Текст книги "Фаворитка короля"
Автор книги: Анна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)
Было ли мне лучше здесь, чем мирской сестрой в монастыре Святой Марии? Клянусь Пресвятой Девой, лучше!
Во время работы я прислушивалась к разговорам. Сплетням? Поварята сплетничали с утра до ночи, перемывая косточки всей королевской фамилии, и я старалась не пропустить ни слова. Королева болела, король оберегал страну. Давно минули дни той громкой славы, которую он снискал, разгромив при Креси[20] чертовых французишек, но он по-прежнему вызывал всеобщее восхищение. А вот Изабелла! Эта дамочка отвергала одного за другим всех достойных принцев, которых прочили ей в мужья. Королю бы взять да и выпороть ее кнутом! Когда же речь вдруг заходила о графине Кентской, уши мои ловили каждый звук. Она вышла замуж за принца и в один прекрасный день станет нашей королевой[21]. Так вот, о ней говорили, что она ничем не лучше блудницы, да и о приличных манерах склонна забывать, когда ей это выгодно. Слава Богу, она сейчас находилась в Аквитании вместе со своим многострадальным супругом. Сплетники, не замечая моего повышенного интереса, продолжали обмениваться подробностями всевозможных событий… В Гаскони и в Аквитании, наших владениях по ту сторону Ла-Манша, бушевали мятежи. Ирландия бурлила, словно котелок в печи. Да, а здания, которые строит этот кудесник Уикхем! В Вестминстере уже провели трубы с водой на кухни: стоит повернуть кран, и вода льется прямо в железный таз! Дай Бог, чтобы и в Хейверинге поскорее сделали такие же.
Тем временем мне приходилось двадцать раз на дню бегать по воду к колодцу. Мастеру Хэмфри ни к чему были мои умения читать или считать. Я подметала, скребла, резала; обожгла руки, опалила волосы. Я выносила и чистила ночные горшки. И работала на совесть, чтобы держать на расстоянии похотливых поварят и подручных. Я быстро училась жизни. Бог свидетель, быстро!
Сим. Самый наглый из всех, светловолосый, с неизменно похотливым взглядом и кривой ухмылочкой.
Мне не требовалось специальное предупреждение, чтобы держаться с ним настороже: я уже видела, как Сим представляет себе романтические ухаживания, когда он подловил одну из прислужниц у двери в дровяной склад. Я не заметила радости на ее лице, когда он сопел и трудился, спустив штаны ниже колен. И мне не хотелось, чтобы он прикасался ко мне своими жирными лапами с грязными ногтями. Да любой частью своего тела. Чаще всего мне удавалось отгонять этого подонка, резко ударив его каблуком по незащищенному подъему ноги или воткнув локоть ему в живот. Увы, Симу и его гнусной компании нетрудно было подловить меня в одной из кладовых или в погребе. Уже в первую неделю он раз десять обнял меня за талию.
– Дай я тебя поцелую, Алиса, – шептал он, подлизываясь, обдавая мою шею жарким дыханием.
– Меня ты не поцелуешь! – И я сильно ударила его кулаком в грудь.
– Да кто еще станет тебя целовать? – Его дружки, мерзко ухмыляясь, хором поддержали своего вожака.
– Да уж не ты!
– Ты же сука, уродина, но все равно получше, чем говяжья туша.
– А вот ты ничем не лучше, мерзавец. Я лучше с лягушкой из пруда целоваться стану. А теперь посторонись, да своих уродов забери. – Я обнаружила в себе талант не лезть в карман за словом, отточила язычок и не стеснялась пускать его в ход, как и локти. Чувство самосохранения подгоняло меня не хуже шпор.
– Никого лучше ты не найдешь. – Он потерся о мое бедро ширинкой, натянувшейся от похоти.
Я отбросила шутки в сторону. Колено, врезавшееся ему между ног, заставило Сима ослабить хватку.
– Не распускай руки! Иначе я попрошу мастера Хэмфри поработать секачом над твоими яйцами! А потом мы зажарим их на ужин с чесноком и розмарином!
Я не чувствовала себя несчастной. Но жаль было, конечно, что я некрасива, а мои умения никому не нужны. Много ли ума требуется, чтобы опорожнить в сточную канаву ночные горшки? За работой, окуная в вонючий жир грубые фитили (так мы изготавливали светильники для поварни и кладовых), среди шума и суеты я позволяла своим мыслям уноситься в давние дни, когда я была совсем юной послушницей. Не сопротивлялась, когда в мои мысли бесцеремонно вторгалась графиня Кентская, даже радовалась этому. Да, она далеко, в Аквитании, но в такие минуты она как бы оживала в аду поварен Хейверинг-Атт-Боуэра.
Как случилось, что на меня, такое незначительное существо, упал взгляд столь знатной дамы? Едва вышедшая из детского возраста, я была до глубины души поражена уже одним ее видом. Разукрашенные лентами и гирляндами цветов дорожные носилки с занавесями из тисненной золотом кожи, устланные мягчайшими подушками, качнувшись, замерли на месте. Несла их шестерка великолепных лошадей. Повсюду гарцевали, теснясь, герольды и прислужники. А сколько багажа было в следовавшей за носилками повозке! Я такого богатства никогда прежде не видывала. На моих глазах из носилок показались унизанные драгоценными перстнями пальцы, величественным жестом раздвинули занавеси.
Пресвятая Дева! Я даже дышать перестала, когда из паланкина вышла дама, расправляя юбки из узорчатого шелка – ярко-синего цвета, прошитые серебряной нитью и отороченные мехом, – и разглаживая складки богатого плаща; а перстни так и горели на солнце, переливались всеми цветами радуги. Эту даму нельзя было назвать молодой, но и до старости ей было еще далеко, а главное – она была такая красивая, что дух захватывало. Разглядеть фигуру мне толком не удалось: ее всю окутывал тяжелый плащ, хотя на дворе стоял жаркий летний день, – как и волосы, скрытые под изящной сеточкой и черной вуалью. Но лицо я рассмотрела. Безукоризненный овал, белоснежная кожа – эта дама была прекрасна. Глаза были огромными, они ярко блестели, цветом напоминая молодые буковые листочки.
Это и была графиня Джоанна Кентская, которую на кухне ославили блудницей, да еще и с дурными манерами.
Из одной повозки выскочили три собачки, которые стали с тявканьем прыгать у ее ног. С походного насеста на меня злобно косил взглядом ловчий сокол. И с нею был зверек, каких я до того в жизни не видывала: яркие глазки, проворные пальцы, каштановая шерсть, бакенбарды, длинный хвост. Зверек этот, на цепи с золотым ошейником, отпрыгнул в сторону и вцепился в резной столбик носилок. Я не могла отвести глаз. Замерла, как во сне, прельщенная всей этой суетной мирской славой, а зверек одновременно и очаровывал меня, и отталкивал своим видом.
Вдруг, совершенно неожиданно, невиданный зверек с громкими воплями, хватая руками все что попадалось, молнией рванулся сквозь стройные ряды монахинь, вышедших встретить почетную гостью. Все как одна отшатнулись, вопя не хуже зверька. Собачки затявкали и устремились в погоню. Когда зверек пробегал мимо меня, я уже все сообразила!
Наклонившись, ловко ухватила конец цепи и заставила вопящего и что-то лопотавшего зверька остановиться. Он замер у моих ног, оскалив весьма острые зубы. На них я не стала обращать внимания, а подняла его на руки, пока он не попытался улизнуть. Легонькое, хрупкое существо с невероятно мягкой шерстью запустило свои пальцы в мое покрывало, и я ощутила, как краснею, когда все напряженно умолкли и обратили взоры на меня.
Сейчас, на кухне, пропитанная тяжелым духом горячего сала, то и дело отрезая и окуная в жир фитили, я невольно вздрогнула, вспоминая, как царапался этот зверек. Когда я спасла обезьянку Джоанны, я сделала это по эгоистичному расчету – там не было ничего похожего на порыв, заставивший меня схватить за руку королеву Англии. Нужно ли теперь сожалеть о моей смелости? Я ни о чем не сожалела. Я уцепилась за единственную представившуюся мне возможность обратить на себя чье-то внимание. Не пожалела об этом и тогда, когда заметила, что дама разглядывает меня с таким видом, словно выбирает на рынке карпа пожирнее. Я попыталась сделать реверанс, очень неуклюжий – руки у меня были заняты рассерженным вопящим зверьком.
– Молодец! – заметила дама, наконец изобразив на лице подобие улыбки, хотя глаза у нее остались ледяными. – А ты находчивая. – Ее улыбка стала ослепительной, исполненной неотразимого очарования, сияющей, как лед на замерзших лужицах морозным зимним утром. – Мне нужно, чтобы кто-нибудь мне прислуживал. Эта девочка… сгодится. – Она властно взмахнула рукой, словно говорить больше было не о чем. – Ступай за мной, детка. Держи Барбари крепче…
И я пошла за ней, во рту сразу пересохло, а под ложечкой засосало – сразу и от испуга, и от радости. Меня взяли в горничные знатной дамы. Чтобы я была на побегушках у женщины, которая выбрала из всех меня. Пусть и ненадолго, правда, но я сумела ухватиться за эту возможность быть замеченной. Выделиться среди всех. И я крепко вцепилась в золотой ошейник на загривке зверька. Но как только я вошла в комнату, отведенную нашей гостье, зверек вырвался у меня из рук, бросился к расшитому пологу постели, стал острыми зубами рвать дорогую ткань. Я не сходила с места, не ведая, что мне надлежит делать.
– Держи! – велела гостья.
Она стянула с себя пару вышитых перчаток, уронила на пол, явно ожидая, что я их подберу. За перчатками последовали вуаль и платок, брошенные небрежно, словно и не были сшиты из драгоценной ткани. Я кинулась их подбирать. Так я впервые познакомилась с обязанностями горничной у знатной дамы. Леди сбросила мне на руки свой плащ, а я стояла, ощущая тяжесть роскошной одежды и не зная, что с нею делать. Дама не дала мне никаких указаний, а ее высокомерный вид не позволял задавать вопросы.
– Боже правый! – воскликнула она, привычно поминая имя Божье всуе, что произвело на меня большое впечатление. – Мне что же, придется удовольствоваться этим убогим жилищем? Готова спорить, здесь даже хуже, чем в темницах Тауэра. Этой нищеты уже довольно, чтобы считать меня кающейся! – Она взяла в руки свою шкатулку с драгоценностями и мелодично рассмеялась, хотя было в этом звуке и что-то неприятное. – Ты же не знаешь, кто я! Откуда послушнице в такой дыре меня знать? Но, Богом клянусь, через год узнаешь! Вся Англия услышит обо мне. – Тон, которым она это произнесла, был невыносимо злобным, странно противоречащим ее прекрасному лицу. Она швырнула шкатулку на ложе, так что самоцветы рассыпались по простыням яркими искрами, и мельком взглянула на меня. – Я – Джоанна, графиня Кентская. По крайней мере, сейчас. А скоро стану супругой принца Эдуарда, будущего короля Англии.
Я ничего не слышала ни о ней самой, ни о принце, который станет следующим королем. Я знала лишь одно: она выбрала из всех меня. Выбрала себе в служанки. Кажется, в душе я очень этим гордилась. Напрасно, как выяснилось.
Я добровольно попала в рабство к Прекрасной деве Кента, для которой ее красота и очарование, как она сама мне сказала, были лишь средством снискать известность по всей стране. Когда я ей требовалась, она звонила в маленький серебряный колокольчик, который давал удивительно громкий звук. Звонил этот колокольчик очень часто.
– Возьми это платье и вычисти подол, там столько пыли накопилось. И поосторожнее с платьем.
Я вычистила. Очень-очень осторожно.
– Принеси мне лаванды – полагаю, у вас в саду найдется лаванда? Она мне нужна для сохранности мехов. Я их надену теперь только через несколько месяцев…
В поисках лаванды я истоптала все грядки сестры Марджери, рискуя получить выговор строгой сестры-врачевательницы.
– Забери эту чертову мартышку, – наконец-то я узнала, как называется зверек, – и унеси в сад. От нее столько шума, у меня голова разболелась. И принеси воды. Мне нужна большая лохань воды. Горячей, не такой, как в прошлый раз. А когда сделаешь все это, принеси чернила. И перо.
Графиня Джоанна была требовательной госпожой, но я ни разу не пожаловалась на обилие поручений. Мне приоткрылось окошко в захватывающий мир королевского двора, я словно получила возможность заглянуть туда одним глазком и подивиться.
– Расчеши мне волосы, – приказала она.
Я повиновалась, распустила заплетенное в косы красное золото ее волос и стала расчесывать гребнем из слоновой кости, какой мне и самой хотелось бы иметь.
– Осторожнее! – Она ударила меня по руке, до крови оцарапав своими острыми ногтями. – Какая ты неуклюжая! Мне же больно.
Графиня Джоанна частенько жаловалась на головную боль. Я научилась в таких случаях быстро исчезать с ее глаз, но вообще-то она в равной мере отталкивала и очаровывала меня. Чем же, по своему простодушию, я была поражена более всего?
Графиня Джоанна мылась в ванне!
Это был целый ритуал. Я держала наготове свежевыстиранную тонкую сорочку и полотенце из грубого полотна. А что же графиня? Она, не испытывая ни малейшего смущения, сняла с себя всю одежду. На мгновение у меня мурашки побежали по коже от удивления и растерянности, будто я тоже оказалась раздетой. Я никогда прежде не видела полностью обнаженного тела – ни одна монахиня никогда не снимала нижней сорочки. Мы в них спали, в них мылись, просовывая под сорочку мокрую тряпицу; в сорочке же монахиня и умирает. Нагота есть грех в очах Господа. Но графиня Джоанна такого запрета не ведала. Совершенно нагая, она забралась в лохань, наполненную ароматной водой, а я стояла и хлопала глазами, ожидая, когда она завершит омовение и нужно будет подать ей полотенце и чистое белье.
– Ну, что случилось, детка? – обратилась ко мне графиня, не скрывая насмешливой интонации. – Ты что, никогда не видела голой женщины? Наверное, не видела, с этими-то старыми каргами. – Она засмеялась, мне тоже захотелось улыбнуться, слыша ее мелодичный смех, но потом в ее лице проступило что-то хищное. – Готова спорить, мужчин ты тоже не видела. – Она зевнула, изящно потянулась в горячей воде, над которой поднялись обнаженные груди. – Вымой мне голову, детка.
Я, разумеется, выполнила распоряжение.
Закутавшись в домашнее платье, небрежно разметав по плечам влажные волосы, графиня Джоанна порылась в одном из своих сундуков, извлекла оттуда зеркальце и подошла к окну, вгляделась в свое лицо. На губах появилась довольная улыбка. А чем она могла быть недовольна? Я засмотрелась на блестящее зеркальце в серебряной оправе, и графиня, почувствовав мой взгляд, надменно вскинула голову.
– Ну, в чем дело? Что ты такого увидела? – Я молча покачала головой. – Пока что ты мне не нужна. Приходи после вечерни. – И бросила сверкающее зеркало на ложе. А мне так хотелось до него дотронуться…
– У вас зеркальце, миледи…
– И что же?
– А можно мне взглянуть в него?
Я не ожидала от нее такой реакции и не успела увернуться. Графиня ударила меня небрежно, привычно, но очень сильно – безо всякой причины, просто из необузданной вспыльчивости. От звонкой пощечины я покачнулась, попятилась, моментально задохнувшись.
– Не смей дерзить мне, детка! – Несколько мгновений она раздумывала, глядя на меня. Потом изогнула красивыми дугами брови, скривила губы. – Ладно, посмотрись в зеркало, если уж тебе так хочется.
Я взяла зеркальце в руки – и посмотрела на себя. Отражение мое здесь было гораздо отчетливее, чем в лохани воды. Я замерла на месте. Потом без единого слова (потому что не в силах была ничего вымолвить) осторожно положила зеркальце обратно на ложе, стеклом вниз.
– Понравилось тебе то, что ты увидела? – спросила графиня, явно радуясь моему унижению.
– Нет! – пробормотала я пересохшими губами.
Отражение в воде сказало мне правду, но теперь не осталось вообще никаких сомнений. Глаза темные, лишенные глубины, ничем не освещенные, как небо в беззвездную ночь. Брови еще чернее, густые, будто намалеванные чернилами. Крупный подбородок, большой нос, широкий рот. Слишком… слишком все крупное! Счастье еще, что волосы у меня были покрыты. Я просто червяк в сравнении с этой белокожей златовласой красавицей, которая сейчас улыбалась своей дешевой победе надо мной.
– А чего ты ожидала? – спросила она.
– Даже не знаю, – кое-как выдавила я.
– Ты хотела увидеть что-нибудь такое, что может привлечь внимание мужчины, заставить его обернуться, ведь так? Ну конечно. Какой женщине этого не хочется? Красивой женщине многое прощается. А дурнушке? С ней церемониться не станут.
Какой жестокий приговор – и произнесла она его совершенно равнодушно, даже не подумав о том, что должна испытывать я. В эту самую минуту она самодовольно вскинула голову, и я прочитала на ее лице всю правду. Ей нравилось быть жестокой, а я, как ни тяжко было у меня на сердце после увиденного в зеркале, совершено ясно поняла, отчего она выбрала себе в служанки именно меня. То, что я сделала, не сыграло в этом никакой роли. Не важны были ни выходки ее капризной мартышки, ни моя глупая попытка привлечь внимание графини, ни все старания услужить ей как можно лучше. Она выбрала меня потому, что я уродлива и стала хорошим фоном для образованной, утонченной придворной красавицы – фоном, на котором ее красота сияла ярко, как маяк в ночи. Я представляла собой полнейшую противоположность: слишком непривлекательная, слишком нескладная, слишком необразованная, чтобы хоть капельку угрожать величию и блеску Джоанны Кентской.
Взвесив все добро и зло, которое она мне причинила, я по-настоящему возненавидела ее.
Потом все это сразу оборвалось, как и следовало ожидать.
– Я уезжаю, – объявила графиня через три недели – самые волнующие, самые захватывающие недели в моей жизни. Я уже и сама видела приготовления: снова появились дорожные носилки, свита как раз в эту минуту въезжала с грохотом и звоном во двор, – и мне стало жаль.
– Бог свидетель, как я буду рада оказаться вне этих навевающих невыносимую скуку стен! Я здесь умереть могла бы, и никто бы даже не узнал. А ты мне весьма пригодилась. – Графиня сидела в своей спальне, в кресле с высокой спинкой, сдвинув на скамеечке ножки в позолоченных туфельках, ожидая, когда слуги закончат укладывать ее вещи. – Наверное, мне следует вознаградить тебя, да только вот как? – Она встала, зашуршав атласными юбками. – Возьми шкатулку и неси за мной Барбари.
Я с трудом поймала обезьянку, заработав еще один укус, но боли даже не почувствовала, занятая своими мыслями. Мне хотелось получить у графини ответ на один вопрос. И если не спросить сейчас же…
– Миледи…
– У меня нет времени. – Она уже перешагнула через порог.
– Что дает женщине… – Я мучительно подыскивала подходящее слово. – Что может дать женщине власть?
Графиня остановилась. Потом медленно повернулась ко мне, негромко рассмеялась, но на лице у нее была написана столь явная издевка, что я даже покраснела, поняв, насколько безрассудно себя вела.
– Алиса. Тебя же Алисой зовут, верно? – Она впервые за все время назвала меня по имени. – Власть? Что может знать о власти такое существо, как ты? И что бы ты стала с ней делать, если бы даже получила? – При всей ее изысканности она и не старалась скрыть своего презрения к моему невежеству.
– Я имела в виду власть самой выбирать свою дорогу в жизни.
– Вот как! Ты, значит, к этому стремишься? – Она одарила меня довольной улыбкой. И за напускной небрежностью я разглядела в ней более глубокое чувство. Она искренне презирала меня, как презирала, должно быть, всех простолюдинов. – Ты не получишь никакой власти, милая моя, если под нею ты понимаешь положение в обществе. Разве что поднимешься до невероятных высот и станешь настоятельницей этого монастыря. – В мурлычущем голосе слышалась обидная насмешка. – Этого тебе не достичь, но ответ я тебе все же дам. Если ты не родилась в благородной семье, то тебе требуется красота. Но с такой внешностью ты не сможешь продвинуться. Тебе остается только одно. – Улыбка пропала, и графиня, кажется, соизволила обдумать мой вопрос. – Знания.
– Как могут знания дать власть?
– Могут. Если то, что известно тебе, играет важную роль для кого-то еще.
Чему могла я научиться в стенах аббатства? Невзрачное полотно моей жизни было расстелено передо мной, слишком жалкое и по размеру, и по качеству. Читать положенные на день молитвы. Вскапывать грядки на огороде. Варить простенькие зелья в лазарете. Начищать до блеска серебряные сосуды в монастырской церкви.
– И что делать с такими знаниями? – с отчаянием в голосе спросила я, будто сразу перечислила все, что мне известно. Как я проклинала графиню в эту минуту своего прозрения!
– Как это можно сказать заранее? Но вот что я тебе скажу. Женщине очень важно научиться быть двуличной, чтобы с толком пользоваться теми талантами, какими она наделена, сколь бы жалкими они ни казались. Есть у тебя такое умение?
Двуличие? А оно у меня есть? Я и понятия об этом не имела и только покачала головой.
– Обман! Коварство! Интриги! – вскричала она, выведенная из терпения моей несообразительностью. – Ты что, не понимаешь? – Графиня Джоанна вернулась с порога и зашептала мне на ухо, словно оказывала величайшее благодеяние: – У тебя должны быть душевные силы, чтобы настойчиво идти к своей цели, не обращая внимания на то, скольких врагов ты наживешь на этом пути. Это дело нелегкое. Я всю жизнь наживала себе врагов, но в тот день, когда я обвенчаюсь с принцем, они станут для меня все равно что мякина для урагана. Я стану смеяться им в лицо, не заботясь о том, что они обо мне думают или говорят. Захотела бы ты по доброй воле выбрать себе такой путь? Уверена, что нет. – В ее голосе снова послышалась издевка. – Подумай об этом, детка. Все, что ждет тебя в будущем, – жизнь в этом склепе до того часа, когда тебя закутают в саван.
– Нет! – Ужасное видение заставило меня громко выкрикнуть это слово, будто в руку мне вонзилось одно из остро заточенных перьев графини Джоанны. – Я убегу отсюда.
Раньше я никогда не говорила об этом вслух, не облекала свою мечту в слова. Как отчаянно это прозвучало! И как безнадежно, но в ту минуту меня буквально душили мысли о том, чего я лишена и что могло бы изменить мою жизнь, если бы я была в силах ею управлять.
– Убежишь? А жить как станешь? – Она почти повторяла слова сестры Годы, которые врезались в мое сердце острым ножом. – У тебя нет своих средств, тебе нужен муж. Если только ты не желаешь сделаться шлюхой. Ау них опасная жизнь, грубая и короткая. Я бы тебе такую выбирать не советовала. Уж лучше быть монашкой. – Она отстранила меня рукой, вышла из комнаты и прошествовала во двор, где уселась в свои носилки. Я догнала ее, передала обезьянку, задернула занавеси, и на том моя служба у графини завершилась. Но напоследок я услышала от нее еще одно прорицание: – Ты никогда ничего не будешь стоить в этой жизни. Поэтому не забивай себе голову глупостями. – Потом добавила с мимолетной улыбкой: – Я придумала, чем тебя наградить. Возьми себе Барбари. Возможно, тебя он развлечет, а мне уже стал надоедать…
Зверек вылетел из носилок, снова оказавшись у меня на руках.
И графиня Джоанна, взбудоражив меня, исчезла в туче пыли вместе со своими собачками, соколом и свитой. Но забыть я ее не могла, потому что графиня разожгла пламя моего воображения.
«Я заслуживаю большего», – твердила я, преклонив вместе с сестрами колени на вечерне. Я буду чего-то стоить! И я добьюсь чего-то в жизни! Так думала я, пусть и была тогда совсем еще ребенком.
И разве кое-чего я не добилась, так или иначе? Я улыбнулась, пусть и забивала мне ноздри и глотку вонь свечного сала. Что бы ни думала обо мне графиня, вот где я оказалась каким-то чудом – в Хейверинг-Атт-Боуэре! «Судьба вырвала меня из стен аббатства, – повторяла я себе под нос, – так отчего судьба не может вывести меня из этого ада, полного жара и вони, туда, где я смогу расправить крылья? Особенно если я и сама постараюсь».
Носком башмака я отогнала нахального кухонного котенка, вцепившегося когтями в мои юбки, отвлеклась, и мое бормотание перешло в шипение боли: горячее сало капнуло на руку, мигом вернув меня к действительности.
Я подхватила котенка, заперла его в буфетной, не обращая внимание на жалобное мяуканье, а сама поспешила к мастеру Хэмфри, который звал меня яростным ревом.
Да, а что дальше случилось с обезьянкой? Матушка настоятельница приказала забрать зверька в лазарет и запереть в подвале. Больше я его не видела, да не очень и жалела, вспоминая, как больно он кусался. Но теперь я улыбнулась. Если бы у меня сейчас была обезьянка, я с большим удовольствием натравила бы ее на Сима.
А потом с ясного неба грянул гром. Проведя две недели в водовороте поварен Хейверинга, я успокоилась и позволила себе забыть об осторожности. В тот день мне дали отвратительное поручение: отскрести колоду, на которой разделывают мясные туши.
– А когда закончишь с этим, принеси из кладовки корзину лука-порея… и посмотри на огороде, может, найдешь там немного шалфея. Знаешь, как он выглядит? – Мастер Хэмфри, выкрикивая свои указания мне вслед, по-прежнему не терял язвительности.
– Знаю, мастер Хэмфри. – «Любой дурак знает, как выглядит шалфей». Я схватила тряпку, довольная тем, что можно ускользнуть подальше от жара печей и тошнотворного запаха свежей крови.
– Да, и прихвати еще луку-резанца, девушка!
Не успела я переступить порог, как меня схватили за руку, да так резко, что я чуть не споткнулась.
– Какого?..
Я оказалась в объятиях треклятого Сима.
– Ба, да это же мистрис Алиса, которая так высоко себя ставит!
Я подняла руку, чтобы крутануть ему ухо, но он уклонился, продолжая крепко меня держать. Сим не отставал от меня сегодня: я уже не дала ему задрать мои юбки, кольнув кончиком ножа, и на его руке до сих пор краснели пятнышки.
– Отстань от меня, болван!
Сим притиснул меня к стене, и я, как обычно, ощутила, что он пытается коленом раздвинуть мне ноги.
– Будь моя воля, тебя бы уже давно оскопили! – Я укусила его за руку.
Сим был гораздо сильнее меня. Он рассмеялся и дернул меня за ворот. Я почувствовала, как тот рвется, как Сим разрывает рубаху на моем плече, и тут же лопнул тонкий шнурок. Четки королевы Филиппы, драгоценный дар, который я носила на шее, скрывая от посторонних глаз, скользнули под рубахой и упали на пол. Я вывернулась из рук Сима и коршуном бросилась на четки. Чуть-чуть опоздала. Их успел схватить Сим.
– Так-так! – Он помахал четками у меня перед носом.
– Отдай!
– Вот оттрахаю тебя – тогда отдам.
– Не в этой жизни… – Сейчас я думала только о четках.
Сим тоже. Он разглядывал красивую вещицу, поднеся ее ближе к свечам, и постепенно (это я видела) до него стало доходить, насколько она ценная.
– Ну, если не ошибаюсь, это стоит хороших денег…
Он оставит четки себе. Но должно быть, их стоимость смутила даже Сима – он понимал, что рискует… Я схватила его за руку, но Сим бросился бежать, увлекая меня за собой. Тогда, споткнувшись и чуть не упав, я сообразила: он сейчас втянет меня в неприятности. И ничего хорошего мне это не сулит.
– Что здесь происходит? – раздался среди всей суматохи голос мастера Хэмфри.
– Здесь вор обнаружился, мастер Хэмфри! – Глаза Сима сверкали нескрываемой злобой.
– Я и так знаю, что ты вор, сынок. Думаешь, я не видел, как ты стащил здоровенный кус сыра и сунул в свою ненасытную глотку? С тех пор и часа не прошло.
– Дело куда серьезнее, чем кусочек сыра, мастер Хэмфри. – Обращенная ко мне ухмылка Сима была настоящим образцом коварства. Через мгновение нас окружили плотным кольцом.
– Грабительница! Разбойница! Воровка! – хором выкрикивали бездельники поварята и обожающие скандалы подручные.
– Я не воровка! – Я лягнула Сима под колено. – Отпусти меня!
– Черт тебя возьми, девка! – Он сжал меня сильнее. – А я ведь говорил, что ей нельзя доверять, – воззвал он к окружившей нас толпе. – Слишком уж высоко она себя ставит! Воровка она! – И поднял над головой руку с зажатым в грязных пальцах подарком Филиппы. Четки сверкали, и всем было ясно, что это дорогая вещица. Я задрожала от возмущения. Да как он смеет отбирать то, что принадлежит мне!
– Воровка!
– Не воровка я!
– Откуда это у тебя?
– Она была раньше в монастыре, – раздался чей-то одинокий голос в мою защиту.
– Готов поспорить, даже в монастыре у нее не могло быть ничего похожего на это.
– Позовите сэра Джослина! – распорядился мастер Хэмфри. – Мне с этим делом возиться некогда.
А потом события развивались очень быстро.
– Эта вещь принадлежит ее величеству, – заключил сэр Джослин. На меня обратились все взоры, в которых ясно читалось отвращение. – Королева хворает, и ты обокрала ее!
– Она мне их подарила! – Я понимала, что уже осуждена, но природа повелевала мне бороться до конца.
– Ты похитила четки у нее!
– Я их не похищала!
Я старалась защищаться ровным голосом, спокойно, но в душе спокойствия не было, а разум был скован страхом. Простить могут многое, но не такое преступление. Я впервые почувствовала всю глубину почтения к королеве, которое испытывали даже слуги на поварне и в буфетных. Я окинула взглядом лица и прочитала на них осуждение и отвращение. А Сим с дружками просто блаженствовал.
– Где маршал[22]?
– Он в часовне, – пропищал один из подручных.
Зажав в одной руке четки, вцепившись другой в меня, сэр Джослин повлек меня по коридорам в королевскую часовню, к самому алтарю, где двое рабочих сгружали с ручной тележки какое-то устройство из дерева и металла, со множеством колес и зубцов. За ними внимательно надзирал лорд Герберт – маршал двора, чье слово было законом. А рядом стоял сам король. Хуже и не придумаешь. Отчаяние болью отдалось в моей груди.
– Ваше величество! Лорд Герберт…
– Погодите, сэр Джослин. – Король с маршалом были всецело поглощены делом, не сводя глаз с рабочих, которые бережно поднимали хитрое устройство. Мы тоже стояли и смотрели, как его по частям укладывают на полу. – Славно. Ну а теперь…
Эдуард повернулся к нам, посмевшим отвлекать его от важных дел. Значит, меня будут обвинять перед лицом самого короля, и его проницательные глаза решат дело. Я дрожала, пока маршалу предъявляли вещественное доказательство, подтверждали его происхождение, пока маршал рассматривал улику. Еще сильнее я задрожала, когда лорд Герберт обдумал дело, осудил меня и вынес приговор – без проволочек запереть в подвале, – даже не снизойдя до того, чтобы выслушать меня. А что же король? Он не в силах был оторвать взгляд от чудовищного сооружения, лежавшего у его ног, пока я страдала за преступление, которого не совершала. Я была для него не больше чем блоха, которую можно раздавить ногтем, чтобы не мешала тешиться какой-то игрушкой. Еще миг – и он отдаст меня на растерзание маршалу. Этого не должно случиться! Надо завладеть его вниманием. По телу снова пробежало то пламя честолюбивых желаний и горячей обиды, которое я впервые ощутила под градом безжалостных насмешек графини Джоанны.
«Я достойна гораздо большего. Я заслуживаю большего».
Я стремилась к большему, чем незавидное существование на поварне Хейверинга. Я заставлю короля обратить на меня внимание.
