Текст книги "Анна Фаер (СИ)"

Автор книги: Анна Фаер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Фаер уже не лаял, он дружелюбно махал хвостом и стоял рядом с нами.

– Котёнок! – так глупо и по-детски воскликнул Макс, что я не смогла сдержать радостной улыбки.

– Он так дрожит! Замёрз, бедняжка!

Макс сразу же расстегнул пальто, сунул котёнка под него и тут же запахнул. Из-под его воротника выглядывала испуганная и мяукающая физиономия.

– Пойдём скорее домой! Его нужно отнести в тепло! И накормить! Пойдём! – стала торопить я Макса.

Он ускорил шаг. Мы шли домой самым коротким из всех возможных путей. Обсуждали, что будем делать с нашей находкой. Решено было, что я оставлю его себе. Родители не будут против. Более того, моя мама уже давно хотела, чтобы у нас был кот. И вот теперь он будет!

– Назовёшь его как-нибудь?

– Конечно!

– Сомневаюсь, что ты справишься,– Макс ухмыльнулся.

– Это ещё почему?

– Из тысячи кличек тебе придётся выбрать одну единственную. Это то же самое, как выбрать свой жизненный путь.

– Уж поверь, я найду, как его назвать!

– Ну-ну,– Макс был уверен, что я не смогу.

– Вот увидишь, у него будет отличная кличка!

– Конечно.

И в этом «конечно» ничего не было от настоящего «конечно».

Мы остановились у меня перед домом. Попрощались. Я с восторгом забрала из-под его пальто согревшегося котёнка и принесла его домой. Родители, конечно, удивились, но обрадовались. Мы напоили нашего нового питомца молоком, и я унесла его к себе в комнату. Сразу я просто смотрела на него и никак не могла насладиться тем, что у меня теперь есть замечательный чёрный котёнок. Вообще, думаю, мне нравятся коты. Я уверена, что коты – это славные и благородные животные.

Вот говорят, коты – эгоисты. Я не знаю, кто это придумал, но мне невыносимо хочется словить этого подлеца и отрезать ему язык. Он видимо не знает, каково это, когда тебе без причины становится тоскливо, и ты ненавидишь весь мир и себя в первую очередь. Бывает такое, поверьте, и только кот, который вдруг запрыгнет к вам на колени и замурчит что-то на своём кошачьем языке, может вас спасти. Не спорю, есть и такие коты, которые пройдут мимо вас раз с десять, чтобы показать то, что им не важно, как вам плохо. Но так сделают лишь очень дурно воспитанные коты.

Мне захотелось читать, но ещё я хотела потратить немного времени на моего пока ещё безымянного питомца. В итоге, он уснул у меня на коленях, пока я читала книгу. Роки смотрел на нас внимательно со стола.

Так приятно читать с котёнком на коленях! Мне было удивительно хорошо и спокойно! Если у вас на коленях спит кот, то ваши мысли никак не могут быть тревожными. Коты навевают спокойствие. А я нуждаюсь в спокойствии. Возможно это не случайность, что его спасла именно я. Он нуждался во мне, а я нуждалось в нём. Мне всегда нужен был кот, который бы меня успокаивал.

К вечеру котёнок проснулся и принялся изучать комнату. Надвинулась ночь. Это была одна из тех ясных осенних ночей, когда на небе нет ни облака, а звёзды видны удивительно ярко. На небе весела луна цветом в золотистую фольгу, которой упаковывают иногда шоколад. В такие ночи, особенно когда на небе толстопузая золотая луна, а не свежий серебренный месяц, мне становится немного грустно.

Я привязала к ниточке фантик из-под конфеты и начала шуршать им прямо перед носом котёнка. Тот уставился на него внимательными глазами. Зелёными! Чёрт возьми! Я только сейчас заметила, что у этого котёнка глаза совершенно зелёные! Не знаю с чем их можно сравнить! Их можно сравнить, разве что, только с изумрудными глазами Макса. Я потрясла перед ним фантиком, а он устало зевнул и ушёл к тёплой батареи.

Меня вдруг осенило. Я растворила окно и принялась швырять в окно Макса камнями. Бедный Роки. Он не должен этого видеть.

Макс открыл.

– Макс! Райман! Райман!

– Что?

– Райман! – повторила я с восторгом.

– Что Раймон? Чего ты хочешь?

– Я назову его Райман!

– Кого? – Макс, кажется, совсем не понимал, о чём я говорила.

– Котёнка! Ведь он так на тебя похож! У него глаза зелёные! Не жалкое подобие, а по-настоящему зелёные! И ведь его шерсть чёрная, как и твои волосы! А когда я начала с ним играть, он зевнул и, развернувшись, ушёл спать! Это кошачий вариант тебя!

– Ты просто мстишь мне из-за того, что мою собаку зовут Фаер,– улыбнулся мне Макс.

– Нет!

Подул сильный ветер, и я поняла, что замёрзла. Я взяла ветровку, лежащую на кровати, и накинула её.

– Холодает. Зимой мы не сможем так разговаривать,– сказала я.

– Точно,– согласился Макс.

– Можешь мне сыграть что-нибудь?

– Тебе разве грустно?

– Да. Немного грустно.

– Ладно,– он добродушно улыбнулся, как всегда улыбается мне Дима, и ушёл за гитарой.

Вернувшись, Макс уселся на подоконник, бросил на меня выжидающий взгляд. Я молчала. Он вздохнул и спросил:

– Что тебе сыграть?

– Ту самую песню. Без названия.

– Самая худшая песня из всех, которые я умею играть.

– Может быть, но зато её написал ты сам, а не кто-то другой.

Он расплылся в довольной улыбке.

Кончилось тем, что Макс играл эту песню снова и снова, пока я не почувствовала, что мне не так уж и грустно. Я спустилась с подоконника. В этот момент подул сильный северный ветер.

– Спокойной ночи и до следующей весны,– поёжившись от холода, сказала я.

Нам придётся воздержаться от таких разговоров целую зиму.

– До весны,– усмехнулся Макс.

Я закрыла окно. Мне больше не было грустно.

Присев на пол, рядом с маленьким, задремавшим котёнком, я тихо сказала:

– Спокойной ночи, Райман. Уверена, что ты будешь хорошим котом.

========== Часть 19 ==========

Я пила отличный апельсиновый сок и чувствовала себя счастливой, а ещё немного несчастной. Счастлива я была из-за того, что передо мной сидел Алекс. Несчастна я была по той же причине.

Он пил тёплое молоко и рассказывал мне о том, что его бесит. Я внимательно слушала и с ужасом замечала то, как всё, что бесит его, начинает бесить и меня тоже.

– Бесит система, ужасно бесит, до пены изо рта,– говорил Алекс раздражённо. – Но ничего, мы ещё посмотрим, кто кого. Но самое худшее – это то, что пока мне нужно затаиться и тихо сидеть. А так хочется действовать!

– Да! – подхватила я оживлённо. – Ты говоришь, что что-то уже готово, но я ничего не вижу! А так хочется поскорее начать!

– Начать что?

– Не знаю! Но мы ведь что-то начинаем!

– Войну с системой?

– Назовём это так! – согласилась я.

– Война с системой,– Алекс произнёс это задумчиво,– а потом вдруг вскочил со стула. – Пойдём! У меня есть отличная идея! Ты занята этим вечером?

Я хотела посвятить сегодняшний вечер Диме и тригонометрическим задачам, которые я так и не научилась решать, но все мои планы тотчас отменились.

– Совершенно свободна! – сказала я, предвкушая веселье. – А что? Что ты задумал?

Ничего страшного нет в том, что я отменила все планы. Ведь Дима даже не был в них посвящён. Хуже было бы, если бы он, например, меня ждал вечером, а я не пришла. О! Он бы так разозлился, когда узнал, что я заменила вечер с ним на вечер с Алексом!

– Станем вандалами на один вечер,– улыбнулся мне Алекс, доставая из коробки баллончик с краской.

Потрясающе! Это именно то, что мне нужно!

Чёрт возьми, как же я люблю Алекса! Он ведь такой потрясающий! Знаете, это очень здорово, когда ты восхищаешься кем-то, с кем знаком лично. Я всегда знала, что это ужасно глупо, восхищаться персонажем книги или героем фильма. Какими бы замечательными персонажи и герои не были, но всегда есть один существенный минус. Они ненастоящие. Я ещё понимаю, когда восхищаются известными личностями, это уже имеет хоть какой-то смысл. Но, поверьте мне, самый лучший вариант, – это когда вы в восторге от кого-то, с кем можете поговорить. В восторге, как не странно, от обычно человека. От человека, который в целом мире не значит ничего. Человека, как и вы сами.

– Круто,– ответила я Алексу задумчиво и спокойно.

– Я ожидал более бурную реакцию.

Но реакции не было, я на него даже не посмотрела. Мне неожиданно стало совершенно не до этого. Сегодня я впервые была в комнате Алекса и только теперь догадалась, что нужно всё хорошенько рассмотреть. В углу у двери, там, где в комнате Макса обычно стоит гитара, у Алекса была бита. Бита!

– Это же так круто! – я взяла её в руки. – Всегда мечтала о бите!

– Зачем тебе бита? – он как-то снисходительно, словно к ребёнку, усмехнулся мне.

– Но ведь у тебя она есть!

– Так я ею периодически пользуюсь,– у него на лице появилась жестокая улыбка.

– Ну, уж нет! Я всегда мечтала о бите тоже! С битой и мир лучше, и жить проще!

– Как знаешь,– он снова усмехнулся.

Я ещё немного поразмахивала перед собой отличной и замечательной битой, а потом бросила её на кровать. Мне надоело.

– Так что мы будем делать этим вечером? – мы вышли из его комнаты.

– Знаешь, у нас в центре стоит здоровенный памятник Ленину. Меня это всегда раздражало. Напишем на нём что-нибудь.

Идея мне понравилась.

– Отлично! – но тут я вдруг задумалась. – Стой, это ведь самый центр! Там полно людей!

– Уже темно – это раз. А мы выйдем на улицу через час или два. Плюс ещё время, пока доберёмся,– размышлял он вслух.

– Да ведь это совсем поздно.

– И что?

– Мне нужно быть дома.

– Ничего страшного, если ты и задержишься,– сказал он безразлично.

Я ужасно хотела пойти вмести с ним, но всё же меня тихо терзали сомненья.

– Нет, я не могу. Родители будут переживать.

– Не притворяйся хорошей девочкой. Просто отключи телефон и расслабься.

– Но…

– Ты скучная.

Это уже был удар по моему самолюбию. И Алекс это прекрасно понимал. Для меня нет слова хуже чем «скучная». Можете тысячу раз назвать меня «глупой», но только не говорите, что я «скучная».

– Ладно! Отлично! Идём этой ночью на площадь! Пишем что-нибудь потрясное на памятнике! Я буду писать! Понял?

– Это уже лучше,– он ухмыльнулся. – Как насчёт, перекусить?

Совсем неожиданное предложение. Но, думаю, я ещё нескоро приду домой. Вечер выдастся долгим, я уже это чувствую.

– Да! – сказала я весело, а потом вдруг остановилась, когда мы вошли в гостиную.

Я уже сотни раз проходила через его гостиную. Но только сейчас я заметила неубранную с Нового Года искусственную ёлку. Я остановилась с открытым ртом. Я стала молчать тыкать в неё пальцем.

– Что? – он не понимал.

Чёрт возьми, он не понимал! Не понимал, чему это я удивилась! Ёлка! Осенью! Она у него круглый год стоит?

– Будешь буженину? – спросил он, чтобы как-то разбавить моё молчание.

Я, наконец, закрыла свой открытый рот.

– Буженина? Какие-то буржуйские замашки. Мажор,– ухмыльнулась зло я.

О! Он ненавидит, когда я его так называю. Алекс весь побагровел, но я не дала ему выйти из себя.

– Давай есть под ёлкой!

– Под ёлкой? А чем тебя кухня не устраивает?

– Да ведь под ёлкой веселее!

– Ладно. У нас есть где-то полчаса. Потом придёт Макс.

– Макс?

– Да. Сто лет с ним не виделся.

– Ладно,– я безразлично пожала плечами.

Через пару минут мы уже сидели под ёлкой и ели. Я отказалась от буженины, которая, вообще-то, не оказалась чем-то неземным, а была обычным и скучным куском мяса. Я жевала бутерброд с сыром и играла с игрушкой, висевшей на самой низкой ветке.

Мне стало даже немного грустно. А ещё немного весело. У меня сегодня странное расположение духа. Всё заставляет меня чувствовать и положительные эмоции и негативные. Грустно, что у Алекса новогодняя ёлка стоит круглый год. Ему, видимо, совсем плевать. Но всё-таки это чудесно, когда ужинаешь под ёлкой, хотя Новый Год будет совсем не скоро.

А потом появился Макс. Он тоже уселся под елью. Мы образовали маленький кружок и были словно заговорщики. Да, если на то пошло, мы действительно были в тот вечер заговорщиками. Заговор наш был против ничем не повинного памятника Ленину. Старик начнёт в гробу ворочаться, в этом-то я уверена.

Макс пытался нас отговорить, Макс пытался откосить. Он совсем не хотел идти на это дело вместе с нами. Но куда он мог деться?

– Ты согласишься,– сказала я решительно.

– Я бы на твоём месте не был бы так в этом уверен.

– Ты просто не можешь не согласиться! Я тебе прекрасно знаю!

– Не знаешь,– как всегда невозмутимо ответил мне Макс.

– Знаю! Ещё как знаю! Я ведь знала тебя всю мою жизнь.

– Мы даже года не знакомы.

Но он ошибался.

– Нет! Я знала тебя всегда! Я видела тебя в своих снах! – тут я запнулась на секунду, а потом стала пояснять: – Правда, там ты был в образе леса. Знаешь, такого зелёного-зелёного леса, как твои глаза. Это были хорошие сны. Ты был лесом, да. Я ходила по тебе, была в тебе.

Алекс вдруг расплылся в улыбке.

– А во снах Макса, наверняка, всё наоборот.

Я посмотрела на него вопросительно.

– В его снах не ты в нём, а он в тебе.

Разумеется, он получил подзатыльник. И, внимание, не от меня. Это сделал Макс. Я же просто хохотала. Все шутки Алекса идиотские. А я их так люблю, просто обожаю. У меня страсть к идиотским и совершенно неудачным шуткам. Думаю, это потрясающее качество. Человек пошутит неудачно, и все будут молчать. Ему неловко. Но, если рядом я, то никому не будет неловко. Я готова смеяться над чем угодно.

– Только глубоко грустные люди готовы смеяться над чем угодно,– Макс словно мои мысли прочёл.

Я встала с пола. Поправила звезду на ели, а потом радостно улыбнулась.

– Я не грустная. Совсем. Вечер будет весёлым! Пойдёмте, уже стемнело.

Мы вывалились из здоровенного дома Алекса на улицу. Уже было поздно. Я отключила телефон. Алекс всю дорогу курил и неудачно шутил, поэтому мне было хорошо. Но всё-таки иногда мне становилось не по себе. Как-никак, когда я вернусь домой, мне достанется. Но сейчас всё хорошо.

Мы на удивление быстро добрались до главной площади. Там было пусто и безлюдно, и мне сразу же вспомнилась летняя ночь, когда мы с Димой и Максом лежали прямо на асфальте и смотрели в небо. Это тогда я придумала Орион. Это тогда я захотела стать частью истории.

– Ну что? Что? – я не могла стоять на месте, и едва не прыгала вокруг Алекса, у которого в руке был баллончик.

– Как собачка,– закатил глаза Макс.

– Ты заткнись! – указала я на него пальцем, а потом указала на Алекса. – А ты! Ты! Дай мне баллончик!

– Лови!

Он мне его бросил. Я, на удивление самой собой, ловко поймала его. Обычно, когда в меня что-то летит, я никак не реагирую. Все годы, проведённые в школе на уроках физкультуры, мячи с огромной радостью летели прямо в меня и бесцеремонно сбивали меня с ног.

– А что писать? – я замерла.

– Да, что? – тоже спросил Макс.

Алекс выпустил сигаретный дым, запрокинув голову. Он смотрел в чёрное-чёрное осеннее небо. Смотрел глазами, которые, казалось, ненавидели всё вокруг.

– Борись с системой,– сказал он и у него изо рта вылетел белый, как сигаретный дым, пар.

Да, была поздняя осень. Уже холодало. Снег, наверное, выпадет скоро.

– Гениально!

Я ещё никогда не рисовала баллончиком с краской. Уж тем более я не писала ничего на памятниках.

Ведь Алекс крутой, да? Что может быть гениальнее, чем написать «борись с системой» на памятнике, посвященному человеку, который установил целый режим в ряде нескольких стран. Я бы всё отдала, чтобы какие-нибудь желчные и всем недовольные подростки из будущего писали что-нибудь подобное на памятнике, посвящённом мне.

Когда я написала своим размашистым почерком эти слова, я с гордостью глянула на свою работу.

– Потрясающе! Я не верю, что я это сделала! Невероятно!

– Дай сюда,– Алекс выхватил из моих рук баллончик.

Он потряс им немного, а потом принялся рисовать что-то под надписью. Это была буква «А» в круге.

– А? – спросила я. – Анна? Это в честь меня?

– В словаре под словом «самолюбие» должно быть твоё фото,– сказал Макс язвительно.

– «А» значит анархия,– улыбнулся широко Алекс. – Нам нужна анархия. Чтобы установить новый порядок, нужно уничтожить старый. Какой-то срок должна быть полная анархия.

Всё, что мы делали тем вечером, было очень символично. Да, конечно, мир мы лучше не сделали. Мы сделали его хуже, наверное. Испортили памятник. Совершили акт вандализма. Но всё-таки для меня это было очень важно. Конечно, это заявление, этот призыв бороться с системой увидят не миллиарды, а, наверное, всего пару сотен людей. Может, десять из них задумаются, но остальные точно безразлично пройдут мимо. Очень мелко в мировых масштабах. Но это хоть что-то. Нужно начинать с малого. Я пойду против системы. Ты пойдёшь. Кто-то повторит за нами. Это станет мейнстримом. А потом неожиданно такие надписи появятся в каждом городе. Потом в каждой стране. Во всём мире. И там уж что-нибудь обязательно должно произойти.

Нет, я сейчас абсолютно серьёзно! Это не просто глупые рассуждения. Я призываю! Надоело быть пешкой? Так не будь ею! Наплюй на всё и выйди из игры. Играй по своим правилам, не по их. Чего тебе стоит взять баллончик с краской или хотя бы простой маркер и написать где-нибудь на улице это вызывающее «борись с системой!»? Или что? Может, слабо? Я призываю каждого, чьё сердце жаждет перемен, поднять свою ленивую задницу и сделать хоть что-то! Для начала неплохо было бы просто сделать эту надпись на видном месте. Пусть мозолит всем глаза! Пусть укоряет в бездействии! Пусть вызывает массовый беспорядки! Мне надоело то, что ничего не происходит!

И знаете, почему ничего не происходит? Потому что вы слишком трусливы. Да. Готовы говорить о свободе до брызг изо рта, а как только попроси вас что-нибудь сделать, вы сразу замолчите. И как мне с такими сделать мир лучше? Никак! Это ужасно меня расстраивает. Я часто думаю, что жизнь, которую мы прожили, хуже той, которую мы могли бы прожить. Столько всего можно было сделать. Просто взять и сделать, а никто не делает. Думаете, вы живёте? Думаете, вы делаете всё, что можно делать? Думаете, пользуетесь всеми шансами, что вам преподносит судьба? Да ни черта! Вы просто сидите и читаете это, когда в это время можно было сделать что-то грандиозное. Да пусть даже выйти куда-нибудь в парк и написать это банальное «Борись с системой!» на стене. Что вас останавливает? Слабо? А не должно быть слабо! Решительнее быть нужно! Решительнее!

А, впрочем, решительность нашу подавляют. Нашу подавили, и вашу подавят.

Я совсем не сообразила, что произошло, как уже сидела в милицейской машине на заднем сиденье и упрямо молчала. Я только начала отходить от испуга. Только всё начало проясняться в моей голове. Помню, как с двух сторон от нас появились мужчины в форме. Помню, как вызывающе, словно со своими друзьями, говорил Алекс. Ещё помню, как он начал предлагать деньги, причём огромные деньги. И самое странное, ему не удалось подкупить милиционеров. Тогда Алекс вышел из себя, посыпался мат, но милицейская дубинка быстро заставила его замолчать. Он замолчал. И нам с Максом шепнул молчать. Думаю, ничего хорошего из этого не выйдет, но Алекс, кажется, знает, о чём говорит.

И теперь я молчала и не отвечала не на какие вопросы. Макс опустил голову почти до самых колен и о чём-то усердно думал. Алекс держался за бока, по которым прошлась дубинка, и смотрел перед собой так, что казалось ещё чуть-чуть – и толстый милиционер, который сидел перед ним, загорелся бы.

Ну, конечно, если бы Алекс помолчал, а не стал называть этих двоих шавками и отморозками, то, может, его бы, по крайней мере, не поколотили. Но он их так обливал грязью, как, наверное, только он один и способен. Не знаю, наверное, он думал, что его знают все и трогать никто не станет, поэтому он не следил за своими словами. Ну, или он совсем безбашенный. Я склоняюсь ко второму варианту.

Он всегда ненавидел милицию. И я его понимаю. Она создана не для того, чтобы защищать простых людей, она создана, чтобы защищать власть. Это что-то вроде щита. Видели, кто подавляет любые митинги или выступления? Милиция. Омон. Омон спускают даже на мирные выступления. Знаете, как-то раз люди вышли на площадь и стали хлопать в ладоши да кричать: «Перемен!» Что сделали власти? Выпустили на них своих псов! Омон появился незамедлительно.

Нас повезли в участок. Я молчала и ничего не отвечала, как, впрочем, и парни. Это Алекс шепнул нам с Максом молчать. Будь моя воля, я бы уже давно всё рассказала. Оттого, что мы молчали, они только злились сильнее и начинали орать.

В итоге, когда в участке от нас ничего не добились, решено было посадить нас в вытрезвитель, который пустовал. Сказали, что выпустят, как только мы заговорим. Макс стал бледным и ушёл куда-то в себя. Мы с Алексом сидели рядом. Я хотела с ним поговорить, но за нами внимательно наблюдал дежурный. Вы, я почти уверена, никогда не бывали в вытрезвителе, поэтому нужно вам рассказать, что он из себя представляет. В нашем милицейском участке, это просто небольшое помещение из металлических решёток. Очень древнее.

Зазвонил телефон. Дежурный отвлёкся и поднял.

– Сделай же что-нибудь! Отцу позвони, в конце концов! – сказала я Алексу решительно.

– Я не могу ему позвонить. Когда ему пришлось вытаскивать меня в прошлый раз, он ясно дал знать, что если такое повторится, то я на него не могу даже и рассчитывать.

– Но нужно ведь что-то делать!

– Я думаю,– сказал он мне нервно. – Помолчи.

Я отвернулась от него. Чёрт возьми! Да ведь он даже не знает, что делать! Боже мой, что будет, когда родители узнают? Они ведь узнают! А что будет с Алексом? Он ведь уже совершеннолетний. Чёрт возьми, мы ведь не человека убили, просто написали глупую вызывающую надпись. Разве что-то за это будет?

Я стала смотреть сквозь прутья на коридор. Там было оживлённо. Проходили разные люди в форме, некоторые смотрели на нас удивлённо. Думают, наверное, что у нас нет будущего. Смотрят, в любом случае, именно так. Бесит!

Вы можете подумать, что я кипела от злости. Но нет. Я элементарно была напугана. Я ведь сначала ничуть не испугалась. Я до последнего момента была уверена в том, что те два милиционера возьмут взятку Алекса. Я не понимаю, почему не взяли. Это же собаки продажные, должны были взять, должны были. Но ведь не взяли почему-то. Что ж, наверное, сверху им дают ещё больше. Или, может быть, дело в дисциплине. Собаки, охраняющие зажравшихся свиней, которые уселись на троны и стали править нами, должны быть очень хорошо дисциплинированны.

Я уже чувствовала отчаянье, зарождающееся у меня внутри, когда вдруг вспыхнула надежда. Вспыхнула так, что все мои внутренности словно огнём обожгло.

По коридору шёл Дима и увлечённо жевал яблоко. Такое чувство, словно он у себя дома, а не в милицейском участке.

– Дима! – вскочила я на ноги и подбежала к решётке.

Видели бы вы его лицо! Встретить меня здесь он точно не ожидал! Но всё-таки он встретил. И очень славно, что встретил! Я в двух словах объяснила ему положение дел, а он, почесав растеряно свой блондинистый затылок, кивнул. Кивнул и пошёл в ту сторону, откуда он только что появился.

А дальше всё завертелось стремительно. Димина мама, которая, оказывается, была тут главной, с сердитым вздохом взяла нас под своё крыло. В итоге эта дама провернула всё так, что мы отделались лишь небольшим штрафом. И, конечно же, она позвонила нашим с Максом родителям. Алекса она не знала, но Дима горячо заявил, что он парень отличный и никогда больше ничего подобного не провернёт. Его матери деваться было некуда, поэтому она выгораживала Алекса так, словно это он, а не я, копался когда-то в одной песочнице с Димой.

Уже было чертовски поздно, когда я, Дима, Макс и Алекс, стояли вчетвером на крыльце милицейского участка. Я, Макс и Дима ждали, когда спустятся Димины родители и отвезут нас домой. Алекс стоял с нами просто так.

Только потом, когда я ночью, после на удивление небольшого скандала, засыпала, мне стало понятно, зачем с нами стоял Алекс.

– Это,– Алекс заговорил совсем не так уверенно, как говорил всегда, – спасибо тебе, что замолвил словечко.

Он протянул Диме руку. Дима посмотрел на неё удивлённо, потом взглянул на Алекса и, неожиданно улыбнувшись, сильно пожал ему руку в ответ.

– Пустяки.

– Нет, серьёзно, спасибо, Дима,– сказал Алекс, улыбнувшись в ответ.

– Дима? Уже не блондинчик?

– Да,– ухмыльнулся ему Алекс. – Не такой уж ты и козёл, каким казался.

– Ты тоже,– Дима улыбнулся ещё шире и радостней.

Эти двое поладили. Дима уже не смотрел на Алекса свирепо, как в первые секунды, когда он увидел его тоже в вытрезвителе. Сразу, я уверена, Дима желал Алексу только худшего. А как же! Ведь, разумеется, он решил, что это из-за его влияния, я оказалась в такой неловкой ситуации. Не из-за Макса ведь. Но теперь он смотрит на Алекса так, будто они всю жизнь были друзьями.

Когда мы ехали домой, то в машине висела напряжённая атмосфера. Димины родители молчали, мы молчали тоже. А потом я вдруг как заору:

– Снег! Снег пошёл!

Да, в тот насыщенный вечер ещё и первый снег выпал. И я стала рассказывать о том, как хорошо, что уже снег. И напряжённая атмосфера сразу же перестала быть напряжённой.

Как всегда, всё закончилось удивительно хорошо. Удачно. Но было бы просто странно, если бы мне не повезло. Я ведь всегда знала, что удача меня любит. Только об одном я переживала: не закрасят ли надпись слишком быстро? Это меня волновало невероятно.

Я очень хочу, чтобы надпись увидело как можно больше глаз. Я очень хочу, чтобы как можно больше людей пошли против системы. Я очень (слышите?!), очень хочу этого!

Это война с системой. Она началась. И мы будем бороться. Мы – это значит я и вы вместе со мной.

Поднимайте свой зад! Сделайте, в конце концов, хоть что-то! Боритесь с системой, господа!

Боритесь!

========== Часть 20 ==========

Стук из-за зеркала становился громче с каждым новым разом. Там что-то есть. Что-то белое, как снег, что-то хрупкое и слабое, что-то с чёрными длинными волосами. Что-то похожее на девушку из популярного фильма «Звонок». И мне страшно.

Я проснулась среди ночи. Мне понадобилось всего секунда, чтобы сообразить, где я нахожусь. Я была у себя дома, в гостиной. Видимо, заснула, когда смотрела телевизор перед сном. И именно из-за этого я теперь лежу на диване, перед шкафом со старинным зеркалом на задней стенке.

Мне страшно. Понимаете, это был не такой страх, как обычно. Обычно я не понимаю, чего я боюсь. А тут мне ясно. Мне ясно, конечно, что это просто игра моего воображения, но ещё мне ясно, что всё-таки я не одна в этой комнате. Я не понимаю, как это может быть вообще возможно. Я прекрасно осознаю, насколько всё нереально, но при этом я верю в то, что из-за стекла за мной наблюдает кто-то.

Мне холодно. В комнате так холодно. Это оно принесло с собой холод. В тот вечер на мне была тёплая рубашка, которую я так и не вернула Максу, я была под толстым пуховым одеялом. И я замерзала. Мне было холодно. И я верила, что холод не отступит. Холод не отступит никогда, даже когда я умру, мне будет холодно. Холодно. Так холодно.

Я знаю, что это из-за белого существа, которое живёт в зеркале. Оно появляется здесь из-за меня. Оно бы спало там, за зеркалом, тысячи лет, но оно не может: я мешаю.

Когда случаются панические атаки, то иногда я как-то странно дёргаюсь. Ну, знаете, я не контролирую свои движения, я, если уж на то пошло, ничего не контролирую. Так вот тем вечером, когда мне было так страшно, и я пыталась затаиться под одеялом, у меня не получалось. Я постоянно шевелилась. Больше всего у меня дёргалось плечо. Это происходило непроизвольно. И хуже всего было то, что у меня из-за этого громко хрустели кости, а ещё напрягались мускулы руки. Поэтому то, что спало за зеркалом, теперь и проснулось. Ведь ему нечем похрустеть, ему нечего напрячь. Оно завидует мне, оно меня за это ненавидит.

Я лежала под одеялом с закрытыми глазами, но я прекрасно знала, что происходит в комнате. Я даже видела картинки у себя в голове. Я видела, как оно проходит в глубине зеркала. Оно никогда не поворачивается лицом ко мне. Мне ужасно страшно, но я жду, когда оно обернётся. Но оно не оборачивается ко мне. Никогда. Оно ходит из стороны в сторону и всегда с каждым новым разом становится всё ближе к грани между зеркальным миром и моей гостиной.

У меня похолодели и вспотели пятки: оно вышло из зеркала, оно ходит по комнате. Я слышу шаги. Вот они становились у меня над диваном. Сердце бешено колотится, мне страшно пошевелиться, но плечо дёргается, и кости хрустят, и оно злится. Да, оно ужасно злится.

Я знаю, оно стоит прямо над диваном. Я чувствую, как оно присело на край. Оно смотрит. Смотрит отовсюду. Смотрит из-за занавески, смотрит из-за шкафа, смотрит из-под дивана и кресел, смотрит из-за зеркала.

Я повернулась на бок. Я повернулась лицом к стене. Я не хочу, чтобы оно смотрело, но оно будет. Бледное, совершенно как лист белой бумаги, лицо находится прямо перед моим. Главное – не открывать глаза. Пока я их не открою, оно ничего не может мне сделать.

Я затаилась. Я старалась даже дышать тихо, только вот плечо всё ещё иногда дёргалось и все мускулы на руке напрягались. Оно злится. Злится, что мои кости могут хрустеть, а мускулы могут напрягаться. Оно меня за это ненавидит. Но пока я не открою глаз, оно просто не может ничего сделать. Да. Таковы законы.

Я постаралась выровнять сбившееся дыхание. Я постаралась успокоиться.

Фаер, возьми себя в руки! Это просто очередная паническая атака! Тебе нужно позвать родителей, тебе нужно пойти в ванную и умыться холодной водой. Выпить лекарство, в конце концов! Но никак не лежать тут и бездействовать.

Я, сделав над собой огромное усилие, открыла глаза. Передо мной был стол, а за ним ненавидимый мною старинный шкаф. Перед лицом у меня ничего не оказалось. Но я готова поклясться, что за столом стояло что-то чёрное. Сейчас оно исчезло, но оно там было! Оно просто присело! А теперь, наверное, ползёт к дивану по полу и улыбается своими острыми зубами!

Я снова закрыла глаза. Я не знала, что мне делать. Оно ведь убьёт меня! Убьёт, если я ничего не сделаю! И самое ужасное в том, что никто никогда мне не поверит, если я решу рассказать. Если оно меня и убьёт то, все решат, что умерла я своей собственной смертью. Никто не догадается, что меня убило оно. Кроме меня его никто не видит. Что-то из зеркала могу видеть только я одна. Оно может стоять прямо перед кем-то другим, а его никто кроме меня не заметит.

У меня затекла рука. В ладони, особенно в кончиках пальцев, начало больно покалывать. Больно. Мне больно. Во всей руке больно покалывает. Но я не буду шевелить рукой, пускай и дальше покалывает.

Я боюсь высунуть руку из-под одеяла потому, что мне её обязательно пожмут. Пожмут, поверьте. Мёртвая и холодная рука того, кто вышел из зеркала. Но страшнее всего то, что если я руку из-под одеяла не высуну, то оно не станет ждать и само заберётся ко мне на диван. Оно ведь ненавидит меня. Оно завидует, что я живая, а оно уже нет. И оно злится. Злится из-за этого. Именно злость разбудила это существо из зеркала.