Текст книги "Анна Фаер (СИ)"

Автор книги: Анна Фаер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Я молча сижу за столом. Иногда мне кажется, что я умру от того, что утром упаду в тарелку с хлопьями и захлебнусь молоком.

– Ешь! Ты опять ничего не ешь! – Кире надоело спорить с Мстиславом и она сразу же вспомнила обо мне.

Молча опускаю в тарелку ложку. Я ем, хотя мне совсем не хочется. Такое чувство, будто жую бумагу. Совсем нет вкуса. Грустные люди всегда едят неохотно и не чувствуют голода. В завтраке, обеде и ужине мало смысла. Особенно, когда жить не сильно хочется. Я потерял интерес к еде. Это просто набор углеводов, белков и жиров, который позволит тебе прожить ещё один бессмысленный день, полный страданий и боли.

Когда я остался один за столом, тарелка с едой тотчас оказалась в стороне. Я посмотрел вокруг. Увидел лимон. Без особого интереса отрезал кусочек и положил его в рот. Просто хочу проверить, совсем ли у меня пропал вкус.

Не пропал. От кислоты свело челюсть.

На улице меня ждал Дима. Мы всё ещё ходим в школу вместе. Хотя теперь многое изменилось. Например, мы никогда не разговариваем по дороге в школу. Он решил, что это не честно по отношению к Фаер. Мы не должны болтать, когда она больше не может. Какое-то безумие? Нет. Я понимаю его. Понимаю и поддерживаю.

Мы молча шли, а я искоса смотрел на Диму. Раньше я знал, что он сделает и скажет на несколько шагов вперёд. Теперь я ничего не понимаю. Он хорошо скрывает свои чувства. Он сломлен, но он таким не выглядит. Хуже всего то, что я не понимаю, насколько у него всё плохо.

Когда его глаза становится по-особенному задумчивыми, и я спрашиваю, как он, он отвечает, что всё в порядке и ему просто грустно. Я не верю. И вы никогда не верьте этому «просто грустно». «Просто грустно» часто заканчивается очень трагично.

В школе время потекло медленнее, чем всегда. Мне тяжело находиться в школе. Тяжело чувствовать пустое место за моей спиной. Тяжело сидеть в столовой с Димой и понимать, что мы должны сидеть втроём, а не вдвоём. Очень тяжело ходить в школу.

Последним уроком была алгебра. Алгебра – уже само это слово не предвещает ничего хорошего. И, конечно же, ничего хорошего не произошло. Учительница объявила, что мы пишем самостоятельную работу. Это был неожиданный сюрприз, поэтому класс тут же загалдел о том, что никто не готов, и что о таком нужно предупреждать.

– Я должна быть уверена, что вы в любой момент готовы написать работу по тригонометрии,– ответила она, раздавая листочки с заданиями.

Каждый человек в этой комнате, наверное, ненавидел её в этот момент.

– Ну, и тварь же,– шепнул мне мой сосед.

Я ничего не отвечаю. Молчу. Думаю, она не просто так даёт нам эту работу. Что-то её, конечно же, вынуждает это делать. Поэтому можно её понять. Вообще, всех людей можно понять. Каждый поступок совершается по какой-то причине. Так что люди не такие уж и твари. Просто они вынуждены так вести себя. Сами по себе они, может, и хорошие.

Первые два задания я ещё кое-как сделала, а дальше впал в ступор. Конечно же, я ничего не учил. А если не знаешь формул, то можно даже и не пытаться решать. Меня даже, если честно, удивляет, что я справился с теми двумя заданиями.

Снова завалю работу. Но меня это ничуть не волнует. Моя успеваемость падает всё ниже и ниже, а мне плевать. Ушли те времена, когда такое могло меня хоть немного волновать. Теперь я просто опустил руки. Ничего не учу, не делаю домашнюю работу. Разумеется, я скатываюсь. И виноват в этом я.

Смотрю в окно и чувствую что-то горькое. Осознание того, что единственная причина моих бед и несчастий – я сам, отравляет мне жизнь. Хотелось бы мне не понимать этого. Хорошо быть хомячком. Люди очень умные, а вот животные глупые. Поэтому не бывает животных-самоубийц. Но нет. Всё-таки, как не крути, люди – животные. Это факт. Когда бросаешься с крыши или стреляешь себе в висок, в этом есть что-то животное. Знаете, если лиса попадёт в капкан, она отгрызет себе ногу. Я почему-то провожу между всем этим параллель.

– Ты с родителями так же разговариваешь? Немедленно пересядь! На моём уроке вы вместе сидеть не будите!

Я очнулся от мыслей и обернулся в конец класса. Саманта невинно хлопает ресницами.

– Я с кем разговариваю?! Бери свои вещи и садись на свободное место!

Саманта поправляет завитые волосы, пафосно закатывает глаза, но всё-таки встаёт.

И меня прошибает, словно током.

У нас в классе лишь одно свободное место.

– Мне долго ждать? – спрашивает учительница у Саманты, которая застыла над местом Фаер.

О, нет, это место Анны Фаер, и никто кроме неё на нём сидеть не будет. Я обернулся и посмотрел Саманте в глаза. Наверное, у меня такой вид, будто я готов убить человека. В любом случае, она, посмотрев на меня, испугано сделала шаг назад.

– Садись! Не срывай мне урок!

– Но это место Анны Фаер! – это был голос Димы.

– Уже нет. Саманта, либо ты садишься, либо я ставлю тебе единицу за эту работу!

И она готова была сесть. Но не села.

Дима вскочил со стула так, что раздался скрип железа о деревянный пол. Всё, что лежало на его парте, он одним движением сбросил на пол. Сквозь зубы, он прорычал:

– Это место Анны Фаер!

– Что ты себе позволяешь?! Немедленно сядь на место!

– Нет, не сяду, пока Саманта не вернётся за свою парту!

– Ты срываешь урок!

– Плевать я хотел на урок! И на вас!

– Вон из класса!

– С удовольствием! – Дима схватил свой чёрный рюкзак и решительно вышел, громко захлопнув за собой дверь.

Саманта села на место Димы.

Когда урок закончился, я поднял его сброшенные на пол вещи, положил его тетрадь в стопку к остальным, и медленно пошёл домой. К нему домой.

Что же с ним происходит? Зачем он стал таким скрытным? Было бы гораздо проще, если бы он рассказывал мне о том, что чувствует. Ведь никогда, глядя на него, нельзя подумать, что он страдает. Да, он больше не тот весельчак, которым был раньше, но и человеком, испытывающим невыносимую боль, он не кажется. Мне сложно с ним. И с Алексом. И с самим собой. Вряд ли я им смогу помочь. Я же себе самому помочь не могу.

Дверь мне никто не открыл. Подумав немного, я решил войти без приглашения. Родители Димы ещё на работе, так что именно так я и сделаю. Дверь была не заперта, поэтому я тихо вошёл и сразу же направился в уютную маленькую кухоньку. И не прогадал.

Дима сидел за столом и смотрел в стену. Это выглядело даже немного пугающе. Словно я нахожусь в психбольнице. Он просто сидел и смотрел в стену. И глаза. Столько боли в его обычно весёлых глазах.

– Йо,– говорю я негромко.

Он сразу же оборачивается и улыбается мне неискренне.

– Это ты.

– Да. Принёс твои вещи,– я выкладываю всё на стол.

– Она не села?

– Нет,– я устраиваюсь напротив него.

Мы молчим. Я впервые замечаю, что Дима тоже похудел. А ведь, правда, последнее время его неудержимая любовь к еде исчезла.

– Будешь чай? – спрашивает он.

На него давит это молчание.

– Нет, не хочу.

– И я.

Снова повисает молчание, и снова он его нарушает.

– Чёрт, я не могу так больше…– он запускает руки в светлые волосы. – Я схожу с ума. Я постоянно думаю о ней. Я сижу в школе за партой, и не могу принять того, что вторая её часть пустует. Я просто не могу этого принять. Когда я слышу смех, похожий на её смех, я всегда оборачиваюсь. Мне снятся сны только с ней. Я просто вижу её лицо. А когда просыпаюсь, оно не исчезает. Оно всегда в моей голове. Каждый день, когда я одеваюсь, мой взгляд скользит по руке и останавливается на шраме от её зубов. И сердце так больно сжимается. Я, кажется, схожу с ума.

– Всё нормально.

– Кто знает? Может, у меня с мозгами не всё в порядке.

– Я не знаю. Мне нравятся твои мозги.

– А мне нет. Они меня убивают.

– Нет. Это всё твои эмоции.

– Мне больно,– он поднял на меня свои светлые глаза. – Всё хорошее заканчивается, и нам остаётся только страдать. Я ненавижу мир, в котором её больше нет. Я ненавижу эту жизнь.

– Ты хотя бы её ненавидишь. А я вот вообще ничего не чувствую больше. Просто лежу целыми днями в постели. Если бы у меня была бы такая возможность, то я пролежал бы под одеялом всю жизнь. Ничего не чувствовать – это отстой,– говорю ему я. – Любовь или ненависть – это неважно. Главное, что ты хоть что-то чувствуешь. С этим можно работать.

– Ты не понимаешь. Эта ненависть убивает меня. Я не хочу жить без неё. Без неё моя жизнь теряет смысл. Я не хочу жить.

– Ты просто…

Что ж, я даже не нашёл, что мне на это ответить. Потерял форму. Раньше у меня таких проблем не было.

– Просто я люблю её!

И это «люблю» вместо «любил» сказало всё само за себя.

Дима взял со стола нож, поставил его остриём вниз и принялся вращать. И я вдруг вспомнил, как в первые дни я точно так же сидел. Правда, так просто сидел я не долго. Я всё-таки безрассудный подросток, поэтому в скором времени нож оказался над моим запястьем. Казалось, всё так просто. Одно движенье – и нет больше боли. Но что-то удерживало мою руку. Скорее всего, это был инстинкт самосохранения, но мне нравится думать, что эта была Фаер.

– Я бы легко мог убить себя,– вдруг глухо сказал Дима, глядя на блестящее лезвие ножа. – Просто вскрыться. И всё бы закончилось.

Я всматриваюсь в его лицо. Пытаюсь понять, серьёзно ли он это говорит. Я всматриваюсь в такое знакомое лицо, но ничего не понимаю. Я перестал его понимать. И мне сложно с этим смириться. Он блефует? Или нет? Я не понимаю.

– Прекрати, мы оба знаем, что ты этого не сделаешь.

Он резко поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. Его взгляд, похож на взгляд загнанного зверя. Злость, ярость, печаль и много, очень много боли. Теперь я не могу ему не верить.

– Пить. Я хочу пить,– говорит он ровным и холодным голосом. – Налей мне воды, пожалуйста.

Я послушно встаю и иду взять стакан из шкафчика. А потом сзади раздаётся резкий звук. Я оборачиваюсь, а Димы уже нет в комнате. И ножа на столе тоже нет.

Чёрт возьми, что я за идиот! Как я мог ему поверить! Чёрт!

Я выбегаю из кухни. Но поздно. Он уже заперся в ванной. Я колочу в дверь.

– Дима! Открой! Давай поговорим!

Молчание.

– Дима, открой, кому говорю! Я вышибу дверь!

Сердце безумно колотится. Руки мокрые и холодные. Я не знаю, что делать.

– Дима! – кричу я, и давлю посильнее на ручку.

Так, вдох-выдох. Возьми себя в руки, придурок. Не паникуй. Нужно что-то делать. Что? Внимательно смотрю на дверь. Ага! Тут есть стеклянные вставки. Если их выбить, то можно попытаться открыть дверь изнутри. Я делаю это молниеносно: теперь мне дорога каждая секунда.

Влетаю в ванную и тут же, поскользнувшись, падаю, больно ударяя локоть. Вся рука в крови. Чёрт, я поскользнулся на лужи крови! Мне становится плохо. Дима без сознания. Обе его руки в красном. Одна кровоточит сильнее. Там аккуратный вертикальный порез. Видна вена. Другая рука порезана грубо. Наверное, он тогда потерял сознание.

Я хватаю полотенце, пытаюсь пережать кровь. А она не останавливается. Плитка пола медленно из голубой превращается в вишнёвую. Пульсирующими движениями из его левой руки вытекает кровь.

Дальше всё как в тумане. Я помню этот туман. Он застилал мои глаза в тот день, когда не стало Фаер. Я не переживу, если с Димой что-нибудь случится. Я не смогу пережить смерть друга дважды. Но нет, Дима не умрёт. Он не может. Дважды я не понесу такую утрату. Дважды молния не попадает в одно и то же дерево.

Вот только смерть не молния, а я не дерево.

Как-то я смог позвонить в скорую. Минуты казались мне часами. Туман, застилающий мне глаза, не исчезал. Только, когда я оказался в больнице, и меня передали маме Фаер, я немного успокоился. Правда, мы недолго были в кабинете вместе. Она дала мне выпить чего-то, а потом ушла.

Я сидел на кушетке, обхватив голову руками. Когда-то летом, Дима, Фаер и я, сидели в этом кабинете вместе и хохотали на всю клинику. Её мама потом нас ещё, как маленьких, ругала за это. А что теперь? Фаер больше нет, что будет с Димой мне неизвестно. И теперь я сижу в этом кабинете совсем один.

Не знаю, сколько времени прошло, но когда вернулась мама Фаер, и я убрал руки от головы, за окном уже потемнело.

– Ты как? – спросила она у меня.

Я вскочил с кушетки.

– Как Дима?

– Жив. Быстро поправится, он молодой. Не переживай так. Боже, какой ты бледный,– я не сводил с неё глаз, поэтому она сказала ещё раз. – Не волнуйся. Дима жив. Всё с ним в порядке.

– Ни черта с ним не в порядке! Он хотел убить себя, а вы говорить «в порядке»! Где он? Я могу его видеть?

Она попыталась мне улыбнуться.

– Извини, но нет. Мы и его родителей-то пустили в палату совсем ненадолго.

– Я должен его видеть. Если и он тоже…

Я не договорил. Солёный ком застрял у меня в горле.

– Пойдём,– мама Фаер взяла меня за локоть, и мы вышли из кабинета.

Пока мы шли, все, кто были в коридоре, оборачивались на нас. Неужели они всё знают? Знают про Фаер, про Диму? Мой усталый мозг никак не мог сообразить, что моя одежда почти вся в крови. Так что в том, что на нас так пялились, не было ничего странного.

Всю дорогу её мама что-то мне говорила. О том, что она позвонила моему отцу, чтобы уладить всё насчёт Димы. Она говорила о том, что подвезёт меня домой. Всю дорогу она говорила о чём угодно, только не о состоянии Димы.

Я сразу даже немного разозлился. Это кощунство говорить о чём-то постороннем, когда мой друг только что был на грани жизни и смерти. Но потом я понял. Она просто волновалась, волновалась не меньше меня. Когда Фаер волновалась, она тоже начинала много говорить. Это её успокаивало.

И мне стало стыдно, что я злился сейчас. Её поведение, может, кажется неподходящим для ситуации, но это если довериться одним только ушам. А так делать нельзя. Не доверяйте ушам – они нередко врут. Не верьте глазам – они часто обманывают. И сердцу не верьте – оно слишком наивное. Даже мозгу нельзя доверять – он анализирует, но ничего не чувствует. По отдельности ничему нельзя доверять. Только всё вместе способно показать реальную картину. Но кто об этом думает? Поэтому так много непонимания и вранья. Всё в мире основано на лжи.

– Ты здесь под мою ответственность,– мы остановились у белой двери. – Я зайду за тобой минут через двадцать.

Она ушла, а я стоял перед дверью, и мне страшно было её открыть. Делаю глубокий вдох и вхожу.

Типичная палата. Дима лежит тут один. Я подхожу к кровати и сажусь рядом на такую же кушетку, какая была в кабинете у мамы Фаер. Внимательно смотрю на Диму, а потом дотрагиваюсь до его щеки. И я чувствую себя безумно счастливым. Впервые за очень долгое время я улыбнулся. Я счастлив, что одеяло, на его груди, едва заметно приподнимается. Я счастлив, что он дышит, я счастлив, что он здесь, рядом со мной, я счастлив, что его кожа тёплая. Я счастлив, что он есть.

Теперь я понимаю, чувствую нутром, насколько он важен для меня. Почему я не осознавал этого так ярко раньше? Наверное, человеческое проклятье в том, что мы понимаем всё слишком поздно. Не бережём здоровье, пока оно есть. Не отрываемся в молодости, пока молоды. Не пользуемся возможностями. И что хуже всего, мы начинаем ценить своих близких, только когда грозит опасность их потерять.

Дима такой бледный. Меня пугает его бледность. Теперь он кажется совсем беззащитным и слабым. Я знаю, что он жив, знаю, что он поправится, но мне всё равно страшно. Он мог умереть. И сейчас, вообщем-то, тоже может. Чёрт. Мысль о том, что я когда-нибудь потеряю всех своих друзей, не даёт мне покоя. Эта мысль меня ослепила. Это словно узнать, что завтра солнце не взойдёт. Это как узнать, что деревья весной на этот раз цвести не станут. Это ужасно.

Я вдруг замечаю, что моя рука тоже перевязана. Даже не помню, кто и когда её перевязывал. Наверное, я порезался, когда выбивал стекло в двери.

Откидываюсь на спинку кушетки. Закрываю глаза. Как же я устал. Почему всё не может быть как раньше? Так, как когда была Фаер. Тогда я был счастлив. Я был счастлив, но не понимал этого. Почему всё прошло?

Проснулся я у себя в комнате. Почему-то на полу. Сажусь по-турецки. Зеваю, потянувшись, а на меня вдруг сверху падает одеяло. А потом кто-то садится рядом.

Я делаю глубокий вдох. Пахнет небом, свободой, вольнодумством и независимостью. Пахнет Анной Фаер.

Мне даже страшно обернуться.

– Макс! – раздаётся её недовольный и капризный голос.

И я оборачиваюсь.

Да, это она! Это Фаер! Она улыбается, глядя на меня. Какая же она всё-таки красивая! Я так люблю её спутанные и всегда немного растрёпанные волосы! Дима никогда не понимал, он вечно говорил ей причесаться. А я молчал и улыбался. Я уверен, что у неё такие спутанные волосы не из-за ветра на улице, а из-за ветра в голове. Какая же она красивая!

Я беру её за голову и приклоняю свой лоб к её лбу. Она только хихикает. А потом, когда я её отпускаю, она вдруг удивлённо говорит:

– Да ты плачешь!

– Да, плачу. Я счастлив.

– Вот дурак! – бьёт меня шутливо в плечо. – Не надо плакать!

– Я не буду,– на моём лице расцветает улыбка. – Не буду.

– Скучал?

– Ещё как.

– Знаю,– она загадочно улыбается, а потом я вижу в её руке мой блокнот.

– Ты что, читала?!

Я даже испугался из-за того, что повысил на неё тон. После всего того, что произошло, она мне кажется хрупкой-хрупкой. Как хрустальная ваза. Одно неловкое движение – разобьётся вдребезги.

– Читала, – говорит она нахально, а меня переполняет радость от того, что она здесь, от того, что она такая же, как и всегда.

– И как тебе?

– Очень грустно.

С её лица сползла улыбка. Она взяла меня за руку и посмотрела мне в глаза. Боже мой, как мне нравятся её глаза! Она сравнивала мои с изумрудами, но о том, что её похожи на янтарь, в котором искрится солнце, я ей никогда не говорил. У неё такие удивительные глаза!

– Всё, что ты пишешь в свой блокнот, доходит до меня. Я читаю все твои письма и всегда жду новых.

– Как это возможно?

– Возможно. На обложке ежедневника выжжен Орион, а он нас связывает. Нас связывает звёздное небо. Всё, что записано на страницах этой книжицы, доходит до меня.

– Тогда ты знаешь, как мне тяжело.

– Знаю, – она сжала мою руку сильнее.

– Ты такая холодная,– вырвалось у меня.

Она растеряно посмотрела на свою ладошку, потом захотела отпустить мою руку, но я не дал ей этого сделать.

– Ну и что с того, что у меня руки холодные? – Фаер подняла на меня свои прекрасные янтарные глаза. – Внутри я горю! Я так молода, у меня столько сил! Столько всего нужно исправить и изменить! Мне жарко уже от одной этой мысли. Хотя тебе не понять. Пусть твоя кожа и тёплая, но внутри у тебя зима.

– Да, чёрт возьми, я замёрз! И ты в этом виновата!

Меня передёрнуло от того, что я позволяю себе кричать на неё. На это нежное, хрупкое создание, которое так много значит для меня.

– Я не виновата.

– Ты оставила меня одного.

– Те, кого мы по-настоящему любим, никогда нас не покидают. Они могут исчезнуть из нашей жизни, но не из сердца.

– Ты мне не нужна в сердце, ты нужна мне настоящая.

У меня снова выступили слёзы на глаза. Я раньше мечтал о том, чтобы заплакать. Я ведь знаю: от этого становится легче. Но теперь я не хочу больше плакать. Только не перед Фаер.

– Не плачь! Ты должен радоваться! Чего мне только стоило добиться этой встречи! Ты должен радоваться, такого ведь больше никогда не повторится.

Я вытер слёзы и посмотрел на неё вопросительно.

– Мне можно было встретиться только с одним человеком, и я должна была выбирать. И из всех людей, которых я знала, я выбрала именно тебя.

– Почему именно меня?

– Мы сегодня будем говорить о странных вещах. Это вообще будет очень странный вечер. Но ты для него подходишь! – её глаза засверкали, а голос стал выше. – Знаешь, почему я выбрала тебя? Какой бы бред я тебе не сказала, ты всегда мог ответить мне ещё большим бредом. И при этом мы всегда считали друг друга абсолютно нормальными.

Смотрю на неё вопросительно и молчу. Но она не молчит. О, эта девушка не любит молчать.

– Пойдём! Нам нужно идти! Я тебе многое должна рассказать! Ты ведь всё-таки не получаешь ответных писем. Это одностороння почта,– она резко вскакивает на ноги и идёт к двери.

Как же я по этому скучал. Срываться с места и бежать неизвестно куда – в этом вся Фаер. Но всё-таки я делаю недовольное лицо.

– Притворяешься ведь! Я знаю, что ты рад! – в её глазах зажигаются огоньки.

Я так люблю эти огоньки! Они почти всегда в её глазах. Там постоянно мечутся искры, молнии, огни. Удивительные глаза. Удивительная девушка.

Мы вышли из дома. На улице ночь. Полнолуние. Тишина. Даже ветер не дует. Мы идём по проезжей части. И я держу её за руку. Я счастлив. Всё внутри словно ожило.

– Так тихо.

– Конечно,– улыбается мне Фаер. – Здесь нечему шуметь. Это наш с тобой мир. Здесь только мы.

– Хотел бы я, чтобы так было всегда.

Она не ответила. Только улыбнулась мне глазами.

– А куда мы идём?

– Вот!

Она широко улыбается, её волосы кажутся ещё более растрёпанными в свете фонаря, а глаза искрятся радостью. Мы пришли к детским качелям в парке.

– Кататься будем? – я усмехнулся. – Как маленькая.

– Сам ты маленький!

И тут я понял, что обидел её.

– Прости.

– Ничего. Я же привыкла к тому, что ты такой козёл.

– Ах так? – мы уселись на качели и стали медленно раскачиваться.

– Да, – беззаботно ответила она. – Люди по своей природе козлы. И это нормально. Нельзя их за это винить. И самое странное, что я всё равно выражаю симпатию этим козлам.

– А я нет.

– Ты так говоришь, потому что тебе больно и грустно.

– Мне хорошо сейчас.

– Но всё-таки ты пережил слишком много страданий.

– Мне было плохо без тебя.

Она больше не смотрела на меня. Тихонько раскачивалась, глядя вперёд. А потом она резка затормозила, обернулась ко мне и сказала:

– Грустить – это нормально. В некоторой степени даже полезно. Счастливые радуются и не замечают проблем, но несчастные видят их, и если они достаточно сильные, пытаются бороться с ними. Мне кажется, люди, изменившие мир, были очень грустными.

– Я очень грустный, но я никогда не изменю мир.

– А я думаю, изменишь.

– Я думаю, нет,– говорю я упрямо.

– Почему?

– Потому что мне даже не нравится мир. Мир без тебя. Пусть он и дальше гниёт, мне уже плевать. Мир без тебя мерзок.

– Нет! Мир хорош, но за пеленой безразличия и пессимизма в твоих глазах, ты этого не видишь.

– И не увижу.

– Думаешь?

– Мне не станет лучше. Мне хорошо только здесь, рядом с тобой.

– Макс! Ты всегда казался мне достаточно трезвым, чтобы понимать, что из-за того, что случилось что-то плохое, все хорошие вещи в мире не исчезли.

– Мне тоже всегда казалось, что я способен это понимать. Но, как видишь, я разбит.

– Да, я читала. Читала о том, как ты страдаешь. И мне всегда хотелось прийти и дать тебе пощёчину.

– Пощёчину? – я удивлённо уставился на неё.

– Да, пощёчину! Ты её заслужил! Правда, вместе с этим я ещё очень хотела обнять тебя и уберечь от того ужаса, который терзает твою душу. Но это неважно! Ты заслуживаешь пощёчины!

Я смотрю на неё удивлённо и молча. А она продолжает говорить.

– Мир хорош. Я жалею, что мне его больше не увидеть. А ты имеешь этот шанс, но упускаешь его. Ты похоронил себя в своей комнате. Лишил себя столько прекрасного. Я скучаю по многим вещам, которые делали жизнь приятной. Только подумай, что ты можешь путешествовать! Можешь пробовать разные новые вкусные блюда. А ещё не забывай про хорошую музыку и интересные книги.

– А как же плохая музыка и скучные книги? – вырвалось у меня.

– Такого не бывает,– ей голос уверенный, и я верю ей. – На каждую картину найдётся свой ценитель.

– Может быть, ты и права. Но без тебя мне это всё не нужно. Я не полюблю мир. Ты была той причиной, которая заставляла меня любить всё вокруг.

Её лицо покраснело и приняло самодовольный вид. Но она быстро согнала эту краску и сказала:

– Чепуха! Кроме меня есть много других причин любить мир и жизнь! И самая главная причина, полюбить этот мир, – это то, что нужно научить любить его всех остальных. Но для этого начать нужно с себя.

И тут неожиданно пошёл снег. И плевать, что сейчас середина весны. Плевать.

– Снег? – спрашиваю я.

– Да, я знаю, что ты любишь зиму. Она, как ты. Поэтому я тоже её люблю,– Фаер протянула перед собой руку.

На её ладошку упало несколько снежинок. Они упали, но не растаяли.

– Я ведь мечтала о том, чтобы все были счастливы, помнишь? – в её голосе появляются грустные ноты.

– Помню. Я помню все твои мечты. Ты мечтала о всемирном счастье и о вечной жизни твоего имени.

– Точно! – она вся вдруг оживилась.

Если обычно в её глазах светятся огоньки, то теперь там вспыхнул настоящий пожар.

– Макс! Помнишь, твоё обещание? Ты поклялся мне, что, если я умру молодой, ты не дашь моему имени умереть! Помнишь?

– А ты обещала, что не за что не умрёшь, раньше меня.

Огонь в её глазах дрогнул.

– Но это веди ничего страшного, что я не сдержала своё обещание? Ты ведь своё сдержишь?

Я не мог сказать ей «нет». Но мы-то с вами понимаем, что это просто невозможно. Как я могу сделать так, чтобы её имя жило вечно?

– Ты такой проблемный ребёнок,– я усмехаюсь. – Другие девушки мечтают о сто одной розе или белой машине.

– И дуры! Пусть я и девушка, но я не понимаю логику девушек! Зачем это всё? Через сто лет розы, машины, тряпки и косметика потеряют своё значение. А имя! Моё имя будет жить вечно! И через сто лет, и через двести, даже через пятьсот я всё ещё буду Анной Фаер,– она посмотрела на меня и доверчиво спросила. – Ведь буду?

Я обезоружен.

– Разве у меня есть выход? Я обещал.

– Именно! – она радостно спрыгнула с качелей и посмотрела на меня свысока.

Даже если бы она стояла под моим окном, она бы всё равно смотрела свысока.

– Но я не знаю, как я это сделаю. Это же невозможно.

– Всё-таки мы, люди, действительно глупые,– произнесла она задумчиво, а потом, словно очнувшись, перевела на меня свой взгляд. – Это возможно. Для тебя это возможно.

– Нет,– я опустил лицо на руки. – Я жалкий. Не на что не способный. Ничтожество.

– Что за чушь?! Ты удивительный,– у неё покраснели уши, но она продолжала говорить. – Я всегда мечтала быть такой, как ты! Это тяжело – признавать, что кто-то другой, такой, каким хотелось бы быть тебе. Я бы хотела быть тобой. Это твоя история, Макс! И ты здесь главный герой! А я просто неприметный гараж около огромного особняка. Ты сможешь добиться всего, чего захочешь. Поэтому я хочу, чтобы ты всю жизнь добивался исполнения моей мечты о мире, где каждый мог бы быть счастлив.

– Я тряпка, Фаер.

– Нет! Ты ведь даже не подозреваешь, как ты выглядишь со стороны! Никто не считает тебя тряпкой.

– Мне плевать, что считают другие. Я волнуюсь только о том, что думаю сам.

– Разве тебе никогда не бывало интересно, что о тебе думают остальные люди?

– Нет,– я безразлично пожал плечами. – Мне не интересно, нравлюсь я или не нравлюсь окружающим. Меня волнует только то, что я сам о себе думаю. Всегда найдутся те, кому ты нравишься, а вот не нравиться самому себе – это куда интереснее.

– Что с тобой стало?

– Я остался без тебя,– теперь я тоже встал с качелей. – Ты перевернула мою жизнь дважды. Когда я впервые тебя встретил и когда ты ушла.

– Прости.

– Нет! Я должен извиняться! Не ты.

– За что тебе извиняться?

– За всё то, что я сделал. И за то, чего ещё не успел.

– Но ты никогда не делал ничего плохого. Ты всегда помогал мне,– и она сделала какое-то совсем нелепое и детское заключение. – Ты хороший.

– Однажды я сказал тебе, что ты никогда не кем не станешь. Я сказал, что твои мечты никогда не осуществляться. Я ненавижу себя за эти слова.

Она посмотрела вверх, вспоминая, когда это я такое говорил.

– Ты никогда не станешь счастливым, если будешь винить себя,– она говорила на удивление серьёзно, поэтому я начал прислушиваться. – Чтобы быть счастливым, нужно научиться отпускать прошлое. Нужно уметь забывать всё плохое. Но ещё важнее – не забывать хорошее. Всегда помни времена, когда радость тебя озаряла. И когда будет тяжело, вспоминай те тёплые ощущения. Вот и всё.

– Это лишь на словах так просто. Без тебя мир опустел.

– Нет,– вспыхнула она. – Не говори так! Нас с тобой всё ещё связывают множество вещей! Я сделала достаточно фотографий и оставила с избытком воспоминаний, у нас есть видео, которые мы снимали, у нас есть, чёрт возьми, песня, которая будет напоминать нам друг о друге, есть созвездие, которое мы любим, есть апельсиновый сок и кофе, есть окна, которые выходят друг на друга, есть зима, которую мы оба обожаем, есть наши всегда растрёпанные волосы, есть подарки, которые мы дарили друг другу, есть смешные моменты. Даже воздухом мы дышали одним и тем же! Нас всегда будут объединять миллиарды мелочей.

– Это всё не то!

Она явно растерялась.

– Послушай. Ты, вероятно, не сможешь меня понять. Это всё очень сложно. Но я постараюсь тебе кое-что объяснить. Мне нельзя тебе этого говорить. Но,– она улыбнулась так, как всегда улыбается Алекс,– я плевала на правила там, и здесь я занимаюсь, в общем-то, тем же. Так вот, Макс, я не исчезла, нет. Люди не пропадают бесследно. Такого не бывает. Чёрт, я не смогу это объяснить, но всё-таки я буду пытаться. Ты должен понять, что я всегда рядом. Я не умерла. Я просто превратилась в что-то другое, в что-то большее. Часть меня стала землёй, часть травой, что-то ушло на ветер, а что-то на воду. Я просто разлетелась по всему миру. Часть меня может быть в чём угодно,– она ухватилась за голову. – Ну, нет! Я не так объясняю. Атомы! Вот! Наука идёт в правильном направлении.

– Не понимаю,– я останавливаю её.

– Ладно! Просто поверь мне сейчас на слово. Если ты любил меня, то ты должен полюбить мир. Весь мир – я.

– Нет, не ты! Я ненавижу мир, но не тебя. Мне нужна ты, а не мир.

Теперь она даже не пыталась мне что-либо объяснить.

– Обычно капризничала ты, но теперь пришёл мой черёд,– говорю я. – Я не могу жить, если тебя нет рядом. Если тебя нет рядом, то я просто не могу быть счастливым. Если тебя нет рядом, то я отказываюсь спать и есть. Пойми, я не выживу в этом мире без тебя. Мне больно. И Алекс страдает. А Дима вообще сходит с ума, ты, наверное, не знаешь, но он…

– Хот-догов хочет! – выкрикнула вдруг она, а потом, уловив мой серьёзный взгляд, произнесла. – Я всё знаю. Но, поверь, он хочет хот-догов. С заправки. Именно оттуда. Он их любит, а в больнице кормят ужасно.

– Хот-доги – это глупости.

– Не для Димы. А если и так, то что? Глупости… порой нужны и они. Пообещай, что принесёшь ему хот-догов.

– Обещаю.

Она отвернулась и сделала несколько шагов вперёд. А потом подняла голову к небу и стала смотреть в звёздное небо. Я всегда думал, что такой невероятной девушке только и остаётся, что смотреть на звёзды.

Я иду к ней. Теперь я стану её тенью. Буду оберегать её от всего. Я не делал этого раньше, поэтому буду делать это теперь. Я буду всегда рядом, я не позволю, чтобы с ней что-то случилось.

– Знаешь, что странно? – спросила она, не опуская голову.