Текст книги "Демид. Пенталогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Плеханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 94 (всего у книги 137 страниц)

– Ой! – прошептала она. – Я не думала, что это так сильно. У меня голова кружится.

– Поцеловаться забыли, – хрипло сказал я.

А потом встал, перегнулся через стол и поцеловал ее в губы – по-настоящему. Так, чтобы помнила этот поцелуй всю жизнь. Губы Ань Цзян были немножко сладкими, у них был слабый вкус базилика. Они были нежными. Она ответила мне, ответила со страстью. Хотя, может быть, это был первый поцелуй в ее жизни.

Надеюсь, дядя Сяопин, или как там его звали, не наблюдал за нами в этот момент из-за портьеры.

А потом я шлепнулся на свой стул, высокий стул из плетеного бамбука. Я сидел, откинувшись на спинку, и голова моя кружилась. Наверное, не меньше, чем у этой китайской девочки.

Но я справился с собой, потому что я еще любил другую девушку – ту, что сбежала от меня. Я знал, что еще увижу ее. Я знал, что, когда я увижу ее, брошу все на свете. И я не хотел предавать Ань Цзян – Анютку, милую девочку семнадцати лет, так зависящую от меня.

Я обнаружил на столе недоеденный салат, вооружился палочками и начал его жевать. Неспешно.

Глаза Анютки плавали. Нужно было срочно приводить ее в чувство.

– У тебя есть novio [Парень, жених (ней.).]? – спросил я.

– Novio? – Анюта медленно возвращалась на грешную землю. – Нет. То есть… Дядя Сяомин познакомил меня с одним китайским парнем. Его зовут Чэнь, он скоро получит гражданство. Дядя сказал, что он хороший жених для меня. Мы должны пожениться через два года, и тогда я останусь в Испании.

«Я твоему дяде голову оторву», – подумал я. И ничего не сказал, потому что дядя был абсолютно прав. Они почему-то всегда правы, эти дяди разных национальностей, проживающие на территории Испании.

– Тебе он нравится, этот Чэнь?

– Нет. Я и не видела его почти. Он такой… обычный. Мне нравишься ты.

– А я – необычный? – я смотрел на Цзян пьяноватым взглядом из-под полуприкрытых век.

– Ты – самый лучший. Ты даже не представляешь, какой ты! Я один раз слышала, как наши девчонки в раздевалке тебя обсуждают. Они такое говорили… Неприлично даже. Ты представляешь, они все в тебя влюблены!

– Представляю…

Ничего необычного здесь не было. Девчонки, разговоры… Все было, как обычно. Только одно было не как всегда. Анютка, судя по всему, была влюблена – в меня. И я был влюблен – это было моей болезнью. Увы, влюблен, и увы, не в Анютку. Такой вот любовный треугольник с одной отсутствующей стороной. Где носило эту отсутствующую сторону, одному Богу было известно.

– Ты когда-нибудь занималась любовью? – Я не смотрел ей в глаза, чтобы не смущать.

– Что ты имеешь в виду? Трахаться?

Я слегка поперхнулся салатом. Из всех испанских слов, обозначавших определенное действие, непосредственная Анютка выбрала именно это – не самое приличное.

– Да. Откуда ты знаешь это слово?

– Знаю. Это любимое слово наших танцовщиц. – Она опустила взгляд. – Я никогда не делала это. Правда.

– Ты – virgen [Девственница (исп.).]?

– Да. Но…

– Это хорошо.

Это было хорошо. Потому что это решало многие проблемы.

– Но… Я не думаю, что это совсем хорошо. – Она сбивалась, торопилась сказать мне то, о чем, может быть, мечтала сказать уже несколько недель. Виски раскрепостило ее. – Это просто глупо – быть virgen в моем возрасте. И я хочу… Я хочу узнать, что такое любовь. Я хочу сделать это с тобой!

Я снова подавился салатом – на этот раз более основательно.

– Нет. – Я качнул головой. – Нет. Не такой уж у тебя большой возраст. Не спеши.

– Но почему?

– Нет! – Я протянул руку и сжал ее пальцы. – Не спеши, когда-нибудь ты поймешь…,

Она закусила губу и отвернулась – наверное, чтобы я не увидел ее слез. Она была еще совсем юной девочкой, и довести ее до слез было легко, несмотря на то, что она была мастером у-шу и в совершенстве владела своим телом. Те, кто писал древние трактаты по боевому искусству, учили бороться с врагом. Но они не учили бороться с любовью. Этому могла научиться только она сама.

– Я знаю, – сказала вдруг она, повернувшись ко мне. Глаза ее блестели. – У тебя в сердце выросла полынь.

– Еще чего, – обиделся я. – Ну ты скажешь…

– Полынь – это звучит как аи.Это значит «любовь» по-китайски. Так мы говорим. Я вижу – любовь выросла в твоем сердце. Но ты любишь кого-то другого, не меня. Кто она?

– Не знаю. – Я горько усмехнулся – глупо было, в самом деле. – Я видел ее один раз в жизни и даже не спросил, как ее зовут.

– Но она красивая? – Цзян перегнулась ко мне через стол. От нее едва заметно попахивало виски. – Расскажи, какая она!

– Dejalo [Оставь это (исп.).], – я махнул рукой. – Забудь все, Анютка. Не торопи события, и тогда все будет хорошо. Ты мне веришь?

– Да.

Она смотрела на меня, чуть наклонив голову, и улыбалась, и мне снова становилось хорошо.

Хотя если бы я знал, чем кончится вся эта история, волосы встали бы дыбом на моей голове.

День Дьявола был еще впереди – у меня и у Ань Цзян. И у многих других людей.

Хорошо, что человек не ведает своего будущего.

9

А дальше жизнь моя потекла более или менее размеренно. Приключения, конечно, были. Не получается у меня без приключений.

Теперь у меня была Анютка. Жила она недалеко, в паре кварталов от меня, в том же городке. Снимала небольшую квартиру вдвоем с другой девчонкой, филиппинкой, Паулой, которая тоже работала в нашем Парке. Теперь я каждое утро подруливал к дому Анютки. Она выбегала, садилась на мой мотороллер, обнимала меня сзади, и мы мчались на работу. Мы вечно опаздывали.

Я уже говорил, что мы не спали с ней. Хотя она периодически совершала атаки на меня. Совершала покушения на мою высоконравственность. Иногда, когда мы засиживались допоздна у меня в квартирке, она говорила мне: «Я останусь у тебя». «Ты должна идти, – говорил я ей. – Паула будет волноваться». – «Пауле наплевать, – сообщала мне Анютка, – она сегодня вообще ночевать не придет, останется спать со своим рыжим Джефом. Она имеет большую удачу, чем я – он ее любит». «Тем более нужно идти, – упорствовал я, – ваша квартира будет пустой, и туда могут забраться воры!» – «Нет, я боюсь идти! Сейчас ночь, и на меня могут нападать бандидос!» – «Я провожу тебя», – со вздохом говорил я, и полчаса мы шли по ночному городу, где народу на улицах было больше, чем днем. Народ веселился и пил свое вино, и, уж конечно, не было никаких бандидос. А потом еще час мы стояли у Анюткиной двери, и целовались, и разговаривали, и опять целовались, и я отказывался зайти к ней хотя бы на чашечку кофе, и говорил, что поздно, и надо идти спать, потому что завтра мы будем, как обычно, опаздывать…

Странно было все это. Любой человек, который хорошо знал меня, сказал бы, что я свихнулся. И был бы в чем-то прав.

Анютка была очень хорошенькой девочкой. Для китаянки она была просто красавицей. На нее постоянно оглядывались на улицах. Она была милой и веселой. И она заводила меня. Когда ее маленькие ручки гуляли по моему телу, я заводился так, что чуть не сходил с ума. И все же я не доводил дело до конца. И часто, проводив ее до дома, я шел в первый попавшийся бар, где выпивал стакан виски и снимал на ночь какую-нибудь девчонку, с этим у меня проблем не было. У меня была уже определенная репутация в нашем городке. Reputacion de macho hambriento [Репутация голодного самца (исп.).]1.

А чего бы вы хотели? Попробуйте сами так – целый день тесно общаться с замечательной красивой девчонкой и не иметь возможности… Ну, вы понимаете, о чем речь. Естественно, я набрасывался после этого на других девиц, как озверевший орангутанг. Я размазывал их по кровати, совершал с ними акробатические этюды, доводил их до абсолютного восторга. А сам думал в это время о своих двух девушках – об Ань Цзян и о той, которая от меня сбежала. Я еще никак не мог сделать выбор.

Конечно, я мог бы справиться со своей бредовой любовью, остановить свой выбор на Анютке. Она перебралась бы ко мне жить в тот же день, в тот же час, когда я сказал бы ей об этом. И мы жили бы счастливо.

Но… Но недолго.

С Анюткой нельзя было поступать так. Она была воспитана по-другому. Понятия о свободной любви у нее были самые приблизительные, примерно такие: «Пусть другие этим занимаются, но для меня это не подойдет». Она была достаточно серьезна в этом вопросе. И лечь в постель с Ань Цзян в любом случае означало одно: через некоторое время нам предстоял бы законный брак.

А я вовсе не собирался жениться. Можно было назвать десяток причин этому, но самая главная причина была одна: я просто не хотел жениться.

Пожалуй, я был слишком непостоянным. Я привык к свободе и не хотел себя ни в чем ограничивать. Так что если бы даже я слицемерил перед Цзян и самим собой, если бы я позволил ей выйти за меня замуж, то через некоторое время я сорвался бы. Может быть, я не ушел бы от нее, но гулял бы налево. А это было чревато. Потому что Цзян была мастером боевых искусств.

У меня уже был печальный прецедент. По неопытности я привел домой одну девушку слишком рано, часов в девять вечера. Девушку звали Элиза. Она была бельгийкой – голубоглазой блондиночкой, немножко пухлой и жизнерадостной, как овечка. Мы встречались по меньшей мере раз в две недели. У нее не было никаких претензий ко мне, просто ей нравилось заниматься со мной любовью. Про Цзян она не знала ничего, на свою беду.

В этот день я сказал Анютке, что меня не будет. Что я уеду к брату в Барселону. Или к дяде в Жирону. Или к медведям на Северный полюс. Короче говоря, я взял

отпуск.

И только мы с Элизой выпили вина, и поболтали, и посмеялись, и наконец-то раздели друг друга, и даже успели приступить к самому увлекательному занятию, как раздался звонок в дверь.

– Ой! – Элиза остановила свои движения. – Кто-то идет. Нужно открыть.

– Не обращай внимания… – Я пытался продолжить.

Звонок трещал без умолку. Потом дверь загрохотала от ударов,

– Мигель, открой!!! – знакомый голос раздался из-за двери. – Пожалуйста! Я знаю, что ты здесь! Мне надо с тобой говорить!!!

Надо сказать, что квартирка у меня совсем маленькая. У меня нет никакой прихожей, и входная дверь выходит практически в единственную комнатку. И то, что кричат за дверью, слышно очень хорошо. Тем более, когда орут во всю глотку.

Цзян, это она. Su puta madre!!! Carramba!!! Y maldita sea!!! [Несколько испанских ругательств средней степени неприличности.] Принесло мою маленькую китайскую девочку в самый неподходящий момент. Что ты будешь делать?

– Не открывай, пусть думает, что тебя нет дома, – сказала шепотом Лиз. Она, похоже, перепугалась, и было отчего. Грохот стоял такой, как будто в дверь ломился взвод спецназовцев.

– Не получится. Она видела, что у меня свет в окне горит. Если не открою, может дверь высадить. Решит, что со мной что-нибудь случилось.

– Кто это? – Элиза спешно натягивала трусики.

– Цзян. Мы с ней работаем.

– Что?! – На этот раз заорала Элиза. – Эта маленькая китайская засранка? Ты и с ней спишь, animal [ Животное ( исп.).]?

– Нет… – Я замахал руками. – Нет, мы просто работаем вместе. Одевайся, Лиз, и не шуми. Я сейчас выйду на лестничную площадку и узнаю, что ей нужно. А потом вернусь. Не обижайся, Лиз.

– Вот еще, больно нужно! Плевать мне! – Элиза яростно сдирала с себя одежду, которую успела надеть. Сняла все, кинула трусики посреди комнаты и шлепнулась на кровать поверх одеяла. – Плевать на все! – сказала она. – Пусть заходит кто угодно. Я не собираюсь ни от кого прятаться. Тем более от чертовых китайских обезьян!

– Ah, las mujeres!…[ Ох уж эти женщины!., {исп.)]

Я высунул свою физиономию на лестничную клетку. Ань Цзян имела вид фурии. Глаза ее сверкали и, кажется, даже светились в темноте, как у разъяренной кошки.

– Ты обманул меня! – громко заявила она. – Ты сказал мне, что уехал, а сам не уехал! Ты остался дома!

– Я в курсе, – сказал я ледяным тоном. – Ну и что? Можешь считать, что меня нет дома. Нет меня, понимаешь? Занят я. Извини, у меня важные дела. Завтра увидимся.

Я попытался закрыть дверь, но Цзян вцепилась в ручку мертвой хваткой и тянула ее на себя.

– У тебя там кто-то есть? Почему ты не хочешь меня пустить?

– Анютка, – сказал я, внутренне свирепея, но все еще сдерживая желание спустить ее с лестницы. – Иди домой, детка. Не выводи меня из себя,…

Я не успел договорить. Не успел объяснить, что такое неприкосновенность жилища и частная жизнь и что приличные люди заранее договариваются о визите, и так далее. Потому что дверь бешено рванулась, я получил удар ногой в грудь и влетел внутрь комнаты. А Цзян влетела за мной, захлопнув за собой,дверь со столь яростной силой, что чуть не вылетели стекла в окнах.

Элиза возлежала на моей кровати в бесстыдной позе римской гетеры и наблюдала за происходящим с мстительным удовольствием.

– Su crimen lo condeno [Его преступление осудило его (исп.).], – произнесла она торжественным голосом.

Элиза любила показать свою образованность. Она была студенткой в Брюссельском университете, а в Ремьендо приезжала на лето, к каким-то своим родственникам – купаться в Средиземном море, совершенствовать испанский язык, гулять по вечерам в шумной компании своих сверстников и кружить головы симпатичным местным парням – таким охламонам, как я.

На этот раз ей лучше было держать язык за зубами.

– Заткнись, – произнесла Цзян. Произнесла тихо, но у меня мурашки поползли по спине от ее сиплого, сдавленного голоса. Я никогда не слышал, чтобы она говорила так. – Убирайся отсюда, puta [Шлюха (исп.).].

Я сидел на полу и туго соображал, что мне предпринять.

– Что?!! – заорала Элиза. – Кто здесь – puta?! Я – puta? Да ты сама – puta, у la hija de gran puta, y la mona barata de Chino manchado! Me cago en tu padre! Tortiller!!! [Поток испанских выражений, в которых ораторша неуважительно отзывается о Китае, о матери и отце Ань Цзян, а также о ее сексуальной ориентации.]

Она выражалась и выражалась. Пожалуй, она довела свой испанский до полного совершенства – в смысле ругательств.

Когда материшься на чужом языке, не думаешь, как это грязно звучит для того, кто на этом языке разговаривает. Это не каждый может выдержать.

Я не думаю, что Анютка хорошо соображала в этот момент. Потому что она совершила поступок, который вовсе не соответствовал созерцательному восточному мировоззрению. Она быстрым четким шагом подошла к Луизе и схватила ее за глотку.

– А-а!!! – завопила неуемная бельгийка. – Драться?! Сейчас я тебе покажу, tu puta madre!

Она вскочила на колени и полоснула ногтями по щеке Анютки. Она собиралась как следует отделать наглую китайскую девчонку. Но не успела это сделать.

Ань Цзян уклонилась от следующего удара. А потом поднырнула под орущую голую Лиз, размахивающую всеми конечностями, и швырнула ее через всю комнату.

Полет бельгийки был не слишком изящным. Она влетела в стену, грохнулась всем телом. Визг ее взвился до непереносимо высокой ноты и резко оборвался. Она сидела на полу, хватала ртом воздух, глаза ее были круглым и от боли и от ужаса. Она медленно двигалась на попе назад, перебирая ногами. Она пыталась отодвинуться от Цзян, которая наступала на нее с решительным выражением лица. Кажется, Цзян совсем съехала с катушек.

Я наконец-то опомнился. В последнюю секунду я совершил прыжок через всю комнату и схватил Цзян сзади. Я облапил ее, прижав ее руки к ее туловищу – так, что она вздохнуть не могла. Я все-таки был намного сильнее ее, хотя и не мог справиться с ней в открытом бою. Теперь я поймал ее хитростью. Она попыталась стукнуть пяткой по моей стопе, но я уже знал эти ее штучки, расставил ноги, встал в стойку, в которой она не могла меня достать.

– Успокойся немедленно… – прошипел я ей в ухо. – Идиотка, что ты делаешь?

– Я убью ее! – выкрикнула вдруг Анютка и сделала еще одну попытку вырваться. – Она плохая! Она так называла меня! И ты предал меня! Ты – brutal! [Скотина (исп.).]

– Лиз – беззащитная девчонка. Такая же глупая, как и ты, но только гораздо слабее тебя. И сейчас ты избиваешь ее, пользуясь ее слабостью. Подумай, что бы сказал сейчас твой учитель? Он устыдился бы тебя! Я напишу ему, как ты бьешь беззащитных…

Анютка резко обмякла в моих руках. Это была серьезная угроза, и она знала, что я могу ее осуществить. Она сама дала мне адрес своего учителя. И даже сказала, что ее учитель, Хэ Юн, знает русский язык, потому что учился в Советском Союзе.

Я разжал руки, и Анютка упала на колени. А потом прижалась лицом к полу, и плечи ее затряслись. Она беззвучно заплакала.

Я опустился на пол рядом с Лиз. На лице ее не было никаких отметин, но на плече наливался багровым цветом здоровенный синяк. Коленки и локти были ободраны,

– Как ты, Лиз, милая? Тебе больно?

Лиз потянулась ко мне руками, обняла меня за шею, прижалась ко мне всем телом, словно стараясь завернуться в меня, защититься мной. Губы ее дрожали, лицо было мокрым от слез.

– За что она меня? За что?

Она сидела так, прильнув ко мне, спрятав лицо свое на моей груди, и всхлипывала. Я нежно гладил ее, жалел ее. А сам смотрел на Анютку, которая лежала на полу и безутешно плакала. Анютку мне было жалко просто безумно.

– Анютка, солнышко, иди сюда, – позвал я шепотом.

И она подняла голову. Щеку ее пересекали три красных отметины – следы от ногтей Элизы. А в глазах ее, покрасневших от слез, я прочитал страх. Страх, что я накажу ее, прогоню ее, глупую маленькую девчонку, совершившую недостойный поступок.

– Нет… – тихо сказал я и покачал головой. – Я ничего тебе не сделаю, малыш. Иди сюда.

Она подползла ко мне на четвереньках и прижалась лицом к моим ногам. Поднималась все выше и выше, пока не села рядом со мной.

Так мы и сидели втроем, на полу, прислонившись к стене. Одной рукой я обнимал Лиз, а другой – Цзян. А они обе обнимали меня. И конечно, соприкасались между собой.

Цзян вздрогнула, когда неожиданно дотронулась до руки Элизы. А потом пальцы ее медленно поползли вдоль плеча бельгийки. Добрались до груди Элизы, потрогали ее сосок, сразу же напрягшийся, и поползли вниз. Нежно заскользили по животу и утонули в ложбинке между ногами Лиз.

Лиз сжала ноги и сделала несколько глубоких вдохов. Это было совершенно неожиданно для меня. Я никак не думал, что драка моих девчонок кончится этим.

– Цзян… Ты любишь девушек?

– Я люблю тебя. – Глаза Анютки были закрыты, она приблизила губы к моему уху, дышала возбужденно. – Я люблю только тебя, Мигель, ты знаешь об этом. Но ты меня не любишь, ты меня не хочешь. Ты хочешь ее. эту девочку. Я хочу знать, как это – спать с ней? Что у нее есть такого, чего нет у меня?

Она попыталась убрать руку, но Лиз остановила ее, положила ладонь на ее предплечье.

– Еще… – Губы Лиз приоткрылись, и язык заскользил по ее губам. – Тосате [Потрогай меня (исп.).].

– У тебя хорошо получается, – заметил я Анютке не без некоторой ревности.

– Я делала это много раз. – Цзян уже облизывала мое ухо. – Но только с девочками. В нашей школе были только девочки. Нам не разрешали разговаривать с мальчиками. А нам хотелось… Так хотелось…

– Ты – лесбиянка?

– Нет, совсем нет. У нас это было обычно. Все знали, что это неправильно, но все делали это. Я привыкла к этому. Но сейчас я хочу тебя.

Мокрые ее пальцы схватились за молнию на моих джинсах. Молнию, само собой, заело. Анютка боролась с ней, и я думаю, если бы проклятая молния продолжала упорствовать, Анютка просто сломала бы ее. Она смогла бы это сделать. Но я не дал ей сделать это.

– Все, хватит. – Я поднялся на ноги – не без труда, потому что девчонки цеплялись за меня, каждая со своей стороны. – Все, все, все…

Я пошел к дивану и сел на него. Я обхватил голову руками и закрыл глаза.

– Все, – повторял я, – bastante. Mas que bastante [Достаточно. Более чем достаточно (исп.).].

– Почему? – Я открыл глаза и обнаружил, что Лиз очухалась и подбирается ко мне с явными намерениями.

– Почему? – повторила она. – Мы можем заняться этим втроем. Прямо сейчас.

– Перестань! – Я резко отодвинулся. – Лиз, не делай глупостей. Ты ничего не понимаешь!

– Почему? – промурлыкала она. – Все я понимаю. Нечего здесь понимать.

– Анютка! Ты тоже этого хочешь?

– Нет… – Цзян уже вскочила на ноги и оправляла рубашку, распахнувшуюся на груди. – Нет! Лиз, отойди от него, прошу тебя по-хорошему…

Элиза отпрянула от меня как ошпаренная. Она не хотела еще раз спланировать по воздуху и совершить аварийное приземление.

– Вы сумасшедшие! – заявила она, натягивая одежду. – Вы – просто los dos locos [Двое спятивших (исп.).]. Мигель, почему ты не занимаешься с ней любовью? Она такая хорошенькая, и она так хочет тебя. Она вся просто истекает соком…

-Потому… – Я мрачно качнул головой. – Цзян, допустим, мы будем заниматься с тобой любовью. Что ты скажешь, если узнаешь, что я встречаюсь еще с одной девчонкой? Ну, иногда…

– Я убью ее, – заявила Анютка. – И тебя отлуплю, Мигель. Потому что муж… Ну, он не должен делать так.

– Понятно? – Я стукнул кулаком по дивану. – Понятно, Лиз? Для нее заниматься любовью и жениться – это одно и то же. Да?

– Да, – сказала Анютка совершенно прямолинейно.

– Хватит! – Я вскочил на ноги. – Цзян! Ты хочешь посадить меня на цепь и кормить с рук, как любимую собаку! Но я никому не дам покушаться на мою свободу! Она слишком тяжело мне досталась, моя свобода. Значит, так! Я официально заявляю, что, во-первых, жениться ни на ком не собираюсь! И поэтому у нас с тобой, Ань Цзян, отношения останутся чисто дружескими. Сексом мы с тобой заниматься не будем, пока ты держишь меня под надзором, как полиция нравов. А во-вторых, я заявляю вам, что у меня есть девушка, которую я люблю .Правда, я не знаю, как ее зовут и где она живет, но это не имеет особого значения. Я все равно люблю именно ее и найду ее обязательно. Вот так! А кого это не устраивает, может убираться к чертовой матери!!!

На этот раз обе мои девчонки посмотрели на меня, как на сумасшедшего. Лиз даже покрутила пальцем у виска.

– Eres bicho raro! – сказала она. – Миу гаго [Странная ты тварь! Очень странная (исп.).].

Лиз, конечно, ушла от меня. Иногда мы с ней сталкивались случайно – в барах нашего маленького городка трудно не встретиться. Она всегда отворачивалась и делала вид, что меня не знает.

Ань Цзян, конечно, осталась. И уже на следующий день она притворилась, что ничего не произошло.

Она умела притворяться, когда хотела.