Текст книги "Фаворитка короля"

Автор книги: Анна О'Брайен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

«Без Эдуарда ты будешь совсем одинока», – с пугающей ясностью нашептывал мне внутренний голос. Ни друзей, ни подруг у меня не было. Без Эдуарда мне действительно придется бессильно плыть по течению.

Написала письмо Вильяму де Виндзору, как и обещала: о том, что никакой определенной политики в отношении Ирландии сейчас не имеется, о причинах такого положения, и еще немного – о своем собственном шатком положении.

Король перестал направлять дела государства. Мне кажется, об Ирландии он вообще не вспоминает. Вы теперь служите самому себе и вольны поступать по своему разумению. Вероятно, Вам не следует рассчитывать на получение от меня новых сведений: боюсь, что дни мои при дворе сочтены.

И неожиданно для себя дописала то, чего, наверное, не стоило:

Мне недостает откровенных бесед с Вами, сэр Вильям. Иногда мне очень хочется, чтобы Вас призвали сюда, в Лондон, – отвечать за свои прегрешения. Думаю, я сама могла бы выслушать Ваше дело. Пусть это прозвучит жалобой слабой женщины и подорвет то восхищение, о котором Вы говорили, но мне здесь просто не с кем побеседовать.

Вот такая возникла вокруг меня пустота. Письмо я отправила, но было ли оно доставлено по назначению, мне осталось неведомым.

Весь двор с замиранием сердца пребывал в ожидании, когда Эдуард преодолеет свою скорбь и снова возьмет в руки меч. Разве не уснул король Артур, готовый пробудиться в час опасности для Англии? Несомненно, так поступит и Эдуард.

Этого не случилось.

Я попыталась попасть к нему, но путь мне преградил страж у дверей. Королю обо мне даже не доложили. Тогда я написала Эдуарду записку и уговорила Латимера позаботиться, чтобы ее передали королю.

Не отвергайте меня, милорд. Позвольте поговорить с Вами. Позвольте дать Вам утешение. Мы оба тяжело переживаем кончину Вашей любимой супруги. Мы можем скорбеть вместе.

Припомните, как много мы значили друг для друга.

Позвольте мне быть с Вами рядом.

Я остановилась в нерешительности, размышляя, сообщить ли ему о ребенке, который рос в моем чреве. Об этом писать я не стала. Латимер взял у меня записку, но ответа на нее не последовало.

– Он прочитал? – спросила я стюарда двора.

– Не думаю. – Заботы избороздили морщинами суровое лицо Латимера. – К нему невозможно попасть. Он не желает никого видеть.

Ничего нельзя было сделать, разве что проткнуть стража его же мечом и выломать дверь. У меня сердце разрывалось при мысли о том, что я не могу быть рядом с Эдуардом, когда им овладела такая страшная апатия. Кто с ним поговорит? Кто почитает ему книгу или сыграет с ним в шахматы? Кто сумеет выманить короля из черной бездны, затягивающей его?

– Добейтесь, чтобы меня он принял! – воскликнула я повелительным тоном, хотя и не имела власти никому приказывать.

Выражение лица Латимера едва не рассмешило меня. Он не мог решить для себя: то ли я исчадие ада, от которого отвращают взор свой и Господь Бог, и люди, то ли ангел, посланный небесами, чтобы спасти короля от нестерпимых мук. Я крепко, изо всех сил, сжала его локоть.

– Если придется, скажите королю, что я ношу под сердцем его дитя. Не сможете сами, передайте Уикхему, пусть скажет он. Но сделайте все возможное, чтобы я попала к королю!

Латимер смотрел на меня в нерешительности.

– Сделайте то, что я говорю, Латимер.

«Сделай это! Иначе мы все погибли!»

Что ж, мой отчаянный напор не остался без последствий. Мы с Уикхемом и трусящей позади Отважной шли по анфиладам комнат в старой части дворца, ныне редко посещаемой. Наконец-то канцлер явился за мной. Только наш путь вел не в королевские покои.

– Куда мы идем? – поинтересовалась я.

Он не ответил, продолжая шагать так быстро – ряса надувалась колоколом, – что я едва за ним поспевала. Судя по напряженному сердитому лицу, у него в душе бушевала целая буря.

– К Эдуарду? – снова спросила я. – Это он вызвал меня?

– Нет. – Надежда умерла во мне, не успев родиться.

– Куда же тогда?..

– Помолчи, женщина, имей терпение…

И зашагал дальше, не скрывая раздражения, а я шла рядом, и на душе у меня было ничуть не веселее. Мне уже, кажется, недолго осталось ходить по дворцовым коридорам, и все же я сгорала от любопытства. Куда бы мы ни направлялись, по дороге нам никто не встретился, кругом стояла мертвая тишина; стены голые, без гобеленов, полы давно не метены. Однако я заметила, что до нас этим путем прошли и другие, причем совсем недавно: на пыли четко виднелись отпечатки каблуков сапог и башмаков. Все эти следы обрывались у той двери, которую отворил Уикхем, коротким кивком велев мне войти в незнакомую комнату, а волкодава оставив скулить в прихожей и царапаться в дверь. Подобно многим другим помещениям Хейверинга, это была небольшая комната, вписанная в башню, отчего одна стена была дугообразной. Через узкие бойницы светило солнце, ложась полосами на стены и пол. В стену был встроен камин, однако огонь в нем не горел, и в комнате было холодно, как бывает в нежилых заброшенных помещениях. Почти всю комнату занимал стол с расставленными вокруг него табуретами, но никто не сидел за этим столом. Небольшая группа мужчин стояла у одного из окошек, и этого хватило, чтобы комната казалась переполненной. Все здесь чем-то напоминало военный совет.

И что здесь делать мне? Я посмотрела на Уикхема, ожидая объяснения, которого так и не последовало.

– Мистрис Перрерс, позвольте представить вам этих господ.

В его хрипловатом голосе слышалось немалое раздражение, но я не могла понять, к кому оно относится: ко мне, к этим господам или же ко всем сложившимся обстоятельствам. Да и представлять собравшихся было незачем. Разве не жила я бок о бок с ними в различных королевских резиденциях с того самого дня, когда стала служить Филиппе?

Я сделала реверанс, быстро просчитывая ситуацию, пока Уикхем представлял собравшихся. Первым он назвал Уильяма Латимера, стюарда двора. Затем Джона Невиля, лорда Рейби. Неожиданность: Ричард Лайонс, не придворный, а банкир, купец и глава королевского монетного двора. Еще здесь были Николас Кэрью, Ричард Скроп, Роберт Торп. Как я догадалась в эти первые минуты, их всех собрала здесь одна общая причина – честолюбие. Оно прямо сверкало в глазах этих молодых людей, которые надеялись продвинуться еще дальше на службе короне. Я не знала, способные ли это люди, но были основания считать, что да. Уикхем затворил за мной дверь, и все они показались мне стаей голодных волков, готовых вцепиться в малейшую возможность подняться как можно выше по лестнице придворных чинов и при этом безжалостно растерзать всякого глупца, который посмеет встать у них на пути. Но только как я вписываюсь в их замыслы?..

И вдруг появился еще один человек. Сын короля, ни больше ни меньше. Джон Гонт.

Мужчины поклонились ему.

– Прошу садиться, – предложил Уикхем.

Я села, вслед за мною и заговорщики – ибо таковыми они несомненно и были, – и только Джон Гонт остался стоять у стены, сложив на груди руки.

– Для чего меня привели сюда? – спросила я, не видя смысла ни прикидываться наивной дурочкой, ни особенно заботиться о хороших манерах. Эта встреча не предназначалась для чужих глаз и ушей, а эти джентльмены – кроме Уикхема и, возможно, Латимера, – в обычной обстановке едва замечали меня.

Они переглянулись между собой. Видимо, решали, кто станет говорить.

– Можем ли мы доверять вам? – спросил за всех Латимер.

Ну, по крайней мере, откровенно. Я ответила ему тем же.

– Думаю, можете, если только не замышляете поднять мятеж или погубить короля. – Я обвела взглядом лица. Замкнутые. Настороженные. – Или все-таки замышляете? Это что, заговор?

– Не совсем, – слегка скривив губы, как бы нехотя, ответил Латимер. – Дело в том, что король… – тут он, подыскивая нужное слово, дернул плечом в роскошном атласном камзоле с вышитыми геральдическими эмблемами Эдуарда, – замкнулся в себе.

– Замкнулся? Видит Бог, это чересчур мягкое определение! – воскликнула я. – Он заключил себя в четырех стенах и отказывается выйти на свободу!

Латимер откашлялся.

– Мы должны вызволить его оттуда.

– А вам это не под силу? – Я снова обвела их взглядом.

Сама знала, что им не под силу. Поймала на себе взгляд Гонта. Меньше недели назад он посетил отца, пробыл у того не более часа, а вышел в ярости и безжалостно вонзил шпоры в бока своего скакуна. Я подумала, что сейчас и он что-нибудь скажет, но принц умышленно отвернулся к окну, предоставляя Латимеру озвучить те соображения, которые – к добру или нет – привели сюда и их самих, и меня.

– Короля все глубже засасывает трясина меланхолии. Его лекари в отчаянии, – проговорил Латимер, бросил взгляд на Уикхема, тот кивнул. – Мы хотим, чтобы вы с ним поговорили.

– Он не примет меня. Я уже пыталась. – Они не могли не знать о моих безуспешных попытках.

– Мы сделаем так, что вы к нему попадете.

– И что же я должна буду ему сказать от вашего имени? – Я все-таки прикинулась дурочкой и насладилась видимым смущением Латимера.

– Мы хотим, чтобы вы… утешили его… подвигли его на…

– Да говорите же толком, Латимер! – рявкнул Уикхем.

Латимер вздохнул.

– Мы хотим, чтобы вы принесли ему телесное утешение.

– Иными словами, чтобы я сделала то, что положено блуднице.

– Именно. – Гонт вдруг оказался рядом, шагнул к столу, навис над всеми. Красивый и цветущий мужчина, такого же роста, как его отец, с такими же тонкими чертами лица. Но ему не хватало отцовской непринужденности в обращении. Гонт славился тем, что переспал с огромным количеством женщин. Он взмахом руки велел Латимеру умолкнуть и заговорил сам, прямо и не выбирая выражений. – Король не перестал быть мужчиной. Он по-прежнему способен завалить бабу и получить от этого полное удовольствие. А это могло бы встряхнуть его, привести в чувство.

Его грубая откровенность неприятно поразила меня, и я не склонна была повиноваться их воле, тем более что всякий из них охотно осудил бы меня, возьми я на себя такую задачу.

– Если нужно только это, так наймите дворцовую шлюху, – сказала я.

– Не пойдет, – Гонт отмахнулся от предложения, как от назойливой мухи. – Я надеюсь, что дело удастся обделать гораздо тоньше.

– А вы считаете, что я способна на тонкости?

– Я считаю, что вы наделены многими талантами. Помимо прочего, вы не болтливы. И королева вас очень любила. Господь вполне мог послать вас в ответ на наши горячие молитвы.

Я рассмеялась, немало их удивив. К какому неожиданному выводу пришли эти люди, для которых я была не больше чем насекомым, барахтающимся в навозной куче греховного блуда. Я заняла место Филиппы на ложе Эдуарда – уж не хотят ли они, чтобы я сыграла и роль безгранично любящей, по-матерински заботливой Филиппы?

– Ему нужна не просто баба, ему необходима та, кому он доверяет, с кем может поделиться сокровенными мыслями, – подтвердил мою догадку Джон Гонт.

– Значит, фаворитка.

– Совершенно точно, – поклонился принц.

– Жена, хоть и невенчанная.

– Можно сказать и так…

– И двор признает ее открыто?

– Если не будет другого выхода.

Я оглядела их. Ни один из них не одобрял эту мысль. Никому не хотелось, чтобы дело приняло такой оборот.

– Отчего же выбор пал на меня, милорд? – Я заставлю их ответить. Сказать вслух то, что они таили все годы с той ночи, когда я впервые задрала рубашку в постели Эдуарда.

– Потому что он в прошлом очень часто наслаждался вашим телом, – бросил Гонт.

Ну конечно, они это знали. Все придворные знали об этом, пусть и говорили только вполголоса за кубком вина или шептали, предаваясь любви, – они пытались уберечь от слухов Филиппу, которая сама и заварила всю эту кашу. Я снова засмеялась над этим лицемерием, заставив их неловко ерзать на табуретах.

– Итак, я вновь стану любовницей Эдуарда, – сказала я ровным голосом. – И что потом?

– Уговорите его вернуться к делам государства. Пусть снова возьмет бразды правления в свои руки. Мы не можем жить так дальше: король стал отшельником, а принц-наследник прикован к постели в Гаскони. – И Гонт ударил кулаком по столу.

– Не знаю, получится ли у меня. – Нет уж, легкой победы Гонту не видать.

– Получится, – вздохнул Уикхем. – Вы умная женщина, Алиса.

Я посмотрела на него, склонив голову набок. Он впервые назвал меня по имени.

– К тому же вы – наша последняя надежда, – вспыхнул от вынужденного признания Латимер.

Я встала, как будто бы могла еще отказаться. Как будто собиралась уйти. Ах, как опьяняет власть, сознание того, что я всех их держу в своих руках! Сделала шажок…

– Ладно, нужда свой закон пишет! – сердито бросил Гонт. – Довольно! Вот вам вся правда, мистрис Перрерс. Над нами нависла смертельная угроза. Кажется, время величия Англии вот-вот уйдет в прошлое. Я чую, что зреет мятеж. Необходимо, чтобы мой отец снова встал у кормила государства, мистрис. Он уже не молод, но вполне еще сможет держать скипетр и править, если только нам… – он отчаянно взмахнул руками, – если только нам удастся вернуть его к жизни, пробудить интерес к ней.

«Нам». Мы будем заодно. Мы превратились в заговорщиков. Я снова и снова вглядывалась в их лица – напрягшиеся в ожидании, усталые, озабоченные будущим – и своим собственным, и всей Англии, – и все же отвращение к переговорам со мной виднелось на них так же ясно, как оспенные язвы. Меня сотряс острый приступ гнева, я повернулась к Джону Гонту. Бог свидетель, я заставлю его упрашивать меня!

Он отвернулся и сердито застучал кулаком по каменному подоконнику. А заговорил в самый нужный момент Уикхем, великодушный Уикхем.

– Вы сделаете это? – спросил он. – Спасете нашего короля?

Я снова чуть помедлила с ответом. Мне доставляло огромное удовольствие то, что все эти благородные и вельможные господа вынуждены дожидаться, что решу я.

– Да. Спасу.

И увидела на всех лицах огромное облегчение: напряжение ушло, на губах заиграли улыбки. Дело сделано – во всяком случае, им так казалось. На самом деле ничего еще не было сделано, даже не начато.

– Представляю, милорды, сколько вам потребовалось усилий, чтобы переступить через свои треклятые нравственные принципы и обратиться за помощью ко мне, королевской шлюшке.

– На что угодно можно пойти, лишь бы король пришел в себя. – Надо отдать ему должное, это Гонт ответил на мои слова. Он обошел стол, взял мою руку и коснулся своими ледяными губами. – Мы вам признательны.

– Как я могу отказаться от такого учтивого предложения? – пробормотала я вполголоса.

Последовал дружный вздох облегчения, и тут я увидела картину происходящего в истинном свете. Сила всех этих вельмож – кроме Гонта, – их дальнейшее продвижение к вершинам власти, богатство и посты в государственном руководстве целиком зависели от милости короля, но вот в эту минуту все их честолюбивые расчеты зависели только от меня. Каждый из нас терял все, если король окончательно погрузится в пучину мрака. Поэтому мы действительно были заодно. Но раз уж они попали мне на крючок, задешево я их не отпущу.

– И что же получу за все это я? – Подобная откровенность вряд ли была им по вкусу.

– А чего вы хотите, леди? – спросил Латимер, польстив мне необычной формой обращения. Да, за этот час многое изменилось. Я повременила с ответом, делая вид, что никогда над этим не задумывалась.

– Ничего особенного, милорды. – И хищно улыбнулась, увидев их ощутимое облегчение. – Служанку, чтобы мне легче жилось. Спальню и гостиную с окнами в сад. Наряды и драгоценности, соответствующие моему новому положению. Постоянный доход, чтобы мне не пришлось побираться. Разве я всего этого не заслуживаю? – А потом сказала то, чего мне хотелось больше всего, чтобы стереть память о пережитых унижениях. – Я хочу признания, милорды. Пусть всем будет известно, что я – фаворитка короля. Я не желаю и впредь жить, окруженная презрительным молчанием и злобными сплетнями. Теперь уже никто не пострадает, если мы сорвем покровы с моих отношений с королем.

Я внутренне посмеивалась над их благодарными физиономиями – они полагали, что дешево отделались. Какие глупцы – впрочем, как большинство мужчин. Они что же, не понимают, что я и без всего этого пошла бы к Эдуарду? Им не было нужды платить за мое согласие. Но, как говорил мне Виндзор, женщина не должна упускать возможностей, коль скоро они открываются…

– Более того, – продолжала я, – если уж я буду причастна к управлению делами двора, мне потребуется доступ к королевской казне, чтобы получать необходимые средства…

Они быстро переглянулись между собой, недовольно пожимая плечами, но разве можно было отказать?

– Это все можно устроить, – с этими словами Гонт проводил меня до двери, слегка поддерживая под руку.

Я мало знала о нем, только то, что Эдуард высоко его ценил. Насколько он честолюбив, я не имела никакого понятия. Он не был наследником престола. Какую выгоду из нашего договора рассчитывал извлечь он сам? Не было похоже, что он очень доволен жизнью. У меня по затылку словно скользнули пальцы, холодные, как у принца, – недоброе предчувствие того, что когда-нибудь я найду ответы на эти вопросы.

Дойдя до двери, я улыбнулась и снова сделала общий реверанс, издевательски демонстрируя им глубочайшее почтение.

– Я сделаю то, что пообещала вам, милорды. Я стану фавориткой Эдуарда – открыто, перед лицом всего двора. И если мне достанет сил, то верну короля к жизни.

Вот сколько всего было решено в этой покрытой пылью комнатке старого дворца! Я позволила себе еще раз обвести глазами эти знакомые лица, наслаждаясь их неловкостью, за которой скрывалось глубокое недовольство тем, что они на золотом блюде поднесли мне чуть ли не безграничную власть.

Но все ли уже решено? Ведь мне теперь придется пошевелить мозгами и пустить в ход все свое искусство убеждать, чтобы преодолеть одно-единственное препятствие к полному успеху затеянного нами предприятия. А я была совершенно убеждена, что добиться этого окажется не так-то легко.

– Не останется он безучастным ко мне? – спросила я у Отважной, которой пришлось поневоле нести стражу у дверей заговорщиков.

Она встала, потянулась и чихнула. Собаке будущее виделось ничуть не яснее, чем мне.

Не желая терять времени попусту, я сразу написала записку Гризли – в таких вопросах не приходилось быть слишком щепетильной.

Я ожидаю, что скоро в моем распоряжении окажутся известные средства, сэр. Купите или арендуйте, что сможете, дабы обеспечить мое благополучие в будущем.

Гризли, как всегда, не замедлил исполнить распоряжение. Через месяц я уже арендовала земли семейства Орби с правом опеки над их наследником и устройства его брака. Всего у меня было уже десять имений. Я захлопала в ладоши и от избытка чувств прижала к губам свидетельство о владении указанными правами. Понемногу я становилась состоятельной женщиной.

Уже больше шести лет я была любовницей Эдуарда, но еще ни одно из наших свиданий не происходило по моей воле. Я неизменно ждала вызова от него.

Теперь же я стояла у входа в покои Эдуарда и дрожала всем телом, но вовсе не от сквозняка, который колебал гобелены на стенах. Внутри у меня все сжималось от того, что предстояло сделать. Я выбирала тактику – как полководец составляет план сражения, заранее обдумывая, когда атаковать, а когда и отступить. Что, интересно, посоветовал бы мне на этот раз Вильям де Виндзор?

«Атакуй самое слабое место в его обороне и не давай передышки, пока не выиграешь битву. По сути, вообще нельзя давать ни малейшей передышки, иначе неприятель потеснит твои войска».

Мне это мало чем могло помочь. Я должна просто положиться на свои женские инстинкты и только молиться, чтобы Эдуард ответил на мой призыв. «Пресвятая Дева, сделай так, чтобы он меня не прогнал!» Я шагнула через порог, тихонько притворила за собой дверь и порадовалась тому, что путь мне предусмотрительно расчистили другие.

Сначала передняя, совершенно пустая, наполненная жуткой тишиной. Затем приемная, тоже совершенно безлюдная. Наконец, кабинет Халидон-Хилл^[73], где король отдыхал, читая книги или слушая музыку. Мне была хорошо знакома эта комната с великолепными гобеленами, изображавшими первую крупную победу Эдуарда – тогда он, совсем еще молодой, сумел показать шотландцам, кто хозяин в их доме. На низком табурете стояла шахматная доска с расставленными фигурами, ни одна из которых так и не сдвинулась с места. В камине горело слабое пламя, бросая отсветы на фигурки из полированного дерева и на большой буфет. У огня стояло внушительное кресло, недалеко от него – сундук, на крышке которого остались графин с вином, кубок и нетронутое блюдо с пирогами. Кто-то оставил в подсвечнике зажженную свечу, которая уже почти догорела.

В кабинете был Эдуард. Король до кончиков ногтей, в роскошных одеждах, усыпанных драгоценностями, могучий Плантагенет, третий по счету Эдуард, который сделал Англию великой державой и сорок лет не давал ей спуститься с этой вершины, стоял не шевелясь, как каменное изваяние. Он даже не повернул ко мне голову.

Я молча ждала, не открывая рта и не двигаясь.

– Поставь блюдо с едой и ступай, – приказал Эдуард.

Он смотрел через окно вдаль – за сады, за укрепления замка, на далекие луга и врезающиеся в них клинья леса. Возможно, ничего этого он не замечал. Стоял прямо, расставив сильные ноги, развернув широкие плечи. Я пришла к выводу, что здоровье его ничуть не пошатнулось, и у меня немного отлегло от сердца, но вид этой комнаты не мог не встревожить – кроме забытых шахмат, ничто в ней не говорило о хозяине. Ни одной книги, ни единой бумаги на столе, и привычный сокол не сидит на своем насесте. Только величественные сцены битвы на гобеленах, в ярких красках, беспощадные в своей правдивости, а солнце сверкает на вытканных серебряными нитями доспехах и оружии бойцов. Мне показалось, что сцены сражения умаляют сиятельное величие самого короля. Трудно было выбрать более подходящую обстановку, на фоне которой можно уйти в бездну небытия.

Эдуард даже не обернулся, чтобы убедиться, исполнено ли его приказание. По-моему, его это ничуть не интересовало.

Значит, первый шаг все же придется сделать мне самой.

– Подать вина, государь?

Ответом на мои слова стало мрачное молчание. Эдуард напрягся всем телом. Медленно, очень медленно он повернулся, держась одной рукой за каменный выступ стены, – теперь я поняла, что он и раньше на него опирался. Вероятно, ослабел гораздо больше, чем мне сперва показалось.

Теперь он был весь на свету, и я увидела то, что до сих пор таилось от взгляда.

«Ах, Эдуард! Что вы сделали с собой?» И тут же пришел в голову другой вопрос: «Неужели вы настолько ее любили?»

Как может мое слабое перо описать представшие взору свидетельства невосполнимой утраты? Лицо Эдуарда исхудало, вдоль крыльев носа пролегли глубокие морщины, щеки запали. Кожа на шее стала дряблой, показывая, насколько он ослабел телом. Но куда хуже было то, что глаза его потускнели, из синих превратившись почти в серые, а кожа просвечивала насквозь. Мне подумалось, что он не улыбался уже, должно быть, много недель. Рука, лежавшая на раме окна, стала чуть ли не прозрачной. Похоже, такой рукой меча не поднимешь.

Прежде всего я почувствовала сострадание. Оно захлестнуло меня, и я с трудом сдержала подступающие слезы. Но потом пришла ярость, горящая не хуже королевского шлема на гобелене. Что он с собой делает? Как мог довести себя до столь жалкого состояния победитель в битве при Креси? Этот непрошеный гнев, однако, я загнала подальше, и он понемногу утих. Несдержанностью ничего не добьешься: накал чувств и без того ощущался в этой комнате, заполнял ее целиком, как гусиный пух подушку. В нем можно было утонуть. Он душил. Эдуард позволил чувствам взять верх. Мне же выполнить свою задачу помогут не чувства, а женское коварство. С его помощью можно спасти этого человека от него же самого, вернуть его к жизни и делам беспокойного государства. Очень может быть, что рассуждения Джоанны Прекрасной о необходимости женского вероломства и двуличия были не столь уж надуманными.

Ну, будь что будет. Я выступила вперед, встала прямо перед ним.

– Здравствуйте, милорд.

– Алиса… – Глаза его блуждали, голос, лишившийся властности, звучал глухо.

Я не спеша подошла ближе и остановилась на расстоянии вытянутой руки. Мне было важно, как отреагирует на это Эдуард. Он, казалось, колебался. Ну а как же иначе? Я облачилась в самые скромные одежды, мрачные и глухие, как у монахини. Честно говоря, как у добропорядочной жены. Сама смеялась, напяливая на себя почти траурное темное платье и котарди, которое скорее пристало жене горожанина, нежели любовнице короля. И теперь выдерживала до конца взятую на себя роль: не сделала реверанса, не потупилась, выказывая почтение. Разумеется, не поцеловала его вместо приветствия, как делала в былые дни.

– Да, государь, – подтвердила я спокойным тоном, скромно сложив руки на животе. – Как видите. Действительно Алиса.

– Кто тебя впустил? – нахмурился он.

– Уикхем.

– Я не желаю говорить с тобой.

Это плохой признак!

– Я понимаю. Но вам и не нужно говорить, государь. Говорить буду я.

В его глазах промелькнуло удивление. А может быть, и раздражение.

– Я не вызывал тебя.

– Не вызывали. Это мне надоело ждать.

Теперь удивление сменилось беспокойством. Не то чтобы резким осуждением, но чем-то вроде этого. Хорошо! Этого-то я и добивалась. Прикажет ли он прямо, чтобы я убиралась с глаз долой?

– Мне не хочется, чтобы ты здесь находилась. Мне нужно побыть наедине с собой. – Все же это не был прямой приказ уходить, хотя я сомневалась, понимает ли Эдуард столь тонкую разницу…

Мой ответ был прямым, как те дорожки, что недавно проложил Уикхем в королевском имении Лэнгли.

– Хорошо, когда есть время для размышлений, милорд. Я размышляла долго и много. – Эти слова я произнесла с легкой ноткой язвительности. – Размышляла больше двух месяцев, с того дня как вы говорили со мной в последний раз.

– Два месяца?

– Прошло больше двух месяцев с того дня, как вы похоронили Филиппу и закрылись здесь от всех.

Брови его сдвинулись.

– Я даже не представлял себе…

– Вам необходимо это понять. Слишком долго король скрывается от своих подданных.

Я ожидала, что это заставит Плантагенета рассердиться, но он не рассердился, и меня это обескуражило. Я долго готовилась к этой встрече, но ее успех вовсе не был чем-то предопределенным. Я все обдумала, раскладывая свои вещи в новых комнатах, которые мне без промедления предоставили, – уж чему-чему, а образцовому управлению дворцовым хозяйством у Латимера можно было поучиться. Если Эдуард прогонит меня сейчас, чем я смогу заставить его обратить на меня внимание? Плотскими соблазнами? Не годится. Он стал как бы отшельником, да и чересчур изнурил себя. Потом – возможно, но сейчас откровенное соблазнение ни к чему не приведет. Суровые упреки? Тоже нет. Плантагенеты никогда не терпели, чтобы их упрекали в чем-то подданные, пусть даже и возлюбленные. Сочувствие? Нет, он увидит в этом одну только жалость.

Я пришла сюда, чтобы оттащить Эдуарда от края той адской бездны, которую он сам для себя сотворил, и сделать это нужно с помощью холодной логики. Думала ли я при этом о возможности занять при дворе новое положение? О своих денежных интересах? Конечно думала. Но мое будущее и выздоровление Эдуарда были слишком тесно связаны. И без малейших угрызений совести я наполнила два кубка вином, сдобренным пряностями (уже не горячим, но еще чуть теплым), и протянула один из них королю. Он механически взял.

– Я подумываю уехать из Хейверинга завтра. Выпейте за то, чтобы путь мой был благополучным. – Я говорила быстро, отрывисто, без улыбки.

– Уехать?..

– Здесь меня теперь ничто не держит.

– Куда?..

– В Ардингтон. Хочу посмотреть, подойдет ли он, чтобы обосноваться там.

Эдуард ничего не сказал. Значит, нужно заварить кашу погуще. Я села – при том, что он сам стоял, вопиющее нарушение придворного этикета! – отхлебнула вина, присмотрелась к вишневому пирогу на блюде, откусила.

– Вкусно. Идите сюда, Эдуард. – Я умышленно назвала его по имени. – Мне одной этого не съесть.

Он сел, но не рядом со мной, и поглядел так, словно я превратилась в кошку, вышедшую на охоту и только что выпустившую когти.

– А почему ты уезжаешь?

– Я больше не фрейлина королевы. В моих услугах никто не нуждается.

Я помолчала, чтобы он переварил эту фразу, а сама пока доела пирог, облизала пальцы, но по-деловому, без игривости и восторгов. Потом продолжила:

– Эдуард, вы за все эти недели хоть раз подумали обо мне? Наверное, нет. Чем вы здесь занимались?

– Размышлял… – Голос его дрогнул.

– Вероятно, о том, чего вам удалось достичь, – предположила я. – Обо всем, что вами сделано с тех пор, как вы вырвались из-под власти матери и взяли бразды правления Англией в собственные руки. Мне думается, это потребовало немалого мужества от юноши, едва перешагнувшего порог зрелости.

– Я думал о том, что…

– А Филиппа помогала вам, ведь правда?

Впервые за все время Эдуард улыбнулся, хотя и очень натянуто.

– В ней была моя сила.

– Расскажите мне.

– Думаю, без нее я ничего бы не достиг. Моя мать была женщиной безжалостной, а я был в таком возрасте, когда регент еще может править…

Словно плотину прорвало, и освобожденные воды хлынули наружу. Сначала тонким ручейком, потом полились потоком. Он рассказывал мне старую историю о прекрасной, но злой королеве Изабелле, которая желала сама править Англией вместе со своим любовником Роджером Мортимером, а с юного Эдуарда не спускала глаз, как с пленника. Так продолжалось, пока Эдуард не организовал заговор, не сверг Мортимера и не положил конец регентству своей матери. Тогда ему было всего восемнадцать, но воспоминания о той ночи в Ноттингеме, когда он взял власть в свои руки, были живы у него, будто все это произошло только вчера.

Я кивнула.

– А Филиппа помогла вам выстоять и вернуть то, что принадлежало вам по праву рождения.

– Она была великолепна, – просиял Эдуард.

– Наверное, она очень гордилась вами.

Он тут же погас. Поток слов иссяк, словно испарившись под летним зноем. Эдуард помрачнел, уставился в свой кубок, на скулах заходили желваки – он осознавал какую-то нерадостную истину. Я знала, о чем он думает. И я произнесу это вслух.

– Сейчас Филиппа не гордилась бы вами, Эдуард.

– Да уж…

– Она пришла бы в ужас. Разбранила бы вас! Она велела бы вам смотреть вперед, а не оглядываться все время назад.

Наконец-то он оторвался от созерцания образов, мерещившихся ему в кубке, взглянул на меня, и в его глазах было полное осознание моих слов, они даже полыхнули негодованием. Вот и хорошо. Просто замечательно.

– Ты тоже пришла бранить меня? У тебя нет такого права.

– Да нет, разве я бы осмелилась? Я ваша нижайшая подданная и уже не жду ничего ни от вас, ни от королевы. Я пришла проститься.