Текст книги "Демид. Пенталогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Плеханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 88 (всего у книги 137 страниц)

Утром он просыпается в семь часов, выпивает чашку крепчайшего кофе, съедает маленький бутерброд с сыром и отправляется на работу – в соседний городок.

Между прочим, он – классный специалист в своей области, мой Эмилио. Его посылают к самым капризным клиентам. В том числе и русским.

Был я один раз на встрече с русскими клиентами. Эмилио попросил меня помочь в качестве переводчика. Потому что в этом многочисленном новорусском семействе не было ни одного человека, который бы разговаривал на чужом, не новорусском языке. А переводчика нанимать они не хотели, экономили. Они считали, что они – бедные. Правда, дом, который они построили, был раза в два больше, чем соседние дома всяких там англичашек и америкашек. И участок был в два раза больше, хотя для этого пришлось срыть бульдозером половину горы. Обошлось это в половину стоимости самого дома. Зато теперь теща главы семьи собиралась сажать там, на участке, огурцы, помидоры и картошку. Она собиралась таким образом экономить!!! Puta madre! [Испанское ругательство. Довольно неприличное.]

А чего это я возмущаюсь? Какое мое дело, в конце концов? Эта Марьпетровна всю жизнь занималась тем, что копалась в огороде в своей деревне Володоевке. А теперь ее, можно сказать, насильственно вывезли в чужую страну – внуков-оболтусов нянчить. Ну чем ей тут еще заниматься? Пальмы разводить? В супермаркет ходить два раза в неделю? На пляже валяться topless?[Голой по пояс] Тоска ей здесь, да и только. Единственная радость – родные грядочки с картошкой. Картошка, кстати, в каменистой и бесплодной на вид испанской земле дает по два урожая в год. Только собирай да в погреб на зиму клади. Если кто ее есть будет.

Эти люди упорно «экономили» в собственной манере – жали каждую копейку там, где нужно было вложиться, и теряли тысячи баксов там, где можно было этого не делать. Они предпочитали обходиться без переводчика. Они тупо объяснялись со всеми, с кем им приходилось иметь дело, при помощи жестов, подходящих для глухонемых. Все свои дела они делали в России, а в Испанию наезжали два раза в год, вываливая на бедного агента сразу ворох проблем. И когда Эмилио окончательно изнемог от их непереводимых попыток выяснить, что означает та или иная строка в огромном счете, который они должны были оплачивать, он пригласил меня.

Если вы думаете, что я был шокирован, вы ошибаетесь. Я видел таких людей всю свою жизнь. Только раньше они зарабатывали свои шальные бабки в России и там же их тратили, строили трехэтажные гаражи для дружеских посиделок. А теперь появилась возможность выйти на новый уровень, кинуть баксы в другую страну, в недвижимость. А что в этом плохого? Я – не против. Испанцы на этом неплохо зарабатывают. Очень неплохо. России, правда, при этом остается кукиш с маслом. Да только так всегда было, всегда ей этот кукиш оставался. В России так легко украсть. А вот в Испании – намного сложнее.

Как раз это и было камнем преткновения в наших разговорах. Эти люди никак не могли понять, что все, что они здесь делают, находится под контролем – все их деньги в банке, все покупки и выплаты. Что нельзя «сэкономить» на машине кирпича, украв ее у соседа на стройке. Что нужно платить налог на недвижимость, даже если дом еще не достроен. Что набегают проценты. И так далее.

Ор стоял – будь здоров. Почему-то и хозяин, и жена его – красивая, ухоженная женщина – набросились именно на меня, как на козла отпущения. Как будто я был виноват во всех их проблемах. Даже бабуля подавала голос откуда-то с кухни, вякала что-то с рязанским акцентом. Понятно, ей виднее.

Между прочим, с немцами еще сложнее. Когда хозяйка дома протянула Эмилио список недоделок при строительстве, готовясь сражаться за каждый пункт, он схватился за голову и захохотал. Он сказал: «Как я люблю вас, русские женщины!» И в ответ на недоуменные взгляды хозяев достал из своего кейса список дефектов, которые выставил ему один из немецких клиентов. В этом списке было двести шестьдесят три пункта! Там, например, было такое: «На кухне шестая плитка в третьем ряду снизу на стене сдвинута по отношению к соседней плитке на три миллиметра». Или: «Телевизор в гостиной имеет облицовку из черной пластмассы, что не соответствует общей тональности окраски соседствующего с телевизором окна». И прочий маразм.

Мой Эмилио – преуспевающий агент, он умеет решать такие проблемы. Хотя он крейзи, он может прийти на работу в оранжевой рубашке, синем пиджаке, лаковых туфлях и слегка рваных джинсах. Зато он меняет рубашки каждый день.Не надо думать, что Эмилио притворяется, что он ведет двойную жизнь. Просто это естественно для него, так же как и для большинства испанцев. На работе он никогда не говорит об отдыхе. А когда он заканчивает рабочий день, он забывает о работе напрочь. Он живет так, как он хочет жить.

И я сделал свои выводы. Я приехал в Испанию. Я дисциплинированно жил у дяди Энрико три месяца и даже не сорвался и не задушил тетю Клариту, когда она в очередной раз напоминала мне о том, что нужно помолиться перед ужином. Я оказался достаточно приспособляемым, Потому что моя свобода ждала меня впереди.

2

Я снова вспоминаю тот день. День, когда все это произошло. «День Дьявола» – так я буду называть его, чтобы вы не запутались. El dia del diablo. Потому что я буду описывать много и других дней: «День, когда я встретил Девушку», «День, когда я устроился на работу в Парк Чудес». И так далее.

Итак, начало Дня Дьявола. Будильник зазвенел, и я хлопнул по нему рукой. Он обиженно заткнулся.

Мой будильник всегда спешит, минут на пятнадцать задень. Но я нарочно не поправляю его. Мне нравится, что у меня есть пятнадцать лишних минут, чтобы просто поваляться в постели, вспомнить в полудреме что-нибудь хорошее.

Я валялся в постели и вспоминал эту девчонку. Это было действительно то, что стоит вспомнить утром. Хотя…

Хорошо бы, думал я тогда, она бы оказалась в постели здесь, рядом со мной, прямо сейчас. Мне кажется, она не отказалась бы. Что-то было тогда в ее глазах. Желание, вот что было. А я даже не узнал, как ее зовут.

Когда я увидел ее, я стоял на улице. Я, между прочим, большую часть своей жизни проводил тогда на улице. У меня не было еще никакой работы, и поэтому я зарабатывал на жизнь тем единственным, что умею делать хорошо. Я жонглировал.

Здесь полно таких, как я. Слава богу, Испания – страна туристов. Много здесь туристов, в том. числе и богатых – англичан, американцев, немцев, японцев, норвежцев. Русских. Почему бы не кинуть пару песет человеку, который сыграет тебе на гитаре и споет песенку?

Здесь многие зарабатывают подобным образом. Полиция, конечно, теоретически этого не одобряет, но смотрит сквозь пальцы. По сравнению с нашими ментами здешние служители закона – добрые и вежливые, как Санта-Клаусы. Хотя и называют их здесь los cabrones [козлы]. Но какой же это козел, если, обнаружив тебя работающим в неположенном месте, он не хватает тебя за шиворот и не тащит немедленно в кутузку. Он даже не вымогает у тебя денег! Он просто подходит и говорит: «Сеньор, если хотите выступать здесь со своим номером, вы обязаны зарегистрироваться в муниципалитете и заплатить налог. Я даю вам на это два дня». Ты киваешь головой и говоришь: «Конечно, сеньор! Премного благодарен, сеньор!» Ты знаешь, что два дня у тебя в запасе. Через два дня ты перебираешься на новое место, в трех кварталах отсюда.

В Барселоне есть улица, где можно выступать безо всяких проблем. И это самая лучшая улица города. Самая красивая, самая шумная. Центральная часть ее – пешеходная, как московский Арбат. Здесь ходят толпы народа, продираются между торговцами книгами и птицами, фотографируются, смеются и разговаривают на всех языках мира, сидят на скамеечках, едят мороженое, пьют всякие напитки, слушают музыку и наслаждаются жизнью.

Музыкантов на этой улице – пруд пруди. Одна вот только проблема – для того, чтобы проходящий мимо человек остановился и кинул монету в коробку, которая стоит у твоих ног, нужно его чем-нибудь удивить. Иначе проработаешь весь день вхолостую.

Больше всех денег зарабатывают «живые статуи». Я и сам поработал один раз таковой, заменял заболевшего «Колумба». Сосед по квартире подкинул мне такую работенку. Представляете: приходишь в студию, там тебе мажут руки и физиономию краской стального цвета, напяливают на тебя одежду точно такого оттенка, дают в руки картонную коробку и небольшой фанерный пьедестал, и – вперед! Коробку ставишь под ноги, на ней написано: «FOTO, VIDEO = PESETAS [денежная единица Испании]». Такая вот математическая формула. Доходчиво для любого. Ты залезаешь на пьедестал. Отныне ты – статуя, и шевелиться тебе не положено.

Впрочем, в шевелении – весь кайф, нужно только знать, когда это сделать. И уметь это делать. Изящно сменить позу, чтобы дети вокруг заорали: «Смотри! Памятник ожил!», а взрослые смущенно отвели глаза, чтобы не захохотать, не взвыть от того детского восторга, который как-то неуместно показывать друг другу.

У меня это получалось хорошо. Когда мимо пробегал какой-нибудь пузатенький пацан, таращась так, словно видит инопланетянина, я потихонечку подмигивал ему. Обычно детей это срубает, как шашкой на скаку. Если он не падает на землю, то обязательно бежит к родителям. «Папа! Мама! Я хочу сфотографироваться с дядей памятником!!!» В этот момент я меняю позу, по пути делая жест, который означает, что я от души приглашаю сфотографироваться этого карапуза, а заодно и всех его друзей и родственников, и при этом взглядом тактично напоминаю о том, что неплохо бы опустить денежку в мою картонную коробку. Мол, статуям тоже есть надо.

Заработал я тогда неплохо. Но через четыре часа стояния спина у меня уже отваливалась, руки-ноги стали чугунными. Единственная поза, которую мне хотелось принять, это «Колумб, лежащий в гробу горизонтально». Не помню, как я доплюхал до дома.

Нет, не по мне это. Вот жонглирование – это самое то! Это веселое занятие. Они живые – мои мячики. А кастаньеты – тем более живые. Они подпевают мне. Я придумал это сам – жонглировать кастаньетами. При этом я умудряюсь выстукивать ими ритм, довольно сложный. Разноцветные кастаньеты мелькают со всех сторон от меня – спереди, сверху и даже сзади. И выстукивают самбу своими четкими забавными голосками. И если вы не перестали при этом жевать свой гамбургер, значит, у вас нет слуха.

Я могу жонглировать чем угодно, хоть мороженой камбалой. Но это вряд ли понравится зрителям. Мороженая камбала, правда, воняет не так сильно, как жареная. Но все равно попахивает. Это слишком сильные ощущения.

Главное в моей работе – быть экзотичным. И у меня это получается. В национальном испанском костюме, в зеленом камзоле с золотым шитьем и белых штанах я смотрюсь как тореро. Я полон огня. Я – ритм, я – движение. Я – страсть, против которой трудно устоять. И когда я смотрю в глаза женщинам, смотрю в глаза северным сдержанным немкам, англичанкам и норвежкам, их сердца начинают оттаивать. Я чувствую это. Это не стриптиз, конечно, но это призыв, sex appeal [сексуальный призыв]. И часто я вижу, как в глазах их раскормленных спутников появляется ревность, желание съездить мне по морде.

Мне это нравится. Я люблю будить людей.

3

В тот день я жонглировал бандерильями. В тот исторический отрезок времени, который отныне называется «День, когда я встретил Девушку».

Бандерильи – это такие пики, длиной в полметра каждая. Красивые пики, обвязанные желтой и красной мохнатой тесьмой. У них острые стальные наконечники. Бандерильи втыкают в холку быку на корриде, чтобы посильнее разозлить его и выпустить из него излишек крови. Хороший взрослый бык, не какой-нибудь там becerro [бычки моложе двух лет] или novillo [бычки от двух до четырех лет], – это свирепое чудовище. Но меткий удар парой бандерилий останавливает его, когда он несется на пацана-бандерильеро во весь опор. Удар должен остановить быка. Иногда бандерильеро промахивается и зарабатывает себе отличный шанс отправиться на тот свет. Что ж поделать… Чтобы дожить до alterna-tiva [посвящение в матадоры], нужно немало потанцевать перед разъяренной мордой смерти весом в полтонны. Смерти, которая называется бык миурской породы.

Мои быки – это зрители. Не у всех из них есть хвосты и копыта, хотя у многих есть роскошные рога. Я должен раззадорить их, разбудить их, вывести из себя. Они не начнут кидаться на меня – это не принято. Так пусть хотя бы кидают монетки в мою коробку. Платят мне за то, что я остался живым.

Когда я работаю с бандерильями, то выступаю на грани дозволенного. Со стороны вообще невозможно понять, как это мне удается – жонглировать одновременно восемью пиками, да так, что не меньше четырех одновременно находятся в воздухе, подкидывать их плечами и спиной, ловить ногами и запускать обратно в голубое испанское небо. Зрители мои взвизгивают, когда бандерилья летит убийственно острым концом сверху ко мне в рот, и орут от ужаса, когда в последнюю долю секунды я успеваю схватить наконечник зубами. Они уверены, что чертова пика должна с размаху пробуравить мои кишки до самой задницы. Честно говоря, я тоже не уверен, что когда-нибудь это не случится. Ошибки у всех бывают. Но пока я жив, как видите. Пока.

Я слишком много видел в своей жизни смерти, чтобы бояться ее. Я привык к ней. Я умру тогда, когда наступит время, записанное в Золотой Книге Небес. Надеюсь, я приму смерть не от бандерильи – это было бы слишком тупо.

Итак, в тот самый день – «День, когда я встретил Девушку», я работал с бандерильями. Из колонок, установленных на моем мотороллере, играла музыка. Фламенко. Мне в принципе все равно, но лучше, когда выступаешь под музыку. Это производит хорошее впечатление. До этого два месяца я работал вместе с парочкой, которая аккомпанировала мне. Ее звали Жанин, иногда она играла на саксофоне, но чаще трясла баночкой из-под пепси-колы, в которой гремели горошины. Его звали Анри, он играл на гитаре и пел.

Они были французами. Приехали на лето подработатьв Испанию. Собственно говоря, из-за того, что они были французами, мне и пришлось послать их подальше.

Анри играл на гитаре довольно прилично, даже с джазовыми аккордами, но пел только на французском языке. Причем так, как делают это французы – гнусаво и негромко, себе под нос, о чем-то своем, одному ему понятном. Может быть, у них там, во Франции, все тащатся от такого пения. У них это называется «шансон». Но меня от такого шансона тошнило. И моих зрителей, по-моему, тоже.

Я люблю французов больше, чем немцев. Но лучше бы Анри пел по-немецки, залудил бы какой-нибудь тирольский йодль с переливами. Это восприняли бы лучше, чем французское бормотание.

Когда же Жанин брала свой сакс и начинала в него дуть, вообще наступала труба. Я, конечно, понимаю, что девушка с саксофоном – это эротично. Она облизывает губы перед тем, как взять мундштук в рот, и все такое. Только для этого надо быть Кэнди Далфер. А в моей Жанин эротичности было не больше, чем в вешалке для шляп. И мастерство исполнения… Мягко говоря, оно оставляло желать лучшего. Играла она так,, словно выступала в сельском клубе на конкурсе самодеятельности. Никакой импровизации. Трум-пурум-пум-пум. Puta mad re.

Они распугивали всю мою публику, портили ей аппетит. И я расстался с этой парочкой, решил, что фламенко из магнитофона надежнее.

В тот день я работал в Готическом Квартале. Это замечательное место. Когда-то барселонцам запрещали строить дома дальше городской стены. Они же не испанцы, эти барселонцы, они каталонцы. Ужасно гордятся, как и все разновидности испанцев, тем, что они – не испанцы. Каждый говорит про себя: «Я не испанец, я – валенсьянец». Или, к примеру: «Я – андалусиец». Или: «Я – мадриленьо». Все говорят на одном и том же языке, но спорят до хрипоты, какая провинция лучше. При этом пьют вино и обнимаются. Такая вот у них нация.

Так вот, когда-то каталонцы были с кем-то там в ссоре – кажется, с королевским двором в Мадриде. Барселона считала, что именно она должна быть столицей Испании, а не выскочка Мадрид. Мадрид, естественно, имел совершенно противоположное мнение. А потому, чтобы наказать барселонцев за строптивость, запрещено было строить дома за пределами La Muralla [городская стена]. Так и появился Готический Квартал. Это – старая Барселона, та, что находилась внутри городской стены. Каждый квадратный сантиметр был здесь на вес золота. Улицы здесь такие узкие, что нельзя высморкаться с балкона, не попав в глаз соседу, который подсматривает за тобой из окна дома напротив. Улочки узкие, а дома высокие, старинные и очень красивые. К сожалению, стены этих древних домов расписаны снизу совсем не древними надписями. Граффити – вот как это называется. Надписи, которые юные обдолбанные идиоты делают при помощи баллончиков с краской. Вы, наверное, видели такое. Так вот, в Готическом Квартале таких надписей до черта. Что-нибудь типа «LESB1ANA PLEASURE [Лесбиянское удовольствие]», или «LIBERTAD PARA BASCOS!!! [Свободу баскам!]», или даже «SOCIALISMO О MUERTE![Социализм или смерть!]» Идиоты, социализма им захотелось. Не жили они при Советской власти.

Есть в Готическом Квартале одна небольшая площадь рядом со старинным собором из серого камня. Вся эта площадь заставлена столиками. И поверьте мне – не так-то просто найти свободное место за этими столиками, потому что здесь подают кучу всяких холодных закусок,, которых не найдешь в другой части Испании. И наливают какой-то редкостный Jerez, названия которого я так и не запомнил. Для немца, к примеру, один черт, какой херес пить, он вообще пьет пиво. А испанец, стоит ему в первый раз попасть в Барселону, дисциплинированно идет в этот или ему подобный ресторан и говорит: «Рог favor, deme algo local [Пожалуйста, дайте мне ято-нибудь местное]». Он ловит кайф, понятный одним испанцам. Он хочет вернуться к себе в Малагу и сказать друзьям: «Был я в этой Барселоне, пил их хваленый местный херес. Que mierda es! [Ну и дерьмо!] Наш херес лучше».

По мне, так самый лучший напиток – это наша русская водка. Только здесь она жутко дорогая. Когда я говорю, что в России можно купить за три доллара бутылку отличной водки, мне никто не верит.

О чем это я? Черт, опять сбился! Да, выступаю, значит, я на этой самой площади в Готическом Квартале. Подрулил на своем скутере [небольшой мотороллер], прислонил его к стене. Врубил музыку, работаю с бандерильями. Все идет как надо.

Пожалуй, я в тот раз раскочегарился лишку – пошел между столиками. Люди пугаются, когда мохнатые пики летают у самого их носа. Они же не знают, что они в безопасности, что руки мои так устроены, что просто не могут упустить пику без моего ведома.

Но это выгодно – прогуляться между столиков. Это выбрасывает адреналин в кровь людей, отвлекает их от жратвы и выпивки. Это заставляет их лезть в бумажники и охотнее раскошеливаться.

Я не сразу обратил внимание на эту девушку. К тому же она сидела ко мне спиной и даже не пыталась повернуться. Мое внимание привлекло совсем другое – двое парней, сидевших с ней за столиком, разговаривали по-русски.

Эти двое были «быками». Самые натуральные бычары. Я сразу узнаю их. Даже не по одежде – обычно они идут в ближайший магазин и затариваются там по уши местными шмотками. И не по «гайкам» на руках – у иностранцев тоже есть такой обычай – таскать на пальцах кучу колец и печаток. По мордам я их узнаю. По раскормленным жующим физиономиям. И по взгляду – наглому, самоуверенному и все же настороженно рыскающему по сторонам. Не могут расслабиться эти люди, всегда ждут подвоха. Не научила их расслабляться жизнь в России.

Мои бывшие земляки были в изрядном подпитии. На что уж испанцы громко разговаривают, но эти орлы своим ором переходили все грани приличия. Заглушали, прямо-таки скажем, мой фламенко. К тому же матерились, как извозчики. Руками размахивали. Цветастые рубахи их были распахнуты, на мощных грудях висели золотые цепи в два пальца толщиной. Шорты, напоминающие семейные доколенные трусы застойных времен. На ногах – тапочки. Словом, имели мои ньюрашены внешний вид, подходящий для пляжа, а не для ресторана. Но никто на них внимания не обращал. Я с трудом даже представляю, как нужно выглядеть, чтобы на тебя обратили внимание в центре Барселоны. Может 'быть, голову вторую отрастить? Или бивни, как у мамонта?

Никто на них внимания не обращал. Ну, сидят двое пьяных белобрысых мордоворотов, лопочут что-то не по-испански. Немцы, наверное. А им, судя по всему, обидно это было. Вот сидят они, два русских героя, Леха и Вова, два крутых конкретных пацана, в центре Барселоны, пьют ихний херес, жрут ихних улиток со шпинатом, девку классную подцепили, сейчас оттягиваться поедут в полный рост. А кореша-братва далеко в Расее застряли, некому порадоваться на Леху с Вовой. Потому что народ местный – все какие-то фуфлыжники, человеческого русского языка не понимают. Фраера, жируют тут себе в Европах, жизни не знают! К нам бы их! А лучше нас сюда! Мы бы им тут сразу шухер навели, шоб знали, как, в натуре, дела делать надо…

Примерно такой вот базар был у этих братков. Они вели себя так, словно находились на необитаемом острове. Они были твердо уверены, что никто на этой площади не понимает, о чем они говорят. И, в общем-то, они были правы – никто их не понимал и даже не слышал. Кроме меня.

Скорее всего, я тоже не обратил бы на них особого внимания. Но случилось нечто, напрочь выбившее меня из колеи. Слава богу, в тот момент я работал всего с тремя бандерильями. Потому что, будь их в тот момент больше, этих бандерилий, я бы непременно упустил бы парочку и они воткнулись бы прямо в стриженые затылки Лехи и Вовы.

Девушка, которая сидела с ними за столиком, повернулась и посмотрела на меня.

Я уже говорил вам, что мне не нравятся испанки. Но эта убила меня наповал, с первого взгляда.

Грубо я говорю. Привык, наверное, грубовато говорить о женщинах. Так бывает, когда пытаешься скрыть свои истинные чувства. Так проще.

Я не могу описать, что почувствовал в тот момент. Не то чтобы язык мой был беден. Просто это страшно – сказать о том, что ты чувствуешь на самом деле, когда влюбляешься. Страшно показать всем то, что у тебя творится внутри, в душе твоей. Это все равно что оказаться голым на витрине, перед толпой пялящегося на тебя народа.

Боль сдавила мое сердце. И какая-то щемящая грусть – детская и беспомощная. Я вдруг снова почувствовал себя мальчишкой, который не может глаз отвести от самой красивой девочки на танцплощадке, а девчонка эта смеется, и болтает с подружками, и так мило убирает челку со лба нежной рукой, и ты стоишь бледный, прислонившись к стене, и сердце колотится, и невозможно сделать вдох, потому что любовь душит тебя, как грудная жаба, и ты знаешь, что эта девчонка никогда не будет твоей, потому что у нее есть парень, высокий, спортивный, на три года старше тебя., и, конечно, ты ей не чета. И вот она уже уходит с ним под ручку, а ты смотришь на ее хрупкую спину, и она поднимается на цыпочки, и что-то говорит ему на ухо, и они смеются, смеются…

Боже…

Я вдруг обнаружил, что стою с открытым ртом и смотрю на нее, как болван. Каким-то чудом, автоматически, я умудрился поймать свои бандерильи за те секунды, пока был в отключке, и вот сейчас стою, и держу их в руке, и таращусь на эту девушку, а вся площадь таращится на меня и пытается догадаться, что это со мной случилось и почему я перестал кидать в воздух свои желто-красные палки.

– Лех, смотри, в натуре, этот испашка на нашу ляльку запал! Тащится, в натуре, как удав по стекловате!

Один из моих землячков ткнул в меня пальцем и громко заржал. Это спасло меня, вывело из полного ступора.

Я был еще слаб, еще не настолько оправился от поразившего меня удара, чтобы сделать шаг вперед и въехать в морду этому ублюдку, чего он, без сомнения, заслуживал. Я просто суетливо улыбнулся, кажется, даже пробормотал невнятный «пардон» и ретировался к своему мотороллеру.

Я не закончил выступление, но решил сменить бандерильи на безобидные мячики. Потому что руки плохо слушались меня.

Мне больше не стоило глядеть на эту девушку. Это было вредно для моего здоровья. К тому же, я засветился в ее глазах, как полный идиот. Но меня тянуло к тому столику как магнитом. Мне было страшно, что я могу больше никогда не увидеть ее лицо.

Я уже не помнил ее лицо. Только глаза.

«Спокойно, Мигель, – сказал я себе. – Спокойно! Ты только посмотришь на ее личико, и все сразу станет на свои места. Конечно, она окажется уродливым крокодилом. И тебе сразу станет хорошо».

Я снова жонглировал. Я подбирался к их столику бочком, незаметно. Я боялся посмотреть на нее, боялся увидеть ее лицо. Честно говоря, я совсем не был уверен в том, что только что сказал сам себе.

Я боялся, что второй взгляд прикончит меня окончательно. И поэтому в конце концов я оказался спиной к их столику. Стоял к ним спиной и жонглировал своими мячиками, не в силах повернуться к ним.

Парочка бычьих людей уже забыла про меня. Они снова орали в полный голос, перекрикивая мою музыку. А я слушал.

Мне интересно было, о чем может говорить пара редкостных уродов, сидящих за одним столиком с такой красивой девушкой.