Текст книги "Анна Фаер (СИ)"

Автор книги: Анна Фаер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

Вот только у меня уже нет шанса подержать тебя за руку. Я упустил все возможности. Все. И мне плохо из-за этого.

Прости, не могу больше писать. Это больно. Рана в душе начинает кровоточить. Прости.

Макс».

Я опустил лицо на стол и остался так лежать. Я страдал.

Я скучаю по Фаер. Я нуждаюсь в ней, как в воздухе. Жаль, что я понял это только тогда, когда начал задыхаться. О, как же я скучаю по ней, как же я скучаю по старым временам! Если бы люди научились возвращаться в прошлое, то на земле не осталось бы не одного несчастного. Вот только люди не научатся.

Я долго лежал лицом на столе. Подкрался вечер и залил комнату красно-оранжевым светом. Я приоткрыл глаза и посмотрел в окно: небо напоминало цветом вишнёвый йогурт. Теперь мне плевать, но раньше, когда-то очень давно, я любил, когда небо окрашивалось в этот цвет по вечерам. Раньше мне нравилось, когда небо переставало быть голубым и меняло свой цвет. Мне нравились необычные цвета. Раньше.

– Ты спишь?! – раздался весёлый голос Киры.

Я поднял со стола голову.

– Нет.

– Отлично! Я принесла тебе торт! – она поставила на стол тарелку с большим куском кремового торта. – Как твои дела?

– Вспомни самый грустный момент в твоей жизни. Момент, когда тебе казалось, что лучше бы тебя вообще не было. А теперь представь, что это чувство так тебя и не отпустило и каждый божий день ты чувствуешь его так же остро, как и впервые. Вот так у меня дела.

Она посмотрела на меня удивлённо и испугано, а мне почему-то стало стыдно. Я плохой, просто ужасный брат. Кира ещё слишком маленькая, чтобы я с ней так разговаривал. Но иначе я не могу.

Сегодня, между прочим, Кирин День Рождения. Весь день на первом этаже орали дети. Хорошо, что сейчас хотя бы стало немного тише.

– Что? – спросил я мягче, когда Кира стала внимательно сверлить меня взглядом.

Вместо ответа она решительно забралась ко мне на колени и обняла меня изо всей своей маленькой, детской силы.

– Когда я задувала свечи, я загадала, чтобы ты никогда больше не грустил,– прошептала она мне на ухо.

– Если рассказать своё желание, то оно не сбудется,– ухмыльнулся я.

– Правда?

И в её глазах было столько разбитой надежды, что я снова усмехнулся:

– Нет. Я просто снова, как всегда, не смешно шучу.

– Как хорошо! – она снова меня обняла. – Ты кушал сегодня?

– Что?

– Ты кушал? Наверное, снова целый день не выходил из комнаты. А папа сказал, чтобы я за тобой присматривала. Попробуй торт, он тебе понравится.

– Да я не голоден.

– Ты всегда не голоден! Ты же заболеешь, если не будешь есть! Смотри!

И она приложила свою пухлую детскую руку к моей. Они были почти одинаковыми. Я здорово похудел за последнее время. Одни кости, что тут сказать.

Странно, что я раньше этого не замечал. Что ж, в любом случае, меня это уже не волнует. Когда-то давно худые, почти тощие люди, казались мне беззащитными. Если их ударить, то ничего не смягчит удара. Но ещё мне почему-то всегда казалось, что худые люди очень ранимые. Вокруг их души нет ничего, что смогло бы уберечь от удара.

– Видишь? – сказала она вспыльчиво. – Тебе, правда, понравится торт! Честно!

– О, ты здесь! – на пороге появился Мстислав.

– Да, а что? – спросила у него Кира так, что я сразу понял: они повздорили.

– Там остался последний кусок от торта. Я его возьму, хорошо?

– Нет.

И она сказала это таким тоном, что сразу стало ясно: торта ей не жалко, но отказывает она только, чтобы позлить его.

– Подожди,– я посмотрел на сестру. – Это он для меня спрашивает.

– Да? Так если для тебя, то да, конечно.

Боже, какая она лицемерка. И почему мне так обидно? Я отдал свою тарелку с тортом Мстиславу. Всё равно я не хочу есть.

– Не будь больше такой,– сказал я Кире, и положил ей руку на голову.

Она кивнула молча.

Потом она ушла, и дети снова загалдели на первом этаже. Потом всё резко затихло. Я всё ещё сидел за столом, когда какая-то Кирина подружка вошла в комнату. Но она увидела меня, испугалась и тут же закрыла дверь.

И почему она испугалась? Я дотронулся до лица. Под глазом у меня ещё остались следы от фингала, но остальное уже зажило. Да, как только нас с Димой оставили наедине в тот день, мы сразу же подрались. Хотя это даже дракой нельзя было назвать. Он бил меня, а я и не пытался его остановить. Мне было плевать. Потом кто-то нас растащил. Хорошо ещё, что всё это было в больнице. У меня так распухла щека, что пришлось делать рентген. Думали, что трещина. Но трещины не было. Зато было много Диминой злости.

Снова начали шуметь дети. Закрываю глаза и пытаюсь расслабиться. Ни черта!

Может, пойти пройтись? Я снова смотрю в окно. Погода хорошая, вечер спокойный и тихий. А здесь так шумно. Да, определённо. Мне нужно пройтись.

На самом деле, странно, что у меня появилось такое желание. Обычно я просто лежу на кровати, и всё. У мен нет ни сил, ни желания устраивать прогулки. Нет, это, правда, очень странно, что я решил выйти на улицу. Я не помню, когда в последний раз выходил на улицу просто так. Я всегда у себя в комнате. Просто смотрю в потолок или стену. Слушаю тишину внутри себя. Чтобы вы поняли, я так много лежу на кровати, что просто удивительно, как я до сих пор не покрылся плесенью. А впрочем, я уже покрылся. Уже давно. Просто не снаружи.

На улице с весёлым лаем меня встретил Фаер. Мне больно на него смотреть. Он мне напоминает о ней. А бедный пёс никак не может сообразить, почему я перестал обращать на него внимания.

Улицы уже опустели. Время, когда они залиты людьми, прошло. Шагаю, глядя под ноги. Серые-серые плиты. Прямо как моя жизнь. Перевожу взгляд в сторону и останавливаюсь перед клумбой с цветами. Сейчас весна, и начали цвести какие-то красивые жёлтые цветы. Фаер бы они понравилось. Она очень любила цветы. Ей казалось, что бабочки и цветочки – это круто. Да, Фаер любила цветы. Они бессмысленные, они не несут никакой пользы. Некоторые водоросли и то вырабатывают больше кислорода. Но зато они такие красивые. Только за это она прощала им их бессмысленность.

Чёрт возьми, мне всё напоминает о ней! Я не буду больше останавливаться. Теперь я просто шагаю вперёд, спрятав руки глубоко в карманы. Я просто буду идти куда-нибудь. Но всё-таки это зря. Мне не уйти от себя. И очень жаль, что не уйти.

Я иду быстро, иду так, будто опаздываю куда-то. Со стороны можно решить, что у меня есть жизнь. Можно даже решить, что у меня назначена какая-нибудь важная встреча. Мало ли что можно решить со стороны. Тяжело, не зная человека, понять, жив он или морально убит. Какой-нибудь энергичный паренёк может оказаться давно уже мёртвым, а тот, кто, кажется, и не живёт вовсе, может иметь свой собственный удивительный мир. Жизнь очень странная на этот счёт.

Поравнявшись с роддомом, я замедляю шаг. Смотрю на белые стены здания с безразличием. Жаль, что нельзя прийти в роддом и сказать: «Позовите-ка менеджера! Мне дали бракованную жизнь!» И что я вообще забыл на этой улице?

Почему я пришёл именно сюда? Я недолго думал. Ноги сами понесли меня к дому Алекса. Я не видел его со дня похорон. Он не был приглашён, её родители даже не знали о их знакомстве. Я, если честно, мало что помню из того дня. Но я помню его лицо. Тогда я на всё смотрел, словно через туман. Но я помню разные детали. Помню, какие были лица у её родителей. Они постарели на десять лет вперёд. Ещё я помню, что в гостиной не было зеркального шкафа, который так ненавидела Фаер. Там треснуло стекло в ту самую ночь. Её родителям шкаф тоже не нравился. Вот его и вышвырнули. И ещё я очень хорошо помню лицо Алекса. И я помню, что он не мог скрыть слёз. Он очень чувствительный. Этого можно не заметить за его образом плохого парня. Но я слишком хорошо его знаю.

Алекс кажется таким человеком, о котором мечтают все. Он способен ярко раскрасить любую, даже самую серую, жизнь. Все хотят такого человека, но никто не хочет быть таким. А он стал. Всегда всех развлекал, помогал держаться даже в самых трудных ситуациях. Но ему-то никто никогда не помогал.

Когда я добрался до его дома и уже стоял на веранде с двумя позолоченными львами, моя ненависть к самому себе стала невероятно огромных размеров. Я, как никто другой, знаю, что Алексу нужна поддержка. Он страдает не меньше моего. Если не больше. Только вот у меня есть люди, которые позаботятся обо мне, а у него нет. Его семья, думаю, даже и не знает о том, что произошло. Я уже давно должен был навестить его.

Меня наполнило каким-то волнением за жизнь Алекса. О чужих жизнях слишком сильно заботят те, кто не в состоянии заботиться о своей собственной. Это своего рода такое замещение. Наверное, поэтому я так за него переживаю.

Дверь долго не открывали. А потом открыли. И я сразу же пожалел, что пришёл к нему так поздно.

Алекс, с огромными чёрными кругами под глазами и каким-то косяком в зубах, криво и фальшиво улыбнулся мне. От него пахло сигаретами, перегаром и потом.

– Чёртов укурыш,– я закрываю за собой дверь.

– Будешь? – он протягивает мне косяк.

– Нет.

Но я выхватываю его прямо изо рта Алекса, тушу и говорю:

– Как насчёт холодного душа?

Ближайшие несколько часов я посвящаю себя Алексу. Я последний ублюдок. Знал ведь, что его нельзя оставлять одного. Знал! Но вместо того, чтобы попытаться ему хоть как-то помочь, я жалел себя. Что со мной не так? Я ужасный друг.

Пока Алекс был в ванной, я взялся за уборку. Под новогодней ёлкой, которую он никогда не убирает, была маленькая свалка. Пустые пачки сигарет, банки из-под энергетиков и алкоголя. Он, наверное, всё время сидел в этом углу под ёлкой. Среди всего прочего там было фоторамка.

Поднимаю её и смотрю внимательно. Там Фаер и Алекс. И, как ни странно, я смотрю на Алекса, а не на Фаер. Он кажется таким счастливым. Никогда не видел, чтобы он так улыбался. Саркастические усмешки, оскал, ехидные улыбочки… Что угодно, но так, как на этой фотографии, он никогда не улыбался при мне. Почему он такой счастливый? Может, это не блеск в его глаза, а вспышка фотоаппарата? Его тёмные, как чёрный бархат, глаза никогда так не блестят. Чёрт возьми, да что со мной не так?! Конечно же, он счастлив! Рядом с ним сидит лучшая в мире девушка, разумеется, он счастлив! Кладу фоторамку на прежнее место.

Потом мы с Алексом сидели на кухне. Половина продуктов в его холодильнике была испорчена, поэтому он ел бутерброды, которые я ему сделал, и пил тёплый чай. Он, конечно, хотел молока, но оно уже давно прокисло. Алекс всё это время не выходил из дома.

– Может, всё-таки чего-нибудь покрепче выпьем? – не выдержав, спросил он.

– Нет, с тебя хватит. Завтра в универ пойдёшь. Не хватало ещё, чтобы тебя выперли.

В меня вонзились тёмные злые глаза, а потом они вдруг стали мягче. Алекс отодвинул тарелку.

– Ладно, я пойду в универ.

– Вот и хорошо.

– Ни черта не хорошо! – сказал он зло. – Как ты можешь быть таким спокойным?

– Тебе только кажется, что я спокоен.

– Нет.

– Да. Тебе плохо и тебе нужен кто-то, кто бы казался спокойным и уверенным. Тебе нужна поддержка.

Он закрыл лицо руками.

– Нужна,– раздалось глухо. – Нужна потому, что я не знаю, как мне жить дальше.

Он замолчал. Я тоже ничего не говорил. Я знал, что если я ничего не отвечу, он снова что-нибудь скажет. А ему нужно выговориться. Это я могу держать всё в себе, а Алексу нужно кричать о том, как ему больно.

– Я не знаю, что со мной,– выдавил он из себя, не убирая от лица рук. – Я в таком состоянии, словно нахожусь посреди океана на необитаемом острове. И мне нужен мост к большой земле. Но даже если этот мост и появится, я им не воспользуюсь. Я устал. Я буду просто сидеть на этом острове и умирать, хотя мост и есть. Ты не поймёшь.

Но я понимал. Я прекрасно понимал его. Я чувствую тоже самое. У меня тоже нет сил, тянутся к свету. Я тоже просто готов лечь на пол и ждать своей смерти.

– Понимаю,– сказал я тихо. – Когда Фаер не стало, я тоже умер.

Мы сегодня ещё не говорили о ней. Наверное, поэтому он сейчас так испугано вздрогнул.

– Фаер,– его голос дрожал. – Она была моим солнцем. И теперь, когда она исчезла, дни превратились в ночи. Настала полная тьма. Солнца нет. Это затмение.

– Солнечные затмения проходят.

– Нет, Макс, нет. Ничего не проходит. Ничего! Это навсегда. Мне уже никогда не станет легче. Моё счастье зависело от неё. Даже когда все мои дела шли плохо, я не был расстроен. Фаер обладала способностью делать меня счастливым. И не важно, что происходило. Если мой дом разрушил бы ураган, но рядом была она, я бы совсем не расстроился.

Он убрал от лица руки, и я увидел его глаза. Его грустные-грустные глаза. Я сразу отвернулся к окну. Меня пугают глаза несчастных и разбитых людей. Я не могу в них смотреть: мне кажется, я смотрю на себя самого.

Алекс снова заговорил:

– Ещё никогда я не чувствовал себя настолько несчастным. Она была моим спасательным кругом, а теперь я тону и захлёбываюсь реальностью. Я стал жить воспоминаниями. Самое лучшее время – это то, которое уже прошло. Даже заглянуть в будущее хочется не так сильно, как вернуться в прошлое. Но это невозможно. И поэтому я несчастлив. Думаю, ответ в том, что человек не способен быть счастливым,– его голос снова задрожал.

– Нет, счастье существует. Ты был счастлив, когда она была рядом.

Алекс растерялся. Он посмотрел на меня большими тёмными глазами.

– Я был счастлив каждый день, проведённый с ней, и не понимал этого. Когда мы счастливы, мы этого не понимаем. Осознание приходит только со временем. Поэтому счастье возможно лишь в прошлом, но никогда не в настоящем. Я никогда не буду снова счастлив.

– Прекрати. Вечно ты придерживаешься крайней позиции.

– Я не придерживаюсь крайней позиции! – грубо говорит он. – Я не смотрю на весь мир с негативной стороны. Если уж на то пошло, то я вообще не смотрю. Мои глаза закрыты. Моё эмоциональное самочувствие можно сравнить с мёртвым телом. Я не на что не реагирую. Это как зрачки у мёртвых проверяют. Так вот мои зрачки уже давно не реагируют.

И он сказал это так горько, что я лишь смог ответить язвительным и даже насмешливым голосом.

– Будто в осень вернулись,– говорю я. – Чувствуется сырость.

– Я в этой сырости живу.

– Так сделай же ремонт, чёрт возьми.

– Это так сложно,– он посмотрел мне прямо в глаза. – Я хочу, чтобы она была рядом. И я знаю, что такого никогда не будет. Невыносимо больно желать всем сердцем того, чего ты никогда не сможешь получить. И ещё хуже, когда ты ясно осознаёшь, что твоё желание невозможно. Ты осознаёшь, что хочешь невозможного, но хотеть не престаёшь. Это, правда, ужасно. Я так хочу, чтобы она была со мной.

Его глаза стали влажными. Я сделал вид, что не заметил, как он их быстро вытер. И вдруг я резко так, даже для самого себя неожиданно, спрашиваю:

– Ты любил её?

Он отвечает, не мешкая.

– Я не любил её. Нет. Это было что-то другое. Не знаю подходящего слова, не уверен даже, что может существовать слово, способное выразить мои чувства к ней. Она была кем-то особенным для меня. И хуже всего то, что ей невозможно найти замену. Таких людей больше нет, я в этом уверен. Конечно, можно найти кого-то похожего. Можно даже попытаться создать кого-то по её образу, но это всё равно будет не она. Она была кем-то незаменимым в моей жизни.

Я его понимаю. Я знаю, о чём он. Я тоже никогда не относился к Фаер, как к девушке. Она была не девушкой, она была в первую очередь моим другом. А в дружбе пол отсутствует. И всё-таки, если бы она была рядом, я бы изменил своё поведение. Я должен был учитывать то, что она всё-таки девушка. С ними нужно обращаться бережно, с ними нельзя, как с парнями. Я жалею, что никогда не говорил ей, какая она красивая. Боже, какая она была красивая! У неё были едва заметные, почти невидимые веснушки. Я любил их. Они напоминали мне россыпь звёзд, они напоминали мне космос. И волосы! У неё были чудесные волосы! Это был самый тёмный оттенок светлых волос и при этом это был самый светлый тон тёмного цвета. Эта была золотая середина. И это золотая середина была и у неё внутри. И я ни разу не говорил её об этом. А девушкам нужно говорить, что они красивые. Это парням достаточно увидеть восхищённый и боготворящий взгляд в свою сторону, чтобы всё понять. А девушкам этого мало. Им нужны слова.

– Ложись спать. Тебе завтра в универ, придётся рано вставать,– нарушил я тишину, повисшую над нами.

– Рано ещё.

– Спать иди.

Алекс хотел возразить, а потом просто махнул рукой, встал и побрёл к себе в комнату.

Я следую за ним. У кровати стоит будильник, Алекс его игнорирует, но я завожу его на семь утра.

– Я же не усну,– Алекс сидит в постели. – Я не могу больше нормально спать. Знаешь, когда тебя жрёт тоска, спать как-то больше не хочется.

– Думаешь, тебя жрёт тоска? – в моём голосе снова появляется какая-то насмешка.

Я, правда, хочу поддержать его. Я ведь знаю, что он чувствует. И все равно вырывается какое-то высокомерие. Видно, это моя психологическая защита. Мне сложно говорить ему, что всё хорошо, что всё наладиться, когда я сам в это не верю.

– Да, жрёт, черт возьми, жрёт! – он задрожал от подступивших эмоций. – Ты просто не понимаешь!

– Не понимаю? И что, по-твоему, тоска? Объясни, если уж я такой недалёкий и не понимаю.

Он не смотрит мне в глаза. Тёмные глаза внимательно уставились куда-то в угол, и он говорит задумчиво:

– Клетка. Тоска это клетка. Это клетка на замке, ключа от которого просто не существует. Но ты этого не поймёшь, ты думаешь, что мне поможет время, что всё станет лучше. Почему-то все так думают. Наверное, тебе кажется, что тоска – это кубик льда, внутри которого я замёрз. Достаточно просто подождать, и он растает. Но он не растает. Мне не станет лучше. Никогда. Никогда…

Я молча поднял бровь. Лицо, наверное, стало язвительным. Алекс даже вспыхнул, но удержался почему-то и ничего мне не сказал. На этот раз я такой язвительный не из-за самозащиты. Мне просто не нравится, что он говорит «никогда». Я не люблю это слово, хотя сам им постоянно бросаюсь. Чёрт, это меня так раздражает. Постарайтесь реже говорить «никогда» и «всегда». Предложения, в которых есть эти слова, очень часто оказываются подлой ложью.

– Не говори так. Со временем всё встанет на свои места. Ну, а пока мы во власти хаоса, абсурда и отчаянья,– сказал я, не веря самому себе.

– Ничего не встанет на свои места! Ничего! Никогда! Я никогда больше не буду счастлив, слышишь? Нельзя быть счастливым. Если бы это было чем-то возможным, то я уже был бы счастлив. Но я несчастен, значит, счастья нет. Невозможно быть счастливым! Я никогда снова не почувствую радость! – у него из глаз брызнули слёзы. – Я не могу без неё…

Мне захотелось просто исчезнуть. Алекс ненавидит, когда видят его слабости. Если он плачет передо мной, значит, ему действительно очень больно. И ещё больнее от того, что я это вижу. Он чувствует многое, и он не хочет, чтобы кто-либо об этом знал.

Я просто смотрю себе под ноги и не понимаю, что мне делать. Как хорошо бы было, если бы существовала инструкция о том, как вести себя с плачущими людьми. Но такой инструкции нет и, думаю, никогда не будет. Печаль – загадка, которую не разгадать.

– Чёрт,– он утирает мокрое лицо, а я всё ещё смотрю себе под ноги.

Я ему завидую. Я не помню, когда плакал в последний раз. И это ужасно. Когда не можешь плакать, а внутри тебя раздирает тоска – это ужасно. Когда плачешь, боль не так остро чувствуется. Только я почему-то не могу заплакать. А так хочется, как Алекс…

Хотел бы я заплакать и уснуть. Ты счастлив, если можешь так сделать. Я не могу. У меня не получается плакать. Даже заснуть не получается. А так бы хотелось. Слёзы и сон – вот лекарства для тех, кому плохо.

– Чёрт,– Алекс всхлипнул и тут же принялся оправдываться. – Всё, что как-либо связано с Фаер, заставляет меня плакать, как ребёнка, у которого забрали конфету. Да, именно так, у меня забрали конфету. Теперь уж я понял, что она делала мою жизнь слаще,– он посмотрел на меня. – Мне даже думать о ней больно. А я постоянно о ней думаю.

Желание врать ему о том, что всё наладиться как-то само собой отпало. Подхожу к выключателю и говорю:

– Спи.

– Не выключай свет. Я боюсь темноты.

Бросаю взгляд за окно: там ещё не стемнело.

– Но ведь сейчас светло.

– Нет, темно,– он упал на подушку. – Я о другой темноте.

– Спи, – в какой уже раз сказал я.

Уходя, я не погасил за собой свет. Пусть горит, если он так хочет.

На улице почти не стемнело за всё это время. Даже странно. Домой я иду очень быстро, не так, как шёл к Алексу. С меня хватит, я хочу забиться в свою комнату и не выходить из неё. Так будет лучше. Для всех.

Я только хуже сделал, когда пришёл к нему. Только задел его чувства, ещё вечно ухмылялся своей идиотской улыбкой. Нужно было быть мягче. А я сразу в лоб. Сразу про Фаер. Теперь ему больно. И мне больно. Нам стало ещё хуже от всего этого, наверное. Что я за друг, вообще? Плохой брат, плохой друг, плохой человек. Да, я просто ужасный человек. Моя душа заплыла жиром.

А, впрочем, может быть, я и ошибаюсь. Я ведь пытался ему помочь, пусть у меня и не вышло. Но я желал только добра Алексу, я хотел, чтобы он не страдал. Но, конечно же, я всё испортил. Но совершать ошибки – это нормально. Как споткнуться. Спотыкаешься и сразу делаешь несколько шагов вперёд. Теперь я уже знаю, насколько плохо Алексу. А ещё я знаю, что нужно за ним присматривать. Напьётся и делов наделает. Он может. Наверное, даже лучше было, пока он дома сидел. Но нет, универ ещё никто не отменял.

Почему-то я вдруг остановился под стенами многоэтажного дома-великана. Почему? Я не сразу понял, а когда понял, у меня заболело сердце. Как больно. Моё сердце кровоточит. Оно впало в кому. Моему сердцу больно. Хирурга! Мне срочно нужна помощь!

Высоко-высоко, из открытого окна, светящегося жёлтым, лилась музыка. Я стоял, закусив губу. Раздавалась песня, которую так любила Фаер, которую так любил я.

Я стоял, облокотившись на стену, пока песня не закончилась. Всё это время я думал о том, что Алекс прав. Люди не способны чувствовать счастье. Они к нему слепы. Я даже не понимал, как был счастлив, когда она была рядом. А теперь её нет. И я ясно осознаю, что страдаю. Человеческие глаза всегда открыты к горю, но закрыты к счастью. Вот так.

Дома уже всё утихло, когда я вернулся. Кирины приятели больше не орали. Это хорошо. Постороннее звуки меня отвлекают от копания в себе. Уже стемнело, нужно было ложиться: завтра в школу. Но полежав с час в постели, я понял, что не усну.

Включаю зелёную лампу на столе и пишу в блокнот.

« Привет, Фаер.

Я сегодня был у Алекса. Он страдает. Не так, как раньше. Знаешь, он ведь никогда не был особо счастливым. Раньше он страдал из-за мыслей. Особенно из-за мыслей о свободе. Он думал, что мы понятия не имеем, что такое свобода. И уже только поэтому её невозможно воссоздать. Мы не знаем о свободе ничего. В детстве над нами вечный контроль родителей. А когда вырастаем – тотальный контроль системы.

Но больше его эти мысли не тревожат. Раньше он страдал от избытка мыслей, теперь – от избытка чувств. Наверное, ты знала, что он всегда был романтикам. Если не знала, то я, наверное, тебя удивлю. Алекс – романтик и безудержный мечтатель. А у мечтателей, к сожалению, всегда очень сложная жизнь. Поэтому мне больно смотреть на Алекса: я знаю, как остро он ощущает боль. Понимаешь, самые счастливые и несчастные люди одновременно – это мечтатели. Они могут радоваться и грустить от одного того, что происходит в их воображении. (Чудачество! Он радуется тому, чего никогда не было! Это так странно, разве нет?) А теперь представь, Фаер, какой он, должно быть, ранимый. Если он может переживать так сильно из-за того, чего не было, то, что с ним способна сделать реальность?

Вот-вот…

Это, что касается Алекса. Про себя мне писать нечего. Всё, как обычно: мне плохо. Я хочу лежать и ничего не делать. Я и раньше был не особо энергичным, но сейчас это уже стало чем-то нездоровым. А помнишь, как было раньше? Общение с тобой меня очень выматывало и утомляло. Но всё-таки я готов был быть вечно уставшим, заливать в себя кофе, чашка за чашкой, и врезаться в дверные косяки ради этого общения.

Теперь всё не так. У меня нет никаких сил что-либо делать. Да и желания тоже нет. Я больше не живу. Не знаю, почему я до сих пор здесь. У меня не осталось сил на жизнь. Я устаю от того, что лежу и пялюсь в скучный белый потолок. Просто смешно! Кажется, я уже несколько месяцев проживаю один и тот же день. К сожалению, именно худший день в моей жизни. Снова и снова я просыпаюсь, чтобы лежать в постели и безрезультатно пытаться осмыслить всё происходящее.

Когда-нибудь в будущем, я захочу врезать себе за то, что так бессмысленно тратил время. Проблема только в том, что это будет в будущем, а прямо сейчас мне плевать. Я очерствел, Фаер. Мне теперь на всё плевать, меня ничего больше не волнует. Я просто жалок. И каждый день я чувствую с новой силой, насколько я ничтожен и не нужен. Вот мне интересно: это я один такой никчёмный и жалкий или все такие же? Если все, то я не понимаю, как они могут с этим так спокойно жить.

Я не знаю, о чём мне тебе ещё написать. Раньше мы могли говорить часами. Мысли в моей голове не утихали, они носились там ураганом. А сейчас наступило затишье. Я иногда целыми днями лежу и не о чём не думаю. Вот я проснулся, полежал немного, а уже пора спать. Чудовищная тишина внутри меня. И я даже не знаю, что страшнее: нескончаемый поток мыслей или абсолютная пустота в моей голове.

Меня пугает эта пустота. Я иногда совсем ничего не чувствую. Сегодня я много думал о счастье, которое ушло вместе с тобой. И ещё я думал о несчастье, которое теперь терзает мою душу. И временами мне начинает казаться, что я не несчастлив. Я просто пуст. Люди так редко бываю на самом деле счастливы или несчастны. Обычно, они просто преувеличивают то, что чувствуют.

Я не верю в загробную жизнь. Я не верю, что ты теперь где-то в лучшем месте. Но мне хочется верить в то, что, когда ты была здесь, ты часто бывала счастливой. И мне больно знать, что ты часто страдала здесь. Я помню, как тяжело тебе временами бывало. Я не верю, что ты теперь где-то в лучшем месте, но мне очень хочется в это поверить.

Потому что я не в том месте, где должен быть. Я должен быть рядом с тобой. И ты должна быть рядом со мной. Ты всегда будешь находиться в нужном месте, когда рядом нужные люди.

Но мы не рядом. И уже никогда не сможем быть рядом.

Макс».

Перевожу взгляд от стола к окну. На меня смотрит отражение почти неживого человека. Очень болезненное отражение. Несчастное отражение. Вот что мне интересно, если я несчастлив, то, может быть, кто-то сейчас счастлив вдвойне. Куда-то ведь моё счастье подевалось.

Ах, да. Его ведь закопали на глубине где-то двух метров под землёй.

Я выключаю свет, и моё отражение в окне тут же исчезает. Теперь мне открывает вид на окно Фаер. Каждый вечер, перед тем, как пойти спать, я смотрю туда. Я жду света. Вообще, ждать чего-либо – это очень глупо. Но я занимаюсь этим постоянно. Я жду какого-нибудь знака. Но его нет.

Всю ночь я усердно пытался уснуть, но постоянно просыпался. Меня душила горечь, она не позволяла мне уснуть. Когда умерла мама, я тоже плохо спал. Мне было так же тяжело. Я надеялся, что такого больше никогда со мной не повторится. Но вот всё идет по кругу. Я снова в печали, из которой, кажется, никогда не выбраться.

Если вас хотя бы однажды посещала чёрная, неодолимая тоска, знайте, что она будет возвращаться и, возможно, когда-нибудь она вас убьёт.

Как и каждая ночь теперь, сегодняшняя ночь была ночью сожалений. Горьких-горьких сожалений. Пожалуйста, прислушайтесь ко мне. Прислушайтесь, потому что у вас, в отличие от меня, ещё не всё потеряно. Я просто хочу сказать вам, чтобы вы по-настоящему ценили своих близких. В конечном итоге они окажутся тем единственным, что на самом деле несло в себе реальную ценность. Вещи уходят так же быстро, как и появляются. Деньги способны отвлечь, но не утешить. Общественный статус рано или поздно изменится. И только чувство того, что кто-то тебя любит, кто-то о тебе заботится и по-настоящему волнуется за тебя, имеет огромное значение. Значение, которое никогда не станет меньшим. Это значение никогда не исчезнет, никогда не растворится в воздухе. И я прошу, нет, я призываю ценить тех людей, которые любят вас в самом главном значении этого слова. Цените этих людей, и показывайте им то, как вы их цените. Пообещайте мне, что при следующей встрече с таким человеком, вы расскажите ему о том, что он для вас значит. Если не хотите говорить – просто обнимете от всего сердца. Если не можете обнять – напишите короткую записку или письмо на восемь листов. Пожалуйста, пообещайте мне. И выполните своё обещание, как можно скорее. Когда вы встретись с кем-то дорогим сердцу в последний раз, вы никогда не будете знать, что этот раз – последний. Прислушайтесь ко мне, потому что я знаю, о чём говорю.

Утром я проснулся уставшим. Немного болела голова из-за бессонной ночи, а ещё в этой самой больной голове звенела пустота. И голос Киры.

– Вставай! Просыпайся, пора в школу! Максим! Эй, вставай,– она стащила с меня одеяло.

– Я не сплю. Не сплю я.

– Вот и хорошо, что не спишь! Я тебе хлопья с молоком сделала!

– Спасибо.

Кира выбежала из комнаты, и я остался один.

Падаю в подушки. День только начался, а я уже устал. Как бы мне хотелось, чтобы всё происходящее было просто сном. Я часто задаюсь вопросом, что было бы, если бы я проснулся, и оказалось, что Фаер жива и всё это сон. Я бы больше не вёл себя, как мудак. Каждый день, я бы говорил ей о том, как она важна, я бы всегда держал её за руку, и мы бы обязательно с ней потанцевали.

Но мы не потанцуем.

Вставать не хотелось, но пришлось. Машинально я пошёл в ванную, а там, пока чистил зубы, вдруг на секунду замер. Меня посетила странная мысль. Вы замечали, как много событий в нашей жизни повторяются изо дня в день? Каждый день чистка зубов и завтрак, потом учёба, там всё одно и то же, а потом всегда одна и та же дорога домой и сон в той самой пастели, где ты спал вчера и где ты будешь спать завтра. Всю жизнь бегаем по кругу.

Наша жизнь – это повторение одного и того же. Хочешь ты этого или нет, но это так. Бессмысленно ходим по кругу, а так хочется вырваться. И ведь вырваться можно. Нам даются шансы, даются возможности, только вот мы с вами постоянно их упускаем. А не нужно их упускать. Я жду того момента, когда случится что-то необычное. Как только произойдёт что-то из ряда вот выходящее – крепко хватайтесь за это! Это может вас спасти.

На кухне во всю кипел спор между Мстиславом и Кирой. Кира упорно доказывала что-то Мстиславу, а он, как всегда, упирался и настаивал на своём. Даже если он вдруг и поймёт, что ошибается, он не станет этого признавать. Глупый мальчишка.