Текст книги "Фаворитка короля"
Автор книги: Анна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
– Я не ведьма, – упрямо повторила я.
– Тогда позвольте поведать вам, мистрис, какие на этот счет ходят слухи.
Уикхем увлек меня дальше по дорожке, пока мы не дошли до самой середины сада и не оказались по обе стороны от солнечных часов, глядя друг на друга. Повторялась старая как мир история, которую излагали с замечательной (и пугающей) точностью. Среди залитых солнцем лужаек и клумб стояли блудница и священник, а я ощущала, как на мне готова сомкнуться зубастая пасть смерти.
– Итак, позвольте мне просветить вас, чтобы не осталось никаких сомнений, – сухо начал Уикхем, суровое лицо которого не было лишено сочувствия ко мне. – Если удастся, они постараются затравить вас до смерти, Алиса. – Уикхем умел облекать мысли в слова – вероятно, потому, что так долго читал проповеди осужденным.
– Откуда они добывают улики? – поинтересовалась я.
– От Джона де Ла Мара, брата спикера – вы подумайте, какое совпадение! – быстро объяснил Уикхем. – Он побывал в Палленсвике, прихватив с собой ночной горшок с мочой. Просил, чтобы помогли определить болезнь, которая ему досаждает, – и ваш лекарь, будучи человеком благочестивым и милосердным, согласился.
– Отец Освальд всегда отличался поразительным легковерием! – заметила я с раздражением. – Он что, ничего не заподозрил?
– Вероятно, ничего. Его привезли в Лондон и подвергли допросу. У меня нет сомнений, что к нему применили пытку. – Уикхем проследил за щеглами, перепархивавшими с куста на куст. – Ваш замечательный лекарь сознался в самых разнообразных действиях, каковые производил по вашему наущению.
– В последний раз он готовил мне мазь, потому что я обморозила руки.
– Дело куда хуже, – мрачно хмыкнул Уикхем. – Мало-помалу стали утверждать, что вы сами были там, в Палленсвике. И что вы побледнели, когда увидели, как арестовали вашего сообщника.
– Бог свидетель! Меня там не было!
– Думаю, Бог к этому не имеет никакого отношения, скорее уж дьявол. Это ваш лекарь утверждает, если ему верить, конечно.
Уикхем прищелкнул пальцами, а я стала обдумывать то, что мне вменяли теперь в вину, – это уже куда серьезнее, чем хищения или мошенничество. Казалось, эти обвинения пропитали самый воздух в очаровательном саду душной вонью некромантии. Все это ложь, конечно. И доказать ничего невозможно, только вот показания отца Освальда роют мне могилу.
– Лекарь ваш утверждает, что по вашему приказу он изготовил две фигурки – вашу собственную и его величества – и связал их вместе, чтобы вы и в жизни оказались связаны неразрывными узами. Отсюда и страсть Эдуарда к вам. Это не я придумал – это они так утверждают. Далее, ваш лекарь изготовил для вас два кольца с колдовскими свойствами, а вы надели их на пальцы Эдуарду. Одно освежает память короля, чтобы вы неизменно были на первом месте в его мыслях. Другое же вынуждает его позабыть обо всех, кроме вас самой. Еще же он готовил приворотные зелья, собирая травы для них в полнолуние, – опять же по вашей просьбе, чтобы приворожить короля. – Он сделал паузу, внимательно глядя на меня. – Похоже, дел у вас хватало, мистрис Перрерс.
– А то нет? И вы всему этому верите?
– Кроме того, – пожал плечами Уикхем, – он признался, что готовил для вас колдовское зелье, дабы вы могли чаровать Гонта и принца Уэльского своей корысти ради.
– Что, обоих? – прохрипела я.
– Да.
– Немного же чести от этого отцу Освальду. – Я и не знала, смеяться мне или рыдать от чудовищной нелепости обвинений. – В попытках склонить принца Уэльского на свою сторону я потерпела полное поражение, а Гонт – союзник непредсказуемый и ненадежный, им движет только стремление достичь собственных целей.
Мы помолчали. Швыряться мне было совершенно нечем.
– Спикер выжимает из этого все, что только можно, – подвел итог Уикхем.
– Конечно, а как же иначе? – Я попыталась вычислить следующий маневр в этом сражении, потому что, без сомнения, это и была битва не на жизнь, а на смерть. – И что же сделали с моим несчастным лекарем?
– Его в плачевном состоянии отправили назад, в аббатство Святого Альбана, чтобы с ним там разобрались его непосредственные наставники. Он им больше не нужен, мистрис. Им нужны вы. – Уикхем холодным взглядом посмотрел мне в глаза. Я ждала, когда он начнет порицать меня, но не дождалась. Значит…
– Вы были так добры, что сообщили мне обо всем, – сказала я, поглядывая на сверкающие металлом солнечные часы, отмеривающие минуты нашей беседы. А мне казалось, что прошло уже много часов с того мига, когда Уикхем впервые произнес слово «некромантия» и мой мир превратился в царство страха. Но тень от часов едва успела чуть сдвинуться за это время, а теперь набежали тучки и закрыли солнце. – Однако вы так и не сказали, верите вы сами этим обвинениям или нет.
– Грех алчности – возможно. Грех гордыни – наверняка…
– Ах, Уикхем!.. – Он что, станет перечислять все мои прегрешения?
– Но колдовство? Нет, не верю. Думаю, вы очень сильно любите короля. Сомневаюсь, чтобы вы решились так или иначе причинить ему вред.
– Ну спасибо. Вы – один из очень немногих. – Его слова немного утешили меня, но не слишком-то. Мы медленно зашагали назад, к дворцу, подгоняемые легким ветерком, который предвещал дождь. Итак, речь шла о гнусных выдумках худшего сорта, предназначенных для того, чтобы очернить меня до крайности. Я остановилась, не обращая внимания на первые крупные капли, упавшие с неба.
– Меня признают виновной? – Уикхем колебался с ответом, и я добавила: – Не нужно смягчать ответ. Скажите то, что думаете сами!
– У меня и в мыслях не было скрывать правду. Думаю, признают. Спикер сейчас напоминает гончую, которую науськали на добычу. – Я невольно попятилась. Пресвятая Дева, епископ и впрямь говорит то, что думает! – Самоуверенность де Ла Мара взлетела до небес после того, как он сумел заполучить Латимера и Лайонса. Всякий раз, когда я с ним встречаюсь, мне трудно не заметить в нем грех непомерной гордыни. Чтоб его черт побрал!
– Боже, сколько выражений, не подобающих духовному лицу! – слабо улыбнулась я. – И каково же будет наказание, если они докажут свое? Смерть?
– Вряд ли, – ответил Уикхем после некоторого раздумья. – Скорее всего покаяние и строгий пост: вы же никого не убили. В худшем случае – заточение.
– Тогда я буду готовиться к худшему, – сказала я, совсем не чувствуя на лице капель начавшегося дождя. – Не думаю, что де Ла Мар удовлетворится тем, что я несколько раз не пообедаю и прочту «Отче наш». – Мысль о заточении в темнице меня весьма пугала, и я пока изгнала ее из своих мыслей. – Что же мне делать, Уикхем?
– Вы можете найти убежище в Палленсвике.
Мне стало не по себе от того, что он этим подразумевал: попытка защититься от обвинений – не более чем пустая трата сил и времени. Но бежать?
– Нет, – ответила я не раздумывая. – Не могу. Вы же видели короля. Я нужна ему.
– Тогда оставайтесь здесь и ничего не предпринимайте. Ждите, вот и все. Быть может, спикер откажется от своего намерения…
– …если найдет против меня еще худшие обвинения, – закончила я фразу, которую он не решался договорить.
– А в чем дело? – впился в меня взглядом Уикхем. – Что вы еще натворили?
Я молча покачала головой и устремила взор вдаль, за деревья сада, которые теперь раскачивались под порывами ветра. Была одна тайна, и я молилась, чтобы она осталась сокрытой от глаз людских еще хоть немного. Иначе она принесет Эдуарду слишком много горя.
А если она все же откроется?
Вернувшись в свою комнату, чтобы сменить перепачканные юбки, я швырнула в стену красивый кувшинчик и тут же пожалела: никакого облегчения это мне не принесло, а служанке пришлось убирать последствия моего дурного настроения.
После отъезда Уикхема я вернулась к Эдуарду, в большую палату его личных покоев. Парадные облачения из золотой парчи с него сняли и аккуратно сложили, и на короле была сейчас домашняя одежда – ярко-алая, отороченная мехом, странно не соответствовавшая той высохшей фигуре, которую она облекала. Устроившись перед камином (он все время мерз, даже в самые теплые дни), он спал в высоком кресле, уронив голову на грудь; рядом на столике стояла кружка эля. Неподалеку застыл камердинер короля Джон Беверли – на случай, если его господин проснется и потребует чего-нибудь. Я жестом разрешила ему уйти, а сама опустилась на табурет у ног Эдуарда – так я любила сидеть, когда он был в расцвете сил, а я была совсем молоденькой. Однако мысли мои сейчас полнились отнюдь не воспоминаниями о прошедших днях. Я прислонилась головой к креслу, а в ушах все звучали предостережения Уикхема. Он не считал, что меня ждет особо строгая кара, но сама я была настроена не столь радужно. Мне казалось, что за мной уже захлопнулись прочные двери темницы.
Эдуард зашевелился, я подняла глаза, радуясь тому, что можно отвлечься от мрачных мыслей. Он медленно разомкнул веки, потом его взгляд упал на меня, стал осмысленным и сосредоточенным. Глаза были такими ясными и внимательными, что у меня сердце затрепетало от радости.
– Приветствую вас, Эдуард.
– Здравствуй, Алиса. – Даже голос у него звучал уверенно и громко. Король все еще не потерял способности удивлять меня. – Милая девочка, я скучал по тебе.
– Я была здесь, с вами рядом, пока вы спали. А до того вы принимали достойных лондонцев.
– Не помню, – вздохнул он. – Дай мне кружечку эля.
Я потянулась за забытой им кружкой, стоявшей рядом, и вложила ее в руку Эдуарда. Порой в нем ощущалось королевское достоинство. Он отхлебнул эля, вернул мне кружку.
– Ты мне споешь?
Сколько он всего позабыл!
– Я бы охотно, да только вам это не доставит удовольствия! Говорят, что мой голос напоминает скрип плохо смазанных дверных петель. – Я улыбнулась, припомнив, что Изабелла выражалась на этот счет гораздо резче, и увидела искорки ответной улыбки в глазах Эдуарда. – Но вот стихи, которые я нашла недавно, – они мне понравились, потому что рассказывают о давней любви, как у нас с вами… – Я оперлась на его кресло, поправила юбки и вытащила из кошеля на поясе маленькую книжечку. – Это стихи о зимних морозах и о том, как согревает человека неугасимая любовь. Вам они тоже понравятся. – И стала читать медленно, негромко, выговаривая каждое слово четко, чтобы Эдуард мог сразу понять смысл.
Пожухли листья, лето отошло.
Былая зелень наземь опадает,
Лучами солнце нас не согревает,
Лишь года круг неспешно замыкает.
– Ты хорошо подобрала стихи, Алиса. Зима держит меня в своем плену даже в разгар лета. – Эдуард тяжело вздохнул, словно ему было больно говорить об этом. – Тебе я совершенно бесполезен как мужчина. Это меня огорчает, но ничего поделать я уже не могу.
– Ваша правда, но послушайте дальше, Эдуард. Все не так грустно.
Как искры, гаснет летнее тепло.
Лишь я цвету пышней день ото дня,
Мне жарко от любовного огня,
Что господин зажег внутри меня.
– Алиса… У тебя прекрасный голос. – Как только он чувствовал усталость, язык сразу же начинал слегка заплетаться, и не заметить этого было нельзя. – Кажется, он в первую очередь привлек мое внимание.
– Вот уж сомневаюсь! – Я рассмеялась, вспомнив ту встречу. – Помнится, я вопила не хуже хейверингских торговок рыбой, когда меня обвинили в краже! А вас слишком сильно занимали те часы.
– Я уж и позабыл все… – Он взял меня за руку, сжал пальцы. Я чувствовала, как он смотрит на меня, на мои губы, пока я читала последнюю трогательную строфу.
В костер сердечный жару поддают
Лобзанья милого и тают на губах,
И пламя страсти у него в глазах
Прекраснее, чем звезды в небесах
[93]
.
– Вот видите, – сказала я и закрыла книгу. – Любовь не угасает ни от зимних морозов, ни под бременем лет.
Наступила тишина. Эдуард снова впал в дремоту, а мне стало горько на сердце, оттого что он так остро переживал потерю своей мужественности. Пусть мы с ним перестали быть любовниками, но нас прочно связывали узы взаимной симпатии, длившейся уже добрых тринадцать лет. Даже во сне он не отпустил мою руку – я знала, что сумела доставить ему удовольствие.
На время мои опасения пострадать за «колдовство» поутихли. Я не допущу, чтобы нас с Эдуардом разлучили. До тех пор, пока смерть не избавит его от нынешних мук.
– Это правда? – грозно вопросил Уикхем звенящим голосом. Он снова появился в замке Шин, на этот раз – вне себя от возмущения.
– Что именно – правда? Если вы хотите мне сообщить очередные нелепые измышления де Ла Мара, то не стоит! Лучше сразу уезжайте!
Я невероятно устала, поэтому не могла проявить необходимое терпение. На этот раз нас не отвлекали никакие королевские аудиенции. Эдуард, погрузившись в прошлое, диктовал распоряжения, где упоминалось огромное количество парчи и множество факельщиков: он собирался должным образом почтить смерть матери и Филиппы. И это – после целой недели молчания, когда он совсем не говорил ни с кем: ни со слугами, ни даже с Господом Богом. И уж тем более не со мной. Я удалилась с его глаз, ожидать, пока он покончит с печальными воспоминаниями и снова придет в себя.
– Так это правда? – гремел Уикхем. Мы с ним стояли посреди Большого зала.
– Что именно?
Уикхем в ответ заорал на меня, не обращая внимания на то, что нас могли услышать, и я поняла, что обречена. Когда Уикхем приехал, чтобы предупредить о нависших надо мной обвинениях в колдовстве, он был озабочен и любезен, он держался как священник. Сейчас он больше походил на ужасного предвестника рока, на палача. От этого мне не уйти.
– Вы и вправду вышли за него?
Пресвятая Дева!
– За кого? – задавая этот вопрос, я уже лишь пыталась разыгрывать непонимание.
– Сами знаете за кого!
Уикхем смотрел на меня во все глаза. Он явно ждал, что я опровергну это обвинение. И уже понимал, что опровергнуть ничего нельзя.
– Да, – вскинула я голову. – Да, вышла.
– Поверить не могу, что вы решились на такой… такой… – он изо всех сил старался взять себя в руки, – такой опрометчивый шаг!
– Ну же, Уикхем! Как вы мягко стелете! – Улыбка у меня вышла совсем не веселая. – А где де Ла Мар откопал это сокровище? Мне казалось, что никто не знает.
– Какая разница? – Голос епископа упал, перейдя в шипение. – Когда?
– Как раз перед тем, как он снова отправился в Ирландию.
– Так давно? Два года назад? Вы уже два года замужем? – Голос снова загремел, гулко отдаваясь под высокими сводами. – Ради всего святого, Алиса! О чем вы только думали?
Мне не хотелось ничего объяснять – думаю, я и не сумела бы объяснить.
– А Эдуард знает? – всплеснул руками Уикхем сразу от отчаяния и от гнева.
– Нет.
– Вы хоть понимаете, что натворили? – На этот раз Уикхему хватило благоразумия говорить потише. – Вы сделали его прелюбодеем!
– Мы с вами вместе, – дернула я плечом, – делали его прелюбодеем, когда была еще жива Филиппа. Тогда это не остановило Эдуарда, который был в здравом уме и твердой памяти. Что меняется теперь?
Уикхем со злости пнул ногой жаровню, из которой дождем посыпались искры.
– Но зачем, Алиса? Зачем вам это понадобилось? Если просто захотелось покувыркаться в постели, почему было этим не ограничиться, не освящая свой союз церковным таинством? Я уж не говорю о мужчине, которого вы себе выбрали! Богом клянусь, я в жизни еще не встречал другого такого закоренелого эгоиста и беспринципного негодяя…
Да потому… потому что… Я смотрела, как падают искры на покрытый пылью пол. Потому что за безжалостным и честолюбивым характером Виндзора скрывалась редкостная порядочность, к тому же он всерьез полюбил меня. Но Уикхему я этого говорить не стану.
– Я вышла замуж, потому что он попросил моей руки.
– Алиса!
Я отбросила легкомысленный тон.
– Перестаньте читать мне нотации, Уикхем! Уж кто бы говорил. Мне нужно обеспечить свое будущее. Я вышла из низов, туда и вернусь, если сама о себе не позабочусь. Не желаю, чтобы мои дочери влачили жалкое существование или жили на чужие подачки, как я сама когда-то.
– Ну, вы-то наверняка приобрели уже достаточно для того, чтобы им хватило на кусок хлеба!
– Возможно, мне нужен мужчина, который станет меня защищать!
– Да, но выходить за него замуж?
– Он сделал мне предложение, когда никто другой и не подумал сделать. И это не прелюбодеяние в буквальном смысле: мы с королем давно уже не имеем плотской близости. – Мой собеседник покраснел до корней волос – это в нем проснулся священник. – Не будьте ханжой, Уикхем. Неужели вас удивляет, что король уже слишком постарел?
– Но король признал прижитых от вас детей. Им не придется терпеть лишения.
– Да, он распорядился выделить им содержание. Но позволит ли принцесса Джоанна и дальше выделять это содержание, когда королем станет ее сын? – Подспудно я всегда этого боялась, и теперь этот страх быстро напомнил о себе. – Я не могу так рисковать. Если брак с Виндзором способен обеспечить приличное приданое для моих дочерей[94], я не стану в этом раскаиваться.
– А что скажет на это Эдуард? – Этот вопрос, как и рассчитывал Уикхем, заставил меня умолкнуть.
– Его это, разумеется, очень обидит, – ответила я после длительной паузы.
– Вы обязаны рассказать ему все. Если только уже не рассказали другие.
– Я молю Бога, чтобы этого не случилось.
Уикхем ушел, оставив меня одну в огромном и пустом Большом зале, и тогда я подумала о единственной вещи, которой не сказала ему. Я вышла замуж за Виндзора (имя которого так ни разу и не прозвучало в нашей беседе) потому, что любила его. Насколько слабой делала меня эта любовь?
Эдуард все уже знал. Боже, как быстро разносятся сплетни! При дворе никогда не было недостатка в злых языках, а разум Эдуарда в те дни был достаточно ясным.
– Ты меня предала, Алиса. Предала мою любовь к тебе.
Он не переставая потирал руки, оставляя на них глубокие царапины. Сознавая свою вину, я опустилась на колени, надеясь, что он перестанет терзать себя, но Эдуард слишком разволновался. Он отвернулся от меня так, как никогда еще не отворачивался.
– Я не желаю тебя здесь больше видеть.
Это я заслужила. Внутри меня все закоченело.
Сжалилась ли надо мной Палата общин? Ничего подобного, Бог тому свидетель! Пылая мстительной радостью, они приказали мне явиться к ним в Расписную палату Вестминстерского дворца. Я подчинилась – а что мне оставалось делать? Не видела никого и ничего, кроме сияющей от скрытого торжества постной физиономии де Ла Мара, пока зачитывали приговор, осуждающий меня за то, что я довела короля Англии до прелюбодеяния. В те минуты я уже была готова к худшему. Сидела на низкой скамье, куда меня посадили, сцепив руки, и радовалась тому, что хотя бы сидеть позволили.
Сидела прямо, исполнившись решимости выслушать приговор с достоинством. Перед де Ла Маром я ни за что не склоню головы. Какое бы наказание они мне ни определили, все равно хуже того, что Эдуард отверг меня, ничего не будет.
Так и ничего?
Ой нет! Оказалось, может быть гораздо хуже. Растворились двери, ведущие в великолепную Расписную палату, и на пороге возник Эдуард, которого привели в парламент, дабы ответить за мой и свой грех. Он обвел многолюдное собрание взглядом, и я увидела в его глазах растерянность и страх. Я вскочила на ноги и, кажется, потянулась к нему, чувствуя свою вину, но он на меня даже не взглянул, сосредоточившись на том, чтобы занять место на троне. Медленно, шаг за шагом, дотащился до возвышения, сел, потом выпрямился и посмотрел на обвинителей. Я же мысленно молилась о том, чтобы они направили стрелы своего мщения на меня, а не на Эдуарда, который того не заслужил. Мне очень хотелось, чтобы он взглянул на меня. О чем бы меня ни стали спрашивать, его я не предам – вдобавок к тому, что уже сделала. Не скажу и не сделаю ничего такого, что подвергло бы его новым унижениям. Разве не ужасно само по себе уже то, что он вынужден находиться здесь?
– Мы горды оказанной нам честью, государь, – поклонился де Ла Мар.
Он обращался к королю, и я снова опустилась на свое место, ожидая, когда он нанесет удар.
– Ваше величество! Мы крайне озабочены тем, что мистрис Перрерс вела себя по отношению к вам неискренно сверх всякого вероятия.
Как гладко он говорил! Как был ужасающе почтителен, готовясь вонзить в сердце ничего не подозревающего Эдуарда словесный кинжал! Эдуард, сцепив руки, только моргал.
– Как мы полагаем, она допустила, чтобы душе вашего величества стала угрожать смертельная опасность.
Посмеет ли он обвинить Эдуарда в том, что король соучаствовал в прелюбодеянии? Я сильно впилась ногтями в ладонь.
– Было ли вашему величеству известно о том, что мистрис Перрерс вступила в брак? Что она уже два года замужем за рыцарем Вильямом де Виндзором?
Эдуард растерянно покачал головой.
– Так было ли это известно вашему величеству?
– Нет!.. – Я снова вскочила на ноги. Как они смеют допрашивать его! Здесь моя вина, а не его.
– Сядьте, мистрис Перрерс.
– Это несправедливо…
– Все очень справедливо. – И де Ла Мар опять повернулся к королю. – Так вы знали, государь? – Я опустилась на скамью, заставив себя смотреть на Эдуарда, оказавшегося в столь тяжелом положении, и признаваясь себе, что повинна в этом я сама. – Известно ли вам было, государь, что женщина, являющаяся вашей признанной возлюбленной, состоит в законном браке? – Он упорно добивался ответа на поставленный вопрос.
– Не знал, – услышала я ответ Эдуарда: ясный, спокойный, даже равнодушный.
– Вы готовы поклясться в том, государь?
Спикер Палаты общин осмеливается требовать у короля Англии, чтобы тот поклялся? На лице Эдуарда отразился сильный гнев, однако он ответил:
– Клянусь именем Пресвятой Девы, не знал.
– Значит, она вас обманула, государь.
– Этого я знать не могу. Откуда?..
«Ах, Эдуард! Как же я могла поставить тебя в подобное положение?»
Большего де Ла Мару и не требовалось. Теперь он повернулся ко мне и драматическим жестом простер вперед руку.
– Вы виновны. Вы умышленно поставили короля в такую ситуацию, когда он оказался прелюбодеем. Ложью и обманом вы завлекли его в ловушку. Вина эта лежит целиком на вас.
Я ждала, когда в палате прозвучит зловещее упоминание о колдовстве.
– Какое же наказание вы заслужили за свое преступление? Некоторые присутствующие здесь требуют смертной казни. Средства, вами употребленные, нечестивы, мерзостны они в очах Господа. Мы располагаем свидетельствами о…
Я застыла. Вот сейчас. Чародейство!
– Сэры!..
Я окинула взглядом палату. Говорил Эдуард. Де Ла Мар остановился в нерешительности.
– Я обращаюсь к вам с просьбой, – отчетливо выговорил Эдуард, взглянув на меня наконец, и во взгляде его читались печаль и смущение. И еще – на удивление твердая решимость, которая давалась ему нелегко. У меня сжалось сердце. – Явите ей свою милость, сэры. Я взываю к вашему состраданию. Она не заслуживает смертной казни. Если вы все еще храните верность мне, вашему королю, то проявите умеренность при вынесении приговора этой женщине. Она согрешила, но не заслуживает смерти.
Я смотрела на Эдуарда не отрываясь. Своей последней фразой он сразу и предал, и поддержал меня. Теперь все висело на волоске.
– Мистрис Перрерс заслуживает меньшего наказания, чем смертная казнь, – повторил Эдуард. – Я обращаюсь к вам с просьбой…
Глубокое горе переполнило мою душу.
– Мы с почтением принимаем вашу просьбу, государь. – Де Ла Мар не скрывал своего торжества, и меня чуть не стошнило при виде его самодовольной физиономии. – Встаньте, мистрис Перрерс.
Я подчинилась, хотя ноги отказывались мне повиноваться.
– Мы пришли к следующему решению…
Де Ла Мар огласил все пункты моего приговора. По тому, как плавно текла его речь с продуманными, четкими формулировками, включавшими все подробности, я поняла, что решено все было заблаговременно. Не было никакой необходимости заставлять Эдуарда пройти через все это. Горе мое постепенно вытеснялось нарастающей злостью; меня затрясло, как в лихорадке, когда я постигла всю глубину его мщения. Даже принцесса Джоанна не придумала бы ничего лучшего.
Удаление от двора!
Это слово раздавило меня своей тяжестью. Меня удаляют, и Эдуарда я больше никогда не увижу.
– Вы должны жить вдали от королевского двора. Вы не смеете к нему возвратиться. Если ослушаетесь, если предпримете любую попытку приблизиться к королю, вас лишат всего принадлежащего вам имущества и вышлют за границу до конца вашей жизни. – Губы спикера слегка раздвинулись в намеке на улыбку, обнажив нездоровые зубы. – Если вы осмелитесь появиться в присутствии короля, все ваше движимое имущество будет конфисковано. – Он так был этим доволен, что я испытала отвращение, но внешне никак этого не выразила, не пошевелилась. Нельзя доставлять ему удовольствие, показывая, как глубоко уязвляет меня этот приговор.
Взглянув в сторону Эдуарда, я увидела, что он не понимает смысла происходящего. Веки его были опущены, рот безвольно приоткрылся. Он не сознавал, какое решение только что прозвучало. И если я сейчас пройду к нему через весь зал, то останусь без всяких средств к существованию и буду изгнана из Англии.
Кровь отлила у меня от лица, руки стали холодными как лед, но я выполнила все их требования: поцеловала поднесенное мне распятие и поклялась, что никогда не попытаюсь вернуться к королю. Я стану жить отдельно, вдали от двора. Больше никогда я не увижу Эдуарда.
Итак, я покинула его – по крайней мере, именно так я это восприняла.
Куда же податься? Я собрала самое необходимое и отправилась в Уэндовер, бывшее поместье Уикхема, подаренное Эдуардом мне. Моему исстрадавшемуся сердцу хотелось бы оказаться в Палленсвике, но я понимала, что парламент сочтет его слишком близким к Шину, Тауэру, Вестминстеру – к тем замкам и дворцам, где может пребывать Эдуард и куда слишком легко попасть по Темзе. Вот я и поехала зализывать свои раны в Уэндовер, но сперва рискнула в последний раз навестить Эдуарда. Не могут же мне запретить попрощаться с ним!
Он меня не узнал.
– Эдуард!
В пустом взгляде не промелькнуло ни искорки узнавания.
– Я пришла проститься.
Ни слова в ответ. Он не простил меня. Разум его блуждал где-то далеко, не замечая меня, не осознавая того, что я совершила. Я поцеловала его в лоб и сделала глубокий реверанс.
– Простите меня, Эдуард. Я не хотела, чтобы все так закончилось. По своей воле я ни за что бы вас не покинула.
Ну что ж, он хотя бы избавил меня от горькой сцены прощания. Глотая слезы, я закрыла за собой дверь в его покои. Алиса Перрерс, больше уже не фаворитка короля. Униженная, отвергнутая, погубленная злыми кознями.
Кто не присутствовал в Расписной палате и не был свидетелем моего падения?
Гонт.
Кто не вступился за меня, даже не попытался повидаться со мной?
Джон Гонт.
Он тоже отступился от меня. Связывавшие нас слабенькие узы не заставили его встать на мою сторону, когда я в этом больше всего нуждалась. Я перестала представлять для него какую бы то ни было ценность. Лорды, опасавшиеся усиления его власти, не пожелали назначить его опекуном Ричарда, и Гонт решил, что я уже не обладаю никаким влиянием, а потому для него бесполезна. Если же мое имя станут хоть в какой-то мере связывать с ним, популярности Гонта это может только повредить.
И он отвернулся от меня.
А что же утраченный мною несчастный Эдуард? О его житье-бытье мне рассказывал Уикхем. Случалось, он, движимый гневом, поносил Виндзора куда более сердито, нежели меня. В иные дни Эдуард вспоминал о старых привязанностях: он искал меня, спрашивал обо мне – ему отвечали, что мне нельзя возвратиться. Бывали дни, когда разум покидал его. Я хорошо знала, как он может часами сидеть, погрузившись в глубокую печаль, ничего не сознавая, только слезы катились у него по щекам. Король стал всего лишь одиноким, всеми забытым стариком, и некому было пробудить дремавший в нем дух. Кто будет предаваться вместе с ним воспоминаниям о былом? Кто сможет напомнить ему о прежних днях славы и величия, как это делала я?
Никто.
Гонт был слишком занят – он замышлял месть де Ла Мару и графу Марчу, который вместе с Уикхемом стал теперь одним из советников Эдуарда. Изабелла возвратилась во Францию, к своему супругу. Некому стало вспоминать с королем о прошлом.
Знала я и о том, что все чаще и чаще Эдуард уходит в себя.
– Вот похороню сына, славного своего принца – и тогда сойду в могилу сам.
Больше я уже не глотала слезы, а рыдала о нем в полный голос. Виндзору я не написала ни строчки: слов нужных было не подыскать, да и не перенесла бы я его жалости.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Первые несколько дней в Уэндовере я горевала. Потом горячая волна ярости обдала меня с головы до ног, словно порыв свежего ветра перед августовской грозой. Во мне страшным зарядом скопилась ненависть к далекому спикеру Палаты общин – самодовольному, упивающемуся своим триумфом.
– Да осудит тебя Господь всемогущий вечно гореть в аду! Чтоб могильные черви поскорее пожрали твою гниющую плоть! Чтоб твои яйца жарились на неугасимом адском огне, чтоб… – Я не сдерживала себя в выражениях, но облегчения это не приносило.
Никогда еще жизнь не представлялась мне такой бессмысленной; я была бессильна, беспомощна, мне было нечем заняться. О том, что происходит в мире за стенами поместья, до меня в те ужасные недели доходили лишь обычные пересуды и слухи, которые доставляли мне слуги или бродячие торговцы. Негусто! Забальзамированное тело принца Уэльского уже много дней находилось в Вестминстерском аббатстве. К похоронам никаких приготовлений не делалось – Эдуард не в силах был что-то решать. Принцесса Джоанна с юным наследником пребывали в Кеннингтоне. Гонт выжидал, кипя злобой от нанесенных ему обид. Добрый парламент завершил свою работу, кичась достигнутыми успехами.
– Боже, а меня изгнали! Да как посмели! Как они только посмели!
Мне нужно было чем-то занять руки и мысли, поэтому я прошлась по усадьбе, загрузила делами и дворецкого, и слуг: там помыть, там почистить, протереть все полы, полки, мебель во всех углах и закоулках. Не было ни малейшей нужды вмешиваться в их добросовестную привычную работу, но я просто не могла сидеть сложа руки. Придется им терпеть мои капризы – быть может, до конца дней моих. Черт возьми! В тридцать один год сама мысль об этом была невыносима[95].
Отважная спала, свернувшись калачиком у моих ног, – ей не было дела до моего настроения, до того, находимся мы в Уэндовере или в замке Шин.
Я бродила по комнатам, и удовольствие от созерцания того, что я успела приобрести, постепенно угасало. Я не испытывала радости даже при виде подаренного Эдуардом роскошного ложа, покрытого искусной резьбой, завешенного пологом из темно-синей камчатной ткани, с начищенными до блеска дубовыми столбиками балдахина. Слишком много прекрасных вещей, с резьбой и вышивками, окружало меня, давило и теснило, так что по ночам меня мучили кошмары. Будь у меня здесь зеркало, я бы выбросила его прочь, ибо в нем слишком заметны были бы последствия грызущих меня неотступно мыслей и полной потери аппетита. Ключицы стали выпирать из-под тонкой ткани платья, а пояс приходилось затягивать потуже, чтобы он не свалился совсем. Потрогав пальцами натянувшуюся на скулах кожу, я недовольно поморщилась: вряд ли я стану выглядеть лучше, если под глазами у меня появятся мешки от усталости.
