Текст книги "Доказывание истины в уголовном процессе: Монография"

Автор книги: Андрей Кухта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

§ 2. «Отсутствие разумных сомнений» как критерий истины

У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что не вытекает из них, а является к нам Бог весть откуда… мы воспринимаем всегда лишь готовые идеи.

П. Я. Чаадаев

Любая правовая система нуждается в выработке методов по определению виновности или невиновности обвиняемого. Эти методы должны иметь идеологию, разрабатываемую правовой теорией. Завершая разговор о поиске новой идеологемы, необходимо обратиться к ключевой теме, связанной с вопросом правдоподобия, вероятности судебного знания.

Очевидно, с нашей стороны было бы опрометчивым заявлять, что мы можем сказать что-либо действительно значительное по вопросам формирования внутреннего убеждения судьи, психологии процесса принятия решения и многим другим вопросам, которые были предметом исследования наших коллег. Но один аспект проблематики, связанной с определением истинности, в нашей литературе долгое время оставался без внимания. А между тем он важен. Это стало особенно заметным со времени деятельности суда присяжных. В практике судов с участием присяжных заседателей формируется очертания такой концепции истины, которая носит не теоретический и даже не профессиональный, а прагматический, общедоступный характер, ориентированный не на юриста, а на обычного человека.

Новый подход к определению судебной достоверности зиждется на конституционных принципах. К ним относятся нормативные положения, содержащиеся в статье 49 Конституции РФ, в статьях 7, 8, 14, 19, части 4 статьи 299 УПК РФ.

На наш взгляд, методологическое значение для обновления концепции судебной истины, доказываемой в ходе уголовного судопроизводства, имеет понятия «сомнения», «предположения», которые используются для характеристики оценки доказательств и качества судебного решения.

Так, при определении презумпции невиновности употребляется термин «сомнения» (ч. 3 ст. 14 УПК РФ), а иногда термин «неустранимые сомнения» (ч. 1 ст. 49 Конституции РФ). При этом содержание данных терминов не раскрывается ни в одном из законов. Между тем очевидно, что категория, о которой идет речь в приведенных случаях, важна как в методологическом плане, так и в практическом. В методологическом плане значение данной категории заключается в том, что через нее происходит выход не только на понимание презумпции невиновности, но также и на такие понятия, как «цель доказывания», «судебная истина». Очевидно, что критерий «отсутствие сомнения (неустранимого)» является парным с критерием «предположения» и неразрывно связан со «свободной оценкой».

Цель наших исследований в настоящем параграфе состоит в том, чтобы попытаться осмыслить некоторые отечественные наработки, касающиеся понятия «отсутствие сомнений», напомнить исторические корни концепции «отсутствие разумных сомнений» и положить начало систематическим исследованиям названного правового феномена.

Начнем с констатации того, что тема «разумных, неустранимых сомнений» стала одной из обязательных при разъяснении присяжным основ доказательственного права. Критерий «отсутствия разумных сомнений» нужен присяжным для оценки степени правдоподобия полученных в ходе судебного следствия сведений относительно виновности подсудимого и убедительности доводов стороны обвинения.

Поскольку при рассмотрении уголовных дел судами с участием присяжных вполне проявилась актуальность такого феномена, постольку уже из-за одной этой причины требуется ее теоретическое осмысление. Что понимать под «разумными сомнениями», которые должны отсутствовать у присяжных заседателей при принятии решения о виновности подсудимого? Как квалифицировать знание, которое отвечает данному критерию?

Приведем несколько примеров из наставлений присяжным заседателям, где разъясняется критерий отсутствия разумных сомнений. Так, председательствующий судья Е.В. Зубов по уголовному делу № 1/9-2005 в своем напутственном слове сказал: «По правилам уголовного судопроизводства в пользу подсудимого толкуются все неустранимые сомнения в его виновности. В пользу подсудимого должно толковаться всякое разумное сомнение. Разумным считается такое сомнение, которое можно разумно объяснить, которое основано на здравом смысле, а не на предвзятом мнении, предположениях, воображениях, чувствах симпатии или антипатии к подсудимым. Неустранимыми считаются те сомнения, которые невозможно устранить путем тщательного и всестороннего анализа представленных Вам доказательств, остающиеся после долгой и внимательной оценки каждого доказательства в отдельности и в совокупности, путем сопоставления их друг с другом»[1348]1348
  Канцелярия по уголовным делам Московского окружного военного суда.


[Закрыть].

В напутственном слове председательствующего судьи Н.Н. Приданниковой говорится: «Если Вы находите, что обвинение доказало вину подсудимого, Ваш долг признать его виновным, а если не смогло с несомненностью доказать виновность, Вы обязаны признать его невиновным. Сомнения должны толковаться в пользу подсудимого. Но не все, а только разумные и неустранимые (выделено мной. – А.К.). Что такое разумные сомнения? Это такие сомнения, которые можно разумно объяснить, основанные на здравом смысле, а не на предвзятом мнении, предположениях, воображениях, чувствах симпатии или антипатии к подсудимому. Неустранимые сомнения – это те, которые невозможно устранить путем тщательного и всестороннего анализа представленных Вам доказательств, остающиеся после долгой и внимательной оценки каждого доказательства в отдельности и в совокупности»[1349]1349
  Уголовное дело № 2-81/05 по обвинению Леонтьева Р.В. по статье 105, части 2, пункту «ж» УК РФ // Канцелярия по уголовным делам Ростовского областного суда.


[Закрыть].

Судья Н.И. Олихвер отмечает: «По смыслу наших законов нельзя предполагать виновности подсудимого. Подсудимый не обязан доказывать свою невиновность. Невиновность презюмируется, то есть предполагается заранее. Если Вы находите, что обвинение несомненно доказало вину подсудимого, Ваш долг признать его виновным, а если обвинение не смогло с несомненностью доказать виновность, Вы обязаны признать его невиновным. Сомнения должны толковаться в пользу подсудимого. Но сомнения эти должны быть разумными и неустранимыми. Что такое разумные сомнения? Это такие сомнения, которые можно разумно объяснить, основываясь на здравом смысле, а не на предвзятом мнении, предположениях, воображениях, чувстве симпатии или антипатии к подсудимому, желании угодить общественному мнению, оправдать ожидания друзей и т. п. Неустранимые сомнения – это те, которые невозможно устранить путем тщательного и всестороннего анализа представленных Вам доказательств в отдельности и в совокупности. Обвинительный вердикт не может быть основан на предположениях и догадках»[1350]1350
  Архив Московского городского суда, 2004, д. № 2-46/04; 2005, д. № 2-70-19/05.


[Закрыть].

Председательствующий судья Г.Д. Пономарева по уголовному делу № 2-166/04 указала в напутственном слове присяжным заседателям, что «все неустранимые сомнения должны толковаться в пользу подсудимого. Принимая то или иное решение, Вы должны убедиться, что принимаете его по доказанному факту, доказанному вне всякого сомнения. Если же у Вас имеются неустранимые сомнения, то вы должны толковать их в пользу подсудимого. При этом, говоря о сомнениях, я имею в виду те из них, которые не представилось возможным устранить. Необходимо видеть разницу между сомнением в виновности, оставшимся после тщательного взвешивания всего, что говорилось «за» и «против», и тем сомнением, которое легко возникает там, где умственная работа недостаточно напряженна или где легко возникающее сомнение дает соблазнительный повод от умственной работы уклониться. Только тогда, когда вы примете все от вас зависящее, чтобы устранить это сомнение, а это вам не удалось, вы можете толковать его в пользу подсудимого»[1351]1351
  Канцелярия по уголовным делам, рассмотренным по первой инстанции, Санкт-Петербургского городского суда.


[Закрыть].

Перечислять дальше формулировки по рассматриваемой теме не имеет смысла, так как судьи повторяются[1352]1352
  Мы изучали уголовные дела в Ростовском областном суде, Московском городском суде, Московском окружном военном суде, Санкт-Петербургском городском суде.


[Закрыть].

Как видим, тема «разумных сомнений» стала одной из обязательных при разъяснении присяжным основ доказательственного права. Это вполне закономерно. Критерий «отсутствия разумных сомнений» нужен присяжным для оценки степени правдоподобия полученных в ходе судебного следствия сведений относительно виновности подсудимого и убедительности доводов стороны обвинения. Следовательно, концепт «разумные сомнения» имеет методологическое значение. Он, очевидно, связан со «свободной оценкой» доказательств и соответственно важен для понимания природы «судебной истины». Данный критерий судебной достоверности неразрывно связан с презумпцией невиновности (ст. 49 Конституции РФ), состязательностью (ст. 123 Конституции РФ), свободой оценки доказательств (ст. 17 УПК), поэтому его следует считать неотъемлемой частью состязательного правосудия, современной культуры судоговорения[1353]1353
  Мы согласны с А.С. Александровым, который считает, что проблема русской правовой культуры состоит в том, что она заимствует институты, являющиеся продуктами длительного процесса развития, без переживания этого процесса. Поэтому, будучи пересаженными на нашу почву, эти институты и концепции кажутся чужеродными, не связанными с нашей культурной средой.
  См.: Александров А.С. Введение в судебную лингвистику. – С. 88–97, 127–142.


[Закрыть].

Несмотря на очевидную актуальность в отечественной уголовно-процессуальной науке эта проблематика не разрабатывалась и не разрабатывается[1354]1354
  В свое время конструкция судебной истины, определяемой с помощью критерия разумных сомнений, была подвергнута уничижительной критике М.С. Строговичем, что, наверное, не лучшим образом сказалось на научной активности в данном направлении.
  См.: Строгович М.С. Материальная истина и судебные доказательства в советском уголовном процессе. – С. 109 и след.


[Закрыть]. Имеются только самые первые попытки разобраться в концепции «отсутствия разумных сомнений» и применить ее на практике.

Известный процессуалист А.М. Ларин, комментируя статью 49 Конституции РФ, указывал: «Правовые последствия порождает не любое, а лишь неустранимое сомнение. Неустранимым признается сомнение, которое остается после всестороннего исследования обстоятельств дела с использованием следователем и прокурором всех находящихся в их распоряжении средств и способов собирания доказательств. Истолкование сомнений в пользу обвиняемого состоит в том, что вызывающее сомнения событие преступления, участие в нем обвиняемого, обстоятельства, отягчающие ответственность, уличающие обвиняемого доказательственные факты признаются несуществующими. И напротив, вызывающие сомнение невиновность обвиняемого, наличие оправдывающих или смягчающих обстоятельств признаются установленными, если их существование достоверно не опровергнуто»[1355]1355
  Конституция РФ: Научно-практический комментарий / Под ред. Б.Н. Топорнина. – М., 1997. – С. 334.


[Закрыть].

Не менее скупы и комментарии действующего уголовно-процессуального законодательства на счет «сомнений», употребляемых в статье 14 УПК РФ. Так, профессор В.Т. Томин, комментируя статью 14 УПК РФ, ограничивается по интересующей нас теме таким высказыванием: «Правило о толковании сомнений в пользу обвиняемого касается, видимо, только фактов. К вопросам квалификации преступления и наказания это правило, наверное, не относится»[1356]1356
  Комментарий к УПК РФ / Отв. ред. В.И. Радченко; Науч. ред. В.Т. Томин, М.П. Поляков. – С. 44.


[Закрыть].

Более развернутые рассуждения относительно того, что следует понимать под «отсутствием сомнений», имеются в комментарии А.С. Александрова к статье 299 УПК РФ: «Законодатель обязывает суд разрешить вопросы о том, доказано ли, что имело место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый; доказано ли, что деяние совершил подсудимый. Суд вправе утвердительно ответить на эти вопросы тогда, когда убежден в правильности ответа. Убеждение суда основывается на такой степени доказанности правдоподобия (вероятности) имевших место в прошлом фактов события уголовно наказуемого деяния и совершения этого деяния подсудимым, которая исключает всякие разумные сомнения на этот счет у суда. При наличии у суда разумных оснований сомневаться в доказанности утверждения обвинителя о том, что подсудимый совершил инкриминируемое ему преступление, ответы на первые два вопроса должны быть отрицательными. 4. Убеждение суда в виновности подсудимого основывается не на познании объективной истины, а на такой степени доказанности вероятной виновности подсудимого по предъявленному ему обвинению, которая исключает разумные сомнения в его невиновности (п. 4 ч. 1 ком ст.). Все сомнения в виновности подсудимого толкуются в его пользу (ч. 3 ст. 14 УПК)»[1357]1357
  Там же. – С. 639.


[Закрыть].

В другой своей работе этот автор еще более многословно, но от того не более вразумительно высказывается относительно того, что следует понимать под «разумными сомнениями». Он пишет: «Идеализированный взгляд на правосудие, как деятельность, в которой люди действуют всегда разумно, беспристрастно, не учитывает прагматику судебной речи. Судебная истина – эта нравственная, идеологическая истина. Вердикты выносятся присяжными на основе их внутреннего убеждения в доказанности виновности обвиняемого. Это убеждение основывается на отсутствии у них «разумных сомнений» полагать обратное. Доказывание, исключающее разумное сомнение, не означает доказывания без тени сомнения. Это вероятностное знание. Таким образом, состязательный уголовный процесс в познавательном аспекте основывается на концепции судебной истины как вероятного, прагматичного знания и здравого смысла судящих как критерия этой истины.

Разумные основания для сомнений составляют кассационные и апелляционные основания. Иными словами, критерии правильности судебной истины формально-юридические. Если вышестоящий суд усмотрит кассационное или апелляционное основание для пересмотра приговора нижестоящего суда, значит, судебная истина не была установлена. Понятно, что коль скоро судебная истина есть результат судебной речи, является договорной, то значит она по сути является материальной презумпцией. Судебная истина даже может быть только вероятным знанием. Но эта вероятность настолько высока, насколько простирается критицизм здравого смысла. Одновременно, судебная истина – это, по мнению риторов, выражение доверия и даже расположения, симпатии аудитории и суда к оратору и его речи»[1358]1358
  Александров А.С. Введение в судебную лингвистику. – С. 173.


[Закрыть]. Заметим, что такого рода рассуждения еще более затрудняют понимание.

На наш взгляд, наиболее правильный подход к трактовке понятия «сомнение» демонстрирует И.Л. Петрухин. Он пишет: «Сомнение – это интеллектуальная эмоция, выражающаяся в состоянии неуверенности, основанном на недостаточности информации, необходимой для принятия правильного и твердого решения. Наличие или отсутствие сомнений связано с индивидуальными особенностями психики познающего субъекта. В доказательственном праве необходимо отвлечься от этих особенностей и связать психологический аспект сомнения со степенью его обоснованности. В этом смысле сомнение – такое состояние неуверенности, которое неизбежно должно возникнуть у следователя, суда в результате того, что вывод о факте не вытекает с неизбежностью из собранных в процессе исследования доказательств»[1359]1359
  Уголовно-процессуальное право Российской Федерации: Учебник. – 2-е изд., перераб. и доп. / Л.Н. Башкатов и др.; Отв. ред. И.Л. Петрухин. – М., 2006. – С. 231.


[Закрыть].

Итак, в научных комментариях к положениям российского закона имеются попытки разъяснения категории «разумные сомнения», имеется практика толкования этого понятия и в практике суда с участием присяжных заседателей, все это подчеркивает актуальность проведения специального научного исследования по данной теме. Нам надо понять корни этой правовой категории. Из того, что было сказано, уже очевидно, что здесь затрагиваются чувствительнейшие места теории доказательств.

Попытаемся прежде всего разобраться с происхождением понятия «неустранимые разумные сомнения»[1360]1360
  Полагаем, именно этот термин, а не «сомнения» является более точным, а, следовательно, предпочтительнее употреблять именно его.


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что оно имеет ближайшее родство с английской концепцией «beyond a reasonable doubt». На наш взгляд, именно данная концепция, сформировавшаяся в недрах западноевропейской юридической традиции, в модифицированном виде нашла проявление в современном российском законодательстве[1361]1361
  Очевидно, что в той мере, в какой мы считаем себя европейцами, а нашу правовую систему – частью европейской правовой семьи, в той же мере исходные предпосылки к пониманию природы судебной истины и критериев ее установления присяжными у нас должны быть такими же, как у других европейских народов.


[Закрыть].

В английском праве данная концепция сложилась не сразу. Истоки концепции «вне разумных сомнений» лежат в античной риторике, христианской религии и этике, а также философии[1362]1362
  Блестящее исследование значения античной риторики и других интеллектуальных традиций для формирования европейской доктрины судебного доказательственного права дается в работах Хаима Перельмана.
  См.: Perelman Ch. Justice, Law and Argument / Essays on Moral and Legal Reasoning. – Dordrecht; Boston; London, 1978.


[Закрыть]. Такие категории, как «moral certainty» (внутреннее убеждение), «beyond reasonable doubt» (вне разумного сомнения), «settled belief» (обоснованное убеждение), «common fame» (общая репутация), «the causes of suspicion» (основания для подозрения), «probable cause» (вероятная причина) длительное время развивались, модифицировались и, наконец, сформировали определенную доктрину уголовно-процессуального доказывания, которая удовлетворительно объясняет то, как в суде законным и надежным путем устанавливать факты, учитывая, что жизни и свободы многих граждан зависят от этого, и допуская, что возможны человеческие ошибки[1363]1363
  Cм.: Shapiro B. «Beyond Reasonable Doubt» and «Probable Cause». – P. 248, 252.


[Закрыть].

Указанные категории происходят от первоначального разделения понятий «вероятность» и «точность», которые были впервые исследованы в Греции и Риме. Категория «вероятность» была важнейшей частью теории риторики. Аристотель в «Риторике» указывает, что убеждение основывается не на истине, а на правдоподобии. Стагирит сделал вывод, что вероятность никогда не открывается принесением невероятного доказательства[1364]1364
  См.: Аристотель. Топика, 5. 1357a 35.


[Закрыть]. Он также провел различие между искусственными и неискусственными доказательствами[1365]1365
  В дальнейшем риторическое деление доказательств на искусственные и неискусственные сыграло особо важную роль в формировании учения о прямых и косвенных доказательствах.


[Закрыть]. По его мнению, и те и другие могли быть опровергаемы средствами риторического убеждения, то есть не были совершенны. Позднее Квинтилиан придавал особое значение ораторским приемам применения различных неискусственных доказательств (свидетелей, пытки, слухов, репутации) и отмечал, что они могут быть как заслуживающими доверия, так и не имеющими доверия; могут быть допущены в качестве средства установления истины или опровергаемы. В судебной ораторике в качестве доказательств использовались признаки («signas»). По Квинтилиану, «аргументы», основанные на признаках, имеют дело с вероятностью[1366]1366
  Один такой вид вероятностного аргумента может быть получен от «репутации лица». Поскольку широко распространено мнение, что дети похожи на своих родителей и предков, аргументы по происхождению из семьи могут быть употреблены для установления честного или скандального образа жизни. Аргументы, основанные на национальности, поле, возрасте, образовании, привычках, личном состоянии или положении, могут иметь значение. Мужчины более склонны к воровству, женщины к отравительству – это еще одна презумпция. Высокопоставленные люди, должностные лица и просто свободные люди более вероятно являются невиновными, чем те, кто находится в зависимом положении, или кто лично несвободен, или рабы. Лица, имеющие страсть или склонность к жестокости, жадности или роскоши, порождают сильные аргументы против себя. Таким образом, знаки и предположения могли быть употребляемы в доказывании оратором своего дела самыми разнообразными способами.
  См.: Квинтилиан М.Ф. Двенадцать книг риторических наставлений. – Т. 1. – С. 314–317, 341–344.


[Закрыть]. Знаки или признаки, приметы или следы есть некоторые вещи, которые указывают на какие-то события, их вероятность или причины; оратор может строить на них разнообразные доводы для убеждения судьи. Так, запятнанная кровью одежда может быть знаком того, что было совершено убийство.

С другой стороны, как напоминает он начинающему оратору, пятна крови могут быть результатом кровотечения из носа. Следы крови, подкрепленные другими обстоятельствами, могут послужить сильным свидетельством против обвиняемого. Квинтилиан не только полагал, что «признаки» могут быть более или менее несомненными, но также указывал, что некоторые из них могут стать особо убедительными при соединении с другими доказательствами[1367]1367
  См. там же. – С. 341.


[Закрыть]. Это указание впоследствии было воспроизведено в романо-каноническом доказательственном праве, при разработке правил о пользовании косвенными уликами[1368]1368
  Разработанные в античности риторические фигуры оказали значительное влияние на авторов, занимавшихся с конца XVI до начала XVIII века разработкой теории презумпции и фикции. Юристы старались определить различные виды вероятности. Для этого они использовали обстоятельства, связанные с личностью человека, времени, места и следов, связывая их таким образом, чтобы происходило образование разумной или предположительной структуры правдоподобия. Таким образом, юридическое правдоподобие было «вероятностью», но не «истиной».


[Закрыть].

То, что для древних ораторов было разновидностями риторических аргументов, в позднейшей европейской правовой традиции трансформировалось в категории прямых и косвенных доказательств. Барбара Шапиро отмечает: «Большинство английских, впрочем, как и континентальных, процессуалистов придерживалось классификации доказательств, истоки которой можно найти у риторов, таких как Цицерон и Квинтилиан. Классификация, хорошо развитая и обработанная в рамках традиции общегражданского права, делила доказательства на прямые и непрямые; прямыми обычно считались письменные доказательства, вещи и показания свидетелей. Непрямые доказательства, называемые также косвенными доказательствами, были двух типов: 1) решающие (убедительные), то есть те, где связь между главным фактом (factum probandum) и доказательственными фактами (factum probans) является необходимым следствием природы и 2) презумптивные – там, где связь является более или менее проблематичной (вероятной)»[1369]1369
  Shapiro B.J. «Beyond Reasonable Doubt» and «Probable Cause». – P. 8.


[Закрыть].

Итак, вторым источником концепции «вне разумных сомнений» стало учение о косвенных доказательствах и презумпциях, выработанное в недрах инквизиционной системы формальных доказательств. Важно отметить в связи с этим два обстоятельства. Первое – в этой системе возобновилась прервавшаяся во времена раннего средневековья риторическая традиция, представленная Аристотелем, Цицероном и Квинтилианом. Второе – к ней примешалась изрядная доля богословских постулатов и стандартов, применяемых церковными судами.

Юристы романо-канонической школы создали сложную систему, которая содержала рациональные средства доказывания, техники допроса свидетелей, методы открытия и проверки фактов, а также правила по недопущению ненадежных и не относящихся к делу доказательств. «Совершенными доказательствами» в данной системе были: 1) признание обвиняемого, 2) согласные показания двух неподверженных сомнению свидетелей. Эти доказательства использовались по делам о серьезных уголовных преступлениях. Косвенное доказательство признавалось несовершенным и не образовывало легального доказательства. То же касалось и показаний одного свидетеля, даже если они подтверждались другим доказательством. Однако полное или совершенное доказательство в серьезных уголовных делах не всегда было достижимо. Двое хороших свидетелей не всегда согласованно давали показания относительно совершенного преступления, и признание часто не получалось. Поэтому в романо-каноническом процессе широко использовалась пытка как средство достижения признания. Категория косвенных улик первоначально разрабатывалась как элемент техники доказывания через пытку. Косвенные улики или indicia, будучи достаточными по качеству и количеству, могли дать основание судье для применения пытки к обвиняемому с целью получения признания[1370]1370
  Разработку учения о косвенных уликах можно рассмотреть как стремление законодателя установить объективные пределы дискреционному усмотрению судей и придать законную форму официальному насилию; она имела своим последствием классификацию людей, к которым пытка могла быть применена.


[Закрыть].

Теория indicia (косвенных улик) была получена из риторических «признаков», указывающих, к примеру, на время, место, силу, способность кого-либо совершить действие. В качестве непрямых доказательств могли выступать слухи, предположение, репутация, подозрение, знаки. Понятие «indicia» (косвенное доказательство) было тесно связано с хорошо развитой романо-канонической доктриной презумпций. Делились презумпции на (1) презумпции temeraria, то есть легкие, вероятностные, выводимые из подозрения и репутации, и (2) презумпции виновности (violenta). Violenta презумпция достигала такой степени вероятности, которая разрешала судье признавать виновным подсудимого.

В отличие от сферы применения легального доказательства, в сфере применения косвенных доказательств и презумпций субъективное убеждение судьи играло существенную роль. Профессионализация суда способствовала развитию софистского и комплексного подхода к доказательственному материалу и доказыванию. Существовала изощренная система расследования (с использованием indicia и презумпций) особо сложных случаев. Таковыми были специальные категории секретных и трудных для доказывания преступлений (crimen exceptum), которые позволяли доказывание с помощью бесспорных indicia или презумпции виновности (violenta)[1371]1371
  В crimen exceptum косвенные доказательства позволяли судье назначать осужденному любую меру наказания.


[Закрыть]; другая конструкция такого рода называлась poena extraordinaria (оставление в подозрении), она также усиливала роль косвенного доказательства и делала возможным осуждение на основании неполного юридического доказательства[1372]1372
  Первым исключением из доказывания путем совершенных доказательств было «notorious crime» (очевидное преступление), то есть преступления настолько наглядного, что оно известно всем. Ввиду этого было возможным признавать обвиняемого виновным за такое преступление на основании indicia indublitata, условие, когда такое было возможно, возникало тогда, когда indicia были настолько сильны, что они заставляли судью поверить им. Однако даже если «несомненная indicia» была в наличии, наказание в poena extraordinaria могло быть только в виде штрафа, телесного наказания или тюремного заключения, но не смертной казни.


[Закрыть].

Таким образом, романо-каноническая система имела две подсистемы доказательств. Первичная подсистема требовала для установления виновности совершенного (полного) судебного доказательства, то есть двух свидетелей или признания подсудимого. Вторичная подсистема, воплотившаяся в делах poena extraordinaria и crimen exceptum, не ставила судебную истину в зависимость от данных, которые составляли бы полное доказательство, но решительно перешла на использование косвенных доказательств.

В рамках этой же второй модели развились техники доказывания оснований по преданию обвиняемых суду. Ключевой в них была концепция подозрительной репутации человека. Общая репутация (скажем, колдуна) была достаточным основанием для того, чтобы возвести подозрение или инициировать уголовный процесс, но одной ее было недостаточно для осуждения и даже для применения пытки. В poena extraordinaria «хорошее косвенное доказательство» могло привести к признанию обвиняемого виновным. Судья оценивал это доказательство свободно, основываясь на своем разуме и совести. Таким образом, была допущена свободная оценка судьей фактов по некоторым делам.

На протяжении всего средневековья специалисты по каноническому и общегражданскому праву развивали иерархическую систему полных и частичных доказательств, предназначенную для того, чтобы вместить в себя элементы как несомненного факта, так и вероятности. Многие концепты романо-канонического инквизиционного процесса: «общая репутация», презумпция, косвенное доказательство, «основание для подозрения», «исключительные преступления», так или иначе позволяли предполагать виновность обвиняемого на основании вероятного знания. Более того, можно утверждать, что их систематизация доказательств – от самых несовершенных до совершенных строилась по степеням вероятности, достигаемой с их помощью.

Романо-каноническая концепция формальных доказательств стала основой для английской доктрины косвенных Доказательств и презумпций факта[1373]1373
  Подобно своим континентальным коллегам многие поколения английских юристов рассматривали косвенные доказательства в качестве низших доказательств по сравнению со свидетелями-очевидцами и иногда допускали, чтобы они применялись только по исключительным или секретным преступлениям. Спустя значительное время и очень постепенно англичане пришли к необходимости подвергнуть сомнению превосходство прямых свидетельских показаний над косвенными доказательствами и дебатировали относительную ценность каждого из них от высшей степени определенности или до скорее вероятности. Со временем косвенные доказательства приобрели такой же статус, как прямые доказательства в достижении решений вне разумных сомнений.


[Закрыть]. Английские юристы развили и приспособили эти концепты к нуждам своей правовой системы. «Предположение, проистекающее из несомненного факта, который подкрепляется другим несомненным фактом, считается истиной»[1374]1374
  Shapiro B.J. «Beyond Reasonable Doubt» and «Probable Cause». – P. 221.


[Закрыть].

Презумпции факта – это выводы, которые следуют из косвенных доказательств. Если факт не может быть доказан с несомненностью, тогда то, «что достигает ближайшим образом Доказательства, является Доказательством Обстоятельств, которые необходимо и обычно сопровождают такие Факты, и поэтому называется Презумпциями, но не Доказательствами. Презумпции ставятся вместо Доказательств Факта, пока противное не будет доказано»[1375]1375
  Ibid. – P. 222.


[Закрыть]. Англичанами выделялись презумпции juris et de jure, которые не допускали опровержений; презумпции juris, которые установлены правовым авторитетом, но были открыты опровержению, и общие презумпции, которые принимались как «простые выводы».

Презумпции отличаются от доказательств тем, что последние «удостоверяют вещь прямо и непосредственно собой», в то время как презумпции «удостоверяют вещь посредством заключения, выводимого из другой вещи». «Эти заключения основаны на том, что обычно и в основном имеет место. Презумпции juris et de jure исключали все доказательства, им противоречащие, и обладали превосходством над документальными доказательствами, словесными доказательствами и признанием, потому что они не могли быть опровергнуты противодоказательствами»[1376]1376
  Ibid. – P. 222.


[Закрыть]. Правовые презумпции установлены законом и аргументами, взятыми из права или правового авторитета, и к ним надлежит иметь «такое же доверие, как доказательствам». Другие презумпции часто называемые «простыми», стоят отдельно и не формируют никаких доказательств. Они служат только для того, чтобы «закреплять и дополнять доказательства, которые также представлены». Иногда, однако, «сочетание нескольких презумпций в единстве может быть приравнено к доказательству»[1377]1377
  Shapiro B.J. «Beyond Reasonable Doubt» and «Probable Cause». – P. 223.


[Закрыть].

В XVI–XVІI веках гуманистическая критика разрушили основные положения схоластики, в том числе и в юриспруденции. В это время большой группой богословов и натуралистов была предпринята попытка построить промежуточный уровень знания, не достигающий абсолютной точности, но и превосходящий уровень простого мнения[1378]1378
  Философы Декарт и Бэкон пытались выйти за пределы скептической критики и недостатков схоластики путем нового обоснования знания на определенных, но не схоластических основаниях. Однако доминирующее философское и научное сообщество в Англии не было ни картезианским, ни бэконистским, поскольку не разделяло утверждения о том, что эмпирически полученные факты должны давать абсолютно точное знание. Оно пыталось проверить естественные феномены опытом, непосредственным наблюдением и доказательствами и верило, что эти техники, основывающиеся на количестве и качестве полученных доказательств, могут приводить к выводам, способным служить в качестве основания для управления делами человека.


[Закрыть].

Для протестантских теологов, которые отрицали утверждения католиков о существовании непогрешимости, центральный вопрос заключался в том, выдержат ли религиозные истины, такие как существование бога, библейские сказания, различные доктрины и практики церкви, атаку скептицизма; ведь они оказались открытыми для критики, лишившись основанного на вере статуса абсолютной истины, стали утверждениями, требовавшими доказательств.

Для натуралистов центральной проблемой было то, как делать правильные утверждения относительно естественного феномена, который мог быть наблюдаем, но не мог быть сведен к тому или иному роду логической, математической демонстрации, которые традиционно было принято считать бесспорными истинами. Ученые-эмпирики нуждались в том, чтобы удовлетворительно объяснить природу тех выводов, которые они получают через посредство наблюдения фактов природы и проведения экспериментов.

Обе группы мыслителей пришли к заключению, что разумные люди, использующие свои чувства и рациональные способности, могут устанавливать истины, относительно которых у них не будет причин сомневаться. При всех терминологических различиях и натуралисты, и теологи проводили различие между, с одной стороны, «точным знанием» или «наукой» и «возможностью», с другой. Именно тогда стали обсуждаться три субкатегории знания, каждая из которых обладала разного рода точностью: физическая выводилась непосредственно из чувственных данных; математическая основывалась на формальной логике; моральная связывалась со способностью человека по совести оценивать моральные поступки. Так, появилась новая составляющая в европейской теории доказательств, которая объясняла природу судебной истины.

В Англии существовала еще одно важное условие, катализировавшее формирование концепции «вне разумных сомнений», ставшей классическим выражением учения о вероятности судебной истины. Дело в том, что со второй половины XVI века английский суд присяжных переживал кризис. Кризис был вызван тем, что из свидетелей присяжные превратились в судей факта[1379]1379
  Древнее жюри приносило в суд личное знание фактов, относящихся к преступлению. Доверие англичан к присяжным как добрым людям, бывшим свидетелями преступления или, по крайней мере, образа жизни подсудимого, основывалось на длительной традиции применения именно такого жюри. Это доверие, близкое к вере в их способность устанавливать факты благодаря чудесному озарению (божественной искре), сохранилось и после того, как институт присяжных претерпел коренное изменение – из свидетелей факта они превратились в судей факта.


[Закрыть].

Неопределенность возникала в первую очередь в отношении того, как присяжным оценивать свидетельские показания. Еще большую трудность составляла оценка косвенных доказательств. Теоретикам-правоведам важно было объяснить то, как косвенные доказательства позволят присяжным, которые сами не являлись очевидцами преступлений, устанавливать факты. В принципиальном плане дело обстояло так: жюри заменило абсолютного открывателя факта – Бога[1380]1380
  Две идеи, связанные с судом присяжных, были в равной степени главными. Первая идея состояла в том, что существуют две сферы человеческого знания. В одной возможно достижение абсолютной точности математической демонстрации. В другой, которая представляет собой эмпирическую область опыта, абсолютная точность подобного рода невозможна. Вторая идея состоит в том, что в этой сфере событий, именно из-за того, что абсолютная точность невозможна, мы не должны рассматривать все как просто вопрос мнения. Напротив, в этой сфере есть уровни точности. И мы достигаем наивысших уровней точности тогда, когда качество и количество доказательств, доступных нам, возрастает. Высший уровень точности в этой эмпирической сфере, в которой нет абсолютной точности, возможен в том, что зовется «моральной точностью», то есть точность, в которой нет причин сомневаться.
  См.: Shapiro B.J. «Beyond Reasonable Doubt» and «Probable Cause». – P. 250.


[Закрыть].

Когда стало очевидным, что суду присяжных нужен стандарт для критической оценки свидетельских показаний, юристы-теоретики стали адаптировать подходящие религиозные и философские идеи к деятельности по обращению в суде с фактическими материалами. В начале XVII века забота об оценке доказательств выразилась в концепте «satisfied conscience» или «satisfied belief»; формулы, которые отсылали одновременно к свидетельствам совести (согласно казуистическим традициям), также к моральным и религиозным обязательствам присяжных, отвечающих под присягой. Будучи в продолжение XVII и XVIII веков заключенными в старые формулы понятий вероятности, уровней уверенности и моральной достоверности, они оформились в конце XVIII века как светский моральный стандарт «вне разумного сомнения». Несмотря на многие изменения в терминологии мы можем проследить через века, что цель всех концепций оставалась в сущности той же – дать удовлетворительное объяснение того, как делается истина в суде и каковы объективные стандарты ее достоверности. Первейшими стандартами были «satisfied belief» и «satisfied understanding». Они достигались «satisfied mind» («убежденным разумом») или satisfied understanding» («отвечающим требованиям пониманием»), или чем-то, близко соответствующим им. Постепенно эти выражения были заменены в юридическом обиходе терминами «моральная достоверность» и «вне разумного сомнения»[1381]1381
  См.: Shapiro B.J. «Beyond Reasonable Doubt» and «Probable Cause». – P. 40–41.


[Закрыть].

Таким образом, используя юридические категории о презумпции факта, богословскую и научную аргументацию, образованная часть английского общества убедила остальных людей в том, что жюри, лишенное личного знания фактов, тем не менее, сохраняет божественную искру в виде способности устанавливать факты[1382]1382
  Знаковый характер имело появившееся в начале XVII века эссе, которое приписывалось Сэру Бэкону, в нем разъяснялось, что английское право разрешает «получение свидетельских показаний и проверку их, но также оценку свидетельских показаний полностью на совесть судей и их понимание, то есть их частное знание («private knowledge»).
  См.: Shapiro B.J. «Beyond Reasonable Doubt» and «Probable Cause». – P. 120.


[Закрыть].