Текст книги "Доказывание истины в уголовном процессе: Монография"

Автор книги: Андрей Кухта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Вернемся к тезису об активной, структурирующей роли языка в формировании истинного знания. Истина по уголовному делу не может быть открыта исключительно информационным путем, она не есть лишь логическое, формально-правильное суждение. Мы уже упоминали в связи с обсуждением проблемы «кристаллизации» структуры факта о события, рассмотрим снова это понятие в новом контексте[792]792
  См. § 1 главы 1 настоящей работы.


[Закрыть]. Считаем, что здесь уместно применить даваемое герменевтикой объяснение соотношения структуры (системы) и события. Явление событийности связывается нами с новым качественным преобразованием факта-2 (структуры) в факт-3 (событие). «Факт – не концепт, не идея, он… есть событие, которому придано значение… В результате факт, выбранный отправителем, оказывается шире значения, которое ему приписывается в коде, и, следовательно, однозначный для отправителя, он для получателя… подлежит интерпретации»[793]793
  Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. – С. 304.


[Закрыть].

«Структура» факта берется в новом аспекте – как упорядоченный динамизм, как структуирование, то есть процесс. Переход от понятия факта-2 (структуры) к понятию факта-3 (событию) оправдан с диалектической позиции. Фактичность в смысле событийности позволяет увидеть язык, знак в плоскости деятельности, развития – речедеятельности, интерпретации понимания. Итак, есть смысл сместить понимание факта от системы к процессу. Если знаковый аспект факта правомерно связывать с системой языка, то использование языковой системы для передачи сообщения о «предмете» есть событие говорения.

В трактовке события мы принципиально расходимся с нашим коллегой профессором А.С. Александровым. В его понимании «событие» – это сугубо речевое явление, вся сущность производимого им эффекта исчерпывается свойствами закрытости, самодостаточности системы языка уголовного судопроизводства. Тем самым, как ему кажется, получает оправдание подмена внезнаковой (экстралингвистической) реальности другой совершенно формальной, и соответственно вопрос об истине сводится в проблематике правильности высказываний участников судоговорения. Он пишет следующее: «Основу судебного доказательства образует факт (идея), полученный из одного источника, в существовании которого убеждается аудитория. Факт, как идея, не может существовать вне речи, ее производства и восприятия, то есть события представления и исследования. Судебное доказательство – это речевое событие, которое складывается из ряда речевых актов (пара элементарных актов: вопрос-ответ). В этом событии участвуют, как правило, Несколько речедеятелей (участников диалога). Главным участником речевого события доказывания является судья (присяжный). Его внутреннее убеждение является объектом речевого воздействия. Не будет доказательством то, что не убеждает аудиторию (судью)»[794]794
  Александров А.С. Язык уголовного судопроизводства. – С. 12–13.


[Закрыть].

Однако предметом речи, которая служит проводником для передачи информации участниками познавательной деятельности, является реальное событие. Это реальное событие осмысливается в судебной речи, то есть познается. Простой здравый смысл подсказывает, что беспредметная, «пустопорожняя» речь не может иметь социальной, практической ценности, а соответственно и правовой. На наш взгляд, основная ошибка А.С. Александрова состоит в том, что доказательства, трактуемые им как знаки, образуют самодостаточную структуру, только в пределах которой и можно искать их правильность. Но ценность доказательства-факта состоит в том, что оно дает представление судье о реальной действительности.

Между тем «философия языка говорит не только об удаленности знака от реальности или о его несоответствии реальности (случай пустоты у Леви-Стросса); такой точки зрения можно придерживаться до тех пор, пока мы имеем дело с закрытой системой дискретных единиц, составляющих язык; но она становится недостаточной, если мы обращаемся к практике дискурса. Тогда становится ясно, что знак – это не только то, что отсутствует в вещах и во всем том, что им подобно; знак – это то, что жаждет применения, чтобы выражать, постигать, понимать и в конечном счете обнаруживать, делать очевидным»[795]795
  Рикер П. Конфликт интерпретаций: Очерки герменевтики. – С. 141.


[Закрыть]. Язык имеет намерением говорить; он оказывает влияние на реальность и свидетельствует о воздействии реальности на мышление. Функция языка – изречение. В противоположность закрытости универсума знаков эта функция делает его открытым[796]796
  См. там же. – С. 130.


[Закрыть].

Мы далеки от того, чтобы двигаться внутри замкнутой в себе знаковой системы. И в то же время мы – против «слепого» детерминизма объективной реальности. Неклассика научила нас везде и всегда различать слова и вещи и подозрительно относиться к любым попыткам удвоения номенклатуры понятия «факт». Для нас факт – это ментальная структура. И эта структура не замкнута в системе уголовного дела, или уголовного процесса, и даже права, она обращена к универсуму языка, культуры.

Сущность языка лежит по ту сторону замкнутых в себе знаков. «Для нас, говорящих, язык является не объектом, а посредником; язык – это то, благодаря чему, с помощью чего мы выражаем себя и вещи. С помощью акта говорения, имеющего целью сообщить что-то о чем-то кому-то, говорящий преодолевает замкнутость универсума знаков; говорить – это акт, благодаря которому язык преодолевает себя как знак, устремляясь к тому, с чем он соотносится и с чем он стоит лицом к лицу. Язык хотел бы исчезнуть; он хотел бы умереть как объект»[797]797
  Рикер П. Конфликт интерпретаций: Очерки герменевтики. – С. 131.


[Закрыть].

Событийность связывается нами с использованием источников доказательства, с языковой формой доказательственной информации, использованием факта-структуры. Использование этих источников доказательств, обмен информацией – равнозначны, на наш взгляд, пониманию в говорении. При этом говорение нельзя сводить к формальным операциям со знаками, как это имеет место в таких формализованных знаковых системах, как математика. Говорение и есть таинство языка; говорение – раскрытие языка, его открытость. Говорить значит говорить что-то о чем-то. Это движение смысла (идеального) к соотнесенности (реальной) является сутью самого языка.

Мартин Хайдеггер следующим образом интерпретировал древнегреческие понятия «истина» и «логос» в их неразрывном единстве. Логос значит делать очевидным то, о чем «речь» в речи. В речи, насколько она подлинна, речение должно быть почерпнуто из того, о чем речь, так что сообщающая речь в своем сказанном делает очевидным то, о чем она, и так – доступным другому, В конкретном исполнении речь имеет характер говорения, при. котором всегда нечто увидено. Таким образом, функция логоса лежит в давании видеть нечто. Поскольку «логос» есть давание видеть, постольку он может быть истинным или ложным. Конструкция понятия истины в смысле «соответствия» в данном случае не подходит. «Истинность» логоса подразумевает: изъять сущее, о котором речь, из его потаенности и дать увидеть как непотаенное, раскрыть. Равно быть лживым значит то же, что обманывать в смысле скрывать: выставить что перед чем (по способу давания видеть) и тем самым выдать это за что-то, что оно не есть[798]798
  См.: Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. с нем. В.В. Бибихина. – М, 1997. – С. 32, 33.


[Закрыть].

Язык постоянно ищет баланс между неполнотой информации и необходимостью вынести о ней истинное суждение. Он избегает категоричности. Естественный язык живет в борьбе с двузначной логикой, расшатывает ее законы, скрывает ясные смыслы. Поэтому П. Рикер говорит, что смысл производится в результате речевого акта. Система осуществляет себя в акте, а структура – в событии[799]799
  См.: Рикер П. Конфликт интерпретаций: Очерки герменевтики. – С. 132.


[Закрыть]. Говорить значит говорить что-то о чем-то. Движение смысла (идеального) к соотнесенности (реальной) является сутью самого языка. Момент, когда происходит поворот от идеальности смысла к реальности вещи, – это момент трансцендирования знака. Этот момент и есть момент фразы. Только на уровне фразы язык что-то говорит. Говорить о чем-нибудь означает движение смысла к соответствию[800]800
  См. там же. – С. 135.


[Закрыть]. Субъективность акта говорения является вместе с тем интерсубъективностью[801]801
  См. там же. – С. 136.


[Закрыть].

Важным свидетельством того, что мы совершаем качественный переход от трактовки факта как структуры (знака), то есть статического, к динамическому аспекту понимания этого феномена, является понятие смысла. Событие – это как раз означает осмысление в процессе говорения. Не знак, но слово определяет теперь бытийственную форму существования факта. Слова – это знаки в речи, то есть в процессе, а не системе. «Слово, я считаю, должно выступать точкой кристаллизации, узлом всех обменов между структурой и функцией. Если это влечет за собой создание новых моделей интеллигибельности, то потому что само слово находится на пересечении языка и речи… системы и процесса. Поднимаясь от системы к событию, от неподвижного состояния к дискурсу, слово обращает структуру к акту говорения. Возвращаясь от события к системе, слово сообщает последнему случайный характер и лишает ее сбалансированности, без чего система не сможет ни меняться, ни продолжать свое существование; короче говоря, слово связывает структуру с «традицией», которая будет пребывать внутри структуры, но вне времени»[802]802
  Рикер П. Конфликт интерпретаций: Очерки герменевтики. – С. 148–149.


[Закрыть].

Речь, которая имеет место во время судопроизводства – это линия, по которой знак возвращается к реальности. Слово существует только в речи, отдельные же слова суть абстракции. В речи, в конкретном применении слова осуществляется осмысленное бытие, в речи слово предстает в его соединении с конкретной бытийственной реальностью.

Сказанное позволяет нам сделать вывод, что событие, в котором рождается факт, можно понимать в трех аспектах. Во-первых, событие можно понимать как совершившееся бытие факта. Событие – это и совместное бытие, сожитие факта в двух сферах умозрительной и речевой, одновременное и синтетическое бытие. В-третьих, событие означает синтез двух (или даже более) позиций по поводу интерпретации факта-2 в контексте состязательного судопроизводства, событие как динамическое неустойчивое равновесие, касающееся понимания того, что произошло, как его истолковывать. Подобно тому, как в окуляре происходит наведения линз при наведении резкости изображения, сведение в одном месте одновременно интерпретаций фактов-2, их совмещение позволяет лучше увидеть прошлое событие. Совмещение линз (позиций сторон) позволяет увидеть то, что и как было – доказываемый факт. И этот факт принято считать истиной, то есть правильным знанием о факте-1. Так что не будет преувеличением сказать о событии истины в состязательном судопроизводстве. Мы используем понятие события для истолкования бытия факта, доказательства, довода в единстве смысла и речи, сочетания рационального и психического[803]803
  Различные моменты этого мы будем рассматривать в последующих частях нашей работы.


[Закрыть].

Событие, которое открывает нам смысл бытия, сущность, может быть увидено лишь посредством осмысления. И именно факт открывает событие для нашего познания, предстает как наглядность бытия[804]804
  См.: Мелков Ю.А. Факт в постнеклассической науке. – С. 123.


[Закрыть]. Значит, факт – это событие в определенном устойчивом состоянии «состоянии дел», в определенном языке; событие же «коррелятивно, в отличие от факта, всему универсуму языка»[805]805
  Киященко Л.П. Онтология – событие философской мысли // Событие и смысл (Синергетический опыт языка). – М, 1999. – С. 92.


[Закрыть].

Событие не может быть воспринято и понято вне контекста осмысленности, то есть вне формы факта. А форма факта содержит в себе, кроме той составляющей, которая соответствует онтологическому корреляту факта, еще и его смысл, его оценку. Факт выступает как осмысленное событие, как событие в определенном контексте. Такое последовательное движение познания от внешнего опыта и фактов к их духовному освоению в виде определенной системы смыслов на уровне своего осознания составляет понимание.

Понимание связано с воспроизведением общей структуры ситуации, мысленное вхождение в понимаемую ситуацию, моделирование труднопонимаемых ситуаций путем последовательного сведения их к основаниям, связанным с базисом несомненности[806]806
  См.: Доказательство и понимание / М.В. Попович, С.Б. Крымский, А.Т. Ишмуратова и др. – С. 49, 50.


[Закрыть].

Таким образом, можно указать на причастность герменевтических процедур понимания – через диалоговые структуры, воспроизводимые уголовно-процессуальным правом, – к информационной реконструкции свойств понимаемого события.

Переходим к заключительному этапу наших рассуждений.

Признание наличия презумпций познания, наряду с «субъективностью» его метаконтекста, вовсе не обязательно должно противоречить объективной истинности постигаемых в фактах событий действительности. Осознание и усвоение собственных предпосылок приводит не к релятивизму и субъективизму в познании, а к снятию этой предпосылочности, к диалогу с текстом или с событием. Таким диалогом как раз и может быть представлено переосмысление события, смена его контекстов, его постоянное воссоздавание, переинтерпретация. Что как не состязательное правосудие способствует этому.

Событие – это распаковка того, что потенциально заложено в природе факта. Событие, предпосылки которого имеются в состязательности, происходит не автоматически, но благодаря творческой активности состязующихся сторон, а также самого суда; только волевым усилием, благодаря энергии, совместному действию субъектов доказывания, проектирующих на событие собственные ценности, собственные цели, собственные смыслы, доступно обновление обличил факта, его синергийное состояние.

Событие – есть продукт, диалогическое со-действие в условиях состязательности, со-бытие реального мира и процессуальной (то есть одновременно юридической и фактологической) картины мира, создаваемой участниками судопроизводства.

Если факт есть не любое, а «досто-верное сведение», то это означает что оно про-верено, то есть ему поверили, его достоинство, его значение, сила удостоверены участниками судопроизводства. Смысл сообщений о каком-то обстоятельстве возникает в ходе речевого события, то есть проговаривания, интерпретации и переинтерпретации сообщения в разных контекстах (оперативно-разыскной операции, следственного действия, в судебном заседании), с разных сторон, под различными углами зрения. Различные точки зрения не только противостоят друг другу, но и дополняют, образуют посредством своей взаимной дополнительности некоторую общую структуру, со-действие и со-бытие. Происходит настройка состязательной формы факта, сопровождающаяся переформатированием его структуры, содержания, то есть образуется факт-3. Значение состязательности, следовательно, заключается не в ритуальной, обрядовой стороне проверки доказательства или установления истины, состязательность создает саму возможность формирования факта-3, судебного доказательства.

М.К. Мамардашвили писал, что событие происходит тогда, когда я – субъект – присутствую; каждый раз необходимо воссоздавать, переинтерпретировать это событие вновь и вновь. Поэтому, по М.К. Мамардашвили, «истинным может быть лишь то, что требует интерпретации, возникает на ее основе… истиной нельзя обладать, она должна воссоздаваться в каждой точке и по всем частям. И это воссоздание называется интерпретацией»[807]807
  Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте. – С. 387–388.


[Закрыть].

Предполагаемое событие, ставшее предметом уголовно-процессуального доказывания, понимается в контексте осмысленности, созданном языком права (правовой культурой), а значит, в формате юридического, процессуального факта. Уголовно-процессуальный факт содержит в себе наряду с проекцией факта-1 еще и его смысл, его оценку с позиций обеих сторон, суда, а главное – права. Факт в уголовном деле выступает как осмысленное событие, как событие в контексте определенного правоприменения, а шире – правовой традиции, культуры.

Смыслы, по мнению В.Г. Буданова, возникают как «делокализация» события во времени и пространстве – то есть как введение события в более широкий контекст, растворение его в тотальности мира (или же, наоборот, свертывание контекста до атомарного смысла события)[808]808
  См.: Буданов В.Г. Когнитивная психология или когнитивная физика // Событие и смысл (синергетический опыт языка). – М., 1999. – С. 46.


[Закрыть]. «Смысл» события проявляется как «одежда» события, факт это «сознательно усеченный смысл»[809]809
  Там же. – С. 46.


[Закрыть].

Значит, факт выступает как событие, осмысленное судом в контексте конкурирующих интерпретаций сторонами смысла источников доказательств. Усеченный смысл события, который имеется в интерпретации его одной из сторон, может получить полноту, объективность, «всесторонность» благодаря усилиям субъектов доказывания. При этом по ходу проверки факта событие может быть «переодето» в другой контекст, переинтерпретировано, помещено в систему иных координат. Путем такой смены контекста в познании появляются представления об объективных элементах действительности. Полученный в результате борьбы интерпретаций результат, вполне вероятно, предстает как инвариант смыслового многообразия интерпретаций познаваемого события. Событие может быть одето во многие смыслы, и каждый факт будет выражать лишь один из этих смыслов. Но познание имеет дело с фактами как одетыми в смысл событиями, а не непосредственно с «голыми» событиями, но и не смыслами как их «одеждой».

Возможность смены контекстов, наличие различных интерпретаций одного события – то есть присутствие потенциальной возможности зарождения новых фактов – дает нам способность воссоздавать инвариант события, достигая тем самым большей объективности в его познании. Именно в этом состоит значение состязательности – в возможности смены контекстов, борьбы интерпретаций, в остатке – факт. Именно в судебном факте устоявшийся после борьбы интерпретаций смысл события воплощается наглядным образом. Факт является осмыслением события действительности, событием, внесенным в определенный контекст.

Профессор А.Ф. Лубин отмечает, что «любое обоснование-доказательство одной стороны уголовного процесса не может ничего доказать без возможности его проверки другой стороной. Обоснование-доказательство может существовать только в системе иных обоснований-доказательств. Любая система обоснований-доказательств стороны уголовного процесса представляет лишь предположение-версию о доказанности элемента предмета доказывания до тех пор, пока досудебные доказательства не станут судебными (принятыми судом в качестве основания уголовно-процессуального решения)»[810]810
  Лубин Л.Ф. Основные концептуальные положения кафедры криминалистики Нижегородской академии МВД России. – С. 15.


[Закрыть].

Если понимание истины исходит из фактов, являющихся осмыслением события, в контексте состязательного (или, напротив, следственного) процесса, а не чисто эмпирическим путем и если результат понимания принадлежит скорее к жизненному миру, к миру традиций и ценностей, то как при таких условиях возможно достижение идеала объективности и достоверности? Что может выступать критерием объективной истинности уголовно-процессуальных фактов, если в их структуре присутствуют элементы осмысления, оценки, понимания, которые, понятное дело, имеют ярко субъективную окраску?

На эти вопросы можно ответить так. Во-первых, факт не является застывшим и неизменным образованием, этому противоречит само наше рассмотрение факта как процесса. То есть усеченный смысл события всегда может быть возвращен к своей первоначальной полноте, событие может быть «переодето» в другой контекст. Конечно же, такая возможность, будучи заложенной в форме процесса, не реализуется, так сказать, автоматически, спонтанно, но требует немалых усилий для воплощения в плоскость практических дел, ведь часто субъект не видит самой возможности такого «переодевания» в силу чисто субъективных факторов, не имеет реальной возможности повернуть интерпретацию в силу своих личностных, профессиональных качеств.

Но, с другой стороны, иного способа верификации фактов правосудие не знает. Только путем смены контекстов, только путем переинтерпретации данных (претендующих на признание их объективности – фактичности) в процессуальном познании появляются верные представления о событии, которое познается.

Возможность смены контекстов, наличие различных интерпретаций одного события – то есть присутствие потенциальной возможности зарождения новых интерпретаций фактов – дает нам способность воссоздавать инвариант события, достигая тем самым большей объективности в его познании. Богатство выбора, возможность освещения события в разных контекстах наилучшим образом гарантируется состязательностью.;

Каждый факт может получать различную сущностную окраску, в зависимости от контекста рассмотрения, при этом в одном факте могут «перекрещиваться» множество сущностей. В таком ракурсе рассмотрения сущность вещи есть сама объективная вещь, рассматриваемая как определенная тотальность[811]811
  См.: Мелков Ю.А. Факт в постнеклассической науке. – С. 114.


[Закрыть]. Отсюда понятно, как факт может быть вначале оправдательным, потом обвинительным доказательством, а иногда и тем и другим одновременно.

Заслуживает внимания тезис о раздвоения сущности (факта) на противоположности. Познание любую сущность раздваивает на противоположности – в единстве сущности[812]812
  См.: Начинов Ю.Н. Ноология и миссиология. Универсальный метод познания. – М, 2004. – С. 32.


[Закрыть]. Этот принцип очень показателен при рассмотрении события преступления как цепочки фактических данных, которые необходимо собрать воедино для восстановления события происшедшего. Раздвоение предмета (факта) критически важно для познания по уголовному делу. Каждая из сторон отрабатывает свою версию, свое объяснение события, предлагает свои факты. Поэтому установка защиты по установлению обстоятельств, входящих в предмет доказывания, в части, улучшающей положение обвиняемого, будет способствовать установлению истины по делу[813]813
  См.: Голованова О.В. Адвокатское познание по уголовному делу: Дис… канд. юрид. наук. – С. 48.


[Закрыть].

Диалоговая сущность состязательного процесса обеспечивает интерсубъективность понимания, объективность оценки фактов. Поэтому совершенно справедливо методологическую предпосылку адвокатского познания усматривают в его функции отрабатывать свою часть искусственно расчлененного (единой по сути) предмета познания – предмета уголовного дела, уголовного спора. «В состязательном уголовном судопроизводстве предмет познания и предмет доказывания исследуются как бы с двух сторон. По крайней мере, со стороны защиты подобная односторонность и даже пристрастность в познавательных усилиях вполне дозволительна и допускается (важно только чтобы не переходились рамки закона и нравственности)»[814]814
  Там же. – С. 123, 125.


[Закрыть].

Субъект познания всегда обладает определенным знанием о том, что он ищет. Это накладывает отпечаток на картину реконструируемого события, поскольку субъект пытается «соотнести» факты объективной действительности с шаблоном, определенным законом. Кроме того, при восприятии субъектом сведений, полученных от другого лица, и при закреплении их в процессуальную форму его субъективное «я» так или иначе дает себя знать и увеличивает тем самым вероятность ошибок, а следовательно, влияние субъективного момента на ход познания и его результаты. Если к тому же учесть существенную разницу в условиях допроса и исследования доказательств на предварительном следствии и в суде, то все преимущества правил о состязательности, непосредственности и устности судебного разбирательства перед письменным производством, лишенным названных условий, становятся вполне очевидными. Вследствие релятивности индивидуального познания и мышления объективная истина о предметах и явлениях рождается в результате взаимодействия, столкновения различных мнений и точек зрения по исследуемому вопросу[815]815
  См., например: Петрова О.В. Объективная истина и гарантии ее установления в уголовном процессе: Автореф. дис… канд. юрид. наук. – Воронеж, 2000. – С. 20.


[Закрыть].

Обращаясь к проблеме объективности осмысления и интерпретации событий, можно утверждать об объективности как интерсубъективности. Другими словами, фактическое знание должно быть принято в качестве объективного определенным сообществом. При этом проблема признания чего-либо научным сообществом относится не только и не столько к самим конкретным научным фактам, сколько – по преимуществу – к тем априорным положениям, на основе которых формируются и сами факты. К таким положениям относятся не только гносеологические и методологические принципы, определяющие преференции касательно выделения предмета познания и методов получения и интерпретации эмпирического знания, Наряду с гносеологическими, существуют также и онтологические априорные положения, выражающие, в частности, специфику картины мира, сложившейся в правосознании, психологии.

Данное обстоятельство позволяет расширить границы интерсубъективности фактического знания науки за пределы юридического (судейского) сообщества, вывести признание объективности фактов в более широкую сферу. Смысл, входящий в структуру процессуальных фактов в качестве контекста конкретного события, продуцируется всем культурным опытом человечества, а не только теми ценностями, которые явно признаны законодателем и закреплены в УПК.

Как указывает С.Б. Крымский, понимание не создает ни истины, ни достоверности, но предстает как «приобщение к истинным и достоверным основаниям в формах традиции, общения, ценностных ориентаций жизнедеятельности вообще»[816]816
  Доказательство и понимание / М.В. Попович, С.Б. Крымский, А.Т. Ишмуратова и др. – С. 45.


[Закрыть]. Отнесение смысла фактического к традиции и ценностям общечеловеческой культуры одновременно напоминает нам и о том пути достижения объективности, который предстал перед нами в виде поиска инвариантов, смены контекстов отдельного события реальности, переодевания его в иные смыслы. Дело в том, что подобный процесс является ограниченным, и не только благодаря тому, что в рамках научного сообщества ученый не всегда обладает достаточной интеллектуальной смелостью для того, чтобы отличить отдельные события от их привычной интерпретации. Даже при наличии свободы реинтерпретаций, свободы смены контекстов такая смена не может осуществляться в бесконечном множестве возможностей. Всегда существует определенный метаконтекст, определяющий, какие именно смыслы может получить данное событие, в каких именно контекстах оно может быть представлено. Таким метаконтекстом выступает содержание, богатство всей человеческой культуры – подобно тому, как существующее состояние развития сложной самоорганизующейся системы является основой для дальнейшего развития этой системы, независимо от того, какое решение относительно направления этого развития примет система в момент бифуркации.

Конкретное – это единичность, которая охвачена со всех ее сторон. По Гегелю, мыслить конкретно значит видеть предмет именно в многообразии его свойств, в противоположность абстрактному мышлению, которое, например, видит в убийце лишь убийцу[817]817
  См.: Гегель Г.В. Кто мыслит абстрактно? // Гегель Г.В. Работы разных лет: В 2 т. / Пер. с нем. – М., 1972. – Т. 1. – С. 392.


[Закрыть]. При таком рассмотрении особенного как конкретного оно и воплощает в себе общее; последнее же практически не может существовать «само по себе», а проявляется лишь как момент особенного, чтобы потом, уже в движении познания, выделиться как общее.

Вещь, рассматриваемая как тотальность, есть, по Гегелю, «развертывающееся в самом себе и сохраняющее единство»[818]818
  Гегель Г.В. Энциклопедия философских наук // Сочинения: В 3 т. / Пер. с нем. – М., 1974. – Т. 1. – С. 100.


[Закрыть]. Тотальность – это такое целое, которое сохраняет себя в своем развитии; иными словами, это целое, рассматриваемое не как многообразие частей, а как единство, не как общее, а как специфическое, не как абстрактное, а как конкретное. Факт в этом отношении – отображение существования этого специфического целого, хотя, по мнению Ю.А. Мелкова, уместней здесь было бы употребить категорию особенного. Факт как особенное, с гносеологической точки зрения, есть опосредующее звено между единичным (в качестве которого выступает не сам факт, а неосмысленные еще до уровня фактического эмпирические данные отдельного наблюдения или эксперимента) и общим (как теорией, выступающей как знание законов)[819]819
  См.: Мелков Ю.А. Факт в постнеклассической науке. – С. 115.


[Закрыть].

Человеческое знание «не может быть вырвано из контекста практическо-познавательной деятельности (или быть познано другими субъектами познания без знания этого контекста) и рассматриваться как “знание само по себе”»[820]820
  Там же. – С. 127.


[Закрыть].

Идея детерминированности фактического знания «внутрисистемными» ценностями – теми идеалами и нормами познания, которые сложились на данный момент в правовом сообществе, в практике правоприменения, в сфере уголовного судопроизводства, в частности, – является развитием неклассической науки, согласно которой эмпирическое знание должно соотноситься с системой отсчета. Особенностью же постнеклассической ситуации выступает осознание необходимости соотнесения фактического знания с более широким кругом ценностей – общекультурным, общечеловеческим. Ведь именно к этому слою ценностей относится проблематика Объективной Истины, Справедливости и прочих представлений, содержащихся в традициях, обычаях, в иных формах существования человеческого духовного мира. Суд с участием присяжных заседателей наилучшим образом гарантирует это. Поэтому стандарт разумных сомнений становится главным мерилом истины и оценки фактов.