Текст книги "Доказывание истины в уголовном процессе: Монография"

Автор книги: Андрей Кухта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Исходя из анализа известных нам зарубежных источников можно указать на три специфических свойства судебной аргументации: 1) нарративность, то есть роль рассказа или рассказывания историй, в процессе установления судебных фактов; 2) транзитивность; 3) психологичность, то есть действие определенных психологических эффектов. Каждый из этих моментов свидетельствует о психолингвистическом своеобразии доказательств и доказывании в суде, что обусловлено природой человека и общества[568]568
  Cм.: Murphy P. An Introductory Essay. – P. 11–20.


[Закрыть].

Нарративность[569]569
  Нарративность (narrativity – от лат. narratio, буквально – рассказ, повествование) – это категория, выражающая представление о виртуальном существовании схемы (нарративной), которая управляет всяким повествовательным дискурсом, судебным в том числе. В науке имеются и другие аналоги этой категории, что не суть важно. Важнее признание того, что существует некая структура, схема, которая воплощает особенность коммуникативного взаимодействия в определенной социокультурной сфере и несет на себе прагматический отпечаток.


[Закрыть]. Судебное доказывание – это повествование, рассказывание или, можно сказать, представление (перформанс) того, что было в действительности или выдается за таковую. Аристотель был первым, кто предложил схему нарративного понимания как построения интриги. Этот же подход демонстрировали и другие античные авторы. Так, М.Ф. Квинтилиан писал: «Да и какая разница между доказательствами и повествованием? Только та, что повествование есть непрерывное приготовление к изложению доказательств, а доказательства опять составляют приличное повествованию подтверждение»[570]570
  Квинтилиан М.Ф. Двенадцать книг риторических наставлений. – Т. 2. – С. 278.


[Закрыть]. Он полагал, что «в делах же, догадкам и сомнению подлежащих, повествование имеет часто предметом не столько само дело, сколько обстоятельства, к объяснению оного служащие. Что мешает собирать многие доводы и излагать их один за другим, если это выгодно? Что мешает и обещать, что мы приведем еще сильнейшие на другом месте? Почему и не разделять повествования, не присовокуплять доводов к каждой части и таким образом переходить от одной к другой?… Повествовать так, как нам полезнее… Прибегать ко многим фигурам»[571]571
  Квинтилиан М.Ф. Двенадцать книг риторических наставлений. – Т. 2. – С. 280.


[Закрыть]. На этот же момент обращает внимание и У. Бест: «Есть две вещи, которые никогда не должны теряться из виду при оценке доказательств любого вида:…последовательность различных частей повествования»[572]572
  Best W.M. The principles of the law of evidence with elementary rules for conducting the examination and cross-examination of witness. – P.14.


[Закрыть].

Следовательно, существуют заложенные в нас воспитанием схемы понимания, которые выступают своего рода концептуальной основой оценки речевых сообщений как правильных или неправильных. Понимание функционирует практически, подчиняясь не только законам логической последовательности, но основываясь на культурном опыте освоения реальности, данным нам в повествовательной форме. Мы приучены культурой к тому, чтобы оценивать описание людьми прошлых событий согласно некоему представлению о «полном рассказе». Доказано существование схематизма нарративного понимания[573]573
  Схематизм мышления был предметом исследования русских формалистов. В этом плане классическим произведением считается работа В. Проппа «Морфология русской волшебной сказки», где говорится о том, что число персонажей и функций в волшебной сказке ограничено, они повторяемы; набор сюжетов ограничен.
  См.: Пропп В.Я. Морфология русской волшебной сказки. – М., 2007. – С. 9–11.


[Закрыть], который составляет дорациональную интеллигибельность, предпосылку любой интеллигибельности. Так, П. Рикер утверждает, что рациональность основывается на нарративном понимании, присущем созданию и восприятию нормы, ибо она постоянно заимствует что-то у этого понимания, чтобы конструировать саму себя[574]574
  См.: Рикер П. Время и рассказ: В 2 т. – М.; СПб., 2000. – Т. 2: Конфигурация в вымышленном рассказе. – С. 46.


[Закрыть].

«Процесс рациональных рассуждений, можно сказать, рационален только в известных границах, за которыми расплывается само понимание рациональности и усиливается потребность в таких механизмах организации и упорядочения сознания, которые основаны на вере или нуждаются в минимальном обосновании вероятностного типа»[575]575
  Доказательство и понимание / М.В. Попович, С.Б. Крымский, А.Т. Ишмуратова и др. – С. 127.


[Закрыть]. В условиях конфликта, столкновения противоположных позиций при понимании реальности, когда все становится спорным и сомнительным, возможна игра словами, «словесная перебранка», в этих условиях зачастую для организации аргументации требуется создание сюжетно-композиционной структуры, которая служила бы основой объяснения фактов в данном контексте. А.Ф. Лосев указывает на то, что «топологическая логика есть не что иное, как эстетика развертывания сюжета»[576]576
  Лосев А.Ф. История античной эстетики. – М., 1975. – С. 719.


[Закрыть]. По поводу сюжета Ю. Лотман отмечает: «Сюжет представляет собой мощное средство осмысления жизни… Выделение событий – дискретных единиц сюжета – и наделение их определенным смыслом, с одной стороны, а также определенной временной, причинно-следственной или какой-либо иной упорядоченностью, с другой, составляет сущность сюжета»[577]577
  Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. – С. 238.


[Закрыть].

Исходная позиция «незнания» есть необходимое условие и начало развертывания сюжета любого дискурсивного повествования. Важно подчеркнуть, что под «рассказом» не имеется в виду придумывание, а тем более преувеличение. Здесь подразумевается просто то, что дело, поддержанное доказательством, представлено когерентно, и для большинства из нас когерентность (связность) означает полный рассказ.

Очевидно, что «хороший рассказ» об обстоятельствах дела (что равнозначно убедительности позиции), которые выслушивают в суде присяжные, не является зеркальным отражением реального события[578]578
  С того момента, как возникает знак (то есть изначально), у нас нет никакого шанса встретить где-то «реальность» в чистом виде, «уникальную» и «самобытную».
  См.: Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. – М., 2000. – С. 230.


[Закрыть]. В нем есть сущность (психолингвистическая), которая более значима для говорящих и слушающих, чем сам объект, ставший «предметом» рассказа. Наррация предполагает наличие общего принципа организации интеллигибельности, которая предшествует человеческой коммуникации, коммуникативной компетенции. В любом общении постоянно возникает напряженность и возвращение к равновесию, что вписывается в рамки молчаливых соглашений. Сущность «настоящего рассказа» в том, что у него есть начало, середина и конец, которые имеют связные отношения друг с другом и которые формируют ясную линейную прогрессию. Если в рассказе есть элементы, которые необъяснены или неясны, рассказ становится менее вероятным. История должна соответствовать укоренившимся верованиям об обычных причинах и следствиях в человеческих делах, она должна быть основана на разумных обобщениях относительно развития событий.

В конечном счете убедительность рассказа зависит от риторического навыка изложения «правильной истории»[579]579
  См.: Murphy Р. An Introductory Essay. – Р. 8–9.


[Закрыть]. Всякое доказывание будет считаться истинным, правдивым в той мере, в какой оно сообщит нам то, что мы уже знали. В конце-концов «рассуждение приходит к анализу собственных предпосылок субъекта, его системы ценностей, форм означивания и тем самым “самого себя”»[580]580
  Доказательство и понимание / М.В. Попович, С.Б. Крымский, А.Т. Ишмуратова и др. – С. 127.


[Закрыть].

Судебное доказывание есть по сути узнавание того, что уже было известно, то, что суд готов признать истинным. Более того, в разуме судьи существует и предуготовленность квалифицировать нечто как ложь. В общем, чтобы быть истинным или ложным, надо находиться в некоем поле узнаваемости, создаваемом отношениями власти-знания[581]581
  См.: Александров А.С. Назначение уголовного судопроизводства и наказания / А.С. Александров, И. А. Александрова, И.В. Круглов. – С. 111.


[Закрыть]. Все мыслимые на основе здравого рассудка смысловые варианты в диапазоне от вероятного до невероятного, истины / лжи лежат в горизонте, определяемом языком. Чтобы быть истинным и ложным, надо находиться в мыслимом. Немыслимое не может быть постигаемо речью судебной. Здравый рассудок, совесть, которые ведут судью по пути истины к тому смыслу, который выработан по жанровым схемам, узнавание «знакомого» сюжета – в этом состоит эффект правдоподобия[582]582
  См.: Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Иностранная литература. – 1988. – № 10. – С. 104.


[Закрыть].

Американские исследователи отмечают, что судебное разбирательство в значительной своей части разыгрывается как пьеса. Осуществляя судебные действия, участники действуют как актеры. Судебное разбирательство имеет внутренний конфликт, который дает развитие драматическому действию: конфликт двух версий реальности. Драматизм проявляется в конфликтных ситуациях столкновения интересов, желаний при производстве перекрестного допроса и других действий. Судебная тяжба по уголовному делу является драмой потому, что в ней решается судьба[583]583
  См.: Danet В. Fixed fight or free-for-all? An empirical study of combativeness in the adversary system of justice / B. Danet, B. Bogoch // British journal of law and society. – 1976. – № 7. – P. 37–38.


[Закрыть].

Если уголовный закон вводит негативность как таковую, то в ходе судебной драмы эта негативность через комментирование события прошлого и переживается аудиторией как реальная борьба в настоящем времени[584]584
  См.: Александров A.C. Назначение уголовного судопроизводства и наказания / А.С. Александров, И.А. Александрова, И.В. Круглов. – С. 115.


[Закрыть]. При том, что право берет на себя функцию регулирования поведения участников процесса, сама драматургия спектакля, который разыгрывается на судебных подмостках, заложена в формате жанра, через который происходит называние и узнавание зла, переживание противоречивых чувств сострадания, ужаса, мести и пр.

Интрига разыгрываемой в суде драмы, ее сюжетные ходы, роли участников и прочее узнаются аудиторией как действительные и вызывают реакции, подобные жизненным. В то же время судебная драма корректирует эмоции пониманием происходящего с точки зрения того целого, в котором находится аудитория, то есть универсума идеологии, этики.

Так называемое внутреннее убеждение судьи фундаментальным образом предопределено уже сформированной системой ожиданий по поводу того, что и как должно говориться по уголовному делу, системой молчаливых конвенций по поводу того, как отличить ложь от правды. Обсуждение любого преступления может стать неисчерпаемой темой, однако, становясь предметом конкретного судебного разбирательства, оно оказывается объективно ограничено неким разговорным форматом, который позволяет говорящим договориться относительно решения, принимаемого за правильное. Речь в суде, то есть звучание или написанные знаки, наделяются смыслом и формой потому, что основаны на культуре, усвоенной на подсознательном уровне. Интеграция в определенное поле рациональности происходит бессознательно, по определенным схемам, моделям.

В уголовном процессе истине чаще всего несвойственна прямая очевидность, но она всегда выкристаллизовывается в процессе коммуникативного, диалогового участников доказывания. Так что сам процесс установления и обоснования истины есть процесс, включающий в себя моменты и логической структуры, и ценностно-смысловой, он образует сюжетно-композиционные формы развертывания в пространстве доказательного движения.

Транзитивность. Термин транзитивности означает тот давно замеченный факт, что всякий раз, когда репутация свидетеля или хотя бы часть его показаний укрепляются или ослабляются благодаря внешнему воздействию в отношении вероятности, то эта поддержка или ослабление затрагивает не только этого свидетеля или часть доказательства, но и других свидетелей и части свидетельства, а потенциально и все дело.

«Авторитет есть нечто цельное, как заговор, – отмечал В.Д. Спасович. – Раз в одном пункте его провалить, он провалится и во всей своей целости»[585]585
  Спасович В.Д. Сочинения: В 7 т. – СПб., 1890. – Т. VI. – С. 196.


[Закрыть]. На существовании этого феномена основано искусство перекрестного допроса[586]586
  См.: Александров А.С. Перекрестный допрос в суде / А.С. Александров, С.П. Гришин. – С. 140.


[Закрыть].

С позиции логики выявившаяся в суде порочность одного доказательства или даже части доказательства не должна влечь за собой негативных последствий для всего дела, которое им должно было поддерживаться. Если другой свидетель или остальная часть доказательства не находятся в некотором роде логически зависящими от опороченных сомнениями в недостоверности данных, то они вроде должны сохранить свою убедительность и силу. Но в суде получается все наоборот. Если один свидетель серьезно дискредитирован, дело, в пользу которого он давал показания, может быть проиграно. Инфекция будет распространена на остальную часть дела почти так, как будто целостность самого дела была полностью подорванной. Свидетели, которые не имеют никакого отношения к испорченному свидетелю, с большой степенью вероятности обнаружат, что их показания воспринимаются с подозрением. Наоборот, раз свидетель был воспринят как лицо, заслуживающее доверия, а его показания – как объективные, то эффект от представления его показаний будет распространяться на все аспекты дела (даже те аспекты, с которыми свидетель не имеет ничего общего), которые, возможно, иначе казались бы намного менее привлекательными. Кто-то может предположить, что случаи транзитивности просто примеры людей, попавших в присяжные заседатели, которые имеют предубеждения и поэтому проявляют предвзятый подход к одной из сторон, которая им нравится больше всего. Но транзитивность фактически намного более сложное явление, чем случайная симпатия, она имеет свои корни. Ф. Велман говорил: «Все свидетели склонны к преувеличению или преуменьшению фактов, о которых они дают показания»[587]587
  Wellman F.L. The art of cross-examination. – P.21.


[Закрыть]. И далее: «Редко бывает, что человек приходит в качестве свидетеля в суд, будучи таким искренним и прямодушным, что будет давать показания одинаково полно и благоприятно как в пользу одной стороны, так и в пользу другой. Представляется чрезвычайно важным отметить то, что все мы имеем эту тенденциозность, когда однажды идентифицируем себя со «стороной» или делом, чтобы принимать все ее требования, как свои собственные»[588]588
  Wellman F.L. The art of cross-examination. – P. 161.


[Закрыть].

Таким образом, транзитивность не связана с отношениями логической зависимости. Транзитивность означает своего рода психическое заражение «симпатией» или антипатией судьи к стороне, которая в конечном счете предопределяет его оценку доказательств. Здесь мы имеем дело с давно отмеченным явлением, что дело стороны неделимо, что каждая сторона составляет «команду» людей, работающих вместе, и что любое предложение о том, что один член команды не заслуживает доверия, работает на теорию, что команда в целом не вызывает доверия. Отсюда, кстати, и различия между прямым и перекрестным допросами, которыми исследуются соответственно показания «своих» и «чужих» свидетелей, как по предмету, задачам, так и тактике проведения.

Наверное, и нарративность, и транзитивность, составляющие концептуальную организацию механизма наведения, убеждения судей (присяжных), входят в широкую область (хотя и не исчерпывают ее), которую можно условно назвать психологические эффекты судебного доказывания.

Психологические факторы неизбежны в судебном процессе. Заметим, что под психологическими факторами не подразумевается просто любая эмоциональная реакция судьи по поводу того или иного доказательства или к манере его представления (хотя это, конечно, важно). Имеется в виду в первую очередь психологический (бессознательный) компонент, который неизбежно вовлечен в оценку вероятностных проблем, с которыми неразрывно связано исследование человеческого поведения. «Воля есть дело сомнительное», – писал М.Ф. Квинтилиан[589]589
  Квинтилиан М.Ф. Двенадцать книг риторических наставлений. – Т. 2. – С. 12.


[Закрыть]. Подтверждений фактору психологичности судебного доказывания существует достаточно много, о чем будет говориться в параграфе, посвященном аргументации.

Мы уже отмечали, что ввиду психолингвистической составляющей доказывания учет психологических эффектов обязателен при обосновании своих требований к суду. Ввиду отмеченного психологизма он становится важнейшим моментом в построении тактики доказывания. Внешняя оболочка смыслового содержания, от которой по многом зависит смысл – речь. Если она нравится, если легко воспринимается мысль, то аргументатор имеет больше шансов убедить судей в достоверности доказательств и своих доводов.

Подтверждений фактору психологичности судебного доказывания существует достаточно много. Так, всем судебным деятелям издавна известно, что любая аудитория наиболее восприимчива к тому, что она слышит в начале и в конце речи. На макроуровне эти «первенство» и «новизна» могут быть обнаружены в том преимуществе, которым обладает сторона, которой положено делать первое вводное утверждение и последнее опровержение. На микроуровне события, которые имеют место вначале и под конец каждого судебного заседания, производят самое сильное впечатление. Так, Браун пишет: «В ходе перекрестного допроса всегда ищи высший пик, на котором производи решающий удар (если есть такая возможность), и после этого садись на свое место. Не спускай глаз со своих часов, потому что всегда лучше на перерыв уйти с хорошей концовкой (которая оставит впечатление на присяжных), как в конце раунда. А в некоторых делах полезно иметь перерыв для ночного отдыха, чтобы на следующий день продолжить дальше перекрестный допрос. Старайся сделать лучший выстрел как раз перед окончанием заседания»[590]590
  Brown Р.М. The Art of Questioning. Thirty Maxims of Cross-examination. – New York; London. – 1987. – P. 58.


[Закрыть].

Близко связано с этим такое явление, как порядок, в котором доказательства представлены: он может влиять на убедительность доводов в целом. Общепринятым является правило: не начинать со слабых аргументов. М.Т. Цицерон в связи с этим указывал, что поступить так, значит обманывать ожидания слушателей. Классические рекомендации риторов сводятся к тому, чтобы размещать самые сильные доказательства в начале и конце, а слабые – в середине. Хотя М.Ф. Квинтилиан писал: «Что касается до обвинителя, я не совсем согласен с Цельсом, который без сомнения следовал Цицерону. Он непременно хочет начинать всегда с доводов сильных и самыми убедительными оканчивать, слабейшие же помещать в середине между ними; поскольку при начале надлежит тронуть судью, а при конце уже совершенно утверждать в нем впечатление в нашу пользу. Защитник же должен по большей части начинать опровержением важнейших показаний против виновного, дабы судья, предубедясь в начале, не охладел к последующим статьям оправдания. Однако сей порядок может перемениться, когда легчайшие обвинения будут явно ложны, а важнейшие опровергнуть будет труднее: тогда, чтобы отнять прежде у судей доверие к обвинителю, приступаем к последним, раз судии все прочее почтут необходимым. В таком случае потребно предуведомление, почему не говорили мы доселе о возведенном преступлении, и притом обещание, что отвечать на оное не применем на своем месте, дабы не показать, что, отлагая то, страшились сильных возражений»[591]591
  Квинтилиан М.Ф. Двенадцать книг риторических наставлений. – Т. 2. – С. 7.


[Закрыть].

Основной вопрос, стоящий пред субъектом доказывания при разработке аргументации, это – в каком виде представить дело суду[592]592
  См.: Гаррис Р.С. Школа адвокатуры. – С. 28.


[Закрыть]. Общая система развертывания доказательств по делу определяет то место, где довод защиты оказывается наиболее действенным[593]593
  См.: Новицкий В.А. Теория российского процессуального доказывания и правоприменения. – С. 227.


[Закрыть]. Расположение доводов бывает дедуктивным и индуктивным. Дедуктивное расположение характерно, когда надо ответить на вопрос: что это? Индуктивное расположение характерно для рассуждений, которые отвечают на вопрос: как сделано? как надо сделать? как совершилось? Дедуктивное расположение сочетает силлогизмы и энтимемы в большие композиции. Чаще всего в судебной речи применяется индуктивное расположение. Дедуктивное расположение применяется реже. Подбор аргументов, их композиция, порядок их представления могут влиять на убедительность доводов в целом. Это важнейшая закономерность аргументации. По словам М.В. Ломоносова, «расположение есть изобретенных идей соединение в пристойный порядок… ибо что пользы есть в великом множестве разных идей, ежели они не расположены подлежащим образом?» Композиция, по его мнению, есть основа стиля, которая контролирует риторическое изобретение: «И ежели в теле человеческом какой член свихнут, то не имеет он такой силы, какою действует в своем месте»[594]594
  Ломоносов М.В. Краткое руководство к риторике на пользу любителей красноречия. – С. 293.


[Закрыть].

Необходимо оценить и силу аргументов, которыми располагает оратор. Причем эта сила зависит не только от логической убедительности и достоверности фактов, имеет место искусственный момент, позволяющий повышать их совокупную убедительность. Выделяют следующие виды аргументов:

а) исчерпывающие. Это самые сильные аргументы. Исчерпывающий довод полностью доказывает тезис. Он определяет стратегию нападения, обеспечивает убедительную победу;

б) главные аргументы. Они предъявляются постоянно, при любом случае. Их любят повторять, варьировать, оформлять в понятийной и образной форме, украшать афоризмами, иносказаниями, аналогиями. Их мощь умножается с помощью риторической фигуры повтора – софистическая уловка «умножение довода»;

в) спорные аргументы. К их числу относятся такие доводы, которые при желании могут быть истолкованы двояко: и «за», и «против» доказываемой точки зрения. Спорные доводы – это, по образному выражению, «слуги двух господ», то есть они в наибольшей степени подвержены альтернативному объяснению и выведению иного вывода. Поэтому эти доводы требуют острожного обращения – они могут использоваться соперником в свою пользу. С помощью приема «бумеранга» можно существенно ослабить позицию соперника;

г) запасные аргументы. Так называются аргументы, оставленные на крайний случай. Для достижения победы их роль существенна. Это сильный аргумент, который призван защитить позицию на тот случай, если противник в конце спора неожиданно предпримет дополнительную атаку в расчете на то, что соперник исчерпал свои возможности и окажется перед последней атакой безоружным. Такой довод заранее готовят на случай подобной ситуации.

Теорией рекомендованы три порядка, основанные на силе аргументов: 1) порядок, когда сила аргументов возрастает, 2) порядок, когда сила аргументов уменьшается и 3) несторианский порядок, где начинают и кончают наиболее сильными аргументами, оставляя другие (менее сильные) в середине. Сказать, какой из них лучше, трудно.

Недостаток возрастающего метода в том, что, начиная с самых слабых аргументов, оратор раздражает аудиторию, ухудшает впечатление о себе, наносит вред престижу и вниманию, которое ему уделяется. Уменьшающийся порядок, заканчивающий речь наиболее слабыми аргументами, оставляет у слушателей плохое впечатление, которое часто является единственным, о чем они вспоминают. Вот почему большинство ораторов предпочитают несторианский порядок. X. Леммерман пишет: «Часто мы располагаем различными сильными доказательствами. Нужно применить сильное вначале, затем то, что послабее (если вообще пользоваться им), а напоследок приберечь убойное. Античное правило о постепенном наращивании силы доказательств представляется в настоящее время неприемлемым. Оно психологически неверно. Слушателю надо сразу предъявить яркий и конкретный аргумент, иначе он перестанет слушать. Наиболее трудные моменты следует разъяснить, чтобы аудитория не отстала от хода рассуждений»[595]595
  Леммерман X. Уроки риторики. – С. 281.


[Закрыть].

Как отмечал Л.Е. Владимиров, «система речи, произносимая после судебного следствия, должна заключаться в постепенном изложении тех пунктов дела, от которых зависит исход дела. Это… практическая система важнейших кусков судебного следствия. Иногда лучшей системой будет отсутствие всякой системы. Ко времени речи сторон у прокурора, защитника и суда уже складывается мнение о деле, но оно еще не оформилось окончательно, не отвердело. Тут защитнику времени терять нельзя на соблюдение системы. Тут нужно решительно действовать, угадать, в чем заключается опора складывающегося мнения суда и подорвать ее или подкрепить по надобности»[596]596
  Владимиров Л.Е. Суд присяжных. Условия действия института присяжных и метод разработки доказательств. – С. 173.


[Закрыть].

Субъекту доказывания надлежит быть логически последовательным и в представлении доказательств, и в развитии своей аргументации. Без этого его судебная позиция, его утверждения не будут даже понятными, не то, что убедительными. «Прокурору следует подумать, как сделать, чтобы… доказательства воспринимались слушателями в логической последовательности. Очевидно, в первую очередь целесообразно представлять присяжным доказательства события преступления, например, показания работников милиции или иных лиц, обнаруживших труп; протокол осмотра места происшествия и трупа; показания потерпевших из числа родственников погибшего, заявивших об исчезновении последнего, а затем опознавших труп и т. п. Затем исследуются иные обстоятельства, образующие объективную сторону преступления, данные о характере, степени и форме вины подсудимого. Наконец, обстоятельства, отягчающие и смягчающие ответственность, причины и условия, способствовавшие совершению преступления»[597]597
  Прокурор в суде присяжных. – М., 1995. – С. 48.


[Закрыть]. В выступлении перед судьей Р. Гаррис советует сдерживать свои рассуждения в более строгих рамках, чего требует неумолимая логика, при аргументации перед присяжными «поле рассуждений» шире[598]598
  См.: Гаррис Р.С. Школа адвокатуры. – С. 342.


[Закрыть].

В отдельных случаях окончательные доводы-выводы эффективны, но в большинстве случаев остаются нерезультативными и могут вызвать обратную реакцию. Поэтому в изложении доводов требуется крайняя проработанность и осторожность[599]599
  См.: Новицкий В.А. Теория российского процессуального доказывания и правоприменения. – С. 228.


[Закрыть]. В оперировании аргументами в ходе судебных прений надо избегать двух крайностей. Первая ошибка заключается в том, что доказательство приводится очень поспешно, недостаточно убедительно и эффектно. Ведь аргумент может быть сильным по содержанию, но невыразительным по исполнению. Не следует переходить к другому доводу в то время как аргумент «не отработан». Доказательство смазывается, становится неубедительным. Или в выступлении оратора имеет место противоречие: самый сильный довод подан бледно, остается как бы в тени, тогда как второстепенные аргументы или спорные доводы бросаются в глаза. Противоположный недостаток – «размазывание аргумента». Довод уже «отработан», надо продвигать доказательство дальше, а оратор излишне долго задерживается на одном и том же аргументе. Многословие, витиеватость, излишняя детализация лишают доказательства силы. Слабые доводы и слабая демонстрация – находка для соперника. Поэтому лучше отказаться от них вовсе, чтобы соперник не использовал их к своей выгоде.

Итак, композиция доводов, стиль, манера представления доказательств может увеличить силу аргументации или ослабить ее. В этом состоит ресурс, за счет которого может быть повышена эффективность аргументации. Работа с источниками доказательств при проведении следственных действий является аргументацией, основные моменты которой мы осветим в третьем параграфе второй главы данной работы.