комплименты.
– Что именно вам не нравится?
Уместно ли было шутить сейчас, когда я, растрепанная, сидела в одной сорочке?
– Ничего не нравится… Я же не… Ах, Виндзор! – Очень сердитая (потому что вещица была весьма красивая), я впилась пальцами в бедра.
– В каком возрасте женщина перестает беспокоиться о своей внешности? Наверное, не раньше, чем на смертном одре.
Он опустился на колени, встал рядом со мной на помятый плащ, поднял зеркальце, а свободной рукой разгладил мои слишком черные брови.
– Я не вижу ничего уродливого, – ласково проговорил он, – потому что в моих глазах вы красивы. Я хочу, чтобы вы увидели Алису, посмотрели на лицо моей супруги, женщины, которую я люблю.
Этими словами он отнял у меня все мыслимые возражения. Отказаться от подарка значило бы проявить непростительное хамство. А отражение в зеркале оказалось совсем не таким ужасным, как я боялась. Лицо, которое смотрело на меня оттуда, не блистало красотой, однако отсутствие симметрии в чертах привлекало само по себе. Даже брови были вполне терпимыми. Я вскинула голову и улыбнулась, а мое отражение повторило эти движения: возможно, неожиданное счастье смягчило мои черты. Так я стала обладательницей зеркала, хотя и поклялась когда-то, что этого никогда не случится. И вовсе не огорчилась, когда Виндзор покрыл поцелуями каждую черточку, отражавшуюся в этом зеркальце.
Мы переехали в Гейнс, где у нас была хотя бы кровать, – пока была, во всяком случае. Потом я предстала перед Палатой лордов, хорошо представляя себе, какое именно впечатление хочу на них произвести. Мне думалось, что я буду раздраженной, переполненной тревогой за исход дела. Перепуганной, если говорить откровенно, с пересохшим горлом, сильно бьющимся сердцем, из-за чего придется часто глотать, борясь с подступающей тошнотой. Все это, конечно, было, но прежде всего я держалась дерзко! С того печального дня, когда меня посетил на редкость исполнительный Вебстер, Джоанна – при поддержке судов – заходила в своих гнусных посягательствах все дальше и дальше. Мое любимое поместье близ Уэндовера, подаренное Эдуардом, отобрали, слуг моих оттуда прогнали, мебель конфисковали – и все это без меня, даже не спросив, согласна я или возражаю. Меня просто уведомили: мое владение этим поместьем не имеет законной силы. Его возвратили короне, и теперь оно принадлежало королю Ричарду. Ему от того, правда, не было ни проку, ни удовольствия: по совету матери, он передал имение своему единоутробному брату Томасу Холланду[105] – сыну Джоанны от одного из ее прежних сомнительных браков, когда у нее было сразу два мужа.
Не сомневаюсь, эти приобретения доставили ей невыразимое удовольствие! Черт побери! У меня в душе кипела бессильная злость.
А что же Гонт? К моему разочарованию и большой тревоге, он тоже воспользовался моей неспособностью защитить себя. В его руки легко уплыл мой дом на берегу Темзы. Земля вдоль квартала канатчиков, принадлежавшая мне, также пополнила список лондонских имений принца. Зятю Гонта перешли два мои поместья из числа самых красивых и доходных. В глазах Гонта я утратила всякую ценность. Ему я была теперь совершенно бесполезна, и мне пришлось усвоить еще один горький урок: никогда нельзя верить человеку, для которого власть важнее верности. Пресвятая Дева!
Я пыталась связаться с Гризли, посылая письма в таверну «Кафтан», но без всякого результата: он, подобно обложенному охотниками лису, спрятался глубоко в своей норе. Я могла сколько угодно негодовать на то, что он предпочел скрыться, но не могла не согласиться с тем, что тактика его вполне разумна: если меня признают виновной, то мой поверенный окажется по уши в грязи, а там уж ничто не спасет его и от ареста.
Итак, отправляясь на суд, я облачилась не в скромные одежды (как предписывала разумная осмотрительность), а в вызывающе роскошный наряд – одно красивое платье у меня все же осталось.
– Ну вот! – Я разгладила платье и надела на запястье золотой браслет с опалами, гармонирующий с уютно лежащим на груди ожерельем. Мои слова были обращены к Джейн, которая сидела на полу в моей опочивальне и наблюдала, как из заурядной сельской помещицы я превращаюсь в высокопоставленную даму королевского двора. Не все же мои платья хранились в Палленсвике! – Я сразу покажу, что не боюсь их! – объявила я и прошествовала в гостиную, где меня поджидал Виндзор. Он довольно долго критически рассматривал меня, сидя в кресле.
– Во имя всего святого, Алиса! – воскликнул он весьма неодобрительно.
– Так идет мне или нет? Мне кажется, я выгляжу наилучшим образом для того, чтобы предстать перед Палатой по ее вызову и преклонить колена перед могущественными лордами.
Плотно сжав губы, не говоря ни слова, Виндзор отвел меня назад, в мою комнату, подхватил на руки Джейн, все так же сидевшую на полу, и устроил на моей кровати, рассеянно пригладив ее кудряшки.
– Мне не нравится, как высокомерно вы себя держите! – воскликнула я, сжимая кулаки.
– А меня приводит в отчаяние ваша недальновидность! – Он посмотрел мне в глаза; держался он исключительно властно, слова падали, как удары кнута. Да и сами слова мне очень не нравились. – Разве вы настолько глупы? Вас же судят, Алиса! По обвинению в мошенничестве и измене. Вы хотите еще более усугубить свое положение? Вы действительно хотите настроить против себя всех этих титулованных ублюдков, своих судей, еще прежде, чем на процессе прозвучит первое слово?
Я почувствовала, как кровь приливает к лицу.
– Они уже настроены против меня! Какая разница, во что я одета?
– Разница большая! У вас вид королевской фаворитки!
– Я и была фавориткой!
– Я знаю. И все это знают. Но нет никакой нужды давать пощечину этим высокородным мордам, наряжаясь таким образом. Постарайтесь сами посмотреть на себя беспристрастно!
Он широко развел руки, словно обнимая меня, и заставил увидеть Алису Перрерс его глазами, глазами членов Палаты лордов. Кажется, вид мой граничил с изменой короне. Будто бы я самочинно присвоила себе власть, принадлежащую по праву монарху. Может быть, я была одета и не так роскошно, как в тот день, когда изображала Повелительницу Солнца, но с достаточным блеском, чтобы привлечь внимание, ибо на мне была то самое котарди из фиолетового шелка с золотом, которое довело до бешенства Изабеллу.
– Вам же предстоит бороться за свою свободу, а может быть, и за…
– За жизнь? – резко бросила я, и румянец на моем лице уступил место смертельной бледности.
– Не нужно преувеличивать. – Он не стал долго колебаться. Бог свидетель, он был очень умным человеком! – Не могу сказать, что вижу вас на эшафоте, но и вы не можете возразить против того, что среди собравшихся не один и не двое станут требовать для вас смертной казни.
– Мне видится противоречие в ваших словах.
– Мне тоже оно видится, воинственная жена моя. – Он взъерошил свои волосы и застонал. – Вам нужно быть крайне осмотрительной, неужели вы не понимаете? Если они решат снова вытащить на свет Божий обвинение в колдовстве… – Я поняла, что он встревожен. – Вам нужно одеться не так… не так вызывающе.
– Ну, если вам так угодно. – Я понимала, что он прав. Разумеется, он был прав. Я со вздохом стала снимать с себя роскошный наряд, способный оскорбить лордов. – Трудно приходится, когда на тебя точит когти мать самого короля, разве нет?
Он ничего на это не сказал. Стоя со смятым платьем в руках, я призналась, ибо остро нуждалась в его поддержке, в частице его уверенности:
– Мне страшно. Ах, Вилл, как мне страшно!
– Я понимаю. – Голос Виндзора наконец зазвучал ласково. Он забрал у меня платье, положил его на кровать, аккуратно расправил складки. – Это дело очень опасное. Но ведь мы с вами знаем, как нужно вести себя с врагами, правда?
– О, еще бы не знать. – К моим ногам упало нижнее платье, развязанное ловкими пальцами Виндзора, и я снова вздохнула. – Извините. Я позволила своим чувствам взять верх над здравым смыслом.
– Именно так. Но вы женщина. Женщина, которой я очень дорожу. Я не допущу, чтобы они причинили вам вред.
– Думаю, вам не дадут права голоса при решении этого дела!
– Как вы мало мне доверяете! – Он сунул мне пару простеньких кожаных туфель. – Не слишком забивайте себе голову размышлениями. Если опоздаете, то эти аристократы станут фыркать еще презрительнее. Помните одно: я буду с вами. Я не допущу, чтобы вы страдали в одиночестве.
– Страдала! Ну спасибо!
Я быстро надела более скромное платье и отправилась на судилище – рассуждая здраво и имея приличествующий случаю вид. Ни единого украшения! Надеть хоть одну из драгоценностей Филиппы значило бы поднести факел к куче хвороста, уже запасенной для моего костра.
Так я снова оказалась в Лондоне – впервые после похорон Эдуарда. Мне казалось, что прошло гораздо больше времени, чем на самом деле, с той минуты, когда я бежала от дверей Вестминстерского аббатства, а в ушах звучали зловещие предсказания торжествующей Джоанны. Настроение у меня сразу улучшилось от привычного шума и кипения толп, от вида зажиточных купцов и их жен, одетых настолько богато, насколько им позволяли ограничительные законы Эдуарда. Потянулись сплошные торговые склады, и меня привлек вид Темзы, на морозе напоминавшей мутное стекло. Я так и не привыкла к деревенской жизни и никогда не привыкну – и тут ледяная рука стиснула сердце: я вспомнила, что приехала сюда не ради тех развлечений, которыми изобиловал Лондон.
Мне требовалась поддержка, и я прикоснулась к руке Виндзора, а он – спасибо ему за это – накрыл мою руку своей. Если дело обернется для меня скверно, я могу провести остаток дней своих в темнице или же меня вышлют из Англии. А может быть, и кое-что похуже… Мы двигались вдоль берега реки зигзагами, объезжая нищих, блудниц и прочих обитателей лондонских сточных канав. Я вспомнила смутные намеки Виндзора и проглотила комок, подступивший к горлу от страха.
Спешившись у Вестминстерского дворца, Виндзор занялся нашими лошадьми, а я обратилась с расспросами к одному из чиновников. Где именно собирается заседать Палата лордов? Меня направили в залу, где Эдуард изредка давал торжественные аудиенции – например, принимал трех королей много лет назад. Значит, сейчас тоже все будет поставлено на официальную ногу. Впрочем, времени на долгие размышления не было. Виндзор потянул меня за край накидки, и мы быстро зашагали навстречу моей судьбе. У дверей нам преградили путь стражники: лорды еще не собрались на заседание. Я в нетерпении огляделась вокруг и увидела на скамье, где обычно теснились просители, ожидавшего нас человека.
– Здравствуйте, Уикхем. – Виндзор коротко кивнул.
– Здравствуйте, Виндзор, – отозвался тот.
Мужчины обменялись взглядами, в которых не было особого дружелюбия. Их отношения установились раз и навсегда.
– Я думала, что уж кто-кто, но вы станете держаться подальше отсюда! – проговорила я, пытаясь скрыть свое удивление по поводу того, что епископ счел нужным сюда явиться. – Разумному человеку не стоит показываться в моем обществе.
– Вы кое-что забыли, – произнес он с легкой гримасой, поцеловал мне руку и попытался даже улыбнуться. – Я свободный человек, получивший полное прощение. Честь моя восстановлена, я сияю всеми добродетелями. Парламент в мудрости своей явил мне свою милость, так что мне бояться нечего.
Никогда раньше он не говорил с таким цинизмом.
– Надеюсь, я смогу сказать то же самое о себе после сегодняшнего заседания, только я не столь в этом уверена.
– Полагаю, вы сумеете переговорить их всех! – произнес он с нескрываемым сарказмом. Я была благодарна ему за эту попытку подбодрить меня, пусть она и не удалась, и обратилась к нему с весьма необычной для меня просьбой:
– Помолитесь обо мне, Уикхем.
– Обязательно. Хоть я и не уверен, что для вас это так важно. Вы заступились за меня, когда я в этом нуждался. – Он пожал мою руку, прежде чем отпустить. – Я сделаю все, что в моих силах, леди. Лорды могут прислушаться к моим словам в вашу защиту…
А могут и не прислушаться. Но его непривычно почтительное обращение едва не довело меня до слез.
– Среди ваших друзей есть люди очень странные, любовь моя, – заметил Виндзор, когда Уикхем удалился. – Этот человек, хоть он и священник, влюблен в вас. Помилуй его Боже!
– Глупости! Я приложила руку к его удалению от двора.
– И помогли ему помириться с Эдуардом. Вы слишком строго судите себя. – Он взял меня за руки, поцеловал в губы, в щеки. – Не забывайте, что я вам говорил, – прошептал он, целуя меня в висок.
Потом я осталась одна.
Без всякой суеты и помпы меня препроводили в залу. На этот раз для меня не приготовили стула – предстояло стоять в продолжение всего процесса. А Виндзору так и не удалось сдержать свое обещание: стража не впустила его в залу. Натолкнувшись на скрещенные алебарды, он не стал препираться. Могу представить, в какой ярости он бесцельно мерил шагами переднюю.
Я обвела взглядом присутствующих: знакомые лица и никогда прежде не встречавшиеся. Ожидает ли меня правосудие? Должно быть, нет.
«Держитесь спокойно. Уверенно. Не теряйте здравого смысла. Не позволяйте выудить у вас какие бы то ни было признания, которые потом можно будет использовать против вас. Где только возможно, говорите правду. Не забывайте о том, что Господь дал вам способность мыслить. И старайтесь не говорить, когда вас не спрашивают, а равно не говорить с неуместным высокомерием».
Виндзор давал мне советы, откровенные до грубости.
Но сейчас мне было очень одиноко. Даже сознание того, что он любит меня, не могло успокоить бешеного биения моего сердца.
– Мистрис Перрерс.
Я резко вскинула глаза. Председательствовать на процессе они назначили Генри Перси, графа Нортумберленда, маршала Англии. Одного из ближайших сподвижников Гонта. Мне это не понравилось. Очень сильно не понравилось, но я решила придерживаться своего первоначального решения и склонила голову.
– Да, милорд.
– Вас вызвали сюда, чтобы выслушать ваши ответы на обвинения самого серьезного характера. Это вам понятно?
Значит, вот как поставлено дело: строго по закону, строго официально и внешне беспристрастно. Обвинения мне до сих пор предъявлены не были.
– Да, милорд. Понятно.
– Нам требуется получить ответы на вопросы, касающиеся ваших поступков в прошлом. Против вас выдвинуты очень тяжкие обвинения.
– И каковы же они? – Вопреки моим желаниям, страх все рос.
– Мошенничество, мистрис. И государственная измена. Что вы на это скажете?
– Невиновна, – ответила я не задумываясь. – Ни в том, ни в другом. И я сомневаюсь в обоснованности любых показаний против меня.
– Это серьезные обвинения, мистрис. Быть может, вам нужно время, чтобы обдумать…
– Каким образом я совершала мошенничества? – Выпрямившись, как древко копья, я говорила твердым и громким голосом. – Я ни разу не прибегала к бесчестному обману или жульничеству ради того, чтобы извлечь выгоду для себя. Никогда не прибегала ни к каким измышлениям. Если вы сомневаетесь в законности моего владения королевскими поместьями, то они были даны мне королем Эдуардом по его собственной воле, в качестве дара, сделанного из щедрости и из его симпатии ко мне. – Пусть проглотят это заявление! – Те же, которые я приобрела на свое имя, были мною куплены открыто и вполне законно, через моего поверенного. Я искренне отвергаю обвинение в мошенничестве, милорды.
Дышала я ровно и медленно, хотя это стоило мне немалых усилий, голос звучал твердо и властно. Какими доказательствами они могут располагать?
– Но по вопросу измены, мистрис…
– Измены? В каком же это случае я нарушила свою присягу хранить верность моему королю? – Здесь я чувствовала себя уверенно. Даже это почтеннейшее собрание не сможет отыскать никаких доказательств того, что я ставила короля под угрозу. – Я призываю вас предъявить какие-либо доказательства того, что я представляла опасность для здоровья короля или же для благополучия государства. – Быть может, это было неразумно, однако страх вынудил меня изложить свою позицию открыто и резко. Я обвела изучающим взглядом обращенные ко мне лица. Одни из них смотрели мне в глаза, другие спешили отвести взоры. – Так что же, милорды? Где доказательства моей вины?
Лорды заерзали на своих скамьях, зашептались. Граф Генри перекладывал документы.
– Нам нужно посовещаться, мистрис. Не соблаговолите ли подождать в передней?
Я удалилась величавой походкой.
– Что там происходит? – Виндзор тут же подбежал ко мне и усадил на скамью, где совсем недавно сидел Уикхем.
– Совещаются.
– О чем, Боже правый? Вы же там и пяти минут еще не пробыли!
– Даже не знаю. – Сидеть я была не в силах и стала шагать от стены к стене.
– Как я понимаю, что-то пошло не так?
– Там все не так. Мне предъявили обвинения, но отказались представить какие бы то ни было доказательства моей вины. Как это понимать? Если у них нет доказательств, то зачем же они меня вызвали? Мне страшно, Вилл. Я боюсь, а чего – и сама не знаю.
– Мне хотелось бы быть там, с вами. – Он встал со скамьи и зашагал рядом со мной.
– В этом я не сомневаюсь. – Я оперлась на его руку. – Но думаю, толку от этого все равно не будет. Сам архангел Гавриил – и тот не сумел бы помешать лордам перегрызть мне горло.
Через полчаса меня снова позвали в залу.
– Мистрис Перрерс, – начал с самодовольным видом граф Генри. – Лорды обсудили имеющиеся против вас улики. Вы оказали умышленное и дерзостное неповиновение постановлениям Доброго парламента.
Как это понимать? Они предъявляют совсем другие обвинения? Вдруг разом позабыли о мошенничестве и измене, если не считать изменой неповиновение парламенту. Тут я сообразила, что лорды с самого начала понимали: эти обвинения им подкрепить нечем. Но чего они добиваются теперь? Я почувствовала, что земля уходит у меня из-под ног. По спине, как предчувствие грозящей мне опасности, пробежали холодные мурашки. Мне очень хотелось, чтобы сейчас рядом был сильный Виндзор, но за себя мне придется сражаться самой.
– Каким же это постановлениям? – спросила я с неподдельным изумлением. Разве я не выполнила постановление парламента до последней буквы? Они же не собираются снова поднимать вопрос о колдовстве? Желудок стал подниматься к горлу.
– Те постановления, кои отлучали вас от особы короля и запрещали вам проживать вблизи местопребывания королевского двора…
Да разве я не выполнила эти постановления до последней буквы?
– Это обвинение я отвергаю.
– Вот как? – Уголки рта графа Генри изогнулись в самодовольной усмешке, говорившей, что мое отрицание вины не имеет в их глазах ни малейшего веса. – Вы были высланы и, однако же, возвратились и снова находились при его величестве покойном короле многие недели до его смерти…
«Только спокойно! Твоей вины в этом они не докажут…»
– Я выполнила постановления, – заявила я, тщательно подбирая слова, а сердце тем временем билось, как у перепуганной лошади. – Я уехала и жила вдали от двора. И не возвращалась до тех пор, пока милорд Гонт не добился отмены направленных против меня постановлений. Я заявляю об этом факте, без сомнения, хорошо известном всем присутствующим, в доказательство моей невиновности.
– Нашей Палате об этом ничего не известно. Палата считает, что вы нарушили условия высылки, назначенной вам парламентом, чем совершили гнуснейшее преступление.
– Нет! Я не совершала преступления! Милорд Гонт собственноручно известил меня о том, что я вольна возвратиться ко двору.
– И у вас имеется доказательство этого?
– Нет. Но помилование должно быть где-то отражено.
То письмо. Куда оно подевалось? Мысли мои метались, как зверьки, попавшие в капкан. Должно же быть доказательство…
– Далее, – продолжал граф Генри, будто и не слыша меня, – вы обвиняетесь в том, что использовали свое пагубное влияние на его величество короля Эдуарда в последние дни перед его кончиной, дабы получить помилование для Ричарда Лайонса, какового парламент осудил за тяжкие вины в делах финансовых. По вашему наущению Лайонса освободили из Тауэра.
Это была грубая ложь. Я обдумала предъявленное обвинение, лихорадочно перебирая в уме все события. Не существовало ни малейших доказательств моей причастности к этому. Ни единого! Настроение мое поднялось, но все же само обвинение меня озадачивало.
– Лайонс был помилован властью милорда Гонта от имени короля, когда решения парламента были уже отменены, – возразила я, снова почувствовав себя увереннее. – Освободили и Лайонса, и милорда Латимера – это ведь ни для кого не тайна. Вашим сиятельствам это должно быть хорошо известно.
Граф Генри отмахнулся от моего ответа.
– Палата считает, что вы виновны в получении помилования для этого человека, который представляет собой угрозу для государства.
– Нет!..
– Размеры совершенных им хищений колоссальны. И добиваться помилования для него есть деяние, направленное на подрыв авторитета парламента…
– Существуют вельможи двора, которым известна истина в этом деле. И сам Гонт…
– Нам таковые неизвестны. – Граф Генри посмотрел на меня своими чистыми голубыми глазами, и взгляд его был исполнен пугающего чувства превосходства. – Никто не высказался в вашу защиту.
– Я могу сыскать таковых. – Мои слова прозвучали на удивление спокойно, хотя руки стали липкими от пота. – Те законники, кто имел отношение к данному помилованию, подтвердят, что я в том не участвовала. Я не имела никакого отношения к помилованию Лайонса. Должны были сохраниться записи о том, что все юридические распоряжения были составлены по указанию милорда Гонта.
Гробовая тишина. Мои достопочтенные судьи неподвижно застыли на своих скамьях. Я же почувствовала, что руки у меня сжались в кулаки, а ногти глубоко впились в нежную плоть. Наконец граф Генри коротко кивнул.
– Никто не должен говорить, что наша Палата попирает правосудие. Мы предоставим вам время, чтобы вы могли найти себе свидетелей, мистрис. Мы их выслушаем и оценим их показания.
– Сколько времени? – уточнила я. – Сколько времени вы мне предоставляете?
– Вторую половину сегодняшнего дня и предстоящую ночь, мистрис. – Он приторно улыбнулся, если мне только не померещилось.
– Но это же невозможно…
– Назначенный нами комитет будет заседать завтра в десять часов и заслушает ваши показания.
– Я прошу больше времени, милорды… – Я обвела взглядом их лица, уже понимая, что никто из них не желает меня слушать.
– Мы делаем для вас все, что можем.
Я вышла из залы, расправив плечи и высоко подняв голову. Они не могли не понимать, что я проиграю дело.
– Полдня и одну ночь! Боже правый! Как они самоуверенны! А мне еще не нравится то, что у меня перед носом захлопнули дверь! – Виндзор ударил кулаком по стене, потом с убийственным спокойствием взялся за дело. – С чего же начнем?
– Это была затея Гонта – он приказал освободить Лайонса. Должны были сохраниться доказательства, – горячилась я. – Мне нужен тот, кто способен отыскать такое доказательство в архивах и представить его комитету Палаты лордов.
– Кто же? Кто может это знать?
Мы с ним быстро шли по переходам обширного дворца в то крыло, где размещались писцы, обслуживавшие нужды королевского двора.
– Не знаю точно. Кто-нибудь из придворных законников. Их тут предостаточно.
– Но захотят ли они?
– Захотят чего? – Мысли мои уже устремились галопом вперед. Кого мне удастся здесь поймать?
– Искать для вас доказательства. И представлять их в комитет. Ради всего святого, кто согласится предстать перед лордами и оспаривать их мнение?
– Почему бы и нет? – Я остановилась на полдороге.
– Если некто заинтересован в том, чтобы сокрыть улики… – Виндзор предостерегающе поднял руку, когда я открыла рот, чтобы отвергнуть такую возможность. – Если, говорю я… тогда всякого, кто осмелится выступить в вашу защиту, ждет кара быстрая и суровая. Этого достаточно, чтобы они держали язык за зубами. Даже если такой документ все еще существует… Но я в этом сомневаюсь!
Я заморгала, когда он высказал все это так безжалостно. Разве сама я не этого как раз и боялась? Твердая уверенность графа Генри затопила меня волной страха.
– Я не могу сидеть сложа руки! Не могу просто смириться с их обвинениями! – воскликнула я.
– Верно. А время неумолимо бежит. – Виндзор ускорил шаги. – Давайте прикинем, кого мы можем отловить в этой берлоге законников. Как зовут того человека, который вывез из Палленсвика все ваше имущество? Возможно, он посчитает себя обязанным по крайней мере сказать вам правду.
– Как это получается, Вилл, – проворчала я, – что вы всегда думаете в первую очередь о долгах, которые можно востребовать, и об услугах, за которые можно потребовать ответных услуг?
– Да потому, что я всю жизнь только и делал, что либо взыскивал долги, либо выплачивал их сам! – Он решительно устремился вперед, увлекая меня за собой. – Вы помните, как его зовут?
– Томас Вебстер.
– Идите поговорите с ним. – Он подтолкнул меня к двери, которая вела в логово законников. – А я пока поищу кого-нибудь из слуг Эдуарда: возможно, у кого-то из них хорошая память и мне удастся ее освежить. Если придется, то и с помощью кинжала.
Я отыскала Томаса Вебстера в маленькой убогой комнатенке, где он сидел среди свитков пергамента, печатей и ленточек, которыми перевязывают документы; комнатка вся пропахла чернилами и запыленными хартиями. Сколько воспоминаний о минувших днях будил во мне этот запах! О благополучных днях. Когда я переступила порог, мастер Вебстер недовольно оторвался от бумаг, увидел меня и сразу отослал прочь своего писца. Я решила, что это предвещает мало хорошего.
