Текст книги "Доказывание истины в уголовном процессе: Монография"

Автор книги: Андрей Кухта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Существенным элементом в доводе, на наш взгляд, является предложение оценки судом не только доказательства-факта, но все процессуальной позиции субъекта доказывания. Ведь суд воспринимает не разрозненные доказательства, а относит их в чью-либо пользу автоматически, исходя из смысла изложенной картины, правовых требований им воспринятого в трактовке субъекта доказывания.

Суд оценивает сами правовые позиции субъектов доказывания, механизм их отстаивания на основе ряда критериев, таких как достоверность каждой позиции в их сравнении, достаточность доказательственной основы (прошедшей критерии отбора – относимости, допустимости, достоверности), представленной в подтверждение правовой позиции[483]483
  См. там же.


[Закрыть].

Обратимся к строению довода. Довод, по М. Ломоносову, есть «сложенная идея, удостоверяющая справедливость предполагаемой материи»[484]484
  Ломоносов М.В. Краткое руководство к риторике на пользу любителей красноречия // Избранные произведения. – М, 1986. – Т. 2. – С. 154.


[Закрыть]. Известно, что собирание и расположение фактов в доводы требует связи между ними. Связь между фактами (доказательствами) представляет собой словесную и умственную конструкцию. Элементы этой конструкции, содержащие факт и его отношение к общему месту (топу), составляют структуру довода.

Известно, что эристические и диалектические доводы по словесным и смысловым фигурам не различаются[485]485
  См.: Рождественский Ю.В. Теория риторики. – С. 289.


[Закрыть]. Схема любого рассуждения, рационального или выдающего себя за таковое (эристического, софистического), то есть и логического, и диалектического, и риторического силлогизма, одинаковая.

Как пишет А.А. Эйсман, излагающий классические представления о доказывании, логическое доказывание представляет собой построение логических выводов, когда из одних утверждений (уже известных) на основании логических правил выводятся другие утверждения[486]486
  См.: Эйсман А.А. Логика доказывания. – С. 12.


[Закрыть]. Логическая связь сама есть отражение объективной связи между фактами. С логической стороны однозначный акт доказывания представляет дедуктивное умозаключение, в котором одним из исходных суждений является общее правило (связывающее), а выводимое, то есть доказываемое суждение, – частным случаем. Альфред Сидгвик писал: «Строго говоря, все Доказательство /Proof/, насколько оно действительно доказательство, является дедуктивным. То есть, только после того как на предполагаемую истину может быть брошена тень некоторой более определенной истины, она становится самостоятельной или определенной. Если у нас нет некоторого более всестороннего и лучше проверенного обобщения, в пределах которого нам надо принести наш Тезис, мы не достигаем никакого основания, более широкого чем он сам; никакой гарантии вне того, Что может быть получено из того факта, что ничто еще не было найдено, что бы противоречило теории»[487]487
  Цит. по: Wigmore J.H. The Science of Judicial Proof. – P. 17.


[Закрыть].

В развернутом виде общая структура силлогизма содержит три суждения: если одно и другое логически связаны (1), то, если дано одно (2), то дано и другое (3). Иными словами, зависимость любого тезиса от его причины должна быть рационализирована. Должен быть доказанным исходный принцип прежде, чем операцию доказывания можно будет назвать полной.

Значит надо, чтобы доказательство основывалось (1) на законах известных или предполагаемых верными или (2) на наблюдаемых фактах или предполагаемых, что они наблюдались. Мы должны делать различие тогда, в максимально возможной степени, между таким доказательством, которое основывается открыто и отчетливо на уже обобщенном знании – дедуктивном доказательстве, и таким, что основывается на том, что может быть в широком смысле названо как «отдельные факты» или данные «восприятия подобия и различия» или «наблюдения и эксперимента», то есть то, что обычно известно в самой его высшей форме как индуктивное доказательство, а в его самой низкой форме как аргумент по аналогии[488]488
  Цит. по: Wigmore J.H. The Science of Judicial Proof. – P. 17.


[Закрыть]. В большинстве трудно решить имеет ли место аргумент эмпирический, или дедуктивный, или оба они[489]489
  Ibid.


[Закрыть].

Вигмор делает вывод, что при представлении доказательств в суде форма вывода является обычно индуктивной, то есть мы берем единственный или изолированный факт и на нем базируем вывод относительно рассматриваемого суждения. Это – индуктивный или эмпирический процесс. Но каждый индуктивный вывод, тем не менее, способен к тому, чтобы быть преобразованным и установленным в дедуктивной форме – путем восхождения к подразумеваемому закону или обобщению, на которое он опирается более или менее ясно. Таким образом, нет ничего особенного для судебного вывода, чтобы эта возможность превращения в дедуктивную форму не была реализована. Но вопрос состоит не в том, что форма могла бы быть – для всех индуктивных может быть превращение в дедуктивные формы, а в том, как она фактически используется; и как она фактически превращается в индуктивную форму. Даже предполагая, что это превращение возможно, все еще было бы обычно нежелательно, чтобы осуществлять превращение с целью тестирования доказательной ценности; потому что это было бы бесполезно[490]490
  Цит. по: Wigmore J.H. The Science of Judicial Proof. – P. 17.


[Закрыть].

Любое доказательство, которое сторона захотела бы представить в дедуктивной форме, показало бы, что подобное превращение бесполезно, потому что внимание суда будет просто переведено от силлогизма в целом к действительности вывода, содержавшегося в главной посылке; которая представляется опять же в индуктивной форме. Поэтому практически будет достаточно констатировать, что использование судебных доказательственных фактов происходит в основном в индуктивной форме. Дедуктивная же форма может пригодиться в оценке сделанного вывода.

По словам А.А. Эйсмана, фактические данные, содержащиеся в соответствующих источниках, следует называть исходными доказательствами[491]491
  См.: Эйсман А.А. Логика доказывания. – С. 13.


[Закрыть]. Все, и личные, и вещественные, доказательства в логической системе доказательств представлены суждениями о фактах[492]492
  См. там же. – С. 13, 14.


[Закрыть]. Следовательно, исходные доказательства со стороны их логической формы представляют собой суждения. «Все исходные доказательства по делу являются высказываниями о фактах и имеют форму единичных суждений»[493]493
  Там же. – С. 17.


[Закрыть]. Это единичное суждение о фактах служит меньшим аргументом в элементарном акте доказывания (умозаключении).

Таким образом, А.А. Эйсман исходит из отождествления факта с событием (то есть, напомним, факта-1). А элементом в конструкции силлогизма служит суждение об этом факте. Из содержания параграфа первого нашей работы вытекает, что можно говорить не о суждении, а факте-2, именно он и является малой посылкой в аргументе. Факт-2 – это и есть исходная, доказанная мысль. Известный отдельный факт соответствует меньшей посылке в доводе или может быть меньшим аргументом для последующего рассуждения. В нашем изложении факты-2 являются средством доказывания основных и иных имеющих значение для правильного разрешения уголовного иска фактов.

«В самом основании индуктивного аргумента заложен источник ошибки. Мы можем назвать его, например, как опасность пропуска многих иных причин, или как пренебрежение возможным шансом или противодействием, или как возможность неизвестных предшествовавших (предыдущих) событий, или как аргументирование «post hoc ergo propter hoc» или «per enumerationem simplicem», или как пренебрежение обязанностью исключать альтернативные возможности, или как упущение того, что факты могут иметь больше чем одну интерпретацию… или как провал попытки смотреть ниже поверхности, или – возможно это даже лучшего всего из перечисленного – неоправданное пренебрежение пунктами различия. [Формой предложенного вывода является] случай или случаи выдвинутые, из которых определенное заключение выводится, чтобы быть лучшим объяснением. Однако если некоторое другое лучшее объяснение возможно, то такая теория заслуживает признания недействительной… Под «лучшим» объяснением понимается то… которое в отличие от всех иных возможных гипотез, объясняя все известные факты, в то же время ограничено, надежно или квалифицировано служит тому, чтобы самым лучшим способом достаточно охранять против возможных неоткрытых исключений…. Все положительное доказательство зависит… от заботы, от предосторожностей, с которыми интерпретировалось наблюдение, и эксперимент проводился. Только в той мере, в какой они исключают альтернативные возможности, они обладают реальной ценностью… Важный пункт должен, быть всегда показан, что все другие возможные объяснения найдены и взвешены в сравнении, – то есть что все предосторожности были предприняты против неоправданного, непродуманного обобщения, к которым склонен плохо подготовленный ум… И право на выбранную теорию, по отношению ко всем ее возможным конкурентам, зависит полностью от глубины нашего понимания условий, при которых были действительно сделаны эксперимент или наблюдение. Это – главный урок Логики, что касается Индукции… Актуальным в каждом случае является вопрос, какую уверенность может нам дать данная выбранная альтернатива, которая выведена как наиболее правильная из всех мыслимых? Методы Индуктивного Доказательства могут быть рассмотрены как попытки ответить на этот вопрос»[494]494
  Цит. по: Wigmore J.H. The Science of Judicial Proof. – P. 18.


[Закрыть].

Итак, форма вывода из уголовно-процессуальных доказательств является преимущественно индуктивной. Процесс прохождения судебного доказательства базируется и должен базироваться в конечном счете на канонах обычного рассуждения, явно или неявно используемых. Подлинным основанием доказательства всегда является признание подобия и различия между вещами или событиями, уже известными и наблюдаемыми, и теми, которые исследуются, то есть базируется ли это признание (1) на знании, уже полученном и сформулированном в положениях или суждениях, или (2) на непосредственном наблюдении и эксперименте. В той мере, в какой мы открыто и отчетливо обращаемся к известным принципам (уже обобщенное знание), это будет дедуктивное доказательство; в той мере, в какой мы быстро и несколько смутно развиваем новые принципы для себя непосредственно от наблюдаемых случаев, доказательство будет индуктивное, эмпирическое или (в его самой свободной форме) аналогическим[495]495
  Ibid.


[Закрыть]. Предварительный критерий оценки правильности вывода будет чем-то вроде следующего: доказательственный факт указывает на желательное заключение (не только как единственный рациональный вывод, но) как вывод (или объяснение), самый вероятный или самый естественный из всех других, которые являются мыслимыми? Или (чтобы предъявить требование более мягко), желаемое заключение (не самое естественное, но), естественное или вероятное среди различных мыслимых? После того, как все другие доказательственные факты были бы введены и рассмотрены, чистое заключение может быть предпринято. Но, имея дело с каждым отдельным фактом, единственный предварительный запрос будет таков: насколько вероятным является Probandum как объяснение этого Probans?[496]496
  Цит. по: Wigmore J.H. The Science of Judicial Proof. – P. 18.


[Закрыть]

Значит, теория индуктивного доказательства состоит в том, что у доказательственного факта есть доказательная ценность настолько, насколько требуемое заключение, основанное на этом факте, является более вероятным или естественным выводом, по сравнению с другими выводами или объяснениями этого факта, а если таковые имеются, то они являются менее вероятными или естественными. Степень требуемой силы будет меняться в зависимости от различных видов доказательственных фактов, завися в чем-то от различающихся представлений человеческого опыта об этих фактах, в чем-то от практической пригодности более сильных фактов. Уязвимость индуктивного выведения состоит в том, что могут быть другие объяснения, то есть возможны выводы иные, чем предполагаемый Probandum, из факта, взятого за основание доказательства. Этим обусловливается важность состязательной процедуры, в которой сравниваются все возможные объяснения (интерпретации) с точки зрения соревнующихся сторон. Состязательная система процесса основана на методе представления доказательств самим сторонам. Пропонент предлагает свое доказательство, оппонент его критикует, объясняет по-своему. Пропонент и оппонент перекрещивают свои толкования факта перед лицом суда. И юрист, и суд должны исследовать каждую часть доказательства, во-первых, с точки зрения пропонента, затем, с точки зрения оппонента и, наконец, с точки зрения судьи. Этот аспект довода в нашей литературе не исследовался, но был предметом изучения Вигмора, чьи взгляды на эту проблему мы и изложим ниже.

Вигмор указывает, что в судебных процессах всегда есть две стороны; пристрастный пропонент предлагает свое доказательство, не указывая на его слабость; тогда пристрастный оппонент указывает на эти слабости, то есть дает иные возможные объяснения. Поэтому важно отметить двойную обработку, которой каждое предложение доказательства может подвергнуться. Там, где ученый имеет дело с предметом доказательства в логике, единственный вопрос состоит в том, действительно ли отвечает аргумент, предлагаемый как влекущий доказательство, логическим требованиям. Но везде, где имеет место применение логических принципов к определенным практическим целям, две стороны борются как пропонент и оппонент доказательства, как в правовых спорах, обработка вывода распадается на две стадии. Всякий раз, когда на доказательственном факте, предлагаемом его пропонентом, хотя бы единственный другой вывод представляется возможным вывести, полное доказательство терпит неудачу; требуемое заключение – просто более вероятный вывод; другие возможные выводы, менее вероятные или одинаково вероятные, остаются открытыми. Таким образом, очевидно, что благодаря самой природе этого процесса определенный курс открывается для противника. Он может теперь соответствующим образом показать путем приведения других фактов, что один или другой из этих выводов таким образом остается открытым и не является просто возможным и спекулятивным, но является более вероятным и естественным как подлинное объяснение первоначально предлагаемого доказательственного факта. Данный факт допустили в доказательство, но его сила может теперь быть уменьшена или аннулирована, путем показывания того, что какое-то другое объяснение, кроме предложенного его сторонником – тоже истинное[497]497
  См.: Wigmore J.H. The Science of Judicial Proof. – P. 20–21.


[Закрыть].

Вигмор указывает на различие между выводом и доказательством. Вывод – убедительная операция /persuasive operation/ каждого отдельного доказательственного факта /evidentiary fact/ относительно Interim Probandum. Доказательство /'Proof/ – убедительная операция полной массы очевидных фактов /evidentiary facts/ относительно Probandum. Мы имеем дело здесь, всегда, с состоянием ума, умственным процессом, и аналогии полезны. Вывод может быть уподоблен толчку, данному инвалидному креслу, в котором сидит мыслитель. Дверь комнаты открыта, и стул указан к двери. Сторона А дает стулу толчок в направлении двери; Партия В дает стулу другой толчок в том же самом направлении; и Партия С тогда делает то же самое. Ни один толчок не достаточен, чтобы доставить стул к двери; возможно не все три. Тем временем Партия М дает стулу толчок далеко от двери, и Сторона N дает другой подобный толчок. Тогда прибывает Партийный Q, дает стулу сильный толчок к двери. Движение стула при каждом единственном толчке походит на Вывод. Заключительное положение стула походит на Доказательство Proof, – стул может достигнуть или, возможно, не достиг двери. В изучении различных видов свидетельства, поэтому, мы не ожидаем Доказательство Proof от любой части, но только Вывод. Никакой вопрос Доказательства Proof не возникает, пока все доказательства-толчки /evidence-pushes/ не были даны. Отметьте тогда, что термин «вывод» /inference/ показывает просто процесс размышления о части доказательства, но не результат. Вывод может быть слабым, средним или сильным; например, если А повстречается нам на улице без шляпы, вывод – процесс размышления, потерял ли он свою шляпу от ветра, или с самого начала вышел из дома без шляпы. Этот процесс может или, возможно, не приводит к нашей вере, что он потерял его или что он никогда не надевал его; но в любом случае наша вера /belife/ относительно одного или другого суждения отлична от нашего вывода /inference/. Защитник просит, чтобы суд вывел (сделал вывод); и суд продолжает выводить, то есть думать доказательно, но этот вывод может или, возможно, не приводит его к вере. Термин «вывод» иногда использовался двусмысленно, его включали и в процесс, и в результат; в данной работе это применено к процессу[498]498
  См.: Wigmore J.H. The Science of Judicial Proof. – P. 9, 23.


[Закрыть].

Большей посылкой или большим аргументом умозаключения, в изложении А.А. Эйсмана, является суждение, содержащее общее правило. В акте доказывания оно связывает меньшую посылку (факт) с выводным суждением – заключением, которое также называют тезисом (доказываемым обстоятельством или «искомым фактом»)[499]499
  См.: Эйсман А.А. Логика доказывания. – С. 19.


[Закрыть]. Суждение о наличии и характере связи между первым и вторым – это связывающее суждение или «общее правило»; оно характеризует связь между доказывающим и доказываемым событиями и является фактической презумпцией, опытным положением. Его иногда опускают, как бы подразумевая его. «Между тем, очевидно, что связывающее суждение играет в акте доказывания чрезвычайно важную роль»[500]500
  Там же. – С. 22.


[Закрыть].

Тезис доказывания представляет собой высказывание о фактах и имеет логическую форму единичного суждения. Если тезисом служит не отдельное обстоятельство по делу, а все событие преступления в целом, то его называют «главным доказательственным фактом». Наиболее существенные юридические признаки главного факта называются предметом доказывания. Общее правило, которое устанавливает правомерность логического перехода от доказательства к оказываемому обстоятельству, то есть фактическая презумпция или приблизительное обобщение или опытное положение – это в традиционно используемой терминологии – «общее место» (обобщения здравого смысла, основы морали) или «топ» (презумпция – юридические, судебные обобщения).

В принципиальном плане мы должны оговориться, что, на наш взгляд, не суждения о фактах, а сами факты являются суждением и одновременно они будут малой посылкой[501]501
  Факт-2 есть интерпретация аргументатором эмпрического, исходного данного. Это есть исходное, невыводимое из других суждений, о каком-то обстоятельстве суждение.


[Закрыть]. Сведение, содержащее в источнике доказательства, представленном стороной в деле, будучи проверенным и принятым в качестве факта, становится отправной точкой в рассуждении. Частные и общие суждения, служащие большой посылкой, о которых говорит А.С. Эйсман, есть общее место. Речь о нем пойдет ниже.

Обратим внимание на один момент, который оставляет в стороне учение о рациональной аргументации, сводя построение доводов к логической схеме. Имеется в виду речевая форма довода, а вместе с речью в понимание довода вводится весь комплекс психологических и прочих с трудом рационально улавливаемых обстоятельств (от которых, тем не менее, зависит сила довода). Только в речи, письменной или устной, возможна аргументация доводами в суде. Речевая форма, безусловно, может оказывать влияние на смысловое содержание, то есть возможно искажение логичности, правильности рассуждения. Проблема языкового выражения есть проблема самого понимания, имеющего место в уголовном процессе. «Всякое понимание – истолкование, а всякое истолкование развертывается в среде языка, который, с одной стороны, стремится выразить в словах сам предмет, с другой же – является языком самого толкователя»[502]502
  Гадамер Г.Г. Истина и метод. – М., 1988. – С. 452.


[Закрыть]. Любое предложение риторично, но только часть предложений логична[503]503
  См.: Рождественский Ю.В. Теория риторики. – С. 124.


[Закрыть]. Поэтому любой довод, поскольку он воплощен в речевой форме, риторичен, но только часть доводов, используемых в судопроизводстве, логична в формальном смысле этого слова.

Аргументация, как и любое рассуждение, имеет дело с мыслями, выраженными в языковой форме (смыслами), то есть выступает во вне в виде высказываний. И довод – это высказывание. Это мысль, смысловая конструкция, данная нам в речи. Доводом делает то, как устроена эта мысль, но также как она стилизована, явлена в речевом виде. Структура и внешняя форма в доводе взаимосвязаны и решают одну задачу – убедить, побудить сделать выбор, принять решение. Так что выбор слов – это изобретение названий для данных, являющихся основой для построения доводов, а последние возникают из содержания – намерения и / или «тона» высказывания. При этом выборе оратор опирается на характер языка, в котором он творит. Он считается с тем, что результат его выбора должен быть как минимум понятен. Образуемая им ноэма (выражение А.Ф. Лосева), обозначающая мысль, выраженную в ключевом слове и его синонимах по тексту, должна быть усвоена аудиторией, которая предположительно для ритора владеет определенной языковой и стилистической системой[504]504
  См.: Рождественский Ю.В. Теория риторики. – С. 249.


[Закрыть].

Итак, слова – источник изобретения доводов. Найти ключевое слово и сочетание слов, которое лучше всего характеризует «тон» сочинения и отвечает разрешению замысла. Это ключевое слово или слова как бы тянут за собой поясняющие его неключевые слова. Эти неключевые слова служат средством развития доводов. В центре довода находится пример – слово, название реалии или мысленной конструкции. Изобретение ключевого слова – есть выбор синонима для именования примера. Таким образом, создание примера, с точки зрения выражения, есть выбор синонима или, если подходящего синонима нет – создание нового слова. Это явление в риторике называется выбором слов[505]505
  См. там же. – С. 251.


[Закрыть].

Развертывание и связь доводов в аргументацию осуществляется с помощью фигур мысли (логических и образных построений), а также речевых фигур (тропов), то есть фонетико-грамматических, лексико-фразеологических, фонетико-лексических приемов. Фигуры речи и мысли служат разработке доводов и их соединению, а также созданию эмоционального впечатления. Фигуры мысли есть фактически модусы риторического изобретения доводов в судебном диалоге[506]506
  См. там же.


[Закрыть]. Композиции доводов, смысловые комбинации, в которые вплетены ссылки на источники доказательственной информации, но также и чисто технические (речевые) конструкции – фигуры мысли.

Тропы (цветы[507]507
  В определении Русской Риторики 1620 года. Однако этот термин сохранился до наших дней – «цветы красноречия».


[Закрыть]) – способы создания переносных значений (метафора; метономия; синекдоха; аллегория). Тропы служат для создания новых наименований из материала существующих слов для того, чтобы изобразить предмет речи, дать ему характеристику через ключевое слово[508]508
  См.: Рождественский Ю.В. Теория риторики. – С. 254.


[Закрыть]. Квинтилиан заметил, что при доводах, кажется, и не нужно прибегать к фигурам[509]509
  См.: Квинтилиан М.Ф. Двенадцать книг риторических наставлений. – Т. 2. – С. 127.


[Закрыть], то есть техническим, речевым конструкциям, имеющим прагматическую направленность. Но Ю.М. Лотман пришел к выводу, что тропы являются не внешним украшением, они составляют суть мышления[510]510
  См.: Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. – С. 47.


[Закрыть].

По мнению X. Перельмана, фигура обладает двумя определенными признаками: определенной структурой, существующей независимо от содержания, то есть формой, которая может быть синтаксической, семантической и прагматической. Второй признак фигур – это ее использование, которое отличается от использования слов в их обычном значении. Именно этим она привлекает внимание слушателей. В принципе любая структура в зависимости от своего использования может стать фигурой[511]511
  Цит. по: Александров А. С. Введение в судебную лингвистику. – С. 185.


[Закрыть]. X. Перельман полагает, что фигура является аргументативной, если ее смысл может стать обычным при реальном существовании предложенной автором ситуации. Если же речь не приводит к одобрению слушателями фигуры в качестве аргументативной, фигура будет существовать в качестве украшения речи, то есть стилистической фигуры. Оно может вызывать только чувство восхищения на эстетическом уровне, как свидетельство оригинальности оратора[512]512
  См. там же. – С. 186.


[Закрыть].

Полагаем, что не только к построению доводов, их укреплению и развитию пригодны фигуры. Не менее действенны они и как средства разрушения, ослабления аргументов противной стороны. Фигуры могут послужить и искусной заменой фактических данных.

Значит, надлежит сделать еще одну поправку: доводы «изобретаются», создаются субъектом доказывания посредством речи. Но не из пустого места, а из доказательственного материала, который собран им или представлен противником, проинтерпретирован и представлен должным образом аудитории, наделенной правом решения спорного вопроса (судьям, присяжным). И речевой аспект – это не есть нечто несущественное в доводе, это вещественный, конструктивный момент, это своего рода приспособление для внедрения в разум и душу судьи (присяжного).

При изобретении доводов действует воображение, которое сочетается с рассуждением. Распространение терминов, составляющих тему со стороны смысла, управляется изобретением доводов. Все виды доводов: силлогизмы, дилемы, сориты используют общие места[513]513
  См.: Рождественский Ю.В. Теория риторики. – С. 522.


[Закрыть]. Сказанное не значит, что доводы безосновательны. Выше мы говорили, что, совсем наоборот, аргументация невозможна без подкрепления фактами. Но факты даются в изложении стороны, которая приводит соответствующие доводы. И то, насколько бывает удачным изложение, сильно влияет на убедительность доказательств-фактов.

Как пишет А.А. Эйсман, если доказательством, то есть меньшим аргументом в элементарном акте доказывания, служит суждение о сообщении, исходящем от свидетеля, то прежде всего должен быть сделан вывод о том, соответствует ли это сообщение действительности. Содержанием акта доказывания является рассуждение: «Если свидетель показывает, что слышал крик, значит кто-то кричал». Это вывод о достоверности сообщения. Со стороны содержания такой акт доказывания можно назвать «коммуникативным»[514]514
  См.: Эйсман А.А. Логика доказывания. – С. 25.


[Закрыть].

Фактическая презумпция (общее правило, опытное положение), на основании которого из доказательства логически выводится тезис, также представляет суждение. Это общее суждение. В этом суждении закрепляется знание не об отдельном предмете и его свойстве, а найденная на основе опыта и обобщения закономерная связь, относящаяся ко многим предметам, составляющим некоторое множество (группу, класс).

Использование, приведение доводов как мыслительно-речевых конструкций, наделенных способностей производить эффект убеждения толкуется нами, в отличие от А.А. Эйсмана, не как логическое конструирование мысли, а как изобретение смысла, исходя из общих правил, презумпций – общих мест, то есть того, что не вызывает сомнений, что общепризнано. Эти общие места составляют основу доказывания-аргументации. В расположении по силлогизмам общие места применяются как большие посылки, но и сам факт как суждение, как пример в свою очередь также основан на общем месте. Получение и расположение фактов в доводы требует связи между ними. Связь между фактами представляет собой словесную и умственную конструкцию. Элементы этой конструкции, содержащие факт и его отношение к общему месту, юридическому топу, и называются доводом.

Для понимания не только природы довода, доказательства, факта, но и для понимания природы познания и истины важно осознать значение аргументативной связки – общего правила или, иначе говоря, общего места. Аргументы опираются на общие посылки, то есть суждения, истинность которых подразумевается всеми участниками процесса. Повсеместно принятые общие места представляют собой основу аргументации и вообще понимания смысла происходящего. При построении речи на основании разделительных суждений выделяются общие места, описывающие категории языковой картины мира. «Общие места различаются в истории становления видов словесности как естественные непререкаемые суждения, общепризнанные постулаты, которые кажутся естественными, и поэтому истинными»[515]515
  Рождественский Ю.В. Теория риторики. – С. 518.


[Закрыть].

Общие места трактуются как смысловые связи между разными категориями, содержащимися в морали, натурфилософии, теории языка, практических искусствах и праве. При том собственно под общими местами понимают обычно высшие уровни тезауруса лексических значений, а под низшими уровнями – топы[516]516
  См. там же. – С. 539.


[Закрыть]. Высший уровень лексических значений подвержен малым изменениям – общие места относительно прочны, но топы достаточны подвижны. Топика зависит от этоса и вызывает пафос и соответствующий логос. Силлогизмы, энтимемы и примеры в своей содержательной логике зависят от этоса как специального установления, организующего речь[517]517
  См.: Рождественский Ю.В. Теория риторики. – С. 126.


[Закрыть].

Наиболее широкая система категорий составляет языковую картину мира, языковой опыт оратора и аудитории. Это то, что в принципе делает возможным убеждение. «В основании всех видов смысла высказываний лежит вера – доверие к невидимому, неосязаемому, но проявляющему себя как высший закон для мира и человека. На основании высшего закона Вера регулирует безошибочное практическое поведение человека в мире. Для практического поведения существенно знать, как устроен мир. Это значит, что надо иметь знания о мире в виде тезауруса. Язык как система слов ставится в соответствие с элементами мира»[518]518
  Там же.


[Закрыть].

Общие места являются незыблемыми речевыми сущностями. Они используется для убеждения и опровержения; изобретения смысла как данность. В юридической аргументации в роли общих посылок выступают презумпции, общие места, общепризнанные факты и т. п. Они составляют концептуальную основу доводов. «Общие места есть результат общественного договора. […] Общие места есть тексты, смысл которых служит объединению вокруг этого смысла других текстов с разной композицией»[519]519
  Там же. – С. 519.


[Закрыть]. Топика – это машина для создания посылок, исходя из данного заключения[520]520
  Цит. по: Александров А. С. Введение в судебную лингвистику. – С. 199.


[Закрыть]. В сфере юриспруденции, судебной сфере это «legal topics», юридическая топика, скопление юридических банальностей. Полагаем, что судебную аргументацию, в ходе которой устанавливается истина, следует рассматривать как риторическое изобретение, в основе которого лежат фигуры мысли. Аргументирование в суде представляет собой изобретение речи, исходя из общих мест и представленных в ходе судебного следствия фактов.

Следовательно, мы можем сказать, что общие места – это некие непререкаемые суждения, общепризнанные постулаты, которые кажутся естественными, поэтому истинными всем членам аргументационной ситуации. Они используются как источник изобретения и доказательства в речах сторон при разработке доводов. Психологически общее место не является сознаваемым рационально. Повсеместно принятые общие места часто используются для доказательства, опровержения и изобретения как данность. В зависимости от степени образованности человека человек может не знать все системы общих мест и, тем не менее, интуитивно апеллировать к ним. Л.И. Петражицкий относил общие посылки к познавательно-эмоциональным диспозитивным сочетаниям («убеждениям»), складывающимся обыкновенно у нас бессознательно[521]521
  См.: Петражицкий Л.И. Введение в изучение права и нравственности. – СПб., 1905. – С. 26.


[Закрыть].

Система юридических топов, будучи производной от универсалий языковой картины мира, входит в юридическую технику в виде аксиом, легальных презумпций и некоторых другцх юридических конструкций, которые называют «юридическими топами»[522]522
  См.: Александров А.С. Введение в судебную лингвистику. – С. 198.


[Закрыть]. Вот примеры наиболее часто используемых прф судоговорении обобщений презумптивного характера: предйоложение, что действие характеризует человека; презумпция доверия к свидетелю, в соответствии с которой мы склонны верить в первую очередь в то, что нам сообщают до тех пор, пока не появится то, что позволит усомниться в сказанном; презумпция заинтересованности, в соответствии с которой любой человеческий поступок совершается сознательно.