Текст книги "Красные и белые. На краю океана"
Автор книги: Андрей Алдан-Семенов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 58 страниц)
– Современная наука —враг искусства. Она убивает веру в непознаваемое...
Перед глазами Виктора Николаевича то вытягивались, то перекашивались самоуверенные лица; почему-то думалось: на них лежит печать обреченности и вырождения, им уготована гибель. Тихий, но не совсем обычный разговор Каролины Ивановны с Боренькой Соловьевым привлек внимание полковника. Он еще с порога, по тревожным глазам Каролины Ивановны! понял, сегодня не простой ужин с традиционной картежной игрой. Он мало пил, но внимательно прислушивался к общему
застольному разговору. Гости болтали о самых разных вещах с той непринужденностью, когда все знают друг друга, каждый понимает с полуслова, с полунамека. Голоса то распадались, то сливались в неразборчивый гул: всем хотелось выразить свое мнение, показать свое остроумие, проявить осведомленность, покрасоваться чужой, вычитанной из книги мыслью. Полковник наблюдал это суетное фразерство,– военная косточка, он красивому слову предпочитал дело.
– На святой Руси воцарилась классовая ненависть и тенью своей закрыла наше будущее,– разглагольствовал отец Поликарп.
– А надо мной стоят тени погибшей династии,– отвечал Боренька Соловьев.
– Да что там говорить! Свобода обернулась распущенностью, равноправие узаконило праздность, – возмущался Тюм-тюмов. – Страха не стало, священные авторитеты поколеблены. Разве не так, отец Поликарп?
– Воистину так! Но если революция не съела войну, то война сожрет революцию, большевики исчезнут с лица земли, яко дьяволово наваждение'.
– На аянских промыслах много рыбаков зимует? – спросил Боренька Соловьев.
– Душ двести, и все желтолицые. Япошки, китайцы, наши туземцы,– ответила Каролина Ивановна.
– Надежный народец?
– Надеяться можно, верить нельзя.
– Значит, сожрут, а косточки выплюнут?
– Что же вы хотите от них? Любви к представителям белой расы?
– Не хотелось бы мне сгинуть от пули тунгуса,– с наигрышем в тоне заметил Боренька Соловьев.
– Белку здешние туземцы бьют только в глаз, чтобы шкурки не попортить,—усмехнулась Каролина Ивановна, умеющая одновременно успокаивать и вызывать беспокойство.
– Азиаты, как и большевики, нашей шкуры не пожалеют. Желтолицые заражены расовой ненавистью и этнической психологией, а перед ними теряют силу все идейки. Когда пробьет их час, растопчут нашу Русь, как варвары Древний Рим,– сразу темнея лицом, сказал Боренька Соловьев.
– А русские разве не варвары? – приподняла тонкие брови Каролина Ивановна. – Разве Азия не наложила своего отпечатка на всю русскую жизнь? Или двести лет монгольского ига ничего не значат?
– Милейшая Каролина Ивановна, я вспомнил одного немецкого философа,—вмешался в разговор Виктор Николаевич.– Этот философ писал, что колыбель Москвы стоит в кровавой тине монгольского рабства. Он утверждал еще, что Рос-
сия играет роль раба, ставшего властелином. Не правда ли живописное определение русской души?
– «Раб, играющий роль властелина» – сказано недурно – согласилась Каролина Ивановна.
Все рассмеялись, громче всех полковник Широкий, но оборвал смех, услышав голосок Феоны.
– И войны, и революции – ничто перед любовью. Одна любовь-начало начал, без нее высыхают источники жизни. Ненавижу войну, презираю вояк! По их вине погибают мужчины а женщины становятся продажными тварями...
Тогда все заговорили о любви; тема эта была возбуждаю-щей и неисчерпаемой.
Своим презрением к войнам вы убиваете во мне человека,– с нарочитой серьезностью возразил полковник Широкий.
Нравственность во время войны снижается до нуля —• пробасил Тюмтюмов. ’
– Любовь нуждается в свободе и времени,—заметил Дуглас Блейд. У меня как у человека делового нет времени для нее. Я покупаю новую или подержанную любовь. Вот и все.
– Любовь не может быть новой или старой, она была и будет вечной,– возразила Феона.
Виктор Николаевич с неожиданным сладким волнением слушал Феону. «Она излучает магнетическую силу, от нее кружится голова». Феона продолжала развивать свою мысль о любви немного запутанную и прихотливую.
– Тот, кто любит, не может допустить оплошки перед лю-.бимои. Как это выразить на примере, что ли? – Феона приложила к стене ладонь, растопырила пальцы,—Если бы здесь оказался человек, который меня любит, я сказала бы: стреляй между моими пальцами. Уложи подряд пять пуль, любовь даст тебе меткость взгляда, верность прицела. Ты не поранишь моей руки, а я не боюсь...
' Попытаюсь, Феона,– посмеиваясь, полковник вынул из кобуры наган.
– Вам-то я и не могу довериться! Вас-то я как раз и боюсь,– Феона опустила руку.
– А я, между прочим, стреляю в туза на сорок шагов...
Каролине Ивановне не понравилось полушутливое объяснение полковника, она нахмурилась и обратилась к Бореньке Соловьеву:
Расскажите, пожалуйста, о Григории Распутине и его отношениях с царской семьей! Вы так интересно рассказы-
Боренька стряхнул пепел с сигары и без паузы, будто вспомнил, на чем остановился в прошлый раз, начал:
«Наследник жив, пока я жив. Когда меня не будет, царского двора не будет. Моя смерть будет вашей смертью» – так
говорил он императрице, и сбылись вещие слова. Что там ни болтают про старца, а был он ясновидец, колдовской ум, маг и волшебник. Женщины обожествляли его все без исключения, от царицы до простой крестьянки. – Боренька влажными глазами повел по Феоне. – Лишь одна-единственная посмела поднять на Распутина руку, а звали ее редким именем Феония...
Боренька замолчал на полуфразе, выжидающе откинул голову.
– У любовницы Распутина такое же имя, как и мое? Имя редкое, а совпадение исключительное,– язвительно заметила Феона.
– Мало ли в жизни нелепых совпадений... Так вот, была эта Феония Гусева – жительница села Покровского, в котором родился и мой тесть, и тоже безоглядно верила в его святость, а в четырнадцатом году вонзила ножик в брюхо: Все лето провалялся тестюшко в тюменской больнице, потом царя с царицей корил, что без его разрешения войну с немчурой затеяли. А Фе-онию арестовали, и она показала, что мстила за поруганную свою честь...
– Правда ли, что у Распутина вместо паспорта была фотокарточка, на которой он снят с царицей? – спросила Феона.
– Что правда, то правда! Такой фотоснимок для полиции был поважнее паспорта, но Распутин им не спекулировал. И у него была совесть.
– Была осторожность,– возразила Феона.
– Когда я ездил в Тобольск на свидание с царицей, то .она сказывала... – продолжал было Боренька, но в комнату вошел слуга.
– Господин Елагин, просит принять...
– Где он? Где он? – Каролина Ивановна и все удивились неожиданному приезду таежного властелина.
– Добрый вечер, господа! Я только что с приисков, не успел переодеться, даже причесаться. – Елагин провел ладонью по каштановой своей шевелюре. – Прошу извинить, но время не ждет, опасные события захлестывают тайгу. Южаков – этот красный волк белого Севера – собирается похоронить нас в вечной м.ерзлоте. Моим людям не устоять против банды Южакова. Расправившись с нами, они придут в Охотск и перевешают всех состоятельных, всех именитых граждан. Необходимо действовать немедленно и решительно...
– Совершенно верно! – подхватил полковник. – Только для решительных действий нужны солдаты и деньги.
– Раздобудьте солдат, за деньгами дело не станет! – крикнул Дуглас Блейд. – Фирма «Олаф Свенсон» готова снабжать ваших людей и оружием и провиантом.
– Солдаты! Мне жалко денег на туземных вояк,– заворчал Тюмтюмов.
– О ком вы говорите? Об якутах, о тунгусах? Им цена—•
на рыжего
песка. Для губы, рас-
ломаный грош! Нанимайте уссурийских казак™
широкий рот. Или не дадите? У ' У В0ИНЫ очень
Что за вопрос! Даю.
– Сколько?
– Пока не знаю.
– А все же?
Тюмтюмов отстегнул кожаный пояс, похожий удава, шлепнул на стол перед полковником.
– Здесь ровно пятнадцать фунтов золотого начала жертвую! – Тюмтюмов округлил толстые пушил волнистую бороду.
– Я вручу вам чек на пятьдесят тысяч долларов как пеп-увыи взнос, мистер Широкофф... р ’ как пе Р
– Вот это прелестно,—выдохнула Каролина Ивановна – Мы тоже не поскупимся для общего блага...
гин"^-'д Ю гп Л т 1 ^ деловые Р азг °воры,—задушевно сказал Ела-
. А солдат надо вербовать на аянских рыбных промыслах господин полковник. И хорошо бы разорить разбойничье гнез до Алешки Южакова и уничтожить красного волка, в тайге и на побережье тогда воцарится мир.
„ ~ У М6НВ В6ДЬ Т0Же не ахти какие силенки. Всего-навсего пьянст У ва СУРННСКИХ Ка3аЧК0В> Д3 И Т6 раздагаютс * от безделья и
~ Новости с фронта есть? Мы, таежные медведи, ничего не знаем об успехах белого оружия,—сказал Елагин.
Удача пока осеняет красных...
Гражданская война это буря и натиск, триста верст можно проскочить В три дня. Сам воевал, знаю.-Елагин в?ял из коробки сигару, торопливо чиркнул спичкой, —Совсем оди-чал в тайге, сигары разучился курить, позабыл вкус вина про хорошеньких женщин уже и не думаю, —Он бросил мимолетный взгляд на Феону, на бархатные портьеры, на ковер расшитый золотистыми цветами. р ’ Р
– Иметь миллионы и жить зверем лесным? Без удоволь-Б^к Б а е ^= еННЙ? К Ч6МУ Ж6 ТОГДа д еньги?-заговорил
ротко ра 0 ссмеялсяТлагГ аН " Я собстм ™° го Достоинства,– ко-
– Миллионы не всегда поддерживают достоинство.
У нас разный взгляд на богатство, но мое вторжение помешало вам что-то рассказывать,—спохватился Елагин.
–О Боренька говорил увлекательнейшие веши Сейчас подадут вино, закуску, и мы еще послушаем о тобольской ссылке императрицы,—восторженно сказала Каролина Ива-новна.
– Все, что касается государя и государыни, интересно, тут каждая мелочь исторична,– живо согласился Елагин. – Кстати, я все еще не понимаю, почему именно Тобольск оказался местом царской ссылки?
– Опоздавший пьет двойную. – Каролина Ивановна налила вино Елагину. – Вам рюмочку для вдохновения, Боренька.
– Благодарю! Ваше здоровье! – Боренька сделал значительное лицо и продолжил: – Тобольск понравился Керенскому тем, что удален от эпицентра революционных бурь. В городке ушкуйников, старообрядцев, монахов, купцов тогда еше не разгорались революционные страсти и большевики не возбуждали народ. В Тобольске к тому же был губернаторский дом на восемнадцать комнат со всеми удобствами – императора ведь не поселишь в лачуге...
Боренька потянулся за сигарой: каждое движение его было продуманным – от строго изящного до снисходительно-небрежного. 4
– Архиепископ Гермоген – друг моего тестя—особенно настаивал на Тобольске, он был тобольским архиепископом. Да и государь его любил. В молодости Гермоген служил в Преображенском полку и был среди самых приближенных к императору офицеров. Архиепископ убедил Керенского, что лучшего места для царской семьи, чем Тобольск, не найти. И это действительно так. Когда я отправился к императрице, то еше по дороге понял, как ловко выбиралось место ссылки. Ловко, конечно, с точки зрения нашей, монархической, к сожалению, не все ловко начатые предприятия удачливо кончаются. Из Тобольска можно было увезти царское семейство по Оби в Англию или перебросить в Японию по зимней санной дороге через Томск. Императора в Тобольске охраняли преданные ему люди, туда съезжались со всей России гвардейские офицеры, знатные аристократы, высшее духовенство. Все, а я же больше всех, мечтали об освобождении их величеств. Я-то, пожалуй, являлся самым отчаянным, жизнью был готов пожертвовать, но судьба, но рок сильнее наших желаний...
Боренька сокрушенно развел руками, опустил скорбные глаза.
– Весной восемнадцатого года на перекладных я добрался до Тобольска, по дороге накатанной сто верст в сутки отмахивал. Если бы посмелее, порасторопнее были освободители, их величества жили бы себе за границей, Россия не превратилась бы в страну позора и бесславия,– подчеркнул Боренька и зашелся прерывистым нервным смешком. – Над чем смеюсь? Над своей памятью идиотской смеюсь! Важное забывается чуть ли не сразу, а пустяки помнятся. Из разговора с ее величеством остались в памяти какие-то обрывки фраз, а как императрица кусала губы, как ласкала своих собачек, помню. Даже собачьи име-
на Джимми и Ортипо – помню, а царицыны напутственные слова забыл. Их величество прониклось ко мне доверием и я стал ее связным между Тобольском и Тюменью. Без отдыха в распутицу, в мороз носился, словно на крыльях, триста верст туда, триста обратно, передавал инструкции, деньги, оружие Императрица часть своей бриллиантовой коллекции отдала мне на хранение. Я берег ее как зеницу ока, но читинский атаман Семенов отобрал. Не понимал, подлец, что царицыны бриллианты– исторические реликвии...
В рискованных предприятиях Бореньке Соловьеву ревностно помогал тюменский свящещіик Алексий. Этот несокрушимый чалдон с метельной бородищей, с дьяволом в глотке, как будто являл собой конкретный образ русского монархизма. Ссылку Николая и Александры он воспринял словно вызов господу богу, как смертельный удар по всему, чем дышал. Большевики – враги царизма и церкви —стали личными врагами Алексия дом его превратился в гнездо заговорщиков. Там составлялись планы освооождения царя и царицы, прятались оружие, деньги драгоценности, необходимые на подкуп. Солидные суммы получил Алексии от князей и графинь, что последовали за Николаем и Александрой в Сибирь. Не всем из них удалось пробраться в Тобольск, многие осели в Екатеринбурге, Тюмени, но все они ждали своего часа и помогали заговорщикам.
Боренька Соловьев пришелся по душе Алексию,’ но полностью священник поверил ему, когда увидел Матрену – дочку Распутина, которую знал прежде. Между Алексием и Боренькой произошел задушевный разговор.
«Императора Михаила Романова венчал на царство костромской епископ Гермоген. Императора Николая Романова высвободит из дьяволова плена тобольский епископ Гермоген. В совпадении этих имен я вижу высшие таинственные предначертания, а нам, рабам грешным, надлежит исполнять их. А посему каждую копейку станем тратить токмо на освобождение божьих помазанников», говорил Алексий, строго пристукивая волосатым кулаком по столу.
Боренька морщился, глядя на страшный кулак, отвечал с постной улыбкой, но в тон:
«Воистину так, отче! Животы свои положим на алтарь святого дела. Их Императорские величества воздадут сторицей...»
Боренька допустил непоправимую оплошку: решил вознаградить самого себя, не дожидаясь царской милости. С помошью Матрены начал из-под полы спекулировать царицыными драгоценностями, присваивать подарки и деньги, предназначенные на освобождение их величеств.
Отец Алексий узнал про эти проделки совершенно случайно но возмутился беспредельно. При встрече с Боренькой он пропалил его уничтожающим взглядом, мрачно постучал кулаком и пригрозил жалобой в Губчека.
Боренька решил не дожидаться чекистов: забрав Матрену и царицыны бриллианты, бежал из Тюмени, но добрался только до Читы, где безраздельно правил атаман Семенов.
На первых порах Семенов отнесся покровительственно к Бореньке. Атаману, человеку плебейского происхождения, льстила мягкая подобострастность аристократа, а Матрена Распутина подружилась с атамановой любовницей Серафимой Маевской. Синеокая Серафима была большой любительницей драгоценных камней. Матрена предложила ей бриллиантовый кулон императрицы.
«Сколько же он стоит?» – спросила Серафима.
«Пятьдесят тысяч золотом»,– прошептала Матрена.
Серафима .обратилась к атаману.
«Пятьдесят тысяч псу под хвост? – с солдатской непринужденностью захохотал Семенов. – Сделаю проще – и кулон будет твоим, и червонцы в моем кармане. Поставлю Соловьева к стенке...»
Бореньку арестовали. Чтобы спасти мужа, Матрена даром отдала царицыны бриллианты, но Боренька оказался неблагодарным. В ту же ночь, оставив жену на произвол судьбы, он скрылся из Читы и вынырнул только во Владивостоке. Там-то и встретился он с полковником Широким, стал его адъютантом и теперь в Охотске чувствовал себя в относительной безопасности.
Об этих подробностях смятенной своей биографии Боренька не любил рассказывать. Елагин, впервые слушавший его рассказы, заметил убежденно:
– Вам надобно писать мемуары. Когда-нибудь история потребует подробностей о гибели династии Романовых, а подробности-то зарастают травой.
– К тому времени из наших костей вырастет трава, именуемая чертополохом,– грустно ответил Боренька.
– Говорят, генерал Дитерихс многое сделал, чтобы восстановить историю последних дней царской фамилии,—сказала Каролина Ивановна.
– Да, адмирал Колчак поручил генералу Дитерихсу возглавить следствие по делу казненных. Дитерихс и следователь Соколов собрали огромнейшее количество документов, показаний, царских вещей в Екатеринбурге, Персии, Алапаевске, допросили сотни человек, в том числе и меня.
– Где сейчас генерал Дитерихс? – заинтересовался Елагин.
■– В Харбине, на покое...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Водяная стена, вскипая пеной, играя прозеленью, обрушивалась в пропасть. Феона пробралась за водопад, остановилась на узеньком выступе.
Она смотрела в пропасть за водопадом, но не замечала радужных стволов водяной пыли, скал, изузоренных пеной, замшелых лиственниц, дрожащих от непрерывного грохота. Мысли сосредоточились на Андрее, и уже ничто больше не тревожило, не интересовало ее. От полноты любви Феона испытывала душевную легкость и ту особенную окрыленность, без которой нет вдохновения. Поэты – вечные труженики мечты – раньше других приближаются к состоянию влюбленных и пониманию страстей.
Феона нетерпеливо ожидала возвращения Андрея. Прошли намеченные сроки, Андрей не возвращался, и ей казалось, что он заболел или попал в какую-то беду. Мучило желание отправиться к Андрею, но одной было рискованно. Можно было ехать в сопровождении полковника Широкого, но в последнее время он настойчиво, даже прилипчиво стал ухаживать за нею.
Феона подшучивала над Виктором Николаевичем, иногда грозила^ пожаловаться Каролине Ивановне; о любовной связи охотской миллионерши и полковника сплетничал весь городок. Феона избавлялась от частых встреч с Виктором Николаевичем тем, что с раннего утра уходила в сопки; тайга, как и море, были ее родиной, она знала и любила их и не боялась одиночества.
Феона на вертлявой «ветке» переправилась через Кухтуй в поселение Булгино, где жили якуты, тунгусы, потомки русских землепроходцев. Лачуги и яранги были разбросаны между деревьями, на пряслах висели связки вяленой кеты, сырые оленьи шкуры, у дверей дремали собаки. Феона вошла в ярангу Элляя – давнего своего приятеля-оленевода. У Элляя сидел ша-ман о ржавый и сухой, с морщинистой, заостренной физиономией, похожий на деревянного идола.
Капсэ бар, девка Феонка? – обрадованно спросил Элляй.
– Нет новостей, рассказывай ты,—ответила Феона традиционным приветствием.
– Хорош урожай на кедровые орехи, будет урожай на белку. Нынче много тетеревиных выводков – соболя много, а речки потемнели не от заморозков– от рыбы,—выложил свои новости Элляй.
Феона одобрительно кивала: было приятно, что старик посвящает ее в новости таежного мира. Шаман же вынул изо рта трубку, свел к переносице черные брови.
– Скажи, ты охотница?– спросил строго.
– Я не промышляю белки.
– Может, умеешь ловить рыбу, женщина?
– Рыбалкой не занимаюсь...
– Покупаешь звериные меха?
– У меня нет товара для обмена.
– Тогда зачем тебе знать наши новости, женшина? И для чего ты явилась в стойбище?
– Я пришла к своему старому учителю,– мягко ответила Феона.
Она не лгала. Элляй с детства учил ее своим охотничьим навыкам. От него узнала она, что стланик осенью ложится на землю, чтобы не погибнуть от северных морозов. Снегом засыплется, перезимует в тепле. Элляй научил ее разжигать костер на ледяном ветру и в проливной дождь, определять свое местонахождение по звездам, по деревьям, обраставшим мхом или вытянувшим свои ветви в одну сторону. Еще показывал он, как надо мастерить ледяные ловушки на горностая, как ловить белых куропаток. Как это просто и как интересно! Феона наливала в бутылку горячей воды и вдавливала посудину в сугроб, держала так минуты три, потом вынимала. Отверстие покрывалось ледком, в него нужно было бросить брусничную ягоду. Куропатка просовывает головку в отверстие, чтобы достать ягодку, но обратно выташить уже не может, лапки скользят и нет размаха для крыльев. Все эти и другие маленькие тайны тайги и сейчас волновали Феону и казались такими же сказочными, как полет во сне.
На закопченных стенах между пучками лекарственных трав и прозрачными щучьими кожами висел шаманский бубен, украшенный совиными перьями, расшитый розовым бисером. От крепких запахов ворвани, дикого чеснока, тюленьего жира у Феоны закружилась голова.
Слух о появлении гостьи разнесся по стойбищу, в ярангу заходили жители, рассаживались на корточки вдоль стен, закуривали трубки, сосредоточенно сплевывали на пол. Пожилая якутка подала Элляю какой-то сверток, он вынул из него запотелую флягу. Старики равнодушно глазели на флягу, и только напряженные складки в уголках губ выдавали их волнение.
Феона знала нравы таежных жителей, уважала обычаи, подчинялась неписаным, но непреложным их законам. По этим законам обязательна помощь в беде всем, даже злейшим своим врагам, так же как обязательно гостеприимство или честность. В простоте и заземленности таежных аборигенов Феона не видела трагедии. Не видели такой трагедии и сами жители стойбища.
Феона не принадлежала к поборникам социальных перемен в жизни малых народов Севера, она просто жила рядом с ними, помогала, чем могла, пользовалась их помощью. Старики стойбища, особенно Элляй, познали то, что Феоне еще предстояло познать,– борьбу за жизнь и любовь.
Но у стариков и у Феоны были разные небеса.
Если небо Элляя было его прошлым, в котором жили души сородичей да сонмища злых духов, то небо Феоны цвело всеми красками будущего. Небо ее состояло из голубых горизонтов, розовых облаков, поющих ручьев; в центре этих блистательных видений находился он – единственный и любимый.
Солнце жило в каждом кристалле инея, все: от полыни до серых валунов – словно покрылось крупной солью. Феону по самое сердце заливало сияние осеннего дня. В этот день она столкнулась на площади с полковником Широким.
– Что за счастье увидеть вас! —жмурясь от солнца, воскликнул Виктор Николаевич.
– Нечто подобное вы говорили Каролине Ивановне,– напомнила Феона.
– Больше не говорю.
– Не знаю. Не верю. Каролина Ивановна не скрыла бы от меня этого.
– Женщины редко открывают свои тайны. – Виктор Николаевич умоляюще заглянул в лицо Феоны.
– Кто кого бросил? Вы Каролину Ивановну, она вас?
Дайте мне радость одной-единственной встречи,– сказал полковник, не отвечая на вопрос.
■– Чего вы от меня ждете?
•– Счастья! Могу я прийти в гости?
– Нельзя.
•– Тогда приходите ко мне.
– А если увидит Каролина Ивановна?
•– Придете или не придете?
– Возможно, приду,– пообещала Феона.
Вечером в камине метался огонь, мохнатые тени таились в углах кабинета, на письменном столе высилась стопочка досье, напоминая Виктору Николаевичу о важных делах, но он не мог заниматься делами. Он ждал Феону. Ожидание оказалось мучительным, полковник то взглядывал на окна, то прислушивался к женским шагам за стеной дома. Время шло, Феоны не было, беспокойство Виктора Николаевича возрастало, от напряженности ожидания заломило в висках.
Феона появилась, когда Виктор Николаевич перестал ждать. Она вошла, легкая и бесшумная, словно тень; полковник трясущимися руками снял с нее дошку. Давно не испытывал он такого нервного возбуждения при виде женщины, и это уже было маленькой наградой за мучительное ожидание.
В зеленых глазах Феоны мелькали искорки, волосы вздыбливались волной, губы улыбались, она была хороша той юной женственностью, для которой мужчины долго подбирают точные слова и не находят их.
– Наконец-то дождался,– заговорил Виктор Николаевич, держа Феону за кончики пальцев. – Проходите, садитесь, будьте как дома.
– Ну вот я и пришла,– сказала Феона, взглядывая на Виктора Николаевича. – Что скажет Каролина Ивановна, если увидит нас?
– Какое мне дело до Каролины Ивановны! Сейчас вы – моя сказка!
•– Сколько у вас было таких сказок?
– Ну зачем знать ненужные вещи, ну зачем? – с ласковым упреком спросил Виктор Николаевич. ^Хотите коньяку?
Феона улыбалась, но молчала.
•– Значит, коньяк?
– Да, коньяк,– согласилась Феона.
– Оставлю вас на минутку. – Виктор Николаевич вышел из кабинета. Феона торопливо придвинула к себе секретные папки, стала перелистывать их, выхватывая из рапортов и доносов знакомые имена и фамилии.
«Дело корабельного мастера Василия Козина»,– прочитала она и, подкинув на ладони папку, швырнула в камин. – «Дело Ильи Щербинина – начальника радиостанции», «Дело старателя Донаурова Андрея». Ах, полковник, вы примеряете петлю на шею моего возлюбленного, а меня тянете в постель...»
Папки придавили было огонь в камине, но языки пламени прорвались из-под них, и рапорты, доносы, письма филеров вспыхивали, скручивались, чернели. Когда загорелась последняя папка, вошел Виктор Николаевич.
– Что вы наделали! – закричал он, подбегая к камину.
– Что я наделала? Сожгла клевету и доносы...
– Это преступление, преступление!
– Какое? Перед кем? Уж не перед вами ли? – спросила Феона.
– Вы уничтожили труды многих за долгие месяцы.
– Это всего-навсего похабный труд негодяев! Мне стыдно, что такая грязная стряпня находится на вашем столе.
– Не судите строго работенку филеров, моя милая,—смягчился полковник. – Я занимаюсь такими делами по долгу службы, но, если бы придавал значение доносам, жители Охотска давно бы переселились в тюрьму или на тот свет.
Полковник смотрел в отяжелевшее лицо Феоны, испытывая смущение и не находя слов для продолжения разговора. А хотелось сказать что-то интересное, значительное, вызвать к себе симпатию у несговорчивого сердца девушки.
– Вы любили Каролину Ивановну, сейчас говорите, что влюбились в меня. Нельзя же бесконечно вырезать любовные фестоны из своего сердца,– сказала Феона.
– Да, конечно,– поспешно согласился полковник. – Но я не виноват, что вы затмили Каролину Ивановну.
– Так вы ее разлюбили?
Разве сердцу прикажешь? – Виктор Николаевич забрал в ладонь Феонины пальчики. Феона приподнялась со стула. Опасаясь, что она исчезнет, Виктор Николаевич прислонился к косяку двери.
– Я не могу без тебя, Феона...
– А Каролина Ивановна?
– Отдам тебе все, что имею...
•– А Каролина Ивановна?
– Никто не посмеет сказать о тебе худого слова...
– А Каролина Ивановна?
– Да цропади она пропадом!– взвизгнул полковник.
Дверь распахнулась, на пороге стояла Каролина Ивановна.
По улыбкам женщин полковник понял, что они подстроили это свидание.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Зима пришла в тайгу, как всегда, неожиданно, хотя природа уже приготовилась к встрече ее – стланик полег на землю, кедровки трещали с поразительной грустью, рыхлый снег укрыл грязь, тайга просветлела.
Донауров нервничал: хотелось в Охотск, но задерживал золотоносный участок; единственный серьезный покупатель Елагин еще не возвратился, и Андрей невольно жил мечтами о Феоне.
«В моей душе резцом нерукотворным изваяно прекрасное лицо»,—повторял он строки Камоэнса и спрашивал себя: «Что общего между мною и каторжником? Каторжник постоянно думает о свободе, я – о Феоне».
Как все влюбленные, он преувеличивал достоинства своей любимой и не видел ее недостатков.
Однажды, возвращаясь из тайги, он заметил над своей крышей дымок. Насторожившись, приоткрыл дверь: у камелька неизвестный пил чай. При появлении Донаурова он встал, расправил окладистую бороду.
– Незваный гость как в горле кость, не правда ли?
– В тайге не бывает незваных гостей.
– Алексей Южаков, председатель Горной артели. А вы Донауров?
– Наконец-то мы встретились,—сказал Андрей, напирая на «о» и оканьем выдавая свое вятское происхождение.
Землячок вяцкой – мужичок хвацкой! В рай попадешь, там вяцкой плотник избу для ангелов ладит, в аду очутишься—он смолу для чертовых котлов гонит,—пошутил Южаков.
– Какими ветрами ко мне занесло?
– Только-только из Охотска. Был по неотложным делам, теперь вот и к вам дело.
– Как не заграбастала охотская охранка? За вашу голову полковник Широкий награду назначил,– сказал Андрей.
– Я в городе тайно был, у своего приятеля укрывался, полковничьи ищейки про меня не пронюхали. Вам письмо принес.—Южаков вынул из внутреннего кармана меховой куртки конверт.
– От кого бы это? – спросил Андрей, надрывая конверт.
«Я тебя люблю. Я по тебе тоскую. Без тебя живу, как без солнца. Возвращайся скорее. Феона».
– Где вы познакомились с Феоной?’—просияв от радости, спросил Андрей.
– У Ильи Петровича Щербинина.
Донауров не поинтересовался, почему Илья Петрович оказался приятелем Южакову, его помыслами сразу овладела Феона. Он жадно, с подробностями выспрашивал у Южакова обо всем, что относилось к возлюбленной, и всякие пустяки приобретали значение. Южаков видел Феону, и одно это совершенно расположило к нему Андрея, он накормил гостя ужином, распил с ним последний спирт.
– Милый ты мой, а ведь Ванька Елагин тебе не компания. Он матерый хищник с душой рабовладельца, а ты поэт,– говорил Южаков.
– Кто сказал, что я поэт?
– А Феона и сказала. Поэты же всегда певцы свободы.
– Ну не все и не всегда.
– Должны быть, иначе на кой черт поэзия!
– Я ведь тоже из отряда Елагина,—напомнил Андрей.
– Так же похож на елагинского молодчика, как я на красного волка белого Севера,– рассмеялся Южаков. – А ведь меня красным волком окрестил Елагин. У меня просьба. – Южаков выволок из угла тугую кожаную сумку. Поставил перед Донауровым. – Тут сорок фунтов золотого песка, прими артельное добро на хранение.
– Доверяешь встречному-поперечному? Я, может, жулик первостатейный? – Донауров приподнял сумку, определил ее вес. – Да, фунтов сорок, не меньше.
