Текст книги "Фаворитка короля"
Автор книги: Анна О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
– Я выбрал эту. Я на ней женюсь. И не о чем больше говорить.
Меня, разумеется, никто ни о чем не спрашивал. Я присутствовала при их диалоге, но не участвовала в нем – как кость, за которую грызутся две собаки. Разве что мастер Перрерс не рычал и не кусался: он просто объявил о своем решении и твердо на нем стоял, вынудив сестру в конце концов умолкнуть и смириться. Под венец я пошла в тех же грязных юбках, в которых резала лук и потрошила рыбу, – денежные ассигнования на молодую жену явно предусмотрены не были. Ничем не похожая на счастливую невесту, мрачная и сердитая, я была вынуждена подчиниться, потому что другого выхода не видела. На ступенях церкви мы стояли с Дженином Перрерсом и свидетелями, призванными удостоверить это событие. Синьора Дамиата, насупившись, хранила молчание; лицо мастера Гризли, оказавшегося под рукой, не выражало вообще ничего. Мы пробормотали положенные ответы на равнодушные вопросы священника, и я стала мужней женой.
Что было потом?
Ни пира, ни празднества, ни видимого признания моего нового положения в этом доме. Не досталось мне даже кружки пива со свадебным пирогом. Как я понимала, это было просто очередное деловое предприятие, и раз я не внесла в него свою долю, то и праздновать мне нечего. Все, что мне запомнилось, – это дождь, который насквозь промочил мой чепец, пока мы приносили брачные обеты, да пронзительные вопли мальчишек, которые дрались за пригоршню монеток, неохотно брошенную мастером Перрерсом, дабы явить свою доброту. Да, еще помню, как мастер Перрерс крепко вцепился в мою руку, – это ощущение казалось мне единственно реальным на протяжении всей церемонии, которая происходила словно бы и не наяву.
Оказалась ли я в лучшем положении, чем Христова невеста? Отличался ли чем-нибудь брак от вечного рабского служения? По мне, большой разницы не было. Сразу после свадебной церемонии меня отправили смести паутину, которая обильно свисала с потолка в подвале, где хранились разнообразные припасы. Я ожесточенно орудовала метлой, заставляя пауков разбегаться в страхе.
Но самой мне спрятаться было негде. Куда бежать-то?
Я была очень сердита, но в глубине души понемногу нарастал страх: неумолимо приближалась ночь, первая брачная ночь, а мастера Перрерса никак не назовешь красавцем любовником.
Синьора заглянула в мою крошечную каморку, прилепившуюся под самой крышей, и недовольно махнула мне рукой. Босая, в ночной рубашке, я пошла вслед за ней вниз по лестнице. Синьора открыла дверь в спальню моего супруга, втолкнула меня туда и захлопнула дверь за моей спиной. Я замерла, не смея шелохнуться. В горле совершенно пересохло, внутри все сжалось от недобрых предчувствий, а душу переполнил страх, рожденный полным неведением относительно того, что меня ждет. Я ничего не хотела, только бы исчезнуть из этой комнаты. Совершенно не представляла себе, зачем я нужна мастеру Перрерсу – неуклюжая, некрасивая, да еще и бесприданница. Меня окружала полнейшая тишина, разве что кто-то непрестанно скребся, как мышь, пытающаяся прогрызть оштукатуренную фанерную стену.
Вынуждена признаться, что в ту минуту я лишилась всякой смелости. И закрыла глаза.
Ничего не произошло.
Тогда я слегка приоткрыла веки, и моим глазам предстала огромная кровать, занавешенная пыльным пологом. Пресвятая Дева! Этот полог предназначался для того, чтобы скрыть от посторонних взоров находящуюся за ним супружескую чету. Я снова зажмурилась и стала молиться о своем спасении.
Чего именно он от меня потребует?
– Можешь открыть глаза. Она ушла.
Хриплый голос, произносивший слова с чужеземным акцентом, звучал добродушно. Я повиновалась и увидела Дженина в домашнем халате какого-то особенно ядовитого желтого цвета, закрывавшем его от шеи до самых лодыжек. Хозяин сидел за столом, заваленным стопками документов и ворохами свитков. Возле его правой руки лежали кожаный кошель, из которого торчали деревянные палочки, и другой, в котором супруг носил серебро. Слева стоял канделябр со свечами лучшего качества; от них шел золотистый свет, в лучах которого плясали пылинки. Но запах в комнате был резкий, неприятный – запах пыли, пергамента и недавно разведенных чернил. Я невольно сморщила нос. По наитию я догадалась, что так пахнет богатство, которое рождается из этих аккуратных записей. У меня даже почти прошел страх.
– Входи. Подойди ближе к огню.
Я сделала робкий шажок. Во всяком случае, он не собирался бросаться на меня прямо сию минуту. Ни один из нас не был обнажен ни в малейшей степени.
– Вот. – Он потянулся к большому сундуку, стоявшему рядом, вынул оттуда накидку, встряхнул. – Замерзнешь. Возьми. Это тебе.
Впервые в жизни я получила настоящий подарок и сразу закуталась в роскошную накидку, восхищаясь тонкой работой ткача, мягкостью шерсти и ее теплым красно-коричневым цветом. Теперь мне недоставало только пары башмаков. Наверное, мастер Перрерс заметил, как я переминаюсь с ноги на ногу на холодных досках пола.
– Надень вот это!
И подтолкнул ко мне по полу пару кожаных туфель нелепого красного цвета. Очень больших, зато мягких и нагретых его ногами. Я обулась и вздохнула от удовольствия.
– Ты невинна? – спокойно поинтересовался он.
Все удовольствие тут же испарилось, как туман под лучами утреннего солнца, кровь в жилах заледенела, как и ноги, по телу пробежал озноб. Я покрылась гусиной кожей. Мне не хотелось, чтобы этот старик прикасался ко мне. Меньше всего на свете я хотела оказаться с ним в одной постели, где он станет шарить по моему обнаженному телу своими испачканными в чернилах пальцами, царапая меня к тому же неподстриженными ногтями.
– Да, – выговорила я с трудом, надеясь, что он не заметит отвращения в моем голосе, однако мастер Перрерс смотрел на меня пристально, прищурив глаза. Неужели ему и так непонятно? Я почувствовала, как от унижения начинает пылать лицо.
– Само собой разумеется, – заметил мой супруг, коротко кивнув. – Позволь, я скажу тебе кое-что такое, что прогонит тревогу с твоего лица. Я тебя не трону. Уже много лет я не нахожу удовольствия в женщинах. – Я никогда еще не слышала, чтобы он произносил так много слов подряд.
– Тогда отчего же вы на мне женились? – спросила я.
Раз уж мне нечего больше ему дать, то я полагала, что он стремится заполучить юную деву на свое ложе. А если это не так?.. Мастер Перрерс посмотрел на меня с таким удивлением, словно заговорил один из его гроссбухов, потом хмыкнул – вероятно, нашел это забавным.
– Мне нужно, чтобы кто-то заботился обо мне в старости. Нужна жена, чтобы моя сестрица успокоилась и не грызла меня, заставляя жениться на купеческой дочке, семья которой потребует от меня ощутимых расходов.
А!.. Я вздохнула. Сама же просила его сказать правду, так на что жаловаться? Я стану о нем заботиться и ничего не потребую взамен. Не слишком-то лестно.
– Тебе брак обеспечит прочное положение, – продолжал он, будто читая мои мысли. Потом добавил: – У тебя есть на примете молодой любовник?
– Нет! – Его прямота поразила меня. – Ну, пока еще нет. Я не знакома ни с кем из молодых людей.
– Вот и хорошо, – усмехнулся он. – Тогда, думаю, мы отлично поладим. А когда ты присмотришь себе молодого человека, который придется тебе по вкусу, скажешь мне. Я сделаю в завещании распоряжения в твою пользу.
И вернулся к своим счетам. Я стояла и молча смотрела, не зная, что делать и говорить теперь, когда он объяснил, что от меня требуется. Может, мне уйти? Его заскорузлая рука с толстыми пальцами двигалась вверх и вниз по колонкам записей, по рядам цифр, возникавших под его пером, по тянувшимся сверху вниз пометкам, на которые он не жалел чернил. Меня это зачаровывало. Текли минуты. Волнение утихло. Да, не могу же я стоять здесь до конца света.
– Что я должна теперь делать, мастер Перрерс?
Он поднял на меня взгляд, удивленный тем, что я все еще в спальне.
– Тебе хочется спать?
– Нет.
– Наверное, кое-что нужно сделать. Давай… – Он посмотрел вокруг своими водянистыми глазами. – Налей две кружки эля и садись сюда.
Я налила эль и села на табурет, который муж подтолкнул в мою сторону.
– Ты умеешь писать?
– Умею.
В последние годы в аббатстве, побуждаемая невыносимой скукой, от которой я рада была искать спасения даже в учебе, я стала более прилежно относиться к урокам – настолько, что сестра Года в знак благодарности посвятила четки святому Иуде Фаддею[10], который считается покровителем безнадежных дел. И теперь я могла писать совершенно уверенно.
– Значит, и монастыри на что-то годятся… А числа умеешь писать, складывать, вычитать?
– Нет.
– Ну, научишься. Давай. – Он повернул учетную книгу и толкнул ко мне через стол. – Перепиши этот список. А я посмотрю.
Я села к столу, сгорая от своего извечного любопытства, разобралась, чего именно от меня ждут, и, взяв одно из перьев, стала очинять его острым ножиком, который мой муж держал наготове для этой цели. Умению хорошо очинить перо я научилась по случайности (а может быть, и по собственному хотению) у женщины редкой красоты и порочных наклонностей, которая однажды почтила аббатство своим присутствием. У женщины, которая имела достойную сожаления привычку возникать в моих мыслях тогда, когда мне этого меньше всего хотелось. Сейчас было не место и не время для нее, столь превозносимой всеми графини Кентской.
– Это что? – спросила я, изгнав из мыслей образ графини. И указала на кожаный кошель.
– Счетные палочки.
– А что ими делают? И для чего на них зарубки?
– Они отмечают поступления, долги выплаченные и долги, подлежащие оплате, – объяснил мне муж, с тревогой поглядывая, не испорчу ли я его перо. – Палочка расщепляется на две половинки, и каждая сторона – заимодавец и заемщик – хранит одну половинку у себя. Они должны совпадать.
– Умно придумано, – заметила я, взяла одну палочку и рассмотрела повнимательнее. Она была прекрасно выточена из орехового дерева, а единственным ее назначением было регистрировать владение деньгами.
– Не обращай на них внимания. Пиши цифры!
И я стала писать – первые минут пять под его присмотром, а потом он, вполне довольный, позволил мне работать одной.
Удивительная выдалась ночь! Волнения улеглись, и я ощущала только удовольствие по мере того, как под моим пером росли и росли цифры, показывающие накопление немалого количества золотых монет. Когда мы покончили со счетами за минувшую неделю, муж велел мне ложиться в огромную постель и спать. Я упала на кровать и провалилась в сон под убаюкивающий скрип пера по пергаменту. Лег ли муж рядом со мной, когда завершил свою работу? Полагаю, нет. Простыни остались несмятыми, как и моя ночная рубашка, прикрывавшая меня от подбородка до лодыжек, как целомудренную монахиню.
Все вышло не так, как я ожидала, но могло ведь быть и гораздо хуже.
Наутро я проснулась в совершенной тишине. Было еще совсем рано, как я понимала, и темно, поскольку полог над ложем был старательно задернут. Я тихонько выглянула наружу: огонь в камине давно догорел, кружки и книги исчезли со стола, в комнате никого не было. Я растерялась, потому что было совершенно неясно, как мне теперь держаться и что делать. Я откинулась на подушки, не спеша вылезать из теплой постели, и стала рассматривать руки, поворачивая их то так, то эдак. На них были хорошо заметны печальные следы слишком близкого знакомства с ледяной водой, горячими тарелками, с жиром и грязью. Они ничем не напоминали руки мистрис Перрерс. Я скривилась, оценивая мрачный юмор ситуации. Что же, я теперь хозяйка этого дома? Если так, то я посягну на владения синьоры Дамиаты. Попробовала представить себе, как вхожу в гостиную и сообщаю Синьоре, что мне желательно съесть на завтрак и сколько локтей ткани я собираюсь купить, чтобы сшить себе новое платье. А потом представила, что она мне на это ответит. Что я не смею так говорить с ней!
Но ведь это мое право!
Несомненно. Но не сразу. Инстинкт самосохранения работал у меня безотказно. Я направила свои размышления на более существенные для данной минуты вопросы. Что сказать нынче утром мастеру Перрерсу? Как мне его называть? Жена ли я ему на самом деле, коль осталась девственницей? Завернувшись в новую накидку, я вернулась в свою каморку, оделась как служанка, которой я вроде бы и осталась, и пошла вниз по лестнице на кухню, чтобы приступить к дневным делам. Нужно было разжечь камин, прогреть очаг на кухне. Если идти быстро и тихонько, то я не привлеку к себе внимания. Так я рассчитывала, да только неуклюжие туфли застучали по ступенькам, и тут же меня окликнули.
– Алиса!
Я хотела было проскочить мимо, будто и не слышала ничего.
– Подойди ко мне, Алиса. И закрой дверь.
Я собрала всю свою храбрость. Разве минувшей ночью он не был добр ко мне? Я свернула с прежней дороги и увидела мужчину, женой которого стала только вчера, за столом, согнувшегося над своими учетными книгами с пером в руке. Это происходило в кабинете, где он ежедневно принимал бесконечный поток заемщиков. Точно так же, как бывало во все прочие утра, когда я приносила ему эль с хлебом. Я сделала реверанс. Очень трудно расставаться с привычками.
– Ты хорошо спала? – поднял он на меня глаза.
– Нет, господин.
– Думаю, ты слишком переволновалась.
Я заподозрила бы, что он хочет посмеяться надо мной, однако черты его печального лица нисколько не изменились. Он протянул мне небольшой кожаный мешочек, туго завязанный. Я посмотрела на мешочек, потом снова на мужа.
– Возьми.
– Вы хотите, чтобы я купила вам что-нибудь, господин.
– Это тебе. – Поскольку я не двинулась с места, он положил мешочек на стол и подтолкнул ко мне.
– Это мне?..
Там были деньги. И, насколько я успела понять, гораздо больше, чем жалованье служанки. Дженин Перрерс оперся локтями о стол, сложил перед собой руки, опустил на них голову и посмотрел на меня грустным взглядом; потом сказал медленно, словно обращался к скорбной разумом:
– Это подарок невесте, Алиса. Утренний подарок. Разве здесь, в Англии, так не принято?
– Даже не знаю. Откуда мне знать?
– Ну, если угодно, это подарок невесте за принесенную в жертву невинность.
– Тогда я не заслужила, – ответила я, нахмурившись. – Вы же не потребовали от меня такой жертвы.
– Ну, в этом виноват я, а не ты. А ты такой подарок вполне заслужила – за то, что терпеливо сносила причуды и слабости старика. – Наверное, щеки у меня сделались красными, как печати на лежащих перед ним документах, так я удивилась его благодарности, так огорчилась, что слова мои прозвучали как бы даже осуждающе. – Возьми, Алиса. У тебя растерянный вид. – Наконец губы его тронуло некоторое подобие улыбки.
– Я действительно растеряна, господин.
– Ты моя жена, и мы не станем нарушать обычай.
– Слушаюсь, господин. – Я сделала реверанс.
– Еще одно… – Он нервно провел пером по разбросанным свиткам и спискам. – Ты сделаешь мне приятное, если не станешь никому говорить…
– О проведенной нами ночи, – закончила я за него, тронутая его добротой. Глаза мои тем временем жадно глядели на мешочек с монетами. – Это останется между нами, господин.
– И о предстоящих ночах…
– Я и о них не стану никому говорить. – В конце концов, кому я могла об этом рассказать?
– Спасибо. Хорошо, если бы ты сейчас принесла мне эля. И скажи Синьоре, что я через час выйду…
– Слушаюсь, господин.
– Мне будет приятно, если ты станешь называть меня по имени – Дженин.
– Слушаюсь, господин, – ответила я. Представить себе подобное я была не в силах.
В чисто выбеленном коридоре я остановилась и прислонилась к стене – ноги словно отказывались держать меня. Кошелек оказался довольно тяжелым. Я взвесила его на руке, и монеты внутри приятно зазвенели. За всю предыдущую жизнь я не видела столько денег сразу. И принадлежали они мне. Кем бы я ни была, но теперь я уже не нищая послушница.
Но кто же я все-таки? Кажется, ни то ни се. Я жила в доме, который не был моим, я стала мужней женой, но осталась девственницей, отлично сознавая, что принесенные мною брачные обеты совершенно не меняют моего положения в этой семье. Что это так, я могла спорить и поставить на кон все свалившееся на меня богатство. Синьора Дамиата ни за что не станет признавать мою волю. И я никогда не сяду на почетное место за столом.
По каменной стене зашуршала кожа, и я подняла глаза.
В узком коридоре я стояла не одна. Немного дальше оттолкнулся от стены и вышел из тени, приближаясь ко мне, мастер Гризли. Виду него был таинственный, как у заговорщика, поэтому я сразу спрятала кошель в складках подола. Он остановился на расстоянии вытянутой руки от меня, прислонился спиной к стене, скрестил руки на груди и уставился на противоположную стену; он не располагал к общению, но и враждебным не выглядел. Этот человек в силу богатого опыта привык надежно скрывать свои истинные намерения. А уж мысли свои он скрывал так глубоко под маской внешней невозмутимости, что обнаружить их могло разве что землетрясение.
– Вы же не собирались спрятать его у себя под подушкой, правда? – спросил он меня тихим голосом.
– Что спрятать? – переспросила я, крепко сжимая кошелек.
– Утренний подарок, который вы получили.
– Откуда вы?..
– Еще бы мне не знать. Кто в этом доме ведет все учетные книги? Мне вовсе не пришлось ломать себе голову. – Он скользнул по мне проницательным взглядом и снова вперил взор в стену. – Рискну предположить, что деньги уплачены за что-то такое, что так и не было куплено.
Язык мой был готов к резкой отповеди. Я не позволю какому-то счетоводу запугивать меня.
– Это касается только мастера Перрерса и меня.
– Разумеется. – Неприятный человек, но придраться не к чему. Чем-то он напоминал мне баранье сало, что всплывает на поверхность воды, когда вымоешь сковороды.
– И уж вас никак не касается.
– Совершенно никак. – Он склонил голову в знак согласия. – Я пришел только для того, чтобы дать вам добрый совет.
– Отчего это? – спросила я, глядя ему в лицо.
– И сам не знаю, – ответил он, не поворачивая головы.
– Но тогда я не вижу смысла.
– А нет никакого смысла. Такой поступок противоречит всему моему деловому опыту. Но, несмотря на это… Скажем, что-то побуждает меня дать вам совет. Не прячьте деньги под подушкой и вообще не прячьте их в этом доме. Иначе она их найдет.
– Кто? – Впрочем, ответ мне и так был прекрасно известен.
– Синьора. У нее удивительный нюх на такие вещи, не хуже, чем у мыши, которая может отыскать сыр, спрятанный в глубине шкафа. А когда она их учует, вам этих денег больше не видать.
– А я думала, что она ничего о них и не знает, – ответила я.
– Разве Дженин сказал вам так? Она не может не знать. Здесь ничто не происходит без ее ведома. Ей известно, что вы получили деньги, и ей это не нравится. Все деньги в этом доме составляют наследство ее племянника, сына Дженина.
Ну да, отсутствующего наследника, который учится ростовщичеству в Ломбардии. Я вполне могла в это поверить.
– Раз уж вы надумали дать совет, скажите, что же мне делать, – сердито проговорила я. Кто таков этот всезнайка, чтобы указывать мне, как я должна поступать? – Разве что выкопать яму в саду…
– Яму она отыщет…
– Какая-нибудь щель на чердаке?
– Там она тоже найдет.
– Тогда как быть? – Меня сильно раздражали его претензии на всезнайство.
– Отдайте их мне.
Все раздражение у меня сразу улетучилось. Я засмеялась, не веря своим ушам.
– Вы меня за дурочку принимаете?
– Я принимаю вас за разумную женщину. Отдайте деньги мне. – Он и вправду протянул руку ладонью вверх. Пальцы его были все в чернилах.
– Не отдам.
Он вздохнул так, словно его терпение подходило к концу.
– Отдайте мне, а я употреблю их на то, чтобы вы стали богатой женщиной.
– Вам это зачем?
– Послушайте меня, мистрис Алиса! – Насчет терпения я не ошиблась: произнося мое имя, он понизил голос до шипения. – Что не теряет своей ценности никогда, что бы ни происходило?
– Золото.
– Нет. Его можно украсть, и вы останетесь ни с чем.
– Ну, тогда драгоценные камни.
– Та же история. Подумайте хорошенько!
– Ну, раз уж вы такой умный…
– Земля! – Глаза счетовода засверкали. – Земельные владения. Вот как делаются дела. Он дал вам туго набитый кошелек. Отдайте деньги мне, а я куплю вам участок земли.
На какой-то момент я заколебалась, соблазнившись блеском в его глазах, сейчас смотревших прямо на меня. У него даже нос подергивался от предвкушения. Потом верх взял здравый смысл.
– Но я же не смогу заниматься земельным участком! На что он мне?
– А вам и не нужно им заниматься. Есть способы все уладить. Отдайте мне свой утренний подарок, а я покажу вам, как делаются дела.
Ну-у… Над этим следовало хорошенько поразмыслить…
– А что вы попросите взамен? – без обиняков поинтересовалась я.
– Умница! Я догадался, что в вас есть задатки настоящей деловой женщины. Я назову вам свою цену, но поверьте, она будет не слишком высока.
– Зачем вам все это нужно? – Я внимательно посмотрел на него. Какой холодный и скользкий человек!
– Мне кажется, что перед вами открываются заманчивые перспективы.
– В качестве землевладелицы? – Мне в это совершенно не верилось.
– Почему бы и нет?
На это ответить мне было нечего. Я стояла молча, едва дыша, а кошелек у меня в руках казался все тяжелее и тяжелее. Я подбросила его на ладони.
– Мы не можем стоять здесь до вечера! – прервал мои размышления Гризли. – Я сделал вам предложение. Соглашайтесь или откажитесь. Но если вы спрячете деньги в этом доме, они исчезнут еще до конца нынешней недели.
– Мне придется довериться вам.
– Великолепное решение.
– Сколько на это понадобится времени?
– Всего несколько дней.
Я подняла кошелек. Поколебалась немного. Потом уронила мешочек в его протянутую руку.
– Если вы меня ограбите… – начала я.
– То что, мистрис Перрерс? – Эти слова заставили меня тихонько рассмеяться: ко мне впервые обращались подобным образом.
– Если вы украдете мои деньги, мастер Гризли, советую вам нанять отведывателя пищи, прежде чем есть и пить что бы то ни было в этом доме.
– В этом не будет нужды, мистрис.
Кошелек исчез в рукаве Гризли, а сам Гризли исчез в конце коридора.
Придется ли мне впоследствии горько пожалеть о сделке, в которую я только что бросилась очертя голову? Могу сказать одно: меня с головы до худо обутых ног захватило какое-то невероятное радостное возбуждение.
«Дура! Умалишенная! – Все последующие дни я ругала себя с нарастающей яростью. – Он назвал тебя разумной женщиной. Деловой женщиной. И ты тут же позволила себя одурачить! Он-то знал, как это сделать, как обвести тебя вокруг пальца!»
Бог свидетель, так он и сделал! К концу недели я уже не сомневалась, что больше не увижу своего «утреннего подарка». Гризли уклонялся от всякого общения, не обменялся со мной ни словечком и избегал встречаться взглядами. Наконец нетерпение пересилило мои понятия о приличиях.
– Что вы сделали с… – чуть слышно прошептала я ему на ухо, когда он за завтраком скользнул на свой табурет.
– Не откажите передать мне кувшин эля, мистрис, – вот и все, что он мне ответил. Одним глотком опорожнил свою кружку, сунул в рот кусок хлеба и вышел из комнаты, лишив меня возможности докучать ему.
– Помешай в котле, – распорядилась мистрис Дамиата, протягивая мне ложку.
Так что я не имела возможности последовать за Гризли, а немного позднее его отправили в город по делам, которые задержали его там до утра.
Потом Гризли возвратился домой. Ну, на этот раз ему от меня не уйти! Его что, совесть мучит? По его аппетиту этого не скажешь, поскольку он с успехом сжевал несколько ломтиков говядины и половину лепешки, не обращая внимания на хмурые взгляды, которые я бросала на него через стол.
– Нам нужно поговорить! – прошептала я и ткнула его между худыми лопатками, опуская на стол перед ним тарелку с селедкой. Его ответный взгляд был холодным, прямым, без малейшего выражения.
– Какая заботливая девочка! – бросила Синьора. – Такое блюдо! Можно подумать, у нас денег куры не клюют!
Гризли продолжал жевать с явным удовольствием, но когда я стала очищать тарелки, он достал из-за отворота кафтана свернутый в трубку документ, как бродячий жонглер извлекает кролика из рукава, постучал по нему пальцем, затем незаметно для Синьоры опустил в стоящий на очаге пустой кувшин. Я-то отлично все заметила. Пальцы у меня стали подергиваться от нетерпения, а грудь словно наполнилась горячими угольями.
Ну наконец-то! На кухне не осталось никого: Дженин закрылся в кабинете со своими гроссбухами, Синьора поднялась наверх, в свою спальню, я же выхватила спрятанный свиток и умчалась с ним к себе. Осторожно развернула, прочитала написанный черными чернилами текст. Задача оказалась не из легких. Те слова, которыми пользуются законники, мне ни о чем не говорили, предложения никак не удавалось связать, а сам текст был написан очень убористо. Но сомневаться не приходилось: Гризли выполнил свое обещание. Там стояло мое имя – Алиса Перрерс. Мне принадлежал участок на улице Грейсчерч в городе Лондоне.
Я не выпускала документ из рук, не спускала с него глаз, будто он мог улетучиться, стоит мне отвести взгляд. Мое. Это – мое. Но что это вообще такое? А главное – что мне с этим делать?
Я поймала Гризли на следующий день рано утром – он сидел на кухне, примостившись на табурете, и готовился выпить эля.
– Это все очень здорово, только что мне теперь с этим делать?
– Ничего, только получать доходы, мистрис, – ответил он, глядя на меня как на дурочку.
– Не понимаю.
– Неважно, понимаете или нет. Это принадлежит вам.
Он пристально смотрел на меня, словно ожидая, что я скажу на это. Чего он ждет, я не знала, поэтому сказала то, что думала.
– Важно. – И тут до меня вдруг дошло, насколько это важно для меня. – Для меня это куда важнее, чем вы можете подумать. – Я бросила на него горящий взгляд. – Вам не удастся помыкать мною, мастер Гризли. Вы мне все до конца выложите, вот тогда я и пойму. Это моя собственность, и я желаю знать, что и как она станет мне приносить. – Он рассмеялся. Да, рассмеялся по-настоящему, хотя и хриплым, лающим смехом. – Ну, что это вы?
– Я не сомневался, что не ошибусь.
– В чем?
– В вас, мистрис Перрерс. Сядьте! И не спорьте! Я сейчас преподам вам первый урок.
Я села, и Гризли объяснил мне, какие блестящие возможности для женщины в моем положении открывает правовое понятие «передача собственности в пользование».
– Собственность – ваша, вашей она и останется, – объяснял он. – Но вы разрешаете другому лицу или лицам управлять ею в ваших интересах – за вознаграждение, разумеется. Выбирать вы должны осмотрительно: доверенный человек должен иметь процент с ваших доходов, тогда он и управлять будет добросовестно. Теперь понимаете? – Я кивнула. – Вы наделяете такого человека законными правами на землю, но фактически сохраняете ее за собой. Ясно? В конечном счете владелицей являетесь вы, только вам совершенно ничего не нужно делать в смысле повседневного управления.
– И я смогу заключить с доверенным договор на такой срок, какой сама сочту нужным?
– Да.
– И для надзора за всем этим мне, вероятно, требуется законник?
– Это был бы мудрый выбор.
– Что же это за собственность, которая принадлежит мне и в то же время не принадлежит?
– Жилой дом, а на первом этаже находятся лавки.
– Можно посмотреть на дом?
– Разумеется.
О чем еще нужно обязательно спросить?
– Остались ли какие-то деньги после совершения сделки?
– А вы ничего не упускаете, так? – Он отвязал от пояса кошель и вытряс на стол несколько монет.
– Вы сказали, что мне потребуется законник. – Гризли смотрел на меня без всякого выражения. – Мне думается, моим законником станете вы.
– Несомненно, это в моих силах. В следующий раз, мистрис Перрерс, мы с вами станем деловыми партнерами.
– А будет и следующий раз?
– О, думаю, будет. – Он отвел глаза, и мне показалось, что в них проглянуло лукавство.
– А это хорошо или плохо – быть деловыми партнерами?
От такого невежества заостренный нос Гризли даже дернулся. Он-то понимал, что одной мне не справиться. Но я собой пока что была довольна – довольна теми шагами, какие предпринимала до сих пор. Я стала своего рода женой, пусть и проводила ночи, работая со счетными палочками Дженина и заполняя книги колонками цифр, а теперь сделалась землевладелицей. По коже прокатилась легкая волна удовольствия, вызванная этими мыслями и сопутствующими им чувствами. Ощущение мне тоже понравилось. И я совершила первую осмысленную деловую операцию: подвинула монеты назад, к Гризли.
– Пусть это будет вам – как правильно назвать? Аванс? Отныне вы мой поверенный, мастер Гризли.
– Так и есть, мистрис Перрерс. – И мигом смел монеты в свой кошель.
А вот где мне спрятать свидетельство о владении землей? Я спрятала его на себе, между платьем и нижней сорочкой, привязав шнурком. Время от времени я доставала его, трогала, пробегала пальцами по словам, которые придавали ему законную силу. В этом документе заключалась моя будущность. Уверенность. Постоянство. Слова документа были словно теплые руки, согревающие меня в зимний день. Приносящие успокоение.
И Гризли не нравился мне уже не так сильно, как прежде.
Вернулась чума[11]. В Лондон потихоньку прокралась эпидемия «черной смерти», которая свирепствовала в стране перед самым моим рождением. На улицах, на рынке, в пивных ни о чем другом не говорили. Шепотом передавали, что на этот раз она пришла по-другому, ее даже назвали «детской чумой»: безжалостно поражала малышей, но обходила стороной крепких людей, достигших расцвета лет.
Однако, когда чума переступила порог нашего дома, она оказалась непредсказуемой тварью.
Изо всех нас она выбрала своей жертвой Дженина. В обычный день мы, как всегда, собрались за обеденным столом, и тут муж закатил рукав – вся рука была покрыта россыпью красных пятнышек. Мы молча уставились на эти зловещие знаки, не в силах поверить своим глазам. Обед был забыт. Дженин без единого слова поднялся по лестнице и заперся в своей комнате. В дом Перрерсов запустил свои когти ужас, необоримый и отвратительный.
Наутро мальчик-слуга исчез. Гризли нашел себе дела в других районах города. Синьора Дамиата с неприличной поспешностью спряталась у своей кузины, дом которой зараза обошла стороной. Кто же ухаживал за Дженином? Да я. Я была ему женой, пусть он ни разу и не прикоснулся ко мне, разве что трогал своими заскорузлыми пальцами мою руку, указывая на какую-нибудь ошибку в том, что я переписывала. И я была обязана сослужить ему хотя бы эту последнюю службу.
От красно-фиолетовых пятен, причудливым узором разукрасивших его руки, спасения не было.
Я омыла ему лицо и все тело, стараясь дышать неглубоко, чтобы меньше ощущать вонь гниющей плоти. Мысли были заняты одним: что рассказывала о чуме сестра Марджери, которая в аббатстве занималась врачеванием. Рассказывала она совсем немногое, но я старалась действовать на основании ее указаний: распахнула настежь окна в комнате Дженина, выпуская зараженный воздух, а ради своей безопасности вымыла руки и лицо в уксусе, ела только хлеб, вымоченный в лучшем вине, какое было у Дженина (как возмутилась бы подобной расточительности синьора Дамиата!). Ничто, однако, не могло остановить ужасное, стремительное развитие болезни Дженина. Каждый звук гулко разносился по пустому дому – а единственными звуками в нем были хриплое дыхание моего пораженного болезнью мужа и шаги смерти, которая надвигалась все ближе и ближе.
