Текст книги "Стоход"
Автор книги: Андрей Дугинец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)
Стало жарко. Бросило в пот. Конон Захарович шел все быстрей и быстрей. Вот уже близко ярко-зеленая, приятная на взгляд лужайка среди прошлогодней сизой травы.
Дед Конон попробовал ногами зыбкую почву трясины. И понял, что здесь зеленый ковер торфяника очень тонок и намного рыхлее пройденного ранее. Это совсем недавно заросшее, очень глубокое озеро.
– Может… как-нибудь… можно пристроиться отдохнуть? – спросил Гиря, с трудом переводя дыхание.
– Не подходите близко! – предостерег его Конон Захарович. – А то провалимся. Двоих рядом такая трясина не удержит.
Но Гиря боялся отстать. И старался держаться поближе к проводнику. Конон Захарович оглядывается. Уже весь отряд вышел на светло-зеленую полянку. Идут тяжело, устало, дышат шумно, как лошади.
– Не дешево достанется нам победа над партизанами! – сетует Гиря.
Вдруг дед Конон забежал вперед, сделал круг, чтобы не стоять на месте и не провалиться. Потом так же быстро направился обратно. На ходу он вонзал острие лопаты в зыбкий ковер торфа. И там, где он пробегал, трясина рвалась и расползалась, как истлевшая ветошь. Левка растерянно остановился, зыбкий торф сразу же под ним прорвался, и он быстро, как в воду, нырнул в черную жижу. Шедший вслед за ним немец на миг приостановился, щелкнул затвором автомата, намереваясь пристрелить проводника. Но выстрелить ему не удалось: ноги его провалились, и он быстрее Левки ушел в разверзшуюся черную пасть болота. Два немца подбежали, чтоб его выручить. Но, остановившись, тоже начали тонуть. Другие, видя в чем дело, повернули назад. Но трясина с чмоканьем разрывалась и уползала у них из-под ног. Замыкавший отряд пулеметчик, не останавливаясь, дал очередь из пулемета. Дед Конон, высоко вскинув руки, упал навзничь, прорвав собою целую яму в трясине и тем окончательно закрыв карателям путь назад…
Каратели один за другим тонули в темно-рыжей жиже, выступившей из-под разорванного светло-зеленого ковра.
А там, где утонул дед Конон, болото сомкнулось и медленно затягивалось зеленью. Скоро здесь опять будет такая же светло-зеленая, такая же привлекательная на вид лужайка. И никто даже не подумает, что в ней и закончились все пути и дороги много прошедшего на своем веку человека – Конона Захаровича Багно…
Узнав о гибели карательного отряда, пан Суета понял, что виселицы ему не миновать, и немедленно скрылся.
Возвратившийся из Пинска Сюсько несколько дней ходил как пришибленный, ожидая, что шеф сорвет зло на нем. Но шеф молчал в эти дни, словно в рот воды набрал. А когда наконец вызвал к себе Савку, то заговорил совсем не так, как предполагал Сюсько. Не то что карать, а Гамерьер, наоборот, усиленно рекомендовал Савке придумать «более достойную» версию гибели карательного отряда. Единственный свидетель подвига деда Конона, подросток-пастух, был расстрелян в тот же день, как прибежал в село с трагической вестью. Теперь можно было в донесении написать что угодно. И Гамерьер подал Савке на подпись уже заготовленную докладную.
Савка читал ее и диву давался изобретательности шефа. Карательный отряд, оказывается, ворвался в партизанский лагерь, уничтожил всех партизан, за исключением командира и комиссара, которые прятались в другом месте, но на обратном пути полицейские и немцы попали на минное поле, и все погибли. Вместе с ними погиб смертью героя и проводник, местный житель, верно служивший великой Германии, Конон Багно.
Прочитав докладную и охотно подписав ее, Сюсько ретиво начал строить планы ловли Миссюры.
– В имении появились какие-то люди. Может, они связаны с партизанами?
– Я вам однажды уже приказывал: имение оставить в покое! – категорически сказал Гамерьер и пристукнул по столу. – Этим занимаюсь я сам.
Савка умолк, ощущая примерно то же самое, что ощущает пес, поймавший зубами камень, брошенный ему вместо хлеба, – и обидно, и зубам больно.
* * *
Сурков, парень, присланный Крысоловом, сразу попросился в разведку. Командир согласился. А Моцак, прочитав написанную новичком автобиографию, сказал:
– Давай, Алексей Иваныч, продолжай свое дело и у нас. А то мы до сих пор жили, как на вокзале: все в узелках.
Антон посмотрел на комиссара вопросительно.
– Нужен нам писарь, товарищ командир, – пояснил Александр Федорович. – Надо вести учет наших дел. Все-таки шестьдесят человек, это солидное воинское подразделение.
– Тогда, что ж, и начальник штаба нужен? – спросил Миссюра.
– Придет время, заведем и штаб. А пока что за все будет отвечать один человек. Согласен Суркова оставить писарем?
– Да, пишет он, как на машинке печатает, – ответил Антон, – буковка в буковку, читать легко.
Так Сурков и стал писарем. А его другу Синцову, с которым вместе воевал, вместе бежал из плена, не повезло. В первый же день он пошел с группой подрывников на железную дорогу. Вывихнул ногу. И так как это было очень далеко от своей базы, его отнесли на самодельных носилках в отряд «Буревестник», до которого было всего десяток километров, так он там и остался.
Кто мог догадаться, что Синцов – симулянт: ему нужен был предлог остаться в другом отряде, поближе к районному партизанскому штабу…
* * *
Олеся вторые сутки бродила с лукошком по лесу. И уже начинала беспокоиться, не случилось ли чего с Анной Вацлавовной или самим Гришей. Как вдруг услышала знакомое пение.
У поли дубо-о-чок,
Зэлэный лысточок…
Анна Вацлавовна! Поет спокойно, протяжно, значит, все в порядке, можно идти к ней. И хотя таких встреч уже было много, казалось бы, пора привыкнуть, Олеся устремилась к связной с тревожно забившимся сердцем.
– Запоминай! – вместо приветствия сказала Анна Вацлавовна, пожимая руку и уводя в чащобу. – Эшелон с танками и горючим. Выйдет из Бреста на Барановичи в пять утра. Впереди вагон – танкисты.
– Опять не нашим достанется! – вздохнула Олеся. – Белорусским партизанам везет третий раз!
– Чудачка ты! Ребенок! – улыбнулась Анна Вацлавовна, любовно посмотрев на девушку, – не все ли равно, какие партизаны отправят их ко всем чертям. Важно, чтоб успели.
– Успеют!
– Следующая встреча возле того хутора, где мы с тобой проходили вчера. В березнячке.
– Не сердитесь на меня, Анна Вацлавовна! – и, чмокнув в щеку эту добрую, чем-то похожую на мать женщину, Олеся убежала в глубь леса, где ее ожидал «северок».
А через несколько часов Олеся уже плыла по речушке в другое место, о котором условились с Анной Вацлавовной. Так они меняли место радиопередач каждый день, чтоб фашисты, если и запеленгуют, не нашли.
* * *
В штабной землянке сидели Миссюра, Волгин, писарь Сурков и «язык», захваченный подрывниками, – молодой, пугливый немец.
Крысолов переводил пленному вопросы командира. Солдат, каждый раз порываясь встать, отвечал четко, не задумываясь. Писарь записывал аккуратными, ровными, как машинописные, буквами.
«В Бресте скопилось много эшелонов с боеприпасами и техникой: партизаны терроризируют железнодорожные пути, не дают возможности разгрузить станцию. Опасаясь катастрофы, которая может возникнуть, если налетит советская авиация, немцы решили разгрузить Брест и создали в двадцати километрах от Янова подстанцию. Туда постепенно перегоняют все несрочные военные грузы».
Медленно, короткими фразами Крысолов переводил вопросы и ответы. И Антону видно было, что хотя и с трудом, но Волгин справляется со своим делом, раз немец всегда моментально отвечает на вопросы.
Писарь записывал. Он вообще записывал все, что слышал во время допросов, что узнавал от подрывников или разведчиков, возвращавшихся с задания. В его огромной, сшитой самим из серых листов тяжелой книге были такие, например, записи:
«12 мая 1942 года.
На девятом километре от ст. Янов пущен под откос воинский эшелон с техникой и живой силой. Убито около ста, ранено около четырехсот немецких солдат и офицеров. Мина самодельная. Тол добыт из авиабомбы, не взорвавшейся в партизанском лесу. Бомба сделана в Мюнхене. Вероятно, нашими людьми, иначе она взорвалась бы. Минировал Илюшин. Патрулировали Козлов, Солодов, Хмара (житель села Высокое, под Пинском. Невеста, Зося Юхнович, живет в Вульке)».
«14 мая 1942 года.
На перегоне от Янова до Пинска разобрано 12 километров пути. Движение поездов было остановлено на сутки. Партизанам помогали жители деревни Потапичи…»
Далее перечислены фамилии.
Когда Миссюра спросил писаря, зачем он вдается в такие подробности, Сурков ответил:
– Во-первых, нам надо знать людей, которые нас поддерживают и смогут поддержать еще не раз. Во-вторых, после войны таких людей, видимо, нужно будет награждать.
– Хэ! – отозвался Миссюра. – Голова! У тебя на плечах голова!
Откуда ему было знать, что у Суркова не только голова, но еще и точная инструкция шефа.
После допроса писарь увел немца. И тотчас же вошел комиссар, возбужденный, энергичный.
– Вот хорошо, что вы одни, – сказал он живо. – Как раз втроем нам и надо поговорить, – и, присев к столу, Моцак жестом пригласил ходившего по комнате и дымившего Крысолова. – От Ефремова радиограмма. Просит откомандировать в распоряжение областного штаба товарища Волгина.
Крысолов настороженно взглянул на комиссара. Но тут же, почувствовав, что допустил оплошность, нарочито заинтересованно спросил:
– Как долго добираться до штаба?
– Да тут, как говорится, воробью верста, а кричику десять, – ответил Моцак. – К вечеру вас и доставят. – И сам пояснил, зачем Ивана Петровича вызывают в штаб. – Это, собственно, я сам и предложил. Извините, что не согласовал с вами. Но я был уверен, что вы не откажетесь… А дело вот в чем. В Бресте нам нужен свой человек, знающий немецкий язык. У нас там один есть, он вам поможет пристроиться. Помнится, вы неплохо играли на рояле.
– Для себя, – скромно ответил Иван Петрович. – Когда меня граф приютил, в доме стоял старенький инструмент, ну я и начал от скуки побрынькивать да так и научился.
– По нотам играете?
– Разбираюсь немножко.
– Тогда совсем хорошо. Будете в ресторанном оркестре играть… А подробную инструкцию получите у товарища Ефремова.
– Я готов, товарищ комиссар, – встав почти по стойке «смирно», сказал Крысолов. – Но домой перед такой длительной отлучкой заехать бы надо. У меня ж там… – он неловко помялся… – подруга…
– Да, ей там, конечно, оставаться опасно. Хотите, мы ее возьмем сюда, хотите, на хуторе где-нибудь пристроим.
– Ей лучше на хуторе, чтобы не была обузой для отряда. После ранения она еще плохо ходит.
– Ее я сам устрою, – пообещал Миссюра, во время этого разговора не отрывавшийся от листовки, принесенной вчера подрывниками. – Сейчас я дам двух хлопцев, плывите домой. А тогда уже завтра поедете в штаб с Александром Федоровичем.
Волгин ушел, и Моцак заговорил с Миссюрой:
– Как думаешь, не подведет? Ты его лучше знаешь.
– Человек он железный, – ответил Миссюра, – самого пана когда-то не боялся.
– Что ты мусолишь эту листовку целый день?
Миссюра поскреб в затылке и рукой указал то место, которое его, видимо, больше всего заинтересовало. Александр Федорович знал содержание листовки – в ней были напечатаны сообщения Совинформбюро о событиях на фронте за последнюю неделю. Но все же, склонившись, прочел отчеркнутый Миссюрой абзац:
– «Наша бомбардировочная авиация произвела массированный налет на железнодорожный узел Здолбунов, где были скопления войск противника…»
Миссюра показал пальцем понравившееся ему слово «массированный» и многозначительно сказал:
– Понимаешь, массированный налет.
– Ну и что ты этим хочешь сказать?
– Так что ж, – крякнул Миссюра. – Такой бы налет и на эту станцию под Брестом, куда они «прячут» свои эшелоны от бомбежки.
– Ну что ж, сообщим эти данные в штаб. А оттуда передадут в Москву, и твое желание будет исполнено.
– Так то еще надвое: будет, а может, и нет. Дел у Красной Армии по горло. – И Антон хитро глянул в глаза Моцаку: – Есть у меня думка – нам самим устроить массированный налет.
– Масса у нас еще так-сяк, найдется, – улыбнулся Моцак. – А вот самолетов…
– А мы без самолетов, одной массой, – подмигнул Миссюра.
И Моцак понял, что командир опять что-то изобретает. Придвинулся, приготовился слушать.
– Я вчера побывал на экскаваторе. Пробовал мотор. Работает. – Последнее слово Антон произнес так, будто бы этим все уже сказано.
– Ну и хорошо, что работает, остается приделать крылышки и можно лететь, – засмеялся Моцак.
Миссюра поддержал шутку:
– Крылышки есть. Я их подсмотрел на восьмом разъезде еще зимой, когда ходил с хлопцами на разборку дороги.
– Ну-ка, ну-ка.
– Там стоит старая дрезина. Приладим на нее мотор. Погрузим все авиабомбы. У нас теперь три полутонки. И одна чушка – тонна. Заведем мотор и отправим эту массу на новую станцию, хай там пошурует.
– Го-ло-ва! – восторженно стукнул по столу Моцак. – Я и говорю, Антон, тебе бы образование… Мы бы уже на луну летали. – И решительно одобрил: – Что ж, я – за. Но монтировать все это на разъезде нельзя.
– А мы снимем с дрезины то, что нам надо, приспособим где-нибудь в лесу. А уже потом враз соберем и пустим. Надо только на той станции стрелку вовремя перевести куда следует, чтоб в самую гущу… Вот тебе и будет массированный налет.
– Да, ты прав. Ну ты тут пока обдумывай детали, а я съезжу в штаб, а потом, видно, целым отрядом придется двинуться на железную дорогу. Массированный так массированный.
* * *
Из штаба Моцак возвращался окрыленный: партизаны установили связь с Москвой. Но «дома» его подкарауливала такая неожиданность, что сразу даже не мог сообразить, что и делать.
Весь отряд гулял. Даже часовые на заставе были пьяны. Миссюра, тоже необычайно благодушно улыбающийся, веселый, пояснил, что праздник возник стихийно, после того, как партизаны узнали, что осенью, когда реки покроются льдом, пойдут на Берлин.
– Что за чепуха! Откуда это? – возмутился комиссар.
Антон рассказал ему, что знал сам.
Самолет с красными звездами на крыльях разбросал по лесам и болотам листовки, в которых Главное Командование приказывало партизанам не распыляться, но бродить маленькими группами, а объединяться в большие отряды и до особого распоряжения ни в коем случае не вступать в стычки с врагом. Особенно рекомендовалось беречь взрывчатку, напрасно не дразнить фашистов мелкими диверсиями на железных дорогах. Кончалась листовка призывом беречь и накапливать силы до глубокой осени, когда реки покроются льдом и партизаны как авангард Красной Армии двинутся на Берлин.
Партизаны отряда «Смерть фашизму!»» подхватили эту листовку с радостью:
– На Берлин!
Пробежав глазами листовку, комиссар молча вошел с Миссюрой в землянку.
– Я ту листовку сам читал партизанам, – признался Антон и тяжело сел за стол. – Думаю, вы ничего против не скажете – я тут уже кой о чем распорядился…
– О чем?
– Приказал группе Юхновича отдыхать и морячка не пустил в засаду, раз приказ приберегать силы. Да и патроны ж пригодятся, когда на Берлин…
Нервный тик под глазом исказил лицо комиссара.
Наконец Александр Федорович тоже сел и, как-то грустно улыбнувшись одним уголком рта, постукал пальцем по лежавшей на столе листовке.
– Надо уметь читать еще и между строк, Антон Ефимович! Между строк! Не думал, что вы поддадитесь на такую явную провокацию!
И Моцак терпеливо, как школьнику, начал разъяснять своему командиру сущность и происхождение листовки.
– Слыхал, что говорил Егор Погорелец про Гитлера? – спросил он для начала.
– А что ж, попался Гитлер, как щука в сети, – ни назад ни вперед. Впереди Красная Армия, а позади мы, партизаны.
– Так вот, эту истину, может, еще раньше, чем мы с тобой, поняли сами фашисты. Сперва они расправлялись с мирными жителями, которые поддерживают нас. Потом начали засылать к нам провокаторов. Но и от этого мало толку. Вот и обратились прямо к самим партизанам, уговаривают их посидеть сложа руки хотя бы до осени. Им хоть немного бы вздохнуть посвободней…
За оконцем землянки послышалась тихая, но дружная песня:
Партизанское дело такое:
И во сне не бросаешь ружья,
Ни себе ни минуты покоя,
Ни врагу ни минуты житья!
– Слышишь, что поют? Ни себе ни минуты покоя, ни врагу ни минуты житья!
– Та то так!
– В этих словах вся программа партизан! А ты отозвался на просьбу фашистов.
– Так я ж не знал… – почесывал в затылке Миссюра, – напечатано ж…
– Мало кто что напечатает! – сказал комиссар. – Кто это поет?
– Видно, Орлов вернулся с задания, – ответил Миссюра.
– Ну вот, пойди прикажи им до самой осени сидеть сложа руки.
– То такие хлопцы, что самого пустят под откос вместо паровоза, – ухмыльнулся Миссюра, окончательно понявший, что попал впросак с листовкой.
– Построй отряд. Я прочту бойцам эту провокационную листовку!
– Так нужно, чтоб и по селам хлопцы рассказали.
– Дошло, – дружески положив руку на плечо командира, сказал комиссар. – Грамоту бы тебе, Антон Ефимович. Хотя бы семилетку… Да, кстати, как твое изобретение? Ты и его законсервировал до осени?
– Все готово. Ждал тебя.
– Я рассказал Ефремову. Он так ухватился за эту идею! Обещал помочь. У них есть связи с железнодорожниками на этой станции.
– Крэпко! – сжав кулак, сказал Антон. – Я хоть завтра готов выступать.
* * *
На пяти лодках бесшумно отряд двигался по дороге, которая не оставляет следа. На шестой, огромной, как баржа, ладье везли прикрытое брезентом какое-то сооружение. Через озеро этот караван вышел в другую речку и двинулся на север.
Рассвет застал отряд в лесу, где нужно было выгружаться и дальше двигаться пешком, а машину тащить на колесах. Но день решили провести на воде. На берег послали разведку. А караван вошел в густые заросли камыша. Выставили часовых. А остальным было приказано спать до самого вечера…
Ранний вечерний туман был на руку партизанам. Под его покровом отряд выгрузился на берег и пришел к месту назначения еще засветло. Остановились в густом смешанном лесу, где слышались отдаленные гудки паровозов, а иногда и шум проходящего поезда. Причем шум, начинаясь далеко, быстро приближался и проходил стороной где-то совсем близко.
Все сознавали необычайность сегодняшнего похода, конечная цель которого известна, видно, только двоим из всего отряда. Построились в колонну по четыре. Комиссар спросил, нет ли таких, кого мучает кашель. Люди молчали.
– В одной газете фашисты назвали партизан блохами, – вполголоса заговорил Моцак. – Почему блохами? Да потому, что, мол, укусит, а не поймаешь. Вот сегодня, больше чем когда-либо, мы должны оправдать это определение. На задание пойдут только некурящие или те, кто может целую ночь не курить, – и, отступив, он скомандовал: – Некурящие, два шага вперед!
Дружно, в ногу, весь отряд передвинулся на два шага.
Комиссар развел руками. А командир подошел к правофланговому, поднял его руки и, потирая шершавые, прокуренные пальцы, сказал:
– Солодов, так твои ж пальцы можно вместо цигарки сосать.
– В этом и суть, товарищ командир! – весело ответил Солодов, который обычно не выпускал своей камышовой трубки изо рта. – Я, как захочется курить, пососу палец и успокоюсь и другим советую так делать!
– Шутки шутками, а предупреждаю, кто закурит, когда пойдем на железную дорогу… – Миссюра так сжал кулак, что всем стало все понятно. – Каждый свое задание получит, когда подойдем к железной дороге. – С этими словами Миссюра подошел к огромному кусту, который тотчас развалился на две стороны, открыв глазам партизан железнодорожную дрезину. – Все смазали хорошо? Скрипеть не будет? – спросил кого-то Миссюра.
– Полбанки автолу влили, – ответил только теперь замеченный партизанами боец, сидевший на дрезине.
– Вот на эту дрезину поставим то, что мы привезли. Приладим и тронемся дальше, – распорядился Антон.
Туман сел, и над лесом разлилось зарево медленно восходящей луны.
– Чего нам не хватало, так это луны! Черт бы ее побрал, – выругался кто-то из бойцов.
– Да уж лучше бы дождь проливной, – поддержал его другой голос.
– Дождь подоспеет вовремя, – успокоил Миссюра, – крэпкий польет, как раз какой нужно.
Бойцы замолчали. Они уже убедились, что их командир в предсказании погоды никогда не ошибается.
К железной дороге пошли автоматчики, чтобы бесшумно снять немецкий патруль. Следом по лесной просеке партизаны, как бурлаки, потащили тяжелое сооружение к железной дороге, освещенной недавно взошедшей луной. Луна выглядывала из-за деревьев и предательски освещала медленно продвигавшийся отряд. Поднялся сильный, порывистый ветер и пригнал огромные лохматые тучи. Они скрыли яркую, как осветительная ракета, луну. Потом тучи стали гуще и ниже и, на радость партизанам, на землю полился густой дождь.
– Родная природа за нас! – прошептал комиссар в ухо Миссюре.
– Ат! Небу надоело, что они коптят его пожарами, – ответил тот и вдруг поднял руку: в сотне метрах показались чуть поблескивающие рельсы…
* * *
Немецкий часовой, стоявший возле будки стрелочника, прислонился к деревянной стенке, спрятался от дождя. В будку входить нельзя. Надо все время смотреть на дорогу, чтоб не подкрались партизаны. Позавидуешь стрелочнику. Лежит себе на боку, ждет телефонного звонка. Позвонят, дадут команду перевести стрелку. Он покряхтит, выползет, переведет стрелку – и опять на бок.
Немец шагнул от стены, и в тот же момент из-за угла метнулась тень. Часовой, не издав ни звука, грузно упал лицом вниз.
На условный стук в дверь из будки тут же вышел стрелочник.
– Дядя Митя, на какой путь? – спросил его шепотом человек в немецкой форме, ставший на место часового.
– На третий, сей момент все сполню! – старик резво побежал по шпалам.
Со стороны леса на железнодорожном пути раздался какой-то тяжелый, быстро нарастающий гул мотора. Приближаясь, этот гул перерос в густой рев, похожий на рев бомбардировщика. На станции послышались тревожные крики фашистов, отрывистые команды. И тотчас откуда-то из-за будки ударил пулемет. Пулемет строчил по путям наперерез. Стрелочник, услышав над собой посвисты пуль, прижался к партизану в немецкой шинели, все так же неподвижно стоявшему возле будки.
– Не бойсь, дядя Митя. Нас-то они не заденут. Наоборот, они отрезают немцам путь к будке.
– Бежим? – нетерпеливо спросил стрелочник. – Марфа моя изомлелась…
– Еще чуточку, дядя Митя. А то вдруг догадаются, переведут стрелку, и промчится наша техника мимо!
Вот техника выскочила из дождевой мглы и, мелькнув мимо будки, тотчас скрылась с глаз. Пулемет умолк. Дядя Митя и «часовой» бросились прочь.
От взрыва дрогнула земля и воздух сжался до боли в легких. Дядю Митю бросило на землю. Партизан тут же подхватил его под руку и поволок дальше. Но стрелочник никак не мог оторвать глаз от потрясающего зрелища.
Все, что было на станции горючего и взрывчатого, казалось, разом поднялось с земли и кружилось, кипело в небе клубами огня и дыма, грохота и треска.
На опушке остановились. Партизан, державший стрелочника за руку, тихо свистнул, и тотчас послышались приближающиеся шаги тоже запыхавшегося человека.
Дядя Митя, глядя на рокочущее пожарище, истово перекрестился:
– Господи! Это ж сколько наших людей погибло б на фронте от этой силищи!
* * *
На берегу речки, около лодок, партизаны качали своего командира-изобретателя.
Миссюра неловко взмахивал руками, но молчал, он не мог даже просить отпустить его на землю, так как сам приказал в эту ночь «быть немыми как рыба».
И когда он наконец оказался на своих ногах, Моцак обнял его и тихо проговорил:
– Это твое самое лучшее изобретение. Налет получился действительно массированный.
Каждый раз, когда Гриша сообщал Анне Вацлавовне какую-нибудь важную для партизан новость, ему приходили на память предсмертные слова комиссара Зайцева:
«Еще одного!»
И всегда казалось, что комиссар одобрительно улыбается и где-то себе записывает еще одно дело, совершенное музыкантом Григорием Круком для победы.
Сегодня Гриша предполагал, что вечером он узнает что-то особо важное. С утра еще хозяин предупредил: будет офицерский бал, на который придет и шеф гестапо Крафф. Оркестр увеличили до десяти человек. Не было лишь пианиста.
Грише впервые предстояло играть в таком большом оркестре. Он волновался: если что не так, сразу выгонят.
Только начали сыгрываться, вошел хозяин в сопровождении большого, крепко сложенного человека. Гриша сначала не обратил внимания на него. Но, увидев курившуюся трубку, узнал Ивана Петровича Волгина и еле сдержался, чтобы не окликнуть его. Перед мысленным взором Гриши промелькнула черная немецкая машина, увозившая Ивана Петровича. Грузовик с автоматчиками…
Вчера Анна Вацлавовна сообщила, что к ним придет на помощь Иван Петрович Волгин. Гриша был в недоумении от этой вести. Ждал этой встречи с нетерпением. Но ни за что бы не подумал, что Иван Петрович вот так запросто заявится с хозяином ресторана.
Курносый (так музыканты между собой звали хозяина) подошел к сцене и, кивнув на Волгина, сказал:
– Вот вам пианист. К восемнадцати ноль-ноль чтобы сыгрались.
Новичок поклонился. Не говоря ни слова, сел за рояль, моментально подстроился под оркестр и увлеченно заиграл.
«Откуда он? Как вырвался из лап фашистов? Почему пришел в самое пекло, где можно снова попасться?» – эти вопросы мучили Гришу так, что он часто сбивался.
Лишь в полдень хозяин разрешил сделать перерыв. Волгин тотчас вышел из помещения и не спеша направился в сквер. Гриша на почтительном расстоянии последовал за ним.
Увидев свободную скамью, Иван Петрович сел и, когда Гриша подошел к нему, похвалил:
– Молодец, Григорий! Хорошая у тебя выдержка. Так веди себя и в дальнейшем. Я понимаю, ты удивлен, как я сюда попал и зачем. Сейчас все объясню… Теперь мы будем заниматься одним и тем же делом.
Гриша сел и с нетерпением ждал объяснений Ивана Петровича. Но тот с объяснением почему-то не спешил. Начал расспрашивать о заработке, о питании, о том, где кто живет. И лишь когда почувствовал, что юноша успокоился, сказал все тем же ровным тоном, каким можно было, не привлекая к себе внимания, говорить все что угодно:
– Я от Александра Федоровича Моцака.
– Знаю, – кивнул Гриша.
– Надо и в дальнейшем держаться так, словно мы никогда раньше не знали друг друга.
– Я никак не могу успокоиться от радости, что вы остались живым, – сбивчиво говорил Гриша. – Я так испугался, увидев, что вас увозят фашисты. Ну, думаю, все! Расстреляют! И все, кто шел со мною, так решили.
Иван Петрович густо задымил трубкой, но лицо его оставалось спокойным.
«Где он меня видел? Кто еще был с ним?» – лихорадочно обдумывал он слова юноши.
– Вы меня тогда не узнали в толпе пленных…
– В толпе пленных? – невольно переспросил Волгин.
А Гриша продолжал:
– Да меня тогда и родная мать не узнала бы!
– Где это было?
– А сразу за Морочной. Через полмесяца после начала войны. Я ж с Александром Федоровичем попал в плен.
– Позволь, ты же не был военным!
– А мы с Александром Федоровичем добровольцами пошли в первый же день войны. А когда его тяжело ранило, попали в плен. Потом нас погнали в Картуз-Березу. И за Морочной я вас увидел. С проселка выскочила легковушка, за нею – грузовик. Вы сидели впереди бледный-бледный.
– Они ведь убили мою жену, едва ворвались во двор, – опустил голову Волгин, мысленно сопоставляя эти слова с тем, что он сказал о гибели своей жены Антону Миссюре. – Я тогда потерял надежду на спасение. Ты ж сам видел: сзади два фашиста и целый грузовик автоматчиков. – Иван Петрович вынул трубку изо рта и еще печальнее продолжал: – Кто-то донес, что меня оставили для организации партизанского отряда. Вот они и прикатили за мной целой оравой! Думали, что у меня там не меньше роты скрывалось!
– Ну а как же вы сумели вырваться?
Волгин тревожно глянул на часы:
– Перерыв наш кончился!
– Эх ты, уже тридцать минут мы тут, – встав, огорченно воскликнул Гриша. – Вот хозяин будет орать!
– Идем. О побеге я тебе расскажу в другой раз, – пообещал Волгин и, как бы между прочим, спросил, где живет связная, у него к ней поручение от начальника штаба.
Гриша рассказал.
У входа в ресторан Волгин остановился и сказал:
– Вы сыгрывайтесь, а я схожу квартиру подыщу, а то меня хозяин сгреб и сразу – за рояль.
Размашисто шагая по брусчатому тротуару, Волгин обдумывал разговор с Григорием Круком.
«Что делать с парнем? Он знает правду, хотя пока и не догадывается об этом. Работать с ним? А если его вдруг отзовут и он там проговорится? Видимо, нужно убрать его, пока не успел сообщить связной о моем приходе. Решено. Этого скрипача уберут сегодня же. А я буду действовать со связной. Дня через два пойду к ней и скажу, что парня в ресторане уже не застал, пусть запросит отряд, как мне действовать дальше». Быстро оглядевшись по сторонам, Волгин вошел в здание, где помещалось гестапо.
* * *
Когда зал был заполнен, к музыкантам подошел полковник, распоряжавшийся теперь вместо хозяина, и приказал сыграть «Deutschland, Deutschland über alles!» [12]12
«Германия, Германия превыше всего!»
[Закрыть].
Гриша в тревоге оглянулся: знает ли Иван Петрович эту вещь? Тот сидел к нему боком и не заметил, что к нему обращаются, но сразу взял правильный аккорд. Гриша и удивился, и обрадовался, что Иван Петрович играл эту вещь не только правильно, но даже торжественно, с вдохновением.
«Наверно, его специально готовили, когда собирались послать сюда», – предположил Гриша.
Пока музыканты играли, полковник стоял рядом с ними и, в такт притопывая ногой, слегка помахивал пальцами, словно дирижируя.
– Гут! – сказал он, когда кончили играть. – Рояль зер гут! Парапанщик надо немношько нешней, тише. Не надо дикий бум-бум! Скрипка отшень хорош! Ви истин талянт, – обратился он к Грише. – Ви будешь учиться консерфаторий. Немецкий офицер умеет ценить истин талянт!
Вдруг открылась дверь и в зал вошел тучный человек в штатском черном костюме.
– Хайль Гитлер! – встав, как по команде, гаркнула сотня голосов.
Музыканты заиграли. А полковник быстро побежал навстречу гостю. Хмуро глядя себе под ноги, тот устало шел по голубой ковровой дорожке, протянутой через весь зал между двумя рядами столов. Под руку он небрежно вел полуобнаженную блондинку в пышном белом платье. Подойдя к своему столу, шеф колючим взглядом окинул музыкантов и еще больше нахмурился. Усевшись, он подозвал полковника.
Гриша поймал себя на том, что скрипка его молчит. Он заиграл, в то же время стараясь услышать, что будет говорить шеф гестапо. Заметив это, барабанщик, сидевший ближе к немцам, тоже стал прислушиваться и переводить Грише.
– Партизан! Я приказывал убрать.
– Я оставил его лишь на торжественную часть вечера, – оправдывался полковник.
Но шеф отвернулся и начал о чем-то говорить со своей дамой. Щелкнув каблуками, полковник быстро вышел.
Гриша понял, что надо немедленно бежать. Но как это сделать на глазах сотни фашистов?! У главного входа стоит часовой. За дверью, через которую Гриша вывел тогда Олесю, тоже автоматчик. На кухне еще есть дверь во двор. Но туда ушел полковник.
