Текст книги "Анна Фаер (СИ)"

Автор книги: Анна Фаер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Столько людей! Если бы здесь собралось всего десять человек, то ничего бы не изменилось. Но сейчас, мне кажется, здесь собрались все жители города. Нет, наверное, здесь собрались все жители области, а то лучше и всей страны! И когда они собрались все вместе, они сразу же стали сильными. Сразу же появилась сила и мощь, способные перевернуть строй целого государства. Появилась возможность вырвать у судьбы право на счастливую и лучшую жизнь.

Я не слышала слов Эрика, хотя мне уже и болели уши от громкого голоса, кричащего рядом. Я даже не видела лиц друзей. Всё, что меня волновало, – это море из живых людей. Море, над которым висели бело-красно-белые знамёна независимости и свободы. Сердце переполняла гордость и любовь к каждому, кто стоял здесь.

Я была благодарна каждому, кто стоял на этой площади. Отдельный человек, быть может, не способен что-то изменить. Но когда люди с одинаковыми целями и идеями объединяются, они превращаются во что-то сильное. И власти больше всего на свете боятся того, что люди могут объединиться. Слабые и несчастные, разбитые и сдавшиеся, в толпе единомышленников они становятся сильными и уверенными. И самое главное, что они готовы пойти на всё, чтобы сделать свою жизнь, наконец, достойной. Если государство обращается с народом, как со скотом, то настанет день, когда народ будет готов пойти на всё, чтобы показать, кто на самом деле в этой игре скот, а кто человек.

И только теперь, увидев то, как много людей вышло этим вечером на площадь, я поняла, что всю жизнь была эгоисткой. В своих мечтах о новом лучшем мире, я всегда представляла, как этот мир возникает благодаря мне одной. А сейчас я ясно осознала, что одному человеку ничего не изменить. Если мечта глобальная, если она касается всех людей, то участвовать в её осуществлении тоже должны все люди. Чтобы создать новый мир, люди должны объединиться. Забыть про разногласия, плюнуть на отличия в религии, национальности, цвете кожи и языке. Ведь когда строишь новый мир, в первую очередь нужно убедиться, что не ты один жаждешь перемен. Я чертовски ошибалась, когда решила, что смогу всё провернуть в одиночку. Но теперь я и не хочу ничего делать в одиночку. Теперь я хочу, чтобы в один день, как-нибудь вечером, в каждом городе и на каждом континенте люди вышли на улице со своими условиями для тех, кто довёл целые страны до бедности, а людей до отчаяния.

Если я одна стану кричать о мире, где все счастливы, меня, вероятно, уберут быстро. Так всегда бывает. Тех, кто начинает кричать и призывает открыть шире глаза, убирают первыми. А знаете почему? Потому что если вовремя убрать первого, то никогда не будет второго и третьего. Никогда не будет разъярённой толпы. Поэтому тех, кто способен закричать, всегда убирали.

Они надеялись, что если уберут крикливых, то останутся только покорные. Но они ошибались. Если человек молчит, то это ещё не значит, что он не хочет кричать. К сожалению, а может и к счастью, все всегда ждут, пока кто-то сделает что-то рискованное первым. И лишь потом это делают остальные. Я закричала. Кричите теперь и вы. Кричите так громко, как только можете. Кричите так, чтобы в итоге собралась целая толпа тех, кто готов поддержать нашу идею о лучшем мире. Только, пожалуйста, не трусьте и не молчите.

Снега тем вечером не было. Вообще весь день не было снега. А я очень хотела, чтобы он пошёл. Было бы красиво. Я стала думать о снеге. Жаль, что на земле лежит вчерашний. Я отвлеклась от революции и всерьёз стала думать о снеге.

Постепенно даже что-то грандиозное начинает казаться обычным. Это как то, когда люди что-то хорошее, начинают считать само собой разумеющимся. Мы с вами не ценим крышу над головой, воду и холодильник, в котором есть что-то съедобное. Это нам кажется чем-то обычным. Вот так и революция вдруг перестала меня интересовать. Руки устали от тяжёлого флага, я передала его Диме и теперь думала о том, не слишком ли оскорбительно было бы, если б я пошла в машину погреться. Теперь я снова, как при первой встрече с Марком, ждала, когда же он замолчит.

Но он не молчал. Мне стало скучно. То, что сейчас вокруг столько людей, собравшихся ради высоких целей и моих идеалов, меня уже не волновало. Вы только подумайте! А ведь когда-нибудь при самом удачном раскладе наши потомки будут жить в утопическом мире и считать все те прелести, которые они заимеют, чем-то само собой разумеющимся, как я теперь думаю о революции.

Мне стало стыдно от того, что у меня перед глазами вершится история, а я думаю о чём-то постороннем. Захотелось забрать у Димы флаг, но он слишком уж радостно им размахивал. Я решила не лишать его этой радости. Он её заслужил.

«Возьми себя в руки! Тебе просто не может быть скучно! Это ведь революция!» – думала я. А потом сама же отвечала себе в мыслях: «Тем не менее, мне скучно! Мне надоело! Всё однообразно! Марк говорит об одном и том же слишком долго! Людям надоест и они уйдут! Может, вырвать у него мегафон и закричать что-нибудь ободряющее? О, нет, Эрик просил нас быть незаметными и ничего вызывающего не делать. Ему ведь достанется из-за нас, наверное. Думаю, он не просто так захотел нас не брать с собой. Наверное, это Марк ему сказал,– и я снова вернулась к главной мысли. – Как же мне скучно! Вот бы что-нибудь произошло!»

Удача любит меня? Не знаю. Но она потакает моим капризам, наверное. Или всё происходит именно так, как этого хочу я. Может быть, я бог? Не знаю. Но мне хотелось, чтобы что-нибудь произошло. И кое-что произошло.

Слева на толпу людей, которых я уже полюбила всем сердцем надвигались ровные тёмные ряды. Это была милиция, наверное. Конечно же, власти спустили с цепи своих злых псов, чтобы устранить акт борьбы за свободу. Я смотрела на то, как к светлой толпе приближаются, аккуратно выстроенные в ряд, люди в тёмной одежде. Там что-то тоже начали кричать в мегафон. Но с места, на котором я стояла, невозможно было что-либо услышать. Марк резко замолчал: он тоже заметил этих собак со щитами и дубинками в руках.

Ещё раз оттуда что-то невнятно донеслось, а потом ровные ряды начали двигаться на толпу, которую я уже полюбила всем сердцем. Марк, выругавшись матом, как всегда ругается Алекс, спустился к машине.

– Они ведь бьют наших людей! – вдруг разглядела я.

– Нас не бьют, на том спасибо,– дьявольски жёстко усмехнулся Алекс: – Рано мы пили с тобой шампанское, Фаер.

Я не отрывала взгляда от площади.

– Люди не могут за себя постоять! Мы должны что-то сделать!

– Напомню тебе, что мы тоже не можем за себя постоять. Нам пора исчезнуть, принцесса,– он взял меня за локоть.

– Стой! Там же люди!

– Эксперимент доказал, что в этой стране людей нет,– а потом он очень цинично добавил: – Зато пушечного мяса полно.

Я вырвала свой локоть из его руки и закричала:

– Нужно это остановить! Немедленно!

– Уже ничего не остановить,– холодно сказал Макс.

Машина издала противные и трусливые гудки.

– Нам пора. Пойдём, Фаер,– Макс собирался уходить.

– Но…

– Ты сама этого хотела! – вдруг бросил он, а его зрачки задрожали, и мне сразу стало понятно, что он переживает не меньше меня. – Ты сама всё это начала! Ты этого хотела! Ты просто мечтала о том, чтобы эта революция случилась! Она случилась – радуйся!

– Люди умирают!

– По твоей вине! – когда он это крикнул, его голос сорвался.

– Я не хотела, чтобы всё закончилось так!

– Ты не хотела? Ты знала! Все знали, что этим закончится! Это было понятно с самого начала.

Машина гудела, не прекращая. Я не обращала внимания, Макс тоже.

– Все знали, чем это закончится! – кричал он. – Все знали, что ничего не изменить! Но ведь нужно попытаться! Нужно проверить! Это твое желание, твой каприз! Ты давила на Алекса, а он давил на братьев, а те… – он понял, что отвлекается и сказал просто и ясно: – Эти люди страдают из-за тебя.

Я бы простила ему всё, что угодно, но только не эту фразу. Он знает, как сильно я переживала, когда мне вдруг показалось, что из-за меня люди могут только страдать. Он знает, как эта фраза способна задеть меня.

– Макс! – вырвалось у Димы.

Гудки машины сливались с рёвом и шумом толпы.

– Нужно всё остановить! Я должна! – я хотела было спуститься с памятника, на котором мы были, но когда Дима увидел, что я иду к ступенькам, ведущим на площадь, а не к машине, он встал у меня на пути.

– Фаер, нам срочно нужно вернуться в машину,– сказал он со своим обычным спокойствием.

Алекс же эти слова буквально орал. Он зло и громко кричал, чтобы мы перестали разыгрывать сцены и спустились к машине.

– Ты можешь пойти со мной, но стоять у меня на пути у тебя нет права! – сквозь зубы сказала я Диме и попыталась пройти мимо него.

Он меня схватил и не отпускал.

– Отпусти! Отпусти меня сейчас же! – я увидела, как дубинкой били человека прямо по голове, и закричала на Диму сильнее: – Сейчас же отпусти меня! Я должна всё исправить!

Теперь у меня началась истерика. Я почувствовала, что плачу, но мне это было совсем неважно. Я со всей силы ударил Диму по ноге, как он сам меня когда-то учил. Он на секунду выпустил меня из рук, и я, воспользовавшись этим моментом, спустилась на площадь и побежала прямо в толпу.

У меня всё плыло перед глазами. Я не видела целой картины – только образы. Кровь на снеге, огонь, истоптанный грязными ботинками бело-красно-белый флаг, женский плачь, мужской резко оборвавшийся крик.

Я просто бежала, зная, что нужно всё исправить. Но я не знала, как именно я могу это сделать. Чёрт возьми, я вру. Да, я вам вру. Я знала, что ничего уже не исправить. Знала это ещё тогда, когда Марк сел в машину к брату. Но я всё равно здесь. Я всё равно надеюсь, что произойдёт чудо, и всё каким-нибудь образом прекратиться. Я надеюсь на это, хотя понимаю, что это невозможно.

Люди бежали мне навстречу. Но я упорно шла в другую сторону. Я шла навстречу тому, от чего он убегали. Это было глупо, знаю. Но я не могла трезво думать. Во мне бушевал ураган, все внутренности были словно в огне, я дрожала, но шла упорно вперёд, несмотря на то, что люди кричали бежать в другую сторону. Я хотела видеть, что происходит вокруг, но не могла потому, что слёзы застилали мне глаза.

Я плакала. Плакала от того, что не могу ничего сделать. Я плакала от безысходности, от осознания собственной никчёмности. Что-то взорвалось где-то сбоку. Наверное, коктейль Молотова. Может быть, наши люди ещё не сдались и пытаются хоть как-то держать оборону. Размечтавшиеся дураки! Неужели они не понимают, что всё проиграно?

Я думала так, но сама упорно шла вперёд, будто там что-то, что может всё исправить. Один раз какой-то мужчина с такой же ленточкой, как у меня, хотел развернуть меня в нужную сторону, но я ударила его так же, как до этого ударила Диму, и зашагала ещё быстрее навстречу злым собакам, которых выпустили на площадь власти. Сами они, наверное, сейчас чай пьют, смотрят репортаж о беспорядках на главной площади и смеются.

Во мне закипела обида, и я заревела с новой силой. А потом вдруг меня что-то сбило с ног. Я сразу не поняла, что случилось, и попыталась встать. Но только я поднялась с земли, как тяжёлый грязный ботинок ударил меня в живот, и я снова оказалась на земле. Было больно. Теперь я плакала от того, что мне больно.

Я попыталась снова встать, но на этот раз меня ударили по спине. Наверное, дубинкой. Я попыталась подняться ещё раз, но снова раздался удар. А за ним ещё один. И больше они не прекращались. Что-то хрустнуло, но мне было не сильно больно. Я в какой-то момент перестала чувствовать в боль. Я просто ждала, когда всё закончится. Мне даже больше не было страшно. Я только не понимала, почему не могу ничего рассмотреть. Потом вдруг сообразила: кровь застилает глаза. Но чья? Мне ведь не больно. Меня всего раз ударили по голове. Не может ведь это быть моя кровь.

Страшно мне стало только тогда, когда во рту появился металлический вкус. Эта кровь точно моя. Я закашляла кровью. Не могла дышать. Хотела набрать воздуха, но почему-то просто не могла этого сделать.

Я больше не чувствовала ударов. Голова странно закружилось, появилось безразличие ко всем вокруг, даже какая-то усталость. Я всё ещё хватала воздух ртом. Но это не помогало: я задыхалась.

А потом, словно произошла какая-то вспышка, и мне на секунду стало всё ясно. Я увидела ноги человека, который меня бил, почувствовала, как болит всё тело, и сразу же поняла, что несколько рёбер у меня точно сломано. Я не могу дышать. Может быть, осколком кости проткнуло лёгкое, я не знаю. Задыхаюсь. В глазах стало темно, хотя они и были открыты.

Я умираю. Но почему? За что? Я ведь просто хотела мир, в котором каждый мог бы быть счастливым.

========== Эпилог ==========

Небо было чистым, только над самым горизонтом растянулись облака похожие на горы. Солнце светило так ярко, что если поднять голову, больно зарежет в глазах. Были последние дни весны, а погода стояла такая, какой она обычно бывает где-то в середине лета. Всё жило: птицы весело пели, спрятавшись в свежей и зелёной листве, в высокой некошеной траве громко стрекотали кузнечики, редкие порывы ветра несли с собой запах диких цветов.

На кладбище, у ничем не выделяющего серого памятника, стояли три массивные фигуры. Мужчины молчали. В них тяжело было узнать наших героев. Жизнь здорово потрепала каждого. Здесь они были сами собой. Здесь они казались уже давно мёртвыми, здесь они были глубоко несчастны. Но когда придётся уходить, когда придётся вернуться к делам и работе, на лицах снова появятся маски, которые уже как двадцать лет скрывают неутихающую боль.

Когда они бывают здесь, никто из них не смеет заговорить. Им приходится молчать. Молчать о том, что с ними стало. Молчать о том, сколько крови у них на руках, молчать о том, сколько они сделали ошибок и о том, как их души увязли в грязи, в которую каждому пришлось окунуться с головой. Они убили себя, они уже огрубели и стали чёрствыми ко всему. Они невыносимо избиты жизнью. И всё это ради той, которой уже ничего не нужно. Всё это ради мечты о счастье других.

Когда-то всё казалось удивительно простым. Когда-то каждый из них был свято уверен в том, что мир можно сделать лучше без тысячи жертв и без собственных страданий. О, что они пережили, когда их первое самостоятельное дело провалилось, и у них на глазах умирали сотни людей. Тогда стало ясно, что сделать мир лучше можно только окунувшись во всю грязь и полностью вымазав ею свою душу. Только тогда они поняли, что придётся закрывать глаза на смерть не в чём невиновных людей, придётся закрывать глаза на несправедливость, придётся врать почти постоянно, придётся подставлять хороших людей и пожимать руки полным ублюдкам. Чтобы совершить одно хорошее дело, придётся сделать тысячи плохих. Это было открытием. Но это открытие не смогло стать на пути к их цели.

А их цель заключается в том, чтобы не упасть в глазах девушки, которая уже ничего не видит и никогда больше не увидит. Может, оно даже и к лучшему, что она не видит того, что они делают. Может быть, это хорошо, что она не стала такой же, как эти трое. Она умерла чистой, она не замарала свою честь. На её совести нет тяжких грузов, которые давят по ночам и не дают уснуть. А вот у них, у каждого из них, таких грузов десятки.

Мужчина с закатанными рукавами белой рубашки закурил. Это Алекс. Хотя нет, какой это к чёрту Алекс? Это Александр Берг. Даже друзья не зовут его больше Алексом. Слишком важная должность. Теперь им всегда нужно соблюдать официальность. Как-то раз они поняли, что у стен есть уши, а у углов есть глаза. Но тут, тут они свободны.

Берг никогда не закатывает рукавов в городе. На обеих руках у него татуировки, сделанные в молодости. Одна гласит: «Evil inside me». Это вы знаете. Но другая, новая для вас, весьма двусмысленна. «Fire inside me».

Блондин как-то тяжело-тяжело, почти нечеловечески вздохнул. Взял из протянутой руки Берга сигарету, прикурил её от зажигалки. Он, между прочим, тоже никогда не закатывает рукавов. Нельзя, чтобы кто-нибудь видел грубые шрамы на его запястье. Он руководит людьми, стоит сразу над несколькими компаниями. Появилось много врагов, которые любыми путями хотят его снять с должности. Поэтому приходится думать над каждым своим словом и действием. Он никогда не закатывает рукавов. Никогда.

Берг не протянул портсигар Райману: знал, что друг не курит. Более того, Райман всегда осуждал, что Берг и Мирный позволяют себе курить на этом месте. Но они не могли не курить. Прошло столько лет, но каждый раз, когда удаётся выбраться сюда, начинают шалить нервы. Пачку выкури – не поможет, не успокоишься.

Максим Райман опустил белые цветы на бетонную плиту с трещиной. Трещина… В прошлый раз, когда он заезжал сюда трещины не было. А впрочем, сколько у него самого появилось на сердце трещин за всё это время? Зелёные, выцветшие слишком рано глаза внимательно смотрели на надгробную фотографию. Его всегда удивляло, что на этой фотографии она кажется счастливой. Обычно на таких фотографиях лица серьёзные, но она, ему так иногда кажется, даже улыбается. Его сердце больно защемило. Все знают его, как прямого и сдержанного политика, который никогда не позволяет себе давать волю эмоциям. А здесь, вы только подумайте, ему иногда приходится закусывать губу, чтобы сдержать свои чувства.

Он никогда не хотел быть тем, кто он сейчас. Но у него не было выхода. Он пообещал девушке, которая сейчас лежит на уровне двух метров под землёй, что не даст её имени умереть. Он обещал ей, что сделает всё, чтобы её мечта о лучшем мире сбылась. И он держит свои обещания. Ради неё он занимается сейчас тем, что ненавидит. Каждый день он врёт, хитрит, рискует людьми, но без этого не построить того, о чём он обещал ей. Всё, что он делает уже как двадцать лет, он делает ради неё одной. Он не живёт. Когда её хоронили, ещё глупым парнем, он сообразил, что вместе с ней закапали и его. Его больше нет. Есть кто-то, кто просто готов до последнего бороться за её мечту. Берг занимается всем тем же, чем занимается Райман, только есть одна разница. Разница в том, что Берг делает всё на самом деле для того, чтобы сделать мир чище и лучше. А ему плевать на мир. Ему плевать на всё, но только не на мечту, которую он должен исполнить.

Райман отвёл взгляд от надгробной фотографии и косо посмотрел на Мирного, медленно выпускающего сигаретный дым. Этот человек не раз вытаскивал его из такого, из чего любой другой вытащить бы не смог. Он не раз спасал его и Берга из, казалось бы, безвыходных ситуаций. Не раз жертвовал собой.

Мирный уловил его взгляд и грустно улыбнулся. Максим не смог выдавить из себя даже маленькой усмешки. Ему тяжело улыбаться. Особенно здесь. Стало почему-то жарко, он спустил галстук и посмотрел на небо: лето выдастся жарким. А потом он сразу же вспомнил единственное лето, проведённое вместе с той, из-за которой он теперь чувствует себя мёртвым. Сжал кулак так, что костяшки побелели. О, он не простит её смерти! Нет! Сейчас его обещания не имеют значения, но он сделает всё, чтобы их исполнить. Анна Фаер не умерла потому, что её мечта жива. И даже более того, она будет исполнена. Он лично за этим проследит.

И почему для нового и счастливого мира нужно так сильно страдать?

========== Приложение ==========

В окно стучал косой дождь. В комнате было темно, но свет никто не включал. Зачем? Освещение – это последнее, что нас волнует. Сегодня, возможно, решится судьба всего человечества. Кто в такой день будет думать об освещении?

Мирный нервно курил толстую дорогую сигару. Раньше я всегда злился, когда он курил в помещении, но теперь я вовсе не обращаю на это внимания. А между тем, это уже, наверное, четвёртая сигара за день. А день только начался.

Берг, развалившись в кресле напротив, пил коньяк прямо из бутылки и закусывал тонко нарезанным лимоном. Он не отводил взгляда от большого экрана на стене.

На этом экране светятся названия всех стран. Светятся зелёным светом. Мы ждём, когда они окрасятся в красный. А они окрасятся, я знаю. Всё спланированно настолько чётко, что ничего не может пойти не по плану. Предусматриваются все варианты развития событий. Все.

Это первая открытая глобальная политическая операция. Сегодня, ровно в десять часов утра, лидеры всех стран будут убиты. Сегодня, ровно в десять часов утра, все страны останутся без своих руководителей. Сегодня, в десять часов, мир изменится. Но это только начало. Операция «Фаер» предусматривает гораздо большее. Но для всего, что нам ещё предстоит, нужно пройти через этот этап. В одно и то же время все страны мира останутся без своих руководителей. И тогда должен появиться один единственный человек, который возьмёт всё на себя. Только так можно создать подобие того мира, о котором она когда-то мечтала.

Я спустил галстук и бросил недовольный взгляд на дымящего сигарой Мирного. Мне душно. Подхожу к окну. Погода просто отвратительная. Но это неважно. От табачного дыма мне разболелась голова. Мой горячий лоб прижался к прохладному стеклу. Чёрт возьми, как же мне плохо.

Мне очень тяжело. Каждый раз, когда я делаю что-то для неё, я спрашиваю себя: «Достаточно ли этого?» И я всегда отвечаю, что нет, не достаточно. Она всегда хотела чего-то большего. И целого мира было бы мало для неё. И поэтому я всегда снова берусь за то, что могло бы заставить её улыбнуться. Всегда, когда я добиваюсь хоть какого-то успеха, я представляю её улыбку. Наверное, только это позволяет мне идти вперёд и никогда не сдаваться. Наверное, только из-за этого я стою сейчас здесь и жду, когда экран окрасится в красный цвет.

Боже мой! Когда-то всё начиналось с всемирного университета имени Анны Фаер. Чего мне только стоило, уговорить Марка Берга о том, чтобы её имя было в названии. Она так хотела, чтобы её имя знали, она так хотела, чтобы её имя жило вечно. Она не хотела умирать.

Я прячу руки в карманы пиджака. Сквозь подкладку чувствуется что-то твёрдое: записная книга во внутреннем кармане. Я, помешкав с секунду, достаю её и внимательно смотрю на чёрную кожаную обложку с выжженными на ней звёздами. Я смотрю на эту старую и потрёпанную книжицу и не могу отвести от неё взгляда.

Закрываю глаза и вспоминаю, как всё было. Я возвращаюсь в памяти в далёкие дни моей молодости.

***

Весна. С того тёмного дня прошло уже больше месяца. Время мне не помогло. Мне так же плохо, как было в тот самый день. Как в день, когда я узнал о её смерти.

Уже было около полудня, а я всё лежал в постели и смотрел в потолок. Все выходные я провожу за этим занятием. В будние дни приходится ходить в школу. Но я там словно тень. Меня больше не волнует аттестат, меня не пугают экзамены. Всё это утратило своё значение. Вообще всё утратило своё значение.

Мне так плохо. Боже мой, как же мне плохо! Это просто невыносимо. Я повернулся на бок и уставился в стену. Есть много дел, которые мне нужно было бы сделать сегодня, но у меня совсем нет сил. Я чувствую себя мёртвым. Когда умирает близкий человек, он забирает с собой частицу тебя. И чем он был ближе, тем больше он уносит с собой. Кажется, у меня ничего теперь не осталось. Ни-че-го. Я опустошён. Я умер, когда умерла она. Меня нет.

Я не живу больше. Первые две недели после её смерти, я не выходил из комнаты, я не ходил в школу. Мне ничего не хотелось. Я просто лежал у себя на кровати и молился о том, чтобы всё оказалось просто плохим сном. Мне так хотелось проснуться. Так хотелось проснуться, но я не просыпался. А потом меня начала мучать бессонница. Я совсем потерял счёт времени. Как понять: спишь ты или бодрствуешь? Вся моя жизнь стала казаться мне каким-то одним ужасным сном. Ты не спишь, если ты бодрствуешь. Но как мне понять, что я бодрствую? Как?

Моя жизнь стала адом. Все дни я проводил за тем, что просто лежал и смотрел в потолок. Никто не смотрит в потолок просто так. Запомните. Моя жизнь похожа на одно большое серое пятно. Каждый новый день похож на предыдущий. Каждый новый день ничего из себя ни представляет. Дни не имеют никакого цвета, у них нет ни запаха, ни вкуса, они перестали быть тёплыми или холодными.

С Фаер всё было иначе. С Фаер каждый день был чем-то наполнен. Когда мы путешествовали, цвели кусты шиповника, и воздухе висел их приятный, густой и сладкий запах. Когда мы засыпали перед моим камином, телу было так тепло. У меня мёрзли руки, и от холода чувствовалось неприятное покалывание в пальцах, когда мы писали «борись с системой!» вечером на памятнике. С ней каждый день был особенным.

Но это ушло. Это всё в прошлом. Теперь этого уже никогда не будет. Дни – это ожидание вечера. Ночи – безрезультатные попытки уснуть. Утро – сожаление о наступившем дне. Жизнь – ад. Мне не нравится жизнь. В моём воображении она лучше. Да, я могу создать что-то лучшее, поэтому меня тошнит от действительности. Меня тошнит от мира, где её больше нет. Единственное место, где она осталась, – это моя голова.

А, впрочем, я ненавижу мою голову. Почти месяц в ней одна только пустота. Я лежу, смотрю в потолок и чувствую себя овощем. Хуже всего на свете чувствовать пустоту. Уж лучше ненавидеть. Даже страдать лучше, даже боль чувствовать лучше. Что угодно, но только не эта пустота. Потеря всякого интереса, вот что это. И я знаю, что эта тишина внутри меня будет вечно. Другие люди тоже иногда чувствуют что-то подобное, но они эту пустоту пытаются заполнить. Пытаются сделать это по-разному. Одни хотят заполнить эту чёрную дыру едой, другие выпивкой, некоторые заполняют её знаниями и книгами, а некоторые даже людьми. Я же ничего не делаю, только ухмыляюсь болезненно: все эти люди ещё даже и не догадываются, что дыра-то бездонная. Её нельзя заполнить. Если она появилась, то это уже навсегда.

Я полежал ещё немного, пялясь в стену, а потом встал с постели. В глазах резко потемнело. Нужно немного подождать, пока я снова смогу видеть. Потом подхожу к столу и смотрю на чёрный блокнот, который Фаер подарила мне на Новый Год. Это был лучший Новый Год в моей жизни. Потому что тогда ещё она была рядом со мной. Я уселся за стол, и взял в руки записную книгу.

Мой папа психиатр, а не психолог, но всё-таки он пытался мне как-то помочь. Говорят, если тебе плохо, и ты запишешь все свои чувства, станет легче. Я стал записывать. Я пишу письма. Письма к Фаер.

Открываю на случайной странице и читаю:

«Мне кажется, что я нахожусь на дне какого-то омута. До меня не доходит солнечный свет, все звуки кажутся мне отдалёнными и приглушёнными. Толща воды отделяет меня от света. И от жизни.

Мне кажется, что я умираю. Раньше, когда кто-то так говорил, я только ухмылялся. Теперь я никогда больше не буду на это ухмыляться. Если человек так говорит, значит, у него есть на то веские причины. Чтобы понять, что умираешь, доктор не нужен. Доктор нужен, чтобы спасти. Только вот мой доктор исчез. Он меня не спасёт больше. Никого никогда не спасёт.

Фаер, как мне тебя не хватает! Это так больно, ты даже не представляешь, как мне больно без тебя! Я, кажется, ни разу не говорил тебе о том, что ты делаешь меня счастливой. Мне так жаль, что я не говорил. Я только сейчас понял, что, если кто-то делает тебя счастливым, то нужно сказать об этом. Все должны говорить. Рано или поздно настанет день, когда сказать это будет некому. Почему я не понимал этого раньше? О, Фаер, ты делала меня таким счастливым, а я молчал об этом! Я просто ненавижу себя!

Мне сейчас так тяжело…

Иногда кажется, что я один во всём мире чувствую сейчас такую тоску. Никто не способен понять того, что я испытываю. Но всё-таки я знаю, что ошибаюсь. На целой планете, думаю, найдётся ещё несколько десятков людей, которые так же страдают. Уверен, что мои чувства не так сложны, как мне кажется. Есть люди, которые чувствуют то же самое и думают о том же.

И мне, правда, жаль, что кто-то в таком же состоянии, как и я. Чувствую себя настолько плохо, что кажется, хуже уже не может быть. Будто я опустился так низко, что больше опускаться некуда. И я застрял в этой темноте. Мне всё время одинаково плохо. Лучше не становится, хуже не становится. Тупая ноющая боль, вот что это.

Извини, что целое письмо я жалуюсь тебе на свою боль. Но ты должна знать. Ты никогда не получишь это письмо, я понимаю, но всё равно, прости. Прости, что я тебе рассказываю о том, как мне плохо. Я старался тебе никогда об этом не рассказывать раньше. Мне не хотелось, чтобы ты волновалась. Но сейчас всё изменилось. Сейчас я осознал, что только тебе одной я и мог открыться.

Макс».

Я положил блокнот на стол, открыл его на чистой странице. Сомневаюсь, что мне становится легче от того, что я пишу всё это. Но я пытаюсь. Пытаюсь делать хоть что-то.

Усталой рукой я вывожу буквы:

«Привет, Фаер.

Мне не становится лучше. Я всё так же расстроен, мне всё так же больно. И я думаю, мне никогда не станет легче. Знаешь, я раньше и не подозревал, что жить так больно. Кажется, эта боль увеличивается с каждым прожитым годом. Дети этой боли почти не чувствуют, и я рад за них. Но мне страшно подумать о стариках. Как живётся им? Я уже сейчас надломился. Если я не могу выдержать того, что давит на меня сейчас то, что со мной будет в старости, интересно мне знать.

Я ещё так молод, а у меня уже кончились все жизненные силы, Фаер. Я разочарован во всём. Разочарование – это самое сильное чувство. Особенно первое в жизни разочарование. Разочарование всегда разочарование. Оно не может быть сильнее или слабее, оно всегда одинаково давит. Это грусть и радость бывают сильными или слабыми, а разочарование всегда чувствуешь полностью. И я чувствую. И это очень больно. Это как давить с одной и той же силой на незажившую рану.

Вот чёрт…

Я, кажется, понял, что нас связывает. В смысле, связывало. Раньше. Нас связывала боль. Мне кажется, ты бы поняла всё то, что я сейчас чувствую. Более того, мне кажется, ты и сама когда-то чувствовала нечто похожее. Ты мечтала, чтобы все были счастливы потому, что сама была несчастной. Теперь, когда я почувствовал столько боли на себе, я не хочу, чтобы ещё кто-то знал, каково это. Ты, я уверен, думала так же. И мне жаль. Мне жаль, что ты знала, что такое боль. И мне жаль, что я догадался об этом только сейчас.

О, Фаер, ты такая загадочная! Я думал, что знал тебя. Думал, что видел насквозь. Но теперь мне так больше не кажется. Возможно, я разгадаю тебя, только когда поседею. Но какое это будет иметь значение? Даже сейчас это уже не имеет никакого значения. Это что-то значило, лишь когда ты была рядом. Сейчас уже слишком поздно. Время ушло, оно упущено. Время ушло, и это меня убивает.

Я столько всего упустил! Я ни разу не танцевал с тобой! Ты только подумай! Ни разу! Я так жалею об этом! Столько было возможностей, а мы ни разу не потанцевали. Как же я ненавижу себя за это. А ещё мы почти никогда не держались за руки. Я не понимаю, как мог упустить такую возможность. Мне хочется держать тебя за руку, Фаер. Я всегда думал, что это очень сближает людей. Это сближает даже больше, чем поцелуй. Как бы мне хотелось, ощутить твою ладонь в своей. Я бы её не за что не отпустил. Я бы держал её крепко-крепко.