Текст книги "Анна Фаер (СИ)"

Автор книги: Анна Фаер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Я лежала, накрывшись пуховым одеялом и зажмурив глаза. По телу бегала крупная дрожь. Я чувствовала, как что-то холодное и враждебное сидело у меня на груди. Оно смотрело мне в лицо. Оно дышало. Но я не открывала глаз. Я не открою их, пока не придёт кто-нибудь. Утром меня станет будить в школу мама. Я буду лежать с закрытыми глазами до утра, если понадобится. Но я не открою глаз, нет, не открою. Я знаю правила игры, в которую играет это существо. Я всё о нём знаю.

Вы даже не представляете, как вам повезло из-за того, что вы никогда не чувствовали ничего подобного. Я лежала и выдумывала всё то, что я знаю об этом существе. Именно выдумывала. Я выдумывала и верила. Я схожу с ума? Меня это пугает больше всего. Мне кажется, что я схожу с ума.

Всё было ужасно. Я ощущала удушье и боль в грудной клетке. По мне бегала крупная дрожь, и я чувствовала, как рубашка прилипла к спине из-за выступившего пота. И, казалось, утро никогда не настанет и ужас никогда не закончится. Но потом я почувствовала, что тяжесть, лежавшая на моей груди, резко куда-то исчезла. Я ещё не могла ничего понять, как почувствовала, как что-то мягкое и пушистое забралось на меня и скрутилось клубочком.

Это был Райман. Мой милый Райми! Он замурчал тихонько, и я поняла, что это его тихое мурлыканье прогонит всё, что меня так пугало. Я высунула из-под одеяла затёкшую и дрожащую руку и стала гладить котёнка, лежащего на мне.

Мне становилось лучше. Мне становилось легче. Я открыла глаза. Увидела гладильную доску и утюг. До чего же утюг страшный! Я резко села в кровати, поэтому Раману пришлось спрыгнуть на пол. Утюг такой страшный! Я спустила ноги на пол и стала нащупывать пятками тапочки. Я очень боялась, что из-под дивана появится бледная, почти белоснежная, рука и ухватит меня за ногу. Но ничего такого не произошло потому, что на полу сидел Райман и вылизывал свою лапу, а потому умывался ей.

Я встала, слегка пошатываясь. Остановилась над столом, где лежала раскрытая книга. Я посмотрела на буквы, которые ещё ничего для меня не значили и не складывались в слова. Мне снова стало немного страшно. Вы замечали, какая жуткая буква «е»? Это очень страшная буква. В любом случае, она меня напугала, и я быстрым шагом пошла вон из этой ужасной комнаты. Хуже всего было, когда пришлось повернуться к зеркальному шкафу спиной. Но я это как-то пережила.

Через тёмные от ночи комнаты я выбралась на кухню. Там я налила себе стакан ледяной воды и осушила его залпом. Я сидела в тёмной кухне и смотрела на светящийся циферблат часов на плите. Пол пятого. Летом в это время было бы светло. Но сейчас уже зима. Самое начало зимы.

Я ещё немного посидела на кухне, а потом пошла в спальню к родителям. Пусть дадут мне моё лекарство. Обычно я не пью его, обычно я не рассказываю им, когда у меня случаются панические атаки, если они сами не заметили их. Я просто не хочу тревожить родителей лишний раз. Но сейчас у меня просто не осталось сил. Я устала от всего. Я просто хочу выпить таблетку и снова уснуть.

Мне даже хотелось просто взять моего мишку, Роки и Раймана и, ничего не спрашивая, забраться в кровать к родителям, и уснуть там. Тогда я бы чувствовала себя в полной безопасности. Но нет. Я растолкала маму и рассказала, что только что было. Она хотела казаться спокойной, но я же видела, как она начала волноваться. Она даже не смогла открыть упаковку таблеток с первого раза, так у неё дрожали руки.

В тот день я не пошла в школу. Наверное, единственный плюс от того, что у вас бывают панические атаки, это то, что временами родителям будет становиться жаль вас, и они, может быть, устроят вам неожиданный выходной. Но, поверьте мне на слово, оно того не стоит. Весь пережитый ужас, кошмары, которые невозможно остановить…

Это ужасно.

Но, впрочем, когда настал день, когда солнце заискрилось на первом снеге, моё привычное бодрое состояние вернулась ко мне. Я выпила апельсинового сока, поиграла с котёнком, который теперь стал для меня героем, и начала смотреть сериал. И параллельно вязать шарф. В сериале невероятно много серий, так что мне кажется, что шар получится длинным. Но мне-то без разницы, я его не для себя вяжу.

Во второй половине дня у меня зазвонил телефон. Это был Алекс. Звал гулять, и я, конечно же, с огромной радостью согласилось. Совсем не хотелось оставаться дома. После сегодняшней ночи мне просто необходимо было хоть как-то отвлечься.

Мы встретились с Алексом недалеко от парка. Он рассказывал, как улизнул с пар и как рад, что я не в школе. Я улыбалась ему, когда он стал предполагать, почему же парни в школе, а я сейчас гуляю вместе с ним. Он остановился на версии, что я такая же ужасная прогульщица, как и он сам. Я возражать не стала. Обычно я не стесняюсь говорить о своих панических атаках, но сегодня я почему-то решила никому ничего не рассказывать.

Мы проходили мимо маленькой новой церквушки, которую поставили в конце этого лета. Там сейчас шло какое-то служение. Я никогда не верила в бога. Даже когда была глупым ребёнком, я всегда сомневалась в том, что бог может существовать. Но сейчас я остановилась.

– Я хочу зайти туда,– сказала я Алексу.

– Ты серьёзно? Или дурачишься? – он смотрел на меня весёлыми, смеющимися глазами.

Алекс, как и я, был слишком умён, чтобы верить в бога. Но между нами было всего одно отличие. Я не верила в бога и всё тут. А он буквально потешался над всеми глупостями, которые делают религиозные фанатики. Такого парня опасно приводить в церковь.

Мы с ним неумело перекрестились у двери и тихо вошли внутрь. Стало теплее. Никто нас не заметил, никто даже не обернулся, чтобы посмотреть, кто вошёл. Батюшка что-то говорил нудным голом, люди иногда повторяли и крестились. Я ничего из этого не делала, только внимательно за всем наблюдала.

А потом Алекс выкинул одну штуку, которая очевидно не понравилась батюшке, заметившему нас, но зато ужасно понравилась мне. Алекс, зевнув, достал из кармана пачку сигарет, опустил её назад и медленно положил в рот тонкую сигарету. А потом, зажав её между губ, прикурил от церковной свечи. Я смотрела восхищённо. Батюшка, который как раз закончил читать молитву и замолчал, посмотрел на Алекса растеряно и даже шокировано.

А что Алекс? Он взял сигарету в руку, выпустил дым и сказал насмешливо, глядя в глаза ошарашенному священнослужителю:

– Спасибо за огонёк,– после этого мы вышли на улицу.

Я не могла найти подходящих слов, поэтому сказала только:

– Это было круто.

Что-то в этом поступке задело меня. Что-то, не понимаю что, понравилось мне безумно. Алекс вырос на несколько сантиметров. Не на самом деле, конечно. Он вырос в моих глазах.

Мы шли в направлении моего дома. Говорили о всякой чепухе, говорили об обыденных вещах, и мне совсем не было скучно. Алекс даже об обыденном говорит интересно.

– Я рад, что пришла зима,– улыбнулся он мне. – Я очень люблю зиму.

– Холодно,– я подула на покрасневшие ладошки.

Я так спешила увидеться с Алексом, что совсем забыла о том, что теперь на улице уже не просто прохладно. Теперь уже по-настоящему холодно. А я забыла варежки.

– Пойдём,– он свернул в большое здание, мимо которого мы проходили.

Я не понимала, что он делает, но потом мне стало ясно. Мы подошли к автомату с тёплыми напитками. Он выбрал себе горячий шоколад, а потом спросил у меня, чего я хочу.

– Чай без сахара.

Он удивился. Это понятно, там был отличный выбор, а я выбрала просто чай без сахара.

– Почему?

– Да ведь это недорого.

– Глупая,– он усмехнулся. – Скупой всегда платит.

Теперь усмехнулась я.

– Сам ты глупый, это не так говорят. Скупой всегда платит дважды. Так правильно.

Алекс выбрал горячий шоколад, как у него, и сказал:

– Нет. Я сказали именно так, как надо. Скупой платит всегда. Никак не дважды.

Мы выпили горячий шоколад, погрелись немного в здании и вышли на улицу.

Незаметно мы пробирались к моему дому. Мы шли через пустой заснеженный парк.

– Пойдём туда! – Алекс указал на озеро.

Когда мы дошли до него, он спросил:

– Как думаешь, лёд ещё тонкий?

– Конечно.

– Пройдёмся? – у него на лице заиграла улыбка.

– Так ведь он тонкий.

Алекс неуверенно поставил ногу на прозрачный и искрящийся на ярком солнце лёд. Ничего не произошло. Он осторожно прошёлся немного.

– Если что-то случится, то это будет твоя вина! – я пошла за ним.

Мы медленно шли к центру озера. Сначала было страшно, а потом это казалось простой прогулкой. Но всё-таки лёд был ещё очень тонким.

– Колотится сердце? – спросил у меня Алекс.

– Немного,– честно ответила я.

– Это хорошо. Без такого было бы ужасно скучно.

– Думаешь?

– Да. Уверен, что без страха жизнь была бы скучной. Нужен риск! Всегда нужен риск! Всегда нужно делать что-то совершенно новое.

– Делать то, что пугает?

– Конечно! Страхом нужно наслаждаться. Мне иногда кажется, что наслаждаться можно всем. Даже когда мне бывает больно, я стараюсь наслаждаться моментом. Нужно получать удовольствие от каждой секунды своей жизни.

– Даже когда страдаешь?

– Именно.

– А когда из-за тебя кто-то страдает, тогда ты тоже получаешь удовольствие? – спросила я, внимательно глядя на лицо Алекса.

Его взгляд на какую-то долю секунды стал задумчивым, а потом просиял. У него на лице появилась жёсткая улыбка.

– Да. Когда из-за меня кто-то страдает, а у меня всё нормально, я легко могу получать удовольствие от этого.

Ужасный человек? Возможно. Но зато твёрдый блеск в глазах и жестокая улыбка невероятно ему к лицу.

– Ты любишь делать больно другим, а ещё ты любишь, когда больно тебе. Это какой-то садомазохизм… – сказала я задумчиво.

Он сильно рассмеялся и выдавил сквозь смех:

– Может быть, может быть!

А потом что-то треснуло. На ледяном теле льда появился длинный шрам.

– Алекс?! – мой голос сразу же стал испуганным.

– Что? – он был абсолютно спокоен.

– Трещина! Ты разве не видишь?

– Вижу.

Я не понимала, чего это он такой спокойный. Мы, наверное, провалимся сейчас под лёд, а он даже глазом не повёл, когда треск раздался снова.

– Нужно что-то делать! Мы ведь утонем! – я начинала паниковать.

– Успокойся,– сказал мне Алекс. – Получай от происходящего удовольствие.

– Какое к чёрту удовольствие? – я паниковала.

– Фаер! – сказал он как-то властно, и я внимательно посмотрела в его совершенно спокойное лицо. – Просто наслаждайся моментом. Делай это всегда. Делай это даже тогда, когда, казалось бы, это невозможно. Жизнь – хаос. Нельзя уйти от хаоса, поэтому нужно стать им.

Может, этот парень и стал хаосом, в это я готова поверить, но у меня на плечах относительно здоровая голова. И инстинкт самосохранения приказывает мне спасаться.

– Я не понимаю. Давай уйдём,– сказала я тихо.

– Нет. Будем стоять здесь, пока ты не поймёшь.

– Что? Что мне нужно понять?

– То, что нужно научиться наслаждаться каждой секундой. Тебе нужно научиться быть счастливой.

– Счастливой?! – я вдруг закричала на него яростно. – Это невозможно! Невозможно быть счастливой, когда вот-вот провалишься под лёд! Ты совсем кретин?

Он не стал отвечать. Смотрел на меня и довольно улыбался. Я замолчала тоже. Не понимаю, что этому психу от меня нужно!

– Говори дальше,– подсказал он.

– Невозможно быть счастливой в такой ситуации. Вообще, мир такой, что быть счастливой невозможно,– я стала увлекаться и забывать о том, что под моими ногами лежит лёд с огромной трещиной. – Невозможно быть счастливым в тех условиях, которые нас окружают. Зачем вообще жить, если невозможно быть счастливым?

Этот вопрос повис в воздухе.

– Ответь,– Алекс уже смотрел на меня серьёзно и не улыбался больше.

– Ради плебейского счастья. Ради счастья недалёких и глупых людей. Но, чёрт, это даже не счастье. Тут просто понятие используют и всё. Понятие отдельно от того, что оно значит. Разве стоит жить ради того, что эти глупцы называют счастьем? Знаешь, они ведь всё называют этим словом. Когда выходит фильм, который ты ждал целое лето или когда-то перед тобой любимая книга и много вкусностей. Разве это счастье?

– Да. Это счастье,– наконец сказал Алекс. – Не рой глубже. Хватит.

Но нет. Если есть лопата, то почему же я не должна рыть дальше?

– Нет! Нет, я не согласна! Это не есть настоящее и благородное счастье!

– Есть. Счастье во всём.

Он медленно начал подходить. Ко мне. Несколько раз, когда лёд начинал угрожающе трещать, ему приходилось останавливаться. Когда Алекс, наконец, добрался до меня, он взял меня за руку и тихо сказал:

– На счёт три бежим к берегу. Раз, два, три.

И мы побежали. Я смотрела только вперёд, только на землю и, наверное, хорошо, что я делала так потому, что я чувствовала, как под моими пятками проламывается лёд, и всё за моей спиной превращается в место возможной катастрофы.

Как только мы добежали до берега, я сразу же упала в снег. Алекс тоже.

– А теперь сердце колотится? – спросил он у меня с какой-то сумасшедшей радостью в голосе.

– Конечно! У тебя, будто бы, нет?

– И у меня,– признался он. – Я счастлив.

Я вдруг широко открыла глаза.

– Кажется, я тоже. Но нет. Нет. Я не уверена.

– Счастье как здоровье: если оно налицо, его не замечаешь.

– Удачно подмечено.

– Это Булгаков. Цитата,– усмехнулся он.

– Не смей бросаться цитатами! – вдруг сказала я с жаром. – Это только для Макса!

– Когда знаешь его всю жизнь, то поневоле наберёшься от него всякого,– стал оправдываться Алекс.

Ну, да, он прав. Макс для Алекса, это как Дима для меня. Они ведь тоже дружили с самого детства. Правда, в отличие от меня и Димы, они едва не потеряли друг друга.

Мы лежали в снегу, тяжело дышали и были счастливы. Мы ведь, может быть, убежали от самой смерти!

– Так ты счастлива? – спросил Алекс.

– Да, а ты?

– Я,– он запнулся. – Я буду по-настоящему счастлив, когда мы сделаем мир лучше. А сейчас, как ты выразилась, я чувствую просто плебейское счастье. Просто счастлив, что спас свою шкуру.

– Да, нужно сделать мир лучше.

– Революция.

– Война с системой.

– Бунт.

– «А» значит анархия.

Мы просто бросали друг другу какие-то глупые слова, которые делали нас по-настоящему счастливыми. Только Алекс понимает, как сильно я хочу изменить мир. Ведь он хочет этого так же сильно, как и я. Он так же сильно одержим этой идей всемирного счастья, как и я. Мы с ним влюблены в революцию, которой ещё не было.

Но которая будет обязательно.

– Небо такое величественное,– сказала я вдруг совсем неожиданно.

– Что? – Алекс не успел переключиться на ход моих мыслей.

– Небо. Просто посмотри на небо.

И мы лежали на снегу, рядом с нами было озеро с провалившимся льдом, а над нами повисло величественное небо. И мы смотрели на него, и я уверена, что оба мы думали о том, что мир, который находится под этим небом, нужно срочно спасать. И этим займёмся мы. Обязательно.

И всё было так тихо и спокойно, пока над нами не появился Дима.

– Вставай! Ты же простудишься! – сказал он мне громко.

Пришлось подниматься на ноги.

Алекс сел, недовольно посмотрел на Диму.

– А за меня ты не беспокоишься? Я не простужусь?

– Вставай,– Макс протянул ему руку, и Алекс тоже поднялся на ноги.

У Димы с Максом уже кончились уроки. Шли себе домой спокойно, а тут мы с Алексом. Неожиданно, наверное.

– Что вы тут делаете? Почему тебя не было в школе? Почему лёд на озере треснул? – забросал меня вопросами Дима.

Дальше мы шли вчетвером. Да, нам вчетвером по пути. Да. Димины вопросы так и остались без ответов, но зато мы с Алексом наперебой начали говорить о том, как нужна революция и о том, каким же прекрасным был бы новый лучший мир.

Мы с Алексом были совершенно счастливы, ведь рассказывали мы о том, что занимало всё наше существо. Диме почему-то было весело, а Макс выглядел так, словно он готов застрелиться, лишь бы не слушать меня и Алекса.

Но всё-таки я знала, что глубоко в душе каждый в этой компании понимает всю важность того, о чём так легко и весело мы с Алексом постоянно говорим. Все понимают важность, и все мечтают об этом.

Все.

========== Часть 21 ==========

Дверь нам открыл Мстислав.

– Привет! Где этот мудак? – я решительно вошла в дом Макса.

Дима скромно зашёл за мной.

– О, ты злишься! А я ему говорил, что плохая идея, не предупредить тебя,– усмехнулся Мстислав.

Что происходит? Почему я такая злая? Чёрт возьми, мы с Димой полчаса сидели у меня в прихожей и ждали Макса! Родители, наконец, уехали на несколько дней из города, и я могу устроить ночёвку. А этот мудак опаздывает!

– Макс! – крикнула я на весь дом, не волнуясь о том, дома ли вся его семья. – Выходи! Предупреждаю, что тебя ждут проблемы!

– Тихо, не ори! – вдруг закричал на меня Мстислав.

– Ты кричишь на меня?

– Да, кричу!

– Ты?

– Я!

Мы сделали несколько угрожающих шагов навстречу друг другу, а потом рассмеялись.

– Где Макс? – вконец растеряно спросил Дима.

– Кира закапризничала.

– И? Я тоже капризничаю,– сказала я, надувшись.

– Я вижу,– улыбнулся мне Мстислав и принялся объяснять: – Она не просто капризничала, у неё зуб расшатался. Папы дома нет, а зуб нужно вырвать. Так что Макс сейчас занят, а ты не ори, а то он ещё сделает ей больно.

– Он зуб вырывает! Он в любом случае ей сделает больно!

Мстислав усмехнулся рядом крепких и ровных зубов и указал на них пальцем:

– Как минимум половину мне вырвал Макс. И было совсем не больно.

– Как? Я помню, когда я была маленькой,– увлечённо начала рассказывать я,– мне молочные зубы вырывал папа. И я всегда плакала. А потом мне покупали что-нибудь, и всё было хорошо. Но всегда было больно.

– Нет. Макс умеет вырывать зубы безболезненно.

– Нет, как он это делает? – вмешался Дима. – Мне тоже всегда было больно, когда у меня выпадали молочные зубы.

Мстислав посмотрел на нас как-то растеряно, взлохматил свои тёмные волосы и начал рассказывать с улыбкой:

– Понимаете, когда Макс вырывает зуб, он всегда начинает рассказывать что-нибудь ужасно интересное. И, насколько я помню, он рассказывал мне разные истории так увлекательно, что я даже не замечал, что он уже вырвал у меня зуб.

В прихожую вошёл Макс. Вошёл так, словно он не к друзьям подошёл, а взошёл на эшафот и сейчас примет смерть от руки палача.

– Я хотела наорать на тебя, но, оказывается, ты разбирался с молочным зубом сестры!

– Ну,– безразлично сказал Макс, одевая свой пуховик.

– Кира! Кира! – позвала я.

Эта маленькая и сверхактивная девочка ураганом внеслась в комнату. Уже в следующую секунду она показывала мне чёрную дыру на месте молочного зуба.

– И тебе не было больно? – спросила я.

– Нет! Совсем не больно!

– Вау!

Я пристально посмотрела на Макса, который натягивал варежки. В комнате висело молчание. Я смотрела сосредоточенно на Макса, а все удивлённо смотрели на меня. Только Кира всё не могла угомонится, показывая всем, а Диме с каким-то особым усердием, свой выпавший зуб, который она держала в руке.

– Что? Что не так? – не выдержал моего взгляда Макс.

– Нет! Всё отлично! Я просто думаю, что из тебя бы вышел отличный отец.

Он улыбнулся своей божественной улыбкой.

– Мой папа и папа Димы совсем не умели вырвать молочные зубы безболезненно,– я весело обернулась к Диме. – Нашим детям будет вырывать зубы Макс!

Он посмотрел на меня немного удивлённо, потом побагровел, открыл рот, но так ничего не сказал.

– Ты чего? – я растерялась.

– Ты сказала «нашим детям»? – едва выдавил он из себя.

Я засмеялась так, что начала даже бить ладошкой по коленке.

– Нашим детям – это твоим и моим в отдельности! Не общим!

Мы выбрались на улицу, а я всё ещё смеялась и подшучивала над Димой. Только когда мы забрались в мой пустующий дом, я смогла успокоиться.

– У меня две новости! – сказала я. – Одна хорошая, а другая плохая! С какой начать?

– Мне плевать,– сказал Макс спокойно.

– С хорошей! – решительно сказал Дима.

Я, понятное дело, слушала Диму, а не Макса.

– Хорошая новость: у нас есть пицца!

– О! Это не хорошая новость, это шикарная новость!

– А плохая,– перебила я Диму,– это то, что она как бы готова, но её осталось поместить в духовку и всё такое. Но я этого делать не умею.

Мы пошли на кухню, и я указала на противень с сырой ещё пиццей.

– Мама перед отъездом оставила. Но, кажется, она ожидает от меня слишком много.

– Да ведь всё просто,– сказал Дима, внимательно поглядывая на духовку и пиццу.

– Всё просто? Отлично! Тогда всё сам и делай.

– Я думал, что буду есть, а не готовить.

– Ничего,– утешила его я,– за заслуги перед Родиной, я отрежу тебе кусок побольше.

– Замётано,– расплылся в счастливой улыбке он.

Как мало этому парню нужно для счастья. Ему достаточно неисчерпаемого запаса чая и еды. И всё. Как с ним просто.

– У нас где-то полчаса, и пицца готова! – объявил Дима.

– Отлично!

Эти полчаса мы занимались отличным делом. Игра в карты, дамы и господа! Что может быть лучше? Только не говорите: «Игра в карты на раздевание». Дима уже так пошутил, поэтому получил оплеуху и целый град обвинений в том, что он ужасный извращенец, и мне вообще страшно находиться с ним в одном доме.

Мы играли в карты. Как ни странно, я даже иногда не побеждала. Не хочу говорить, что я проигрывала. Вот сравните два предложения. Я иногда не побеждала. Я иногда проигрывала. Ведь первое звучит лучше! Разве я не права? Так вот, мы играли в карты, и, к моему огромному удивлению, я иногда не побеждала.

– Знаете, чего я хочу? – я отложила карты в сторону.

– Пиццы? Я вот хочу пиццу,– оживился Дима.

– Нет! Нет, не пиццу! Я хочу, чтобы мы что-то делали! Вот мы такие самоуверенные и решительные, мы хотим сделать мир лучше, а ведь ничего не делаем! Совсем ничего.

– Отложи завоевание мира хотя бы на один день в сторону,– сказал Дима спокойно. – Отложи завоевание мира и наслаждайся тем, что у тебя в духовку отличная и вкусная пицца, которая скоро будет готова.

– Что ты привязался ко мне с этой пиццей? – я почему-то взбесилась. – Я ведь о серьёзных вещах говорю! Вы не представляете, каково мне, когда столько всего нужно изменить, а мы вместо этого ничего не делаем. Это меня убивает!

– Это тебя не убивает,– сказал Макс холодно.

– Убивает! Я несчастна из-за этого!

– Ты не несчастна.

Чёрт возьми, откуда у него эта уверенность в голосе?! Что он вообще знает?

– Ладно,– я посмотрела прямо в его зелёные глаза,– хорошо. Может, я и не несчастна, но я точно не счастлива. Я просто не могу быть счастливой, когда в мире столько проблем! Да, может быть, они не касаются меня лично, но они касаются всех остальных людей, а я волнуюсь за них.

– Зря. Им не нужно, чтобы кто-то за них волновался.

Голос Макса как-то незаметно сделался мне неприятным. Не знаю, как давно это со мной. Может быть, только что. Но больше его прекрасный тенор меня не радует. Теперь он меня раздражает.

– Нет, кто-то должен о них волноваться, если они сами не волнуются! Кто-то должен им всем помочь!

– Им не нужна помощь, Фаер. Всех всё устраивает.

– Они просто не видят всей глобальности проблем! Но я открою глаза каждому! Открою их всем: старикам, маленьким детям, тем, кто ничего не хочет видеть, и тем, кто хочет видеть и знать всё. Я заставлю каждого понять, что мир нуждается в переменах!

– Никому это не нужно,– холодно настаивал на своём Макс.

– Нужно! Люди просто пока ещё не понимают, что они хотят видеть мир таким, какой он есть! Без розовых очков, без прикрас!

– Им это не нужно,– раздражённо и устало повторил он. – Массы никогда не знали жажды истины. Они требуют иллюзий, без которых они не могут жить.

Опять цитирует своего Фрейда. Как бы мне хотелось взять какую-нибудь толстую книгу этого славного старика и врезать ей Максу по лицу.

– Слушай! – я задрожала от злости. – Если я сказала, что им нужно знать истину, значит, они будут её знать! Нравится им это или нет!

Мы с Максом сидели напротив друг друга и сверлили друг друга глазами. Дима растеряно наблюдал за нами. Наверное, он совсем не понимал, что происходило. Но я понимала! Это был бунт! Бунт на моём корабле. Бунт против капитана. Как он вообще смеет говорить хоть что-то, что не совпадает с моими взглядами?

– Я злюсь,– объявила я и сделала глубокий вдох. – Что тебе не нравится? Я не понимаю, в чём проблема. Давай с дипломатической холодностью всё решим.

Среди всех моих достоинств есть и то, что если я злюсь или не понимаю чего-нибудь, я сразу же это объявлю.

– С дипломатической холодностью? Дипломатия состоит в том, чтобы гладить собаку, пока намордник не будет готов.

– Опять цитата? – спросила я, не скрывая недовольства.

– Да. Ницше.

– Ты совсем дебил?! – я почему-то ужасно разозлилась. – Ты можешь разговаривать, как нормальный человек? Без цитат! Меня это бесит! Тебе совсем нечего сказать? Обязательно брать чужие мысли? У тебя хоть что-нибудь своё собственное есть?

Вот так как-то совсем незаметно я перешла на личности.

– Нет, цитаты – это красиво,– подал свой нерешительный голос Дима.

– Ты молчи! – крикнула я ему, а потом обернулась к Максу и с напускным спокойствием заговорила: – Цитаты – это мерзко. Цитаты – это клочки. Клочки от всеобъемлющей информации, заложенной автором. Конечно, некоторым кажется, что это очень красиво и эффектно, но информацию нужно полностью поглощать, а не впитывать через цитаты. Автор, чёрт побери, дал тебе целый текст! Зачем тебе цитаты?

Макс мог, наверное, очень круто повернуть ситуацию, но он ничего не сделал. За него заступился Дима.

– Знаешь, Фаер, иногда смысл всего произведения заключается в какой-нибудь одной маленькой цитате.

– Тогда автор идиот! Это то же самое, что вино разбавленное водой! Вино, в котором всего один процент алкоголя, а всё остальное просто вода. Это же, блин, детское шампанское! Зачем тогда было писать всю эту воду?! И вообще! Я запрещаю тебе говорить цитатами! Мне надоело!

Теперь уже взбесился Макс. Он. Взбесился. Вечно спокойный, всегда уравновешенный, сейчас он вдруг сжал руку в кулак и насмешливо заговорил.

Заговорил своим мерзким и металлическим тенором.

– Кем ты себя возомнила? Ты не можешь мне запрещать. Ты вообще ничего не можешь. И никогда не сможешь. Знаешь, откуда у тебя такие грандиозные планы на будущее? Это всё потому, что в настоящем ты ничего не значишь. Ты мечтаешь стать кем-то великим, но здесь и сейчас ты никто. А будущее – это ведь то же настоящее, которое пока ещё не настало. Видишь, куда я клоню? Ты сейчас никто. Ты в будущем никто. На планете семь миллиардов людей. И ты. Такая же, как и все остальные, не интереснее и не способнее остальных. Твоя жизнь будет копией каждого второго. Ты возомнила себя кем-то особенным, да? Спускайся на землю. Обычная жизнь, обычная смерть. Не будет никакого лучшего мира и никаких грандиозных событий не будет. Мне надоело в это играть. Кто-то должен был поставить тебя на место. И вообще ты должна быть ужасно благодарна, что тебя окружают спокойные и уравновешенные люди. Другие бы на моём месте сразу же бы тебе объяснили, кто ты. Ты заигралась, девочка.

– А ты чего молчишь? – совершенно спокойно, будто это был какой-то обычный разговор, спросила я у Димы.

– Да ведь, что я могу сказать? Это было очень грубо, но…

– Но? – поторопила я.

– Но он ведь прав. Другие бы уже давно поставили бы тебя на место.

Я молчала. Я уже не смотрела на лица друзей. Хотя какие они мне друзья? Я смотрела на дверь. Смотрела на дверь и думала о том, что заплакать сейчас было бы самым худшим из того, что я могла бы сделать.

– Ты в порядке? – спросил Дима и дотронулся до моего плеча.

Я резко сбросила с себя его руку и посмотрела на него ненавидящим взглядом. У меня внутри всё кипело, всё рвалось наружу.

– В порядке. Всё в порядке,– я говорила сухо и спокойно.

– Ты не злишься? – Дима, кажется, начинал понимать, что сейчас произошло.

Я не злюсь? Как он только смог такое спросить? Я не злюсь? Я хочу столкнуть его в жерло вулкана, хочу медленно выпустить в него весь магазин пистолета, хочу бросить его в клетку к разъярённому медведю.

Только, что я могу сделать? Ничего. Я ведь никто, такая же, как и все остальные. У меня что-то горькое подступило к горлу.

Я решительно встала с пола, на котором мы сидели. Посмотрела на них свысока. Мне хотелось сделать что-то важное, что-то такое, что они бы запомнили. Но вместо этого у меня почему-то выступили слёзы на глаза. И я ужасно разозлилась. Но, правда, в этот раз не на них, а на себя. На свою слабость.

– Отвалите! – это было совсем глупо, ведь они даже ничего не делали, они просто молчали. – Как же я вас ненавижу! Знать вас не хочу!

Я со всей силы захлопнула за собой дверь и спустилась в прихожую. Как-то удивительно быстро накинув куртку и обув тёплые зимние ботинки, я выбежала на улицу.

Это был красивый зимний вечер. В свете фонарей блестели снежинки, в небе дрожали, наверное, от холода звёзды. И всё освещала луна. Ненавижу луну. Ненавижу. Всё ненавижу. Ненавижу этот живописный вечер, ненавижу своих друзей, ненавижу себя. Моей ненависти хватит на весь мир. Забавно, что раньше так было с моей любовью.

Я бежала и плакала. Кажется, я бежала медленно. Я отчётливо запоминала каждый шаг. Всё было словно в замедленной съёмке. Так бывает, когда ты очень счастлив. Только я сейчас несчастна. Я ненавижу Макса за его правду. Ненавижу Диму за то, что он ничего не сделал. Ненавижу себя. Себя я ненавижу больше всего. Макс не виноват, нет. Он просто озвучил то, на что я упорно всю жизнь закрывала глаза. Я закрывала глаза на то, что на планете ещё семь миллиардов других людей. И я точно такая же, как и большинство из них. Я не центр земли, нет. И мир не вращается вокруг меня. Всё гораздо хуже. Я обычный среднестатистический человек. Я ужасно скучная.

На глазах были слёзы. Передо мной стоял расплывчатый мир. Я уже не бежала, теперь я решительно шла вперёд. Только по щекам ручьями катились горькие и солёные слёзы. И почему они не замерзают на морозе? И почему они не могут остановиться? Надеюсь, когда-нибудь они всё-таки остановятся. Очень на это надеюсь. Но я всегда так. Надеюсь, но ничего не делаю. Я даже не пыталась утереть глаза, я просто шла по дороге, которую даже не видела.

А зачем мне что-то видеть? Я не хочу ничего видеть. Боже мой, что со мной происходит?! Я ведь из-за этого и поругалась с друзьями. Из-за того, что начала говорить о том, что все должны открыть глаза и взглянуть на мир. На жестокий, злой и лицемерный мир. А теперь, когда я на него взглянула, мне хочется закрыть глаза и ничего больше не видеть. Лучше я буду смотреть на туман от слёз, стоящих на глазах, но только не на мир. Даже этот красивый и снежный вечер, вызывает у меня одно отвращение. Мне мерзко. Мерзко от всего. Мерзко от всех. И больше всего мне мерзко от себя. Такая же, как и все! Скучная и обычная! Я, по сути, никто! Ничего не значу! И так было всегда! Только почему же мне так больно именно сейчас?

А потом всё произошло слишком неожиданно, чтобы хоть что-то понять. Чьи-то руки потянули меня назад, а передо мной на огромной скорости что-то пронеслось. Раздался визг, затормозивших колёс. Я принялась утирать слёзы и смотреть вокруг. Меня за плечо держал напуганный и бледный, как смерть, Дима. Макс что-то отвечал орущему и злому мужику, который только что вышел из машины. Из машины, под которую я едва не попала. Ещё шаг – и меня бы больше не было. Не было бы ещё одного скучного и неинтересного человека.