Текст книги "Фаворитка короля"
Автор книги: Анна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
Но рано или поздно любого мужчину можно вывести из терпения, и однажды Виндзор пожелал направить меня на путь истинный в свойственной ему повелительной манере.
– Чем вы занимаетесь?
– Ничем. – В ту минуту я просто смотрела в окно.
– Это бросается в глаза и не приводит ни к чему хорошему. Поезжайте, женщина, в любое свое поместье, посмотрите, как там идут дела, порядок наведите. Сколько у вас, кстати, имений?
– Пятьдесят шесть, по последним подсчетам, – ответила я рассеянно.
– Сколько?
– Пятьдесят шесть. – От такого ответа он даже рот открыл. – Заодно могу сообщить, пока вы не спросили, – только пятнадцать из них подарил мне Эдуард. Я вполне способна и сама покупать то, что нужно.
– Боже правый! – Он остановился, не в силах ничего больше сказать, не в силах поверить, чего нам с Гризли удалось достичь за несколько лет. – Я даже не подозревал, что женюсь на такой состоятельной особе!.. Неудивительно, что сильные мира сего вами заинтересовались! Будь вы мужчиной, могли бы претендовать на графский титул. – И вдруг громко расхохотался. – А понимаете вы, драгоценная моя, что теперь все эти пятьдесят шесть имений принадлежат мне как вашему мужу?
Тут уж он завладел моим вниманием без остатка.
– Это только так считается! – сердито воскликнула я. На самом деле он не ошибался, но у меня не было настроения для шутливой пикировки по вопросам законных прав.
– И отчего это мне показалось, что если я решусь предъявить свои права, у эля в моей кружке появится какой-то ядовитый привкус?
– Белены скорее всего!..
Но я уже не могла сердиться на него. Сумела даже выдавить бледную улыбку, вспоминая тот день, когда по наивности поклялась себе, что стану приобретать землю, пока количество моих имений не сравняется с числом прожитых лет. Я тогда еще не могла предугадать, что страсть накапливать все новые богатства захватит меня целиком – лишь бы не оказаться без крыши над головой и без гроша в кармане, когда я уже не смогу опираться на Эдуарда. А может быть, приобретение поместий сделалось постепенно самоцелью, моей главной страстью – спорить с этим мне было бы трудно. Но если так, то я сама выковала оружие, которым меня поразили и свергли с высот. Впрочем, спикер де Ла Мар, думаю, сумел бы и без моей помощи отыскать оружие, чтобы отстранить меня от власти.
Не знаю, право… Да и какое это имеет значение теперь?
Виндзор заговорил хриплым от скрываемого волнения голосом:
– Ну, это так, между прочим. Но сидеть здесь сложа руки и вправду незачем. Берите девочек и…
– Эдуард составил завещание.
– О! Вы уверены?
– На рынке только и говорят, что об этом. Он умирает, Вилл. И, должно быть, сам это понимает.
Я слышала, как он вздохнул, отказываясь от дальнейшего спора. Не полагаясь на бесполезные слова, он взял меня за руку, отвел в гостиную (которую давно уже превратил в свой кабинет, где занимался деловыми вопросами) и усадил перед стопкой счетов.
– Сверьте для меня все цифры здесь, Алиса. Если и это не поможет вам отвлечься, то уже ничто не поможет.
– А вы разве Дженин Перрерс?
– Что вы хотите сказать?
Я улыбнулась – впервые за много дней по-настоящему улыбнулась. Я никогда не рассказывала ему в подробностях о своем первом браке.
– За этим занятием я проводила ночи с первым мужем.
– Боже сохрани и помилуй! – Он поцеловал меня в макушку. – И все же я буду неумолим. За дело, женщина!
Пресвятая Дева! Что за нудное занятие!
– И хорошо бы закончить все счета сегодня…
– Я вам что, счетовод?
– Нет. Вы моя жена, к тому же страдающая.
Я снова ощутила на макушке его поцелуй, потом он оставил меня за работой. Все тоскливые ноябрьские дни я провела за приведением в порядок финансовых дел Виндзора, потом своих собственных. Я была благодарна мужу за это, хотя меня и терзал страх, что отныне ничем другим я заниматься уж и не буду.
Однажды утром, когда кусты побелели от инея, а мне настолько наскучили счета, что я готова была изорвать гроссбух на листки, Виндзор вошел в комнату и отобрал у меня перо.
– Что еще? Я не желаю видеть еще хоть один документ о покупке поместий или…
– К нам только что прибыл всадник.
– Бродячий торговец? – зевнула я. Ладно, это хоть даст возможность отвлечься от бесконечных бумаг.
– Нет, более официальное лицо. Я бы сказал, королевский гонец. – Я тут же вскочила на ноги… – Алиса! Для вас в этом может таиться угроза…
– Откуда? Я выполнила их клятое постановление об изгнании до последней буквы!
– И все же…
– Ну, если бы меня хотели арестовать, то прислали бы отряд… – Я кубарем скатилась по лестнице раньше, чем приезжий успел подняться на крыльцо.
– Мистрис Перрерс…
Он приехал не для того, чтобы забить еще один гвоздь в сколоченный для меня парламентом гроб! Далеко не столь уверенная в себе, какой старалась выглядеть, я выхватила у него из рук послание, в спешке срывая печать.
– Принесите ему эля… – Сама я могла тратить время лишь на то, чтобы ознакомиться с содержанием документа. На мгновение зажмурилась, потом открыла глаза и стала читать…
Мне сразу бросилось в глаза слово «удаление», и от страха я покрылась потом, несмотря на ноябрьский холод. Потом я заставила себя читать помедленнее.
И страх понемногу отступил. Было отчего. Письмо написано дворцовым служащим по поручению Гонта. Удаление от двора отменено. Я могу возвратиться к Эдуарду. Все это уложилось в несколько строчек. Голова у меня закружилась, все чувства пришли в смятение, и я опустилась на ближайшую скамью.
– Вилл! – позвала я.
Он стоял в дверях и внимательно смотрел на меня, стараясь на моем лице прочитать содержание письма.
– Вы свободны?
– Да, – ответила я с глубоким вздохом. – О да! – И прижала бумагу к сердцу.
Благодарить за это я должна была Гонта, хоть и не знала, почему он на это пошел. Вспомнил о нашем прежнем союзе? Пожалел умирающего отца? Скорее уж решил еще раз досадить парламенту. Да не все ли равно? Он добился от Королевского совета постановления об отмене моего изгнания. Я вольна была ехать куда вздумается, вольна возвратиться ко двору. И снова увидеться с Эдуардом.
– И что? – спросил Виндзор, по-прежнему ожидающий моего решения.
Я встала со скамьи, чувствуя себя сильной, просветленной, обретшей власть, и медленно приблизилась к нему. Наверное, мои слова удивили не только его, но и меня саму.
– Вы – мой супруг. Мне нужно ваше согласие.
– Вы просите его впервые в жизни.
– Мне необходимо ваше одобрение, – ответила я, покраснев.
– А вы поедете, если я скажу «нет»? – На его лице отразилось сильное сомнение. Я колебалась, что на это ответить.
– Мы же привыкли говорить друг с другом начистоту, Алиса.
– Ну тогда – да, я поеду, хотите вы того или нет. Если я с ним не повидаюсь, это ляжет тяжким бременем на мою душу.
Он обнял меня за плечи, поцеловал в лоб, потом в губы. Мы обнялись напоследок, но столько еще осталось невысказанного, такие страсти кипели в глубине наших душ!
– Мне поехать с вами? – спросил он, не выпуская меня из рук.
– Не нужно.
– Мне, кажется, придется нанимать клерка, чтобы закончить со счетами, – сказал Виндзор с мягкой усмешкой.
– Он не будет таким старательным, – рассмеялась я, прижавшись к его рубашке из тонкой шерсти. Страхи, терзавшие меня столько недель подряд, понемногу отступали, теряли свою власть надо мной.
– Поезжайте к Эдуарду. – Меня глубоко тронуло прозвучавшее в его голосе сострадание. – А потом возвращайтесь ко мне, когда сможете. Когда все будет кончено.
Я позволила себе посмотреть на него, погладить пальцами его подбородок, решительно сжатые губы. Я достаточно хорошо знала его, чтобы понимать: за этой суровостью скрывается тревога за меня. Я прижалась к его губам.
– Хорошо. Я непременно вернусь.
Мои пожитки погрузили на двух лошадей, конюх и один из слуг Виндзора вскочили в седла, чтобы сопровождать меня, я поцеловала дочерей и как ветер помчалась в Элтхем, к Эдуарду. А что стало с документом, который официально возвращал меня из ссылки? Куда он подевался? Не могу припомнить. С несвойственной мне небрежностью я его не сохранила.
Позднее об этом пришлось пожалеть.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Вот и Элтхем. Бросив поклажу нераспакованной, я вошла внутрь, и на душе стало светлее при воспоминаниях об этом дворце, к которому Уикхем пристроил ряд новых покоев. Я шла напрямик к своей цели, впитывая в себя атмосферу дворца, и вынуждена была признать, что многое здесь стало другим. Виндзор не ошибся, сказав, что дворец лишился своего сердца. Мне показалось, что он стал напоминать покрытую пылью каменную гробницу. Попадавшиеся по пути слуги смотрели на меня с явным недоумением. Все они, как и прежде, кланялись или приседали в реверансах, никто не пытался меня остановить, только один, спрятав руку за спину, свернул пальцы колечком, отгоняя злых духов. Я все равно заметила. О том, что я ведьма, здесь помнили крепко.
Но это бы полбеды. Самое трудное – вернуть себе прежнее положение во дворце. Расставив ноги, скрестив на груди руки, готовый отразить вторжение целого воинства, у дверей в личные покои Эдуарда неподвижно застыл Роджер Бичем, новый камергер Эдуарда, сменивший Латимера. Заметив меня, он весь подтянулся. Я приехала сюда издалека, приехала быстро, а теперь этот наемник может не впустить меня к Эдуарду. Я-то знала, что мое удаление от двора отменено, однако прибыла сюда так скоро, что могла опередить это известие. Новость еще не достигла Элтхема – а может быть, и достигла, но вдруг этот прислужник все равно откажется меня впустить?
Вот сейчас я и выясню, сколь много власти у меня осталось. Наверное, совсем немного.
Бичем смотрел на меня как на тех надоедливых насекомых, которых никак не удается выжить даже из парадных комнат дворца.
– Вам нечего здесь делать! Закон запрещает вам находиться здесь! – Ни малейшего почтения, одно лишь откровенное неприятие – поведение Бичема подтверждало мои худшие опасения.
– Я желаю видеть короля, – ответила я как можно спокойнее.
– А я говорю, что вы сюда не войдете.
– Вы помешаете мне?
– Я не допущу этого, мадам!
– Мое удаление от двора отменено.
– И у вас есть доказательство?
Да, чего не было, того не было. Я спешила и даже не подумала, что документ может мне понадобиться. Хотя Бичем все равно не признал бы никакой бумаги, разве только прямое распоряжение короля с его подписью и печатью.
– Все постановления прежнего парламента признаны незаконными и недействительными, – спокойно сообщила я ему. – Так решил сам Гонт. – Несомненно, это имя имеет здесь достаточный вес.
– Мне об этом ничего не известно. – Решимость Бичема нимало не поколебалась.
Как мне хотелось, чтобы на его месте вновь оказался Латимер! И как этот монстр сумел избежать проведенной Гонтом чистки? Я показала на дверь, которую он заслонял собой.
– Пропустите. Король меня примет.
– Вас король не примет. – С этими словами Бичем вытащил из ножен меч.
Я не отступила ни на полшага.
– Если вы хотите остановить меня, вам придется пустить его в ход, сэр. – Я рукой отвела клинок в сторону. – На мне драгоценности королевы Филиппы. Я родила королю сыновей и дочерей. И вы не впускаете меня к нему?
Я изо всей силы застучала кулаком в дверь покоев Эдуарда.
Ответа не последовало. Как бы я ни пыталась убедить камергера, что король будет мне рад, сама я в этом отнюдь не была уверена. Снова громко постучала. Страх начал нарастать во мне, пока не сперло дыхание, а пальцы Бичема не сомкнулись на моем запястье – властно, жестко, неумолимо. Я забарабанила в дверь свободной рукой и громко позвала:
– Государь! Это Алиса! – Попыталась высвободиться из рук Бичема, но он держал меня цепко. Внезапно в глазах у меня потемнело. Меня изгонят отсюда. Обещание Гонта – всего лишь издевка…
– Ваше величество!.. – В моем голосе явственно звучал ужас.
Дверь отворилась.
– Что за шум и суета, Бичем? Мертвого можно поднять из могилы. Успокойтесь, дружище…
Тот отпустил мою руку.
Когда-то я могла входить к Эдуарду, прикасаться к нему, говорить с ним, и никто не мог мне помешать. Теперь я больше не имела на это права – если вспомнить слова, сказанные королем при расставании. Но сердце у меня сильно забилось, когда я увидела, что Эдуард держится на ногах самостоятельно, говорит безо всякого труда, четко и властно. В дверях стоял прежний Эдуард – монарх, царственный повелитель, пусть он и горбился, а щеки ввалились от старости. Не то чтобы он по-прежнему силен и крепок, но сил на то, чтобы стоять ровно, держась одной рукой за дверной косяк, ему хватало.
Я низко присела в реверансе.
– Милорд, я перед вами. – Выждала, пока выцветшие голубые глаза окинули взглядом мое лицо, и лишь после этого выпрямилась во весь рост. – Это Алиса. Я приехала к вам. Позвольте мне войти, побыть с вами.
Отвернется ли он, отвергнет ли меня? Мне показалась целой вечностью та минута, когда Эдуард всматривался в мое лицо. Наконец его глаза прояснились – узнал. Удивление в его взгляде мешалось с нескрываемой радостью.
– Алиса…
– Да, вот я здесь.
– Я спрашивал о тебе. А мне говорили, что тебе нельзя быть со мной… – Он вдруг протянул ко мне руки, и я вложила в них свои ладони.
– Теперь я здесь. Давайте войдем, – предложила я с вернувшейся уверенностью и шагнула через порог.
Глаза Эдуарда увлажнились, но он держал себя в руках, и память ему не изменяла. Как в былые дни, он поклонился и поднес мои пальцы к губам – сначала одну руку, потом и другую.
– Я скучал по тебе, – сказал он просто.
– Мне было невыносимо думать, что вам приходится оставаться в одиночестве.
– Тебя не пускали ко мне…
– Это не я так решила. Но ваш сын меня выручил. И теперь я могу быть здесь, с вами.
– Так входи же… Поговорим.
Он вел меня по комнатам, и я ясно ощущала, как мучительно текли для него минувшие месяцы. Мы были вынуждены двигаться медленно, Эдуард всякий раз подволакивал правую ногу, а рука, которую я держала, была напряжена от усилий, которые он прилагал, чтобы идти самостоятельно. Но настойчивости ему хватало, и мы добрались наконец до большого покоя.
– Алиса… – Не успел он выговорить следующее слово, как я упала перед ним на колени. – Что ты?
– Я должна молить вас о прощении, государь.
– Еще минуту назад ты называла меня Эдуардом и требовала, чтобы тебя впустили. А теперь стоишь на коленях. Я помню Алису не такой. – Призрак улыбки исказил его некогда красивое лицо – правая сторона не подчинялась его желанию улыбнуться.
Я низко опустила голову. Мне было не до смеха.
– Я причинила вам боль. Я изменила вам.
– Было, было. Следовало сразу рассказать мне о нем. Наверное, я бы тебя понял.
– Какой мужчина поймет, если женщина тайком выходит за другого?
– Ладно… Чего я не понимаю – почему именно за Виндзора? Почему ты выбрала такого человека?
Мне в голову не пришло никакого ответа, который мог бы объяснить, почему мы с Виндзором всем существом потянулись друг к другу.
– Он позаботится обо мне, – только и сумела сказать я.
– Да, он сумеет, насколько я понимаю.
– Моя верность вам ничуть не поколебалась, милорд.
– Но ты же молодая женщина, а я…
– Милорд… Простите меня…
– Что ж, нужно иметь мужество признавать границы своих возможностей. Плоть моя не желает прислушиваться к желаниям моего сердца. – И снова эта разрывающая мне душу улыбка. – Сколько стариков говорили это, когда молодая любовница начинала посматривать на сторону? Я не первый. И не последний.
Его прямота поразила меня. К тому же я не могла объяснить ему, что к Виндзору меня влечет не только плотская страсть, но и сходство наших взглядов на жизнь.
– Не по своей воле мне пришлось покинуть вас, милорд. Простите ли вы меня?
– Ты же знаешь, что прощу. Хватит, вставай. Мне слишком утомительно смотреть на тебя сверху вниз. – С тенью своих прежних гордых, изящных манер он поднял меня на ноги. – Ты приехала, чтобы остаться со мной?
– Да. Если вы этого пожелаете.
– А разве я не желаю, чтобы завтра утром взошло солнце? Ты моя, ты мне необходима, если только сможешь терпеть слабости старика.
– Я хочу остаться с вами.
Эдуард наморщил лоб, и мне стало жаль его.
– Те, кто не любит тебя, утверждают, что у тебя нет сердца, Алиса. Что ты холодна, как камень. И тверда, как кремень. А что на это скажешь ты?
Я печально посмотрела на него, сглатывая подступающие слезы.
– Не играет никакой роли, что скажу я. Что скажете об этом вы, милорд? – Подчеркнуто ласково я взяла его руки в свои и положила их ладонями себе на грудь, туда, где билось сердце. – Что вы скажете?
– Я скажу, что со мной ты никогда не бываешь холодна. – Он подался вперед и поцеловал меня в лоб. – Ты нежна, как Божье благословение, от тебя исходит тепло, как от летнего солнышка.
Мы оба понимали, что имя Виндзора больше не должно звучать в наших беседах. По молчаливому уговору, пока жив Эдуард, мужа моего как бы не существовало. Эдуард повернулся и с трудом дошел до ложа с расшитым его геральдическими эмблемами пологом.
– Утомился я, Алиса. С тех пор как ты уехала, я не спал по-настоящему. По крайней мере, мне так кажется… Иногда память меня подводит…
– Значит, вам необходимо поспать сейчас. А я побуду с вами.
Я помогла ему возлечь на величественное ложе, которое некогда мы делили с ним. Сама села рядом, положила голову на подушки, не выпуская руки Эдуарда; веки его стали смыкаться.
– А знаешь… – пробормотал он. – Когда мне сказали, что тебе нельзя приходить сюда, что мы разлучены навеки, меня это буквально раздавило. Такое чувство не слишком-то подобает королю, а?
– Королю – да. Зато приличествует человеку благородному и учтивому. Влюбленному. – Я крепче сжала его руку.
– Я думал, что больше не увижу тебя…
– Но я ведь уже здесь.
– И теперь все будет хорошо.
– Все будет хорошо.
Я не отпускала его руку, пока им окончательно не овладел сон. Мне хотелось бы уверить Эдуарда в том, что он снова окрепнет и предстанет во всем блеске королевского величия. Уверить, что ясность рассудка его больше не покинет, что до конца дней своих он будет видеть мою любовь и заботу. Но сказать всего этого ему я не могла. Подозревала, что нынешнее просветление сознания долго не продлится. Ну, эти размышления могут подождать до худших дней.
Плакала ли я над ним?
Пока еще нет. Ему бы это не понравилось, а я должна была сделать для него все, что в моих силах. Останусь с ним до самого конца. Виндзор меня поймет.
Уж в этом, слава Богу, я могла быть вполне уверена.
Вопреки моим страхам, Эдуард цепко держался за жизнь, а в голове у него крепко засела мысль о последнем красивом жесте. Здоровье не позволяло ему путешествовать, однако он был преисполнен решимости настоять на своем. Его сила воли всегда меня восхищала.
– Я этого добьюсь. На этот счет не потерплю никаких возражений! Уж хотя бы это одно я сделаю во что бы то ни стало! Ты меня слышишь, Алиса? – Я слышала, а кроме того видела вспыхнувший в его глазах прежний огонь неукротимого царственного духа Плантагенетов. Только длилось это недолго, до боли недолго. Голова поникла, упала на грудь, он впал в дремоту. Но и после пробуждения все та же мысль упрямо сверлила его сопротивляющийся старости и болезням разум.
– Я желаю воссесть за столом в Круглой башне Виндзорского замка, которую возвел Уикхем, даже если меня внесут в залу на носилках.
Приближался День святого Георгия[98], последний в жизни Эдуарда, независимо от того, поедет он в Виндзорский замок или нет. Лекари предупредили о том, что ему необходим полный покой. Я отшатнулась при мысли о том, какие ужасные последствия ждут его, если я соглашусь. Это невыносимо!
– Распорядись насчет этого, Алиса. – Даже перекошенным ртом он был еще способен отдавать прямые приказы. – Неужели ты помешаешь мне сделать то, что доставит столько радости тебе самой? Думаю, ты мне не откажешь.
Я вспыхнула при этих словах, но продолжала стоять на своем.
– Самое главное для меня – это ваше здоровье, Эдуард!
– Это я знаю. Как знаю и то, что ты позволишь мне довести это дело до конца. – Запас сил истощался, язык его начал заплетаться, но он крепко держал меня за руку. – Сделай, как я прошу, Алиса!
Ну как я могла ему отказать? Эдуард изо дня в день держался только силой воли. Он хотел побывать в Виндзорском замке – пусть побывает.
– Я распоряжусь. Но вы знаете, чего я попрошу за это.
– Знаю. – Он тяжело вздохнул: я возложила на его плечи тяжкое бремя. – Разве я не знаю тебя как самого себя? Ты просишь о трудном деле, Алиса…
– Просто быть там, все видеть. Разве это так уж трудно?
– Это против правил… – Он еле выговорил эту фразу.
– Вы наделены властью делать любые исключения из любых правил.
Ах, как мне хотелось там оказаться, даже словами трудно передать! Возможность отпраздновать День святого Георгия в этом году значила для меня ничуть не меньше, чем для самого Эдуарда. Я не ожидала, что из-за этого на меня польется такой поток злобы. Впрочем, не так уж это было неожиданно…
– Это совершенно неприлично, милорд! Ее нельзя туда допускать!
Это бушевала принцесса Джоанна. Овдовев, она стала куда настойчивее совать свой нос в дела двора. Не прошло и недели, как она принялась со всех сторон осаждать Эдуарда.
– Но ради такого случая… – Возможно, Эдуард сожалел о том, что разгорелась бурная ссора с принцессой, однако меня он был готов отстаивать до конца. Да только Джоанна ринулась на него, как английская кавалерия, растоптавшая французов при Пуатье.
– Она не награждена орденом Подвязки[99]. Только особы королевской крови удостаиваются подобного отличия. Только Филиппа и Изабелла. Вы же сами так постановили, милорд. Неужели вы поставите какую-то простолюдинку на одну доску с вашей царственной супругой? – Она сознательно умолчала о том, что именно это и произошло, когда я исполняла роль Повелительницы Солнца. – Даже меня туда не допускают…
– Я слышу тебя, Джоанна, – поморщился Эдуард и устало махнул рукой. – С традицией трудно не считаться, тем более что эту я создал сам… – Он улыбнулся мне виноватой улыбкой.
«Раз уж вы сами ее создали, то властны сами и изменить!» Но я видела, как его раздражают эти споры, и закрыла рот, не высказав своих доводов. Пусть Джоанна празднует маленькую победу – разве я не готовлюсь одержать куда большую? И моя победа доставит мне миг светлого торжества.
– Ты поедешь вместе со мной, – приказал Эдуард, порывисто взяв меня за руку.
– Я поеду в Виндзор вместе с вами, – подтвердила я.
– Но она не будет присутствовать на парадной церемонии, – тут же добавила Джоанна для пущей уверенности.
Ну, поживем – увидим.
Мы продумали и подготовили все как можно тщательнее: поплывем по реке и прибудем к цели за день до торжественной церемонии, чтобы жителям Виндзора не пришлось смотреть, как король въезжает в их город не на горячем боевом коне, а в носилках. Уж от позора я его оберегу. Но вот сможет ли он сам войти в парадную залу? Сможет ли поднять большой церемониальный меч?
Это все было в руках Божьих.
И вот забрезжила заря долгожданного дня. Эдуард подкрепился завтраком, щеки его раскраснелись от кубка вина, тело налилось силой. Я отошла подальше, пока слуги облачали и готовили короля к празднеству и предстоящему испытанию. Поверх согревающей шерстяной рубашки, отороченной мехом, на высохшее тело надели великолепные парадные одежды, которые придавали Эдуарду подобие величия. Я отступила в сторонку, когда он гордо вскинул голову и медленным шагом, тяжело опираясь на плечо одного из своих рыцарей, прошествовал в залу, дабы занять место за обширным круглым столом.
О чем он думал в ту минуту? Ответ на этот вопрос я знала: вспоминал самую первую церемонию, состоявшуюся более тридцати лет назад, когда сам он был в расцвете молодости и сил, когда на торжество съехался цвет европейского рыцарства, когда рядом с ним была Филиппа, председательствовавшая на всех последующих празднествах[100]. В этом году особых празднеств, на которых кто-то председательствует, не будет – Эдуарду хватает сил не больше чем на один час. Ну хоть у Джоанны не будет оснований добиваться этой чести для себя. И меня – блудницу, любовницу – не допустят на праздник для посвященных. В торжественном рыцарском ритуале участие королевской фаворитки не предусматривалось, и Эдуард не мог здесь ничего для меня придумать, в отличие от того дня, когда я была Повелительницей Солнца. Я только могла вообразить себе всю церемонию…
Мое внимание привлекла приближающаяся процессия молодых людей в алых одеждах, и я смотрела не отрываясь на одно-единственное лицо среди них.
Меня не смогут не допустить на церемонию! Я не буду отсутствовать на этом славнейшем событии, которое увенчает труды моей жизни. Я тихонько проскользнула в дверь и отошла влево, в тень большого расшитого занавеса, ниспадающего складками. Я просто постою здесь. Посмотрю молча.
Двенадцать юношей, новое поколение властителей Англии, и в жилах почти каждого течет королевская кровь. Я всех их знала в лицо. Два внука Эдуарда первыми преклонили колено и ощутили прикосновение меча к одному плечу, затем к другому: худенький светловолосый Ричард Бордоский, наследник трона; Генри Болингброк, сын Джона Гонта. Вслед за ними – Томас Вудсток. Потом другие юноши: Оксфорд и Солсбери, Стаффорд и Моубрей, Бомонт и Перси. Отпрыски самых знатных фамилий Англии получали от Эдуарда посвящение в рыцарское звание. Я не зря опасалась: его рука так ослабела, что большой церемониальный меч дрожал в ней, однако воля короля, как всегда, поддерживала его силы. Я знала, что он выдержит все до конца, пусть и потребуется глоток-другой вина, чтобы подкрепить его.
Каждый преклонял колено, принимал честь носить звание рыцаря, поднимался на ноги и отступал назад. Но я выискивала среди них только одно лицо – то самое, при виде которого мое сердце начинало гулко стучать. Вот он и появился.
Джон. Наш сын. Мой сын!
Побледневший от волнения Джон опустился на одно колено, и волосы его засияли в потоках света, льющегося в высокие окна. В свои тринадцать лет он был еще неуклюжим подростком, но к сегодняшней церемонии его хорошо подготовили. Я затаила дыхание; Эдуард в последний раз поднял тяжелый меч; наш сын вскинул голову, принимая посвящение в рыцари. Меня переполняло чувство гордости. Место, которое я занимала в жизни Эдуарда, подвергаясь за это насмешкам и оскорблениям, было торжественно признано на глазах у всех. Я выскользнула из залы. Все, что мне нужно, я уже увидела. Мой сын стал рыцарем ордена Подвязки, и я задыхалась от переполнявших меня чувств.
– Отвези меня в замок Шин, – велел Эдуард, когда юноши, прошедшие торжественную церемонию, стали оживленно беседовать друг с другом, то и дело разражаясь веселым смехом. – Я умру там.
Я испугалась, что может так и случиться.
– А в чем дело? – спросила я, когда мы тронулись в путь, и на лицо Эдуарда легли горестные тени.
Он лишь покачал головой вместо ответа.
– Я ведь не отстану, пока не скажете!
– Есть у меня на сердце одна печаль…
– Ну, это дело поправимое.
– Нет, этого не поправишь. Я позволил государственным соображениям перевесить понятия дружбы. То было горькое заблуждение, простить которое, мне думается, невозможно.
Он закрыл глаза и не сказал больше ничего, а я, как ни ломала голову, все не могла догадаться, что так тревожит его душу. И как же я смогу помочь, коль не могу понять, в чем дело?
И только ночью мне пришла в голову здравая мысль. Я поняла, что нужно делать – и быстро, не теряя времени.
Эдуард лежал в постели, грудь его едва вздымалась, лицо совсем побледнело, а кожа почти просвечивала, будто жемчужина, какие находят на устричных отмелях Темзы. Время от времени через полуоткрытые губы вырывалось дыхание, и по одному этому можно было догадаться, что жизнь еще теплится в нем. Час его пробил: долгая героическая жизнь, принесшая Англии столько славы, подходила к своему концу.
У смертного одра в последний раз мне пришлось находиться, когда умирала Филиппа. Я чуть усмехнулась, подумав о той поразительной лжи, на которую ее толкнуло сострадание. Улыбка тут же погасла: кто мог тогда предвидеть последствия? Кто мог подумать, что Эдуард со смертью горячо любимой жены вступит на путь, неотвратимо ведущий его к упадку? За последние восемь лет ему всякий день остро не хватало ее. Я для него стояла на втором месте, так было всегда. Я знала это и давно смирилась. Сегодня Эдуард сложит с плеч своих тяжкое бремя.
А я – свое.
В изножье кровати стоял на коленях духовник Эдуарда, бросая на меня свирепые взгляды. Отец Годфри де Мордон, человек исключительно начитанный, блестящий оратор, сторонник жесткой морали, с малопривлекательным лицом, напоминавшим морду хорька. Я не любила его так же сильно, как и он меня, но молиться ему не мешала. Просто сидела и смотрела, как жизнь неумолимо покидает Эдуарда, пока в мои думы не вторгся голос священника.
– Его величеству нужно исповедаться.
– Потом.
Он немного помолчал.
– Будет лучше, если вы отсюда уйдете.
Я пропустила мимо ушей намеренную непочтительность обращения.
– Я все же останусь.
– Вам нет здесь места, когда король исповедуется в грехах своих. – Мрачный тон священника яснее слов говорил о том, что меня он считает самым тяжким из этих грехов.
Я поразмыслила над этим, пока священник крестился и тянул очередную «Аве»[101]. Отец Годфри почитал Филиппу святой, меня же – худшей из дочерей Евы. Я смиренно сложила руки на коленях. Что сказал бы этот поп, если бы я ему поведала, что кое в чем совершенно не повинна. Откуда ему было знать, кто именно сделал так, чтобы король Англии взял себе в любовницы девушку без роду и племени, лишенную как красоты, так и благородного воспитания?
Эдуард вздохнул, рука его судорожно сжала край одеяла. Ладно, то все дела далекого прошлого. Этот поп не пожелает выслушивать мои оправдания. Мы пришли к концу долгого и трудного пути. В душе мне очень хотелось помолиться о том, чтобы Эдуард удержал связывающую нас нить, но делать этого я не стала: он сам хотел уйти. Он достаточно терпел свою слабость и провалы в памяти, унизительные для королевского достоинства. Поэтому я теперь молилась лишь о том, чтобы смерть наступила быстро и безболезненно, чтобы он мирно уснул вечным сном.
А когда все будет кончено, что тогда?
Ну что же – придет конец и моей службе при дворе. Королевской фавориткой мне оставалось быть уже не годы, а часы и минуты. Когда ушла из жизни Филиппа, я перестала быть фрейлиной, но тогда меня выручил Эдуард. Теперь спасать меня некому.
И как же мне быть?
Я, понятно, вернусь к Вильяму де Виндзору, но со смертью короля по моим следам вновь могут кинуться злобные волки, и кто знает, сумеет ли Джон Гонт отогнать их? Мысли о Виндзоре меня успокоили. Он придаст мне сил, крепко обнимет, развеет кошмары своими сильными руками и жаром прижимающегося ко мне тела.
