Текст книги "Стоход"
Автор книги: Андрей Дугинец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)
К середине зимы движение поездов от Бреста на восток почти застопорилось. И фашистское командование пошло на самые крайние меры…
* * *
До поздней ночи сидели партизаны в командирской землянке, слушали первомайскую радиопередачу из Москвы. Каждая весточка из Москвы радовала и сближала с теми, кто жил на Большой земле.
Прерывисто дыша, в землянку вбежала радистка Соня. Она уже хорошо ходила, хотя немного прихрамывала. Наклонившись к командиру, она шепнула: «Очень важно!»
Миссюра и Моцак пошли за радисткой в ее комнатку, пристроенную с другой стороны землянки, и Соня дважды прочла радиограмму о том, что в сторону Морочны из Бреста вышел батальон эсэсовцев, который будет подряд жечь села и хутора, уничтожать все живое и даже продукты, чтоб партизанам нечем было жить. Батальон так и называется «Черный смерч». С партизанами им приказано не связываться.
– А мы их заставим связаться! – Миссюра крепко сжал кулак.
– Запроси «Буревестник», знают ли там об этом, – сказал комиссар радистке. – Надо с ними установить контакт. Одним нам тяжеловато, а двумя отрядами мы с этим батальоном справимся. Как думаешь, командир?
– Ты как-то рассказывал про пытку в мешке с красными пчелами… – напомнил Миссюра.
– Ну и что?!
– Такой мешок у нас есть! И в него мы загоним этот «Черный смерч».
– Как? – удивился комиссар.
– А дорога на Кончицы.
– Ну-ка, ну-ка, расскажи, я там не бывал.
И Антон подробно изложил план операции…
Моцак слушал его и с удивлением думал, сколько же скрытых, неиспользованных сил пробудила в этом человеке война. Его находчивости нет предела.
* * *
Светало.
Сотня кавалеристов из отряда «Смерть фашизму!» на рысях вышла из лесу и внезапно остановилась на широкой проселочной дороге. Бойцы сняли фуражки, как при виде похоронной процессии.
На широкой поляне, окаймленной лесом, чернели руины деревни, густо пахло горько-соленой гарью. Не уцелело ни одной постройки.
Высоко в небо, словно журавлиные шеи, поднимались черные дымари. Молча отряд подъехал к столбу, на котором значилось:
«Село Глины, 260 дворов».
У дороги одиноко, точно окаменелая, неподвижно стояла маленькая сгорбленная бабуся. Опершись на суковатую палку, молча она глядела на пепелище. Ни на один вопрос командира и бойцов не ответила, словно не слышала и не видела окруживших ее людей. Лишь когда отряд поехал дальше, старушка сказала про карателей. А поняла, что это свои люди, только потому, что они ее не убили. Она указала направление, в котором ушли фашисты, уничтожившие село. А на вопрос, где же люди, она махнула рукой и сказала только одно слово: «Тут».
И все поняли, что жителей села фашисты уничтожили, а потом все сожгли.
Олеся, которая после провала брестской тройки стала медсестрой отряда, ехала на двуколке следом за командиром и комиссаром. Она посадила к себе старушку.
– Едемте, бабуся, с нами. Куда ж вам теперь?..
Карательный батальон «Черный смерч» – так называли себя гитлеровские головорезы – был собран из штрафников. Перед ними поставили задачу: пройти по области и превратить ее в пустыню, в которой нечем было бы жить партизанам. То же самое будет сделано в каждой области Западной Белоруссии и Украины.
Уничтожив село, батальон круто менял направление, чтобы избежать партизанской засады, и потому прошла молва о его неуязвимости. Сами каратели тоже в это верили и надеялись на скорый и успешный конец операции. Ночью они «работали», а днем передвигались, потому что дороги здесь болотистые, неудобные.
Из деревни, возле которой партизаны подобрали старушку, каратели направились в Кончицы, именно туда, куда Миссюра мечтал их заманить. Между этими селами было две дороги: через болото – пять километров и в объезд, густым лесом – десять с гаком. У гитлеровцев был тяжелый груз на бричках. Сами они почти все ехали верхом на добрых, сытых лошадях. Поэтому болотом они не решились ехать и отправились лесом.
Леса в этих местах густые, старые. И только изредка встречаются прогалины, солнечные поляны. На одной такой поляне фашисты провели половину дня. Перед вечером они двинулись дальше.
Головным шел тяжелый бронетранспортер, за ним – повозки с пулеметами. Потом колоннами по трое, по четверо (как позволяла узкая лесная дорога) ехали кавалеристы с автоматами и ручными пулеметами. И в конце двигался обоз с боеприпасами и горючим для поджигания. Замыкали отряд две повозки со станковыми пулеметами, ощетинившимися назад и в стороны.
Командиру карателей Бергеру, ехавшему в бронетранспортере, не нравился хмурый, темный лес, по которому шла узкая, как тоннель, сырая дорога. Раньше, когда он бродил здесь, охотясь на диких козочек, морочанские леса казались приветливей и светлей. Но чем дальше углублялись, лес становился все нелюдимее. Казалось, что он смотрит на карателей с такой же ненавистью, как и люди.
Бергер хотел отдать приказ вернуться, как вдруг со всех сторон в упор по батальону хлестнул автоматный и пулеметный шквал. А перед бронетранспортером внезапно рухнула старая толстая ель и перегородила дорогу.
Бергер сразу понял, что это засада, и приказал развернуть машину. Но не успел водитель дать задний ход, как на дорогу упало такое же толстое дерево. Потом еще и еще.
«Деревья были подпилены заранее. Батальон в ловушке, – мелькнуло в голове Бергера. – Нужно найти лазейку, чтобы хоть самому выбраться целым».
Фашистские пулеметчики, сидевшие на повозках, были убиты партизанскими снайперами первыми же выстрелами. Станковые пулеметы, высоко задрав стволы, бездействовали. Кавалеристы спешились и, укрывшись под возами, отстреливались. Партизан они не видели и палили во все стороны. Но их пули встречали на своем пути только стволы деревьев. Партизаны, укрывшиеся за деревьями, были неуязвимы. Что-то горело, заволакивая дымом весь отряд карателей. По звону брони Бергер чувствовал, что со всех сторон вьюгой летели партизанские пули, точно стреляли не люди, а столетние ели своими бесчисленными колючками.
Один за другим замолкали немецкие ручные пулеметы и автоматы. Стрелял только пулемет из броневика. Машина бессильно ревела, стараясь выбраться из завалов. Наконец чем-то тяжелым ударили в люк. Водитель выключил газ и, безвольно опустил руки. Пулемет захлебнулся.
– Прекратить огонь! – громко скомандовал лежавший на первой бричке за немецким пулеметом партизан в красноармейской форме. – Ловите по лесу убегающих. Не упустите ни одного! А машина пусть постоит, остынет. Теперь она никуда не денется. – Махнув рукой, он встал во весь свой громадный рост.
Бергер сразу узнал Миссюру, поднес пистолет к виску. Но водитель резким ударом выбил оружие.
Миссюра забрался на машину, как на наблюдательный пункт, и продолжал командовать боем.
Олеся, сидевшая с санитарной сумкой за стволом огромной ели, в самый разгар боя заметила, что в засаде появилось много незнакомых ей партизан. Она не знала, что на окружение карателей пришел отряд «Буревестник» и до сотни вооруженных чем попало мужиков из сожженных деревень.
Как только раздавался подозрительный крик или стон, Олеся, забывая об опасности, бежала на помощь. Где-то далеко впереди, там, где действовали соседи, послышался зов: «Врача! Санитарку!»
Олеся хотела спросить командира, идти ли на помощь в другой отряд. Но повторившийся крик подхватил ее, словно волной, и она, придерживая левой рукой санитарную сумку, побежала, местами утопая в воде чуть не до пояса.
За станковым пулеметом, установленным на огромном свежем пне, сидел пулеметчик в рыжей лохматой шапке. Руки и голова его вздрагивали, когда он давал очередь. Не оглянувшись на подбежавшую девушку, он зло крикнул:
– Подними раненого! Захлебнется в болоте! Скорей!
Голос показался Олесе знакомым, но ей даже глянуть на пулеметчика было некогда. Подбежав, бережно подняла голову раненого, чтобы не захлебнулся, и подложила обросшую мхом валежину.
– Он уже умер, – виновато сказала она пулеметчику.
– Умер! – закричал тот. – Дольше бы ползла! Вас ведь не дозовешься! Медики, черт вас…
В этот момент пулеметчик оглянулся и оторопел.
– Олеся! – вскрикнул он и тут же отвернулся, чтобы дать очередь туда, где зашелестели кусты ольхи: там послышался крик и отчаянная немецкая брань.
– Гриша! Гриша! – Олеся всхлипнула от неожиданно прихлынувшей радости и подбежала к пулемету.
О том, что Гриша остался жив и находится в отряде «Буревестник», Олеся знала давно, однако на встречу надеялась только после войны. И вот нежданно-негаданно…
Стрельба прекратилась. Отдельные выстрелы изредка раздавались в лесу, видно, догоняли тех, кому удалось уйти с первой линии огня.
Олеся и Гриша, обнявшись, сидели возле раскаленного пулемета. От юноши пахло пороховым дымом и густым перегаром ружейного масла. Но Олесе казалось, что кругом пахнет медом и цветами, разомлевшей от солнца медуницей, как тогда там, на полянке, где они впервые поцеловались.
– Гриша, переходи в наш отряд, – прошептала Олеся. – Будем вместе.
– Сегодня же попрошусь, – ответил он тоже шепотом, чтобы не привлекать ничьего внимания.
Мотор бронетранспортера давно заглох, но люк не открывался. Могучего сложения партизан, вынув из повозки шкворень, начал лупить им по люку.
– Ты мозги из них выбьешь! – засмеялся Миссюра. – Лучше спереди в дырочку штыком пошуруй.
Партизан полез вперед. И в это время медленно открылся люк. Первым, выбросив два пистолета, вылез водитель и сразу поднял руки. Сказал:
– Я ист только водитель. Рабочий.
– Иди, рабочий! – толкнул его здоровяк.
– А там кто остался? – спросил Миссюра, заглядывая в кабину.
Второй молча начал выбираться из узкой горловины люка.
Миссюра внимательно рассматривал еще не встречавшийся ему пистолет новой марки и, когда глянул на вылезшего из машины офицера, в удивлении отступил назад.
Сгорбившись, с обрюзгшим лицом землисто-зеленоватого цвета, с брезгливо опущенными, глубоко запавшими уголками рта стоял перед ним Волгин-Бергер.
Миссюра в сравнении с ним выглядел молодцом. Военная форма выправила его сутулую фигуру. Бергер с горечью понял, что победителями в этой войне будут такие, как Миссюра, которых лишения не согнули, не сломили. «Да, наша тотальность ничего не стоит в сравнении с их всенародностью!» – невольно подумал он. Нет, просить пощады у них он не будет. Жаль, что этот предатель обезоружил его. Лучше бы уж не выходить из машины!
– Да-а-а… – Миссюра протяжно вздохнул и почесал в затылке: – Сколько волка не корми, а он в лес смотрит. – Он плюнул под ноги и подозвал партизана: – Отведи эту птицу к комиссару, хай он с ним говорит, а то я, боюсь, прикончу раньше времени.
Комиссар не меньше Миссюры удивился, что карателями командовал именно Бергер.
– Разведчик и вдруг – каратель, бандит, уничтожающий все живое. Это не только ваше падение, Бергер. Это – закономерное крушение всей фашистской системы! – только и сказал пленному комиссар и распорядился увезти его в главный партизанский штаб.
А Миссюра тем временем с любопытством осматривал трофейную машину. Обошел несколько раз вокруг. Залез в кабину. Потом послал за Григорием Круком.
Когда Григорий прибежал, Антон тихо сказал ему:
– Едем за матерью. Разнесем всю комендатуру в щепки, но Оляну освободим! Хлопцы, кто умеет запрягать эту чертяку?
Партизаны, окружившие бронетранспортер, молчали.
– Гриша, ты немного шпрехаешь с немцами, скажи водителю, нехай нас с тобой немного подучит. За это мы его оставим на белом свете. Пусть коптит небо…
Немец охотно и как-то ловко нырнул в машину.
– Ну, хлопцы, мы отправились на курсы, – пошутил Миссюра. – А вы тут расчищайте дорогу. Целыми этих великанов убирать тяжко, возьмите там пилы. Выпиливайте кругляки и скатывайте с дороги… – Кивнул Грише: – Ну, сынок, в ликбез!
И первым полез в машину, которая тотчас взревела мощным мотором и окуталась густым изжелта-сизым смрадом.
Зная, что проволока не спасет от партизанских пуль, Сюсько, как только сошел снег, приказал возводить вокруг комендатуры кирпичную стену. Согнав всех трудоспособных жителей Морочны, он приказал разобрать больницу и перенести кирпич к комендатуре. Иначе – расстрел.
Люди знали, что комендант такие обещания не бросает на ветер, и молча пошли разрушать больницу. Кое-кто шептался, что неплохо бы подскочить к партизанам. Может, дело изменилось бы. Но где их найдешь, партизан! Живут, как боги: сами все видят и знают, а их никто не видит…
Распорядившись по строительству, комендант направился было завтракать. Как вдруг услышал тяжелый гул мотора. Сначала подумал, что это автомашина с боеприпасами из Пинска, которую ожидали уже месяц. Но потом понял но тяжелому, грозному урчанью, что это или броневик, или даже танк. А вдруг едет сам окружной шеф или гебитскомиссар! Они на простых машинах не ездят, только в броневиках… Вернувшись, Савка приказал немедленно приготовиться к встрече начальства.
Полицейские выстроились у подъезда. А Сюсько стал на крыльце под огромным фашистским флагом.
Из-за ольшаника в конце улицы вылетела огромная машина. Танк не танк, и броневик не такой. Гусеницы, как у танка, а нет ни башни, ни орудия. С лязгом и ревом, оставляя за собой тучу дыма, неслась эта машина с бешеной скоростью.
Когда она подкатила к самой комендатуре, Савка, улыбаясь во все лицо, приветственно поднял руку, спустился со ступенек вниз и вышел за ограду.
Но машина, не сбавляя хода, свернула вправо, прямо в проволочное заграждение. Легко, как паутину, подхватила и поволокла за собою все десять рядов колючей проволоки. Комендант кинулся было назад. Но поздно. Его захватило густой сетью железной паутины, закрутило, как муху, и потянуло. Машина повернула туда и сюда – и проволочного заграждения вокруг комендатуры как не бывало.
Следом за бронетранспортером скакали кавалеристы, которые, окружив комендатуру, в несколько минут перебили разбегавшихся полицейских.
Жители Морочны, увидев такое, наперегонки бежали от больницы к комендатуре. Пока собирался народ, с полицейским гнездом было покончено начисто. Мальчишки водили под уздцы взмыленных партизанских коней.
Только странная машина все еще урчала и фыркала.
Волоча за собой целую свалку колючих железных сетей, она подъехала к парадному крыльцу комендатуры, остановилась, и тотчас открылся люк, оттуда вылезли Антон Миссюра и Григорий Крук.
Миссюра хотел скомандовать, чтоб скорее выводили из комендатуры заключенных, если там есть кто живой. Но оказалось, что комиссар уже распорядился об этом. Партизаны под руки выводили одного за другим заключенных. Изнуренных, избитых до неузнаваемости.
Гриша вбежал в комендатуру. Заглядывая в каждую камеру, громко звал:
– Мама! Мама!
Вон два партизана ведут под руки изможденного мужчину с окровавленным плечом, за ними четверо бережно, на руках, как на носилках, выносят девушку, у которой бессильно свесилась голова.
Увидев угасающие глаза этой девушки, Гриша еще громче, на весь коридор, заорал:
– Ма-а-ма!
Шедший ему навстречу Ермаков развел руками:
– Больше никого нету.
Гриша прислонился к стенке и зарыдал.
– Товарищи! Лом! Нужен лом! – раздался крик в конце коридора. – Тут подвал! В нем человек!
Гриша бросился к подвалу. Прильнул к двери. Но за ней не было слышно ни звука.
– Мама! – крикнул он и в отчаянье ударил кулаком по окованной железом двери.
В подвале послышался глухой мокротный кашель.
Прибежал партизан с ломом и, загнав острие его в щель, взломал дверь.
Гриша не вбежал, а, скорее, свалился в подвал. При свете зажженного кем-то фонаря он увидел лежащую на мокром цементном полу совершенно седую женщину. Руки ее были закручены за спину и закованы цепью. Ничего знакомого не было в похожем на скелет лице этой женщины. Однако Гриша понял душой, что это она, мать.
Ермаков взял его под руки и вывел из подвала.
– Посиди, мы сами вынесем ее на воздух. Мужайся!
Миссюра сидел на крыльце. Он уже знал, в каком состоянии нашли Оляну. Но не находил в себе силы встать и пойти ей навстречу.
И вот увидел носилки, зеленовато-седую рассыпавшуюся косу. Потом увидел руку, пальцы с длинными, как у птицы, закрученными внутрь ногтями.
Подперев голову рукой, Антон молчал: не умел плакать. Он не слышал голоса комиссара, стоявшего рядом и что-то говорившего.
Вдруг со звоном распахнулось окно почти над самой головой Миссюры, и из полицейской комендатуры неожиданно и громогласно вырвалась песня-призыв:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Антон увидел за окном радиоприемник. Встал. Выпрямился.
– Флаг! – крикнул он стоявшему неподалеку ординарцу.
Тотчас из толпы выскочил мальчишка и, вынув из-за пазухи кусок кумача, подал Миссюре:
– Вот, товарищ командир, всю войну прятал от фашистов!
Миссюра передал флаг ординарцу и, похвалив мальчишку, громко сказал, обращаясь и к партизанам, и к жителям, заполнившим всю улицу перед комендатурой:
– Ставьте мачту, поднимайте флаг в самое небо. Пусть и Москва видит – у нас снова Советская власть! Пусть все знают – Советская власть в Морочне восстанавливается на веки вечные!
* * *
Ночь. В палате горит маленькая керосиновая коптилка. Возле койки, где лежит Оляна, молча сидит ссутулившийся Антон. Входит на цыпочках Григорий и знаками показывает, чтоб уходил, а он, Григорий, будет дежурить. Но к ним подходит Олеся в белом халате и обоих выводит в коридор.
– Идите домой. Больной стало лучше. Она будет жить. Наведывайтесь, а дежурить возле нее больше не надо. Мы тут с Анной Вацлавовной присмотрим…
Антон с Григорием по коридору и даже по двору идут на цыпочках.
Антон, прощаясь, пожал руку Григорию и молча зашагал, но не в ту сторону, где жил с комиссаром.
– Ты куда? – остановил его шепотом Григорий.
– Так я… – Антон сдвинул шапку, почесал в затылке и вдруг решительно махнул: – Ну, идем вместе!
– А чего мы шепчемся? – спохватился Григорий. – На улице ж никто не спит.
Антон не сразу ему ответил:
– Думка у меня есть. Я хотел, чтоб никто не видел. А тебе, ладно, скажу, только вдруг провалимся, молчи, никому, а то засмеют… ты понимаешь, я хочу испробовать трофейный тягач на болоте. Интересно пойдет он с канавокопателем или нет. Война ж кончается…
– С десятью канавокопателями потянет! Конечно пойдет, если возьмешь и меня.
Воздух на улице был напитан теплом и запахом раннего лета. Антон и Григорий осторожно прошли по задворкам Морочны и направились к поляне, где стоял тягач, захваченный у фашистов. Свежий, только что поднявшийся с болота густой туман приветливо окутал их, укрыв от лунного света.
Этот бодрый, напитанный густыми запахами ольхи, камыша и осоки летний туман переносил все мечты и думы в сладкое время мира и труда.
Шли молча. Оба теперь особенно остро почувствовали, как надоела война, как жалко утерянных лет. Каждый думал о том, каким было бы все вокруг, если бы работу по осушке не прервала эта сорвавшаяся с ясного неба фашистская бомба…
Вдруг где-то справа, за молочным океаном тумана, раздался одинокий крик петуха. Точь-в-точь как в мирное время. Крик петуха – и ни одного выстрела. И только они подумали об этом, как донесся приглушенный звук выстрела. И опять все стихло. И сколько Антон и Григорий ни прислушивались, ничего больше не услышали. Они решили, что выстрел был случайным.
А между тем этот один-единственный выстрел унес жизнь человека, который был бесконечно дорог им обоим. Это пан Суета, скрывавшийся на хуторе Соловья, из-за угла убил Александра Федоровича Моцака.
Канавокопатель стоял заросший камышом и осокой там, где его оставили в июне сорок первого года, на берегу Чертовой дрягвы. Вытаскивать его пришлось с помощью троса.
И вот болотный плуг на своем месте, за тягачом.
– Начинай! – не терпелось Грише.
– Постой, откуда начинать?
– Да с любого места!
– Нет. Начнем оттуда, откуда начинал твой дед – первый осушитель этого болота, – решил Антон и включил скорость.
Машина пошла между паханым полем и болотом. Туман словно испугался, присел. Луна, казалось, спустилась ниже, посмотреть, что тут будет.
Огромный плуг врезался в болото. Расшвырял в стороны пласты высотой с метр и, достигнув своей глубины, пошел, как лодка по воде. У Григория захватывало дух, когда он смотрел вслед канавокопателю, за которым, освещенные матовым светом луны, катились могутные, черные волны пластов.
Ухватившись за плуг, Григорий бежал по глубокой влажной канаве. Он казался маленьким по сравнению с плугом.
Болото колыхалось и стонало под гусеницами ревущей машины, нарушившей его вековечную дрему. Сначала Антон держался по сухому месту, но, видя, что машина идет свободно, начал брать все правее. И когда вышел на трясину, думал, провалится куда-то сквозь землю. Но тягач свободнее, чем мужик в постолах, шел по зыбкому торфу.
– Значит, на гусеничном тракторе можно и по самой Чертовой дрягве пройти! – кричал Антон Грише, хотя и знал, что тот ничего не услышит за рокотом мотора.
Меньше чем за час тягач проскочил через болото километра в полтора. Вышел на бугор и остановился. Заглушив мотор, Антон вылез из кабины.
– Ну, Грыць, кончится война, займусь этой машиной. Видел, как получается?
– Замучил ты меня! Я бежал следом и боялся, утону, если выступит вода. Хорошо, что догадался потом сесть на плуг, как муха на рог быка.
– Эх и дорожка получилась! – восхищался Антон.
– Даже не ожидал, что такая тяжелая машина, а так легко пойдет по болоту! Когда ты взял по трясине, я кричал тебе, кричал, что утонем вместе со всем этим орудием. Да куда там!..
– Ну как, пойдем домой? – спрашивал Антон, заранее почесывая затылок. – Влетит нам!
– Влетит, если до комиссара дойдет.
– Он нас поймет. Грыць, а давай вместе после войны работать. Скрипки у тебя теперь нет.
– Нет! – Гриша отрицательно качнул головой. – Теперь-то я музыку и вовсе не брошу. Александр Федорович сказал, что, не дожидаясь окончания войны, отправит меня учиться. А скрипку наживем. Знаешь, Антон, о чем я сейчас думаю. Вот кончится война, да запрячь бы все танки в такие вот плуги – за один месяц не осталось бы болот на всей земле!
– Э-э, такое будет еще не скоро: чтоб сразу все, что делалось на войну, повернуть на жизнь.
– Но будет же?
– Будет.
Светало. Канал, прорытый тягачом, заполнил густой молочный туман. Он белел прямой широкой дорогой.
Григорию эта широкая светлая дорога показалась дорогой из войны в мир.
