Текст книги "Доказывание истины в уголовном процессе: Монография"

Автор книги: Андрей Кухта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

Характерно, что в подобном же духе высказывались как представители либеральных, так и консервативных воззрений. В.К. Случевский, И.Г. Щегловитов и прочие видные государственные деятели самодержавной России говорили о необходимости раскрытия истины[1215]1215
  См., например: Щегловитов И.Г. Основные начала современного уголовного судопроизводства // Журнал Министерства юстиции. – 1903. – Кн. 9. – С. 129.


[Закрыть]. Но и Г.С. Фельдштейн писал: «Цель уголовного процесса в том, что он стремится к раскрытию истины в смысле установления факта преступления и вместе с тем к определению вытекающих из него последствий»[1216]1216
  Фельдштейн Г.С. Лекции по уголовному судопроизводству. – С. 1.


[Закрыть].

В.А. Рязановский отмечал, что процесс должен быть так организован, чтобы суд мог установить действительное отношение между сторонами, найти материальную правду. Только такая организация процесса внушает уважение к закону и суду, укрепляет правовой порядок. Неправилен тот взгляд, согласно которому установление материальной истины связано с инквизиционным процессом, который будто бы более пригоден для этого. Вовсе нет. Инквизиционный процесс не способствует открытию истины. И, напротив, обвинительно-состязательный (и чисто состязательный) уголовный процесс, ставя обвиняемого перед судом в положение равноправной стороны, способствует исследованию истины. Современное правовое государство не может рассматривать сторону в процессе, личность как объект исследования, личность в современном государстве не объект, а субъект права. С этим основным положением не может не считаться организация процесса, но это обстоятельство, отнюдь, не препятствует установлению материальной истины. Так же как право на иск в любом процессе имеет одну природу, также верховным постулатом всякого процесса является постулат материальной истины»[1217]1217
  Рязановский В.А. Единство процесса. – С. 36, 37.


[Закрыть].

Между тем совершенно очевидно, что под материальной истиной дореволюционные авторы понимали отнюдь не абсолютную истину. Говоря о соответствии судебного знания действительности, они чаще всего четко разделяли идеальное требование о достижении такого результата познания и фактически получаемый результат в конкретном уголовном процессе. Так, И.Я. Фойницкий считал, что решение суда должно соответствовать «действительной, материальной истине», однако «часто ввиду особенностей процессуального разбирательства суд достигает только истины формальной, условной, но тем не менее для всякого суда… обязательно стремление к истине материальной, безусловной»[1218]1218
  Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. – Т. 1. – С. 9.


[Закрыть]. Полагаем, что если соглашаться с возможностью принятия формальной истины в уголовном судопроизводстве, то необходимо четко определить условия допустимости, приемлемости такой формальности помимо наличия стремления суда к материальной истине.

В этом же духе рассуждал и В.К. Случевский: «О полной несомненности не может быть и речи в области судебного исследования, и в делах судебных судья вынужден, по несовершенству средств человеческого правосудия, удовлетворяться по необходимости более или менее высокой степенью вероятности»[1219]1219
  Случевский В.К. Учебник русского уголовного процесса. Судоустройство – судопроизводство. – С. 397.


[Закрыть].

Многие процессуалисты, оставаясь в границах концепции материальной истины, не вдаваясь в агностицизм, проводили последовательно линию на то, что суд не имеет возможности установить с достоверностью и точностью обстоятельства совершения преступления и вынужден довольствоваться только лишь вероятностью, той или иной степени. Так, один из наиболее ярких представителей отечественной школы теории доказательств – Л.Е. Владимиров писал, что достоверность происшедшего факта констатируется путем расследования доказательств, поэтому весь уголовный процесс «есть не что иное, как способ эксплуатации этих доказательств, с целью восстановить перед судьею происшедшее событие, в наивозможно верных и подробных чертах»[1220]1220
  Владимиров Л.Е. Суд присяжных. Условия действия института присяжных и метод разработки доказательств. – С. 92.


[Закрыть].

Указывая на невозможность достижения полной достоверности знаний по уголовному делу, Л.Е. Владимиров отмечал: «Уголовно-судебная достоверность есть такое стечение вероятностей, вытекающих из представленных на суде доказательств, которое способно привести судью к внутреннему убеждению в том, что прошлое событие, составляющее предмет исследования, имело место в действительности». И далее – «обыкновенно в делах судебных мы удовлетворяемся более или менее высокою степенью вероятности»[1221]1221
  Владимиров Л.Е. Учение об уголовных доказательствах. – С. 36, 40–41.


[Закрыть].

Еще более категоричен в своих выводах был В.Д. Спасович, который считал, что вся деятельность судьи направлена главным образом к тому, чтобы из частных следов, из последствий восстановить вероятную их причину[1222]1222
  См.: Спасович В.Д. О теории судебно-уголовных доказательств. В связи с судоустройством и судопроизводством. – С. 13.


[Закрыть]. Он писал: «Из несовершенства нашего наблюдательного снаряда, из недостаточности наших органов познавательных следует, что эта достоверность, которой человек добивается изо всех сил, не может быть безусловная, а только относительная. Наша достоверность только гадательная»[1223]1223
  Спасович В.Д. О теории судебно-уголовных доказательств. В связи с судоустройством и судопроизводством. – С. 15–16.


[Закрыть]. И наконец: «Наша достоверность только гадательная, наше искусство состоит только в том, чтобы из многих зол выбрать меньшее, из многих ошибочных путей, ведущих к открытию истины, избрать относительно вернейший, относительно меньше уклоняющийся от истины, представляющий меньше шансов заблуждениям»[1224]1224
  Там же.


[Закрыть].

Были и авторы, которые в своих сомнениях относительно способности суда к установлению материальной истины пришли к концепции формальной истины, чьи основания искали уже не в соответствии с реальной действительностью, а в соответствии результатов судебного познания по конкретному уголовному делу неким другим, более общим знаниям, то есть признавали достаточными формальные критерии правильности утверждения суда о виновности или невиновности обвиняемого. Как отмечал Н.Н. Розин, «задачей уголовного суда является возможно точное и надежное установление всех элементов понятия виновности. В этом смысле теория говорит о том, что уголовный процесс должен стремиться к объективной или материальной истине», которая, однако, должна быть понимаема в весьма ограничительном смысле. И тот принцип, которым руководствуется суд в открытии истины, необходимо именовать «принципом не материальной, а юридической истины. Еще правильнее было бы назвать его, приближаясь к характеру состязательного процесса, принципом доказанности обвинения, так как обвиняемый предполагается невиновным, пока его вина не доказана в судебном порядке, – так как всякое сомнение толкуется в его пользу и так как главное бремя доказывания этой вины ложится на обвинителя»[1225]1225
  Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство: Пособие к лекциям. – Пг., 1916. – С. 344–345.


[Закрыть]. Л.Е. Владимиров в своей самой прагматической работе прямо пишет, что следует заботиться в первую очередь о том, чтобы вызвать то или иное убеждение судьи в правоте своего утверждения[1226]1226
  См.: Владимиров Л.Е. Advocatus miles. – С. 157.


[Закрыть].

Правильное применение закона не тождественно установлению объективной истины. Уголовно-процессуальное доказывание включает в себя оперирование юридическими презумпциями, фикциями. Условности в виде юридических фикций, презумпций, процессуальных сроков, запрета на отправление правосудия свидетелям и прочего, которыми обставлен процесс познания в суде, – это все то, что позволяло Н.Н. Розину, Л.Е. Владимирову и другим говорить о вероятности суждения, содержащегося в судебном приговоре[1227]1227
  См.: Розин Н.Н. Ложь в процессе // Право. – 1910. – № 48. – С. 2898; Владимиров Л.Е. Суд присяжных. Условия действия института присяжных и метод разработки доказательств. – С. 103.


[Закрыть]. «Юридическая правильность» и есть формальная истинность, зафиксированная в решении суда по уголовному делу[1228]1228
  См.: Розин Н.Н. Ложь в процессе. – С. 2899.


[Закрыть].

Таким образом, мы видим, что за немногими исключениями процессуалистов традиционно объединяет тезис о необходимости установления истины по делу, не ставить под сомнение важность стремления к истинному познанию обстоятельств дела.

Но одни признают возможность установления судом материальной, объективной истины, то есть презюмируют существование единой истины, той, которая соответствует действительности, независимо от частных мнений. Получается, что она ничем не отличается от научной, даже математической и должна быть соответственно верифицируема средствами формальной логики. Другие сомневаются в возможности этого, они исходят из здравого смысла, который подсказывает, что процессуальная истина, до сих пор была и в обозримом будущем останется истиной относительной, то есть вероятным, предположительным знанием о том, что было на самом деле.

Со времен античности существует представление о том, что в одной сфере человеческого знания возможно достижение абсолютной точности математической демонстрации. В другой области знания, которая представляет собой эмпирическую область событий, абсолютная точность подобного рода невозможна. «Правдоподобно то, что кажется правильным всем или большинству людей или мудрым – всем или большинству из них или самым известным и славным»[1229]1229
  Аристотель. Топика // Аристотель. Сочинения: В 4 т. – М., 1978. – Т. 2. – С. 349.


[Закрыть]. В сфере, в которой нет абсолютной точности, критерием правильности является правильность, в которой нет причин сомневаться здравомыслящему человеку. Лорд Мансфейлд так высказался по поводу судебной вероятности: «Поскольку математическая и абсолютная точность редко может быть достигаема в человеческих делах, разум и общественная польза требуют, чтобы судьи и все разумные люди при формулировании своего мнения об истине фактов руководствовались бы наибольшим числом вероятностей на одной стороне или другой»[1230]1230
  Цит. по: Александров А.С. Перекрестный допрос в суде / А.С. Александров, С.П. Гришин. – С. 264.


[Закрыть].

Нельзя не признать и правоту тех, кто сейчас утверждает, что главным критерием истинности судебного приговора является не его соответствие объективной реальности, а тем материалам, которые были установлены в суде. Судебные же факты, понимаемые как суждения, в свою очередь опираются на систему общих мест, то есть авторитетные суждения, которые всеми признаются истинными.

И наконец, есть незначительное число тех, кто не считает для себя необходимым связывать требованием установления истины и фактически ставит во главу угла достижение цели (успеха) любыми средствами (то есть и сомнительными, и даже недостоверными сведениями о фактах). Такими были софисты. Если формально-юридическая (а по сути софистическая) позиция, спор с которой ведется на всем протяжении существования рационального познания и судебного доказывания, берется в отрыве от нравственного императива стремления к объективной истине и без методологической привязки к действительности, то становится не просто несостоятельной, но и вредной для теории уголовного процесса.

В наши дни, наполненные вроде бы сугубо практическими соображениями, спор о природе истины приобрел новое звучание[1231]1231
  См. об этом, например: Александров А.С. Концепция объективной истины // Российская юстиция. – 1999. – № 1. – С. 23–24; Он же. «Похвала» теории формальных доказательств. – С. 34–47; Балакшин В.С. Доказательства в теории и практике уголовно-процессуального доказывания (важнейшие проблемы в свете УПК Российской Федерации); Васильев Л.М. Проблема истины в современном российском уголовном процессе (концептуальные положения). – Краснодар, 1998; Карякин Е.А. Формирование истинности приговора в состязательном судебном производстве; Кудин Ф.М. Достаточность доказательств в уголовном процессе / Ф.М. Кудин, Р.В. Костенко. – Краснодар, 2002; Мурадьян Э.М. Истина как проблема судебного права. – М., 2002; Орлов Ю.К. Проблемы истины в уголовном процессе // Государство и право. – 2007. – № 3. – С. 50–56; Печников Г.А. Об установлении истины в уголовном судопроизводстве // Журнал российского права. – 2004. – № 3. – С. 48–53; Он же. О вероятной и объективной истинах в уголовном процессе // Правоведение. – 2004. – № 4. – С. 122–125; Он же. Правосудие и вопросы истины // «Черные дыры» в Российском Законодательстве. – 2003. – № 4. – С. 214–222.


[Закрыть]. Наверное, всеобщая обстановка прагматизма, безверия усилила позиции сторонников третьей (прагматической) концепции истины. Так бывает всегда на крутом повороте истории, при смене парадигмы познания. Безусловно, стимул дискуссии о природе судебной истины придала смена общественно-политической формации и крах советской идеологии, которая утратила свою силовую составляющую. Стало возможным критиковать советскую интерпретацию концепции объективной истины, когда стала очевидной вся глубина разрыва между красивыми лозунгами об объективной истине и карательной практикой советского государства, жертвами которого стали миллионы репрессированных. Мы думаем, что скорее эти выступления были направлены против монополизма марксистско-ленинской идеологии и ее издержек в уголовно-процессуальной теории, чем против самого духа рациональности. Снятие запрета на идеологическое разнообразие проявилось в первую очередь в новых вариациях на тему о том, что результат процессуального познания носит вероятностный характер[1232]1232
  См., например: Овсянников И. Вероятное и достоверное в обвинительном приговоре / И. Овсянников, А. Галкин // Российская юстиция. – 2000. – № 9. – С. 41–43; Золотых В.В. Проверка допустимости доказательств в уголовном процессе. – Ростов-на-Дону, 1999; Кудрявцев В.Л. Процессуальные и криминалистические основы деятельности адвоката-защитника в российском уголовном судопроизводстве. – М, 2006. – С. 11, 29; и др.


[Закрыть]. Очевидно, именно в этом разрезе наиболее актуален вопрос о природе объективной истины[1233]1233
  Сам постулат объективности истины не подлежит сомнению, но возможно различное понимание того, до каких пределов способно дойти уголовно-процессуальное доказывание, чтобы достигнуть идеала объективности.


[Закрыть].

Однако прежде чем перейти к рассмотрению того, как, на наш взгляд, следует понимать истину, необходимо указать на те идеологические наслоения, которые наложились в советский период на рационалистическую концепцию истины. Надо определиться с тем, что есть от идеологии в концепции объективной истины, созданной в советский период.

Необходимо заметить, что те, кто утверждают о превосходстве концепции «объективной истины», кто ратует за ее законодательное закрепление[1234]1234
  См., например: Стародубова Г.В. Методы и управление процессом установления истины в уголовном судопроизводстве. – С. 26–30.


[Закрыть], забывают, что с этой концепцией связана определенная идеология, а именно система ценностей, следственного процесса. Инквизиционный процесс имеет много разновидностей, что обусловливается той или иной мерой разбавления его элементами состязательного процесса. Но в целом «инквизиционная» модель производства истины более соответствует авторитарному устройству государственной власти, где есть институты, пользующиеся непререкаемым авторитетом в деле квалификации истинного знания[1235]1235
  Конечно, сказанное только отчасти правильно. Проблема гораздо глубже, устройство власти и метод получения истины находятся в системе сложных взаимосвязей и отторжений с другими явлениями: языка, культуры, экономики, психологии и физиологии, составляющими жизнь общества и человека.


[Закрыть]. М. Фуко пишет: «Когда в X, XI и XII вв. Церковь оказалась единственным бесперебойно функционировавшим экономико-политическим телом Европы, церковная инквизиция была одновременно и духовным расследованием деяний грешников, совершенных проступков и преступлений, и административным расследованием методов управления церковным имуществом и методов сбора, накопления и распределения доходов. Такая духовно-административная, религиозно-политическая модель расследования просуществовала до XII в., когда зарождавшееся государство, а вернее особа суверена, ставшая источником всевозможной власти, взяло под контроль судебные процедуры»[1236]1236
  Фуко М. Интеллектуалы и власть. – С. 94.


[Закрыть].

По словам М. Фуко, «можно с определенностью сказать, что расследование – это политическая форма, форма управления, осуществления власти, которая при помощи судебных органов стала для западной культуры способом верификации истины, усвоения того, что будет считаться истинным, а также способом передачи истинного. Расследование есть форма знания-истины»[1237]1237
  Там же. – С. 101.


[Закрыть]. Он также указывал на то, что «ни истина не является по природе своей свободной, ни ошибка – рабской, но что ее производство целиком пронизано отношениями власти. И признание тому пример»[1238]1238
  Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. С. Табачниковой. – М., 1996. – С. 159.


[Закрыть]. Посредством признания обвиняемый лично принимает участие в ритуале производства судебно-уголовной истины[1239]1239
  См.: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. – С. 58.


[Закрыть].

Как показывает история, возведенная в закон воля к абсолютной истине подавляет личность (другую) и обесценивает (вплоть до отмены) всю драматургию поиска истины, заложенную в структуру состязательного правосудия (выхолащиваются презумпция невиновности, состязательность и прочие технические (юридические), но и естественные (для человека) «методы» установления истины).

М. Фуко говорил о фундаментальной заинтересованности познания, осуществляющегося как событие воли и вызывающее – через фальсификацию – эффект истины[1240]1240
  См.: Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. – С. 346.


[Закрыть]. Понятно, что мы не можем принять такой вывод. Но что верно, так это то, что правовая модель, технология доказывания судебной истины, в том числе это касается и советской концепции «объективной истины», в какой-то мере исторична, культурологична. В ней воплощается определенная стратегия власти-знания, традиционно сложившаяся в обществе. Это не значит, что идеология всегда и полностью замещает достоверное знание в суде, это значит, что угроза этого существует всегда и эта угроза воплощается при отсутствии у государства сильного оппонента, при отсутствии конкуренции позиций, интерпретаций фактов, при доминировании государства на всех этапах расследования и удостоверения истины.

Чем отличаются современные сторонники теории объективной (материальной) истины[1241]1241
  Весьма показательны в этом плане рассуждения И.Л. Петрухина.
  См.: Уголовно-процессуальное право РФ: Учебник / Под ред. И.Л. Петрухина. – 2-е изд. – М., 2007. – С. 245–247.


[Закрыть] от своих идейных предшественников, писавших в классическую пору истории русского уголовного процесса, так это тем, что последние вполне отчетливо понимали, какой идеологический заряд несет этот концепт, не будучи сдерживаем состязательной формой, системой правовых гарантий прав личности и другими искусственными правилами, которые законодатель специально выработал для ограничения усилий власти по установлению истины.

Для русских процессуалистов связь концепции материальной (объективной) истины с инквизиционной формой уголовного судопроизводства являлась вполне очевидной. Так, Н.Н. Розин писал: «Теоретический принцип материальной истины должен быть понимаем в весьма ограниченном смысле. Истолкованный широко, он неминуемо должен вернуть судопроизводство к разыскным формам»[1242]1242
  Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. – С. 345.


[Закрыть].

В русской процессуальной науке представление о том, что состязательная форма уголовного процесса несовместима с требованием достижения объективной (материальной) истины, имела и имеет достаточно широкое распространение[1243]1243
  См., например: Гольмстен А.Х. Этюды о современном состоянии науки права // Юридический исследования и статьи. – СПб., 1894. – Т. 1. – С. 411; Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. – С. 344–345.


[Закрыть]. Состязательность рассматривается как принцип, связывающий суд в отыскании истины по делу[1244]1244
  См.: Полянский Н.Н. Очерки общей теории уголовного процесса. – С. 86.


[Закрыть]. Отмечалось, что «стремление к материальной истине не мирится ни с какими ограничениями»[1245]1245
  Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. – С. 303.
  По мнению Н.Н. Розина, эти ограничения существуют, в том числе, и в виде проявлений принципа законности (процессуальные сроки) постольку, поскольку они формируют, а значит, ограничивают принцип публичности и вытекающее из него стремление к объективной истине.


[Закрыть], то есть «суд уголовный не может принимать в уважение пожелание сторон, ни того, что сам подсудимый не хочет оправдать свою невиновность, ни того, что сам обвинитель потворствует виновному»[1246]1246
  Случевский В.К. Учебник русского уголовного процесса. – С. 48.
  См. также: Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. – Т. 1. – С. 60–67.


[Закрыть]. Н.Н. Розин отмечал, что принцип материальной истины проявляется в «отсутствии для него предустановленных, принудительных доказательств, всевозможных презумпций и фикций»[1247]1247
  Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. – С. 345.


[Закрыть].

Данное мнение разделялось не только сторонниками возможно более полного преобразования отечественного процесса в состязательном направлении (как юридического отношения): И.В. Михайловским, Г.С. Фельдштейном, Л.Я. Таубером, Д.А. Червонецким[1248]1248
  Так, Д.А. Червонецкий отмечал, что из публично-правовой природы преступления и наказания вытекают два основных начала в области уголовного процесса: начало публичное и принцип материальной истины. В силу официальности государство обязано преследовать всякого нарушителя уголовного предписания. Стремясь к материальной истине, оно может карать только того, кто действительно совершил преступление. Суд не пассивный наблюдатель, а активно воздействует на формирование доказательств. См.: Червонецкий Д.А. Предмет и задачи науки уголовно-судебного права // Ученые записки Императорского Юрьевского университета. – Юрьев, 1911. – № 2. – С. 14.


[Закрыть], но и такими видными государственными деятелями и крупнейшими научными авторитетами, которые придерживались классической позиции, как И.Я. Фойницкий, В,К. Случевский. Последние отдавали предпочтение конструктивному принципу материальной истины, целиком следуя романо-германской правовой традиции и соответственно сдержанно относившиеся к состязательности, допускавшие приемлемость инквизиционных элементов в русском процессе. Как всегда основное соображение в пользу такой позиции заключалось в нецелесообразности коренной ломки существующего порядка в современных им условиях[1249]1249
  См., например: Случевский В.К. Учебник русского уголовного процесса. – С. 27, 34, 44; Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. – Т. 1. – С. 67–69.


[Закрыть]. И.Я. Фойницкий, В.К. Случевский прямо признавали, что задачею инквизиционного процесса является отыскание материальной истины, достижение которой неизбежно сопряжено с ограничением прав личности обвиняемого[1250]1250
  См.: Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. – Т. 1. – С. 14; Случевский В.К. Учебник русского уголовного процесса. – С. 34, 35.


[Закрыть].

Таким образом, обращение к опыту употребления понятия «материальная истина» в русской дореволюционной литературе показывает, что его рассматривали как атрибут инквизиционного (следственного) процесса. Советская школа, как известно, попыталась порвать с русскими правовыми традициями, поскольку основывалась на представлении об исключительности советского уголовного процесса как принципиально нового типа права, противоположного буржуазному. Поэтому была утрачена способность разграничивать правовые явления по системному критерию инквизиционности / состязательности (их стали рассматривать в свете оппозиции буржуазное / социалистическое).

Анализ текстов, относящихся к периоду формирования советской уголовно-процессуальной доктрины, позволяет понять интеллектуальный ландшафт, на котором зарождалась советская доктрина объективной истины. Для него был характерен оптимистический пафос строительства нового мира и рационализм, сочетавшийся с классовым подходом. Если интеллектуальную основу доктрины можно было считать традиционной (материалистическое учение), то претензии советской власти от имени пролетариата на обладание объективной истины были чем-то новым. Как отмечал М.С. Строгович, «само понимание принципа материальной истины, его теоретическое обоснование определяется принципами марксистской философии и марксистской науки права. Поэтому принцип материальной истины в советском уголовном процессе есть советский правовой принцип, есть принцип социалистического правосудия»[1251]1251
  Строгович М.С. Учение о материальной истине в уголовном процессе. – М., 1947. – С. 53.


[Закрыть]. Авторы одного из первых сочинений по теории доказательств писали: «Исследовать материальную истину в уголовном деле – это значит раскрыть сущность исследуемого общественно опасного деяния, установить личность совершителя этого деяния и определить степень ответственности этого лица за совершенное преступление, в соответствии с действующим уголовным законом»[1252]1252
  Громов В. Уголовно-судебные доказательства. Теория доказательств и практика применения норм доказательственного права / В. Громов, Н. Лаговиер. – С. 6.Как отмечали В. Громов и Н. Лаговиер, суд при оценке доказательств должен учитывать «социальную опасность данного конкретного совершителя преступления и совершенного им деяния в условиях общей социально-политической обстановки, исходя из общеклассовых задач социалистического строительства в данный отрезок времени».
  Громов В. Уголовно-судебные доказательства. Теория доказательств и практика применения норм доказательственного права / В. Громов, Н. Лаговиер. – С. 53.


[Закрыть]. Надо ли напоминать, что единственно верным подходом к познанию сущности явлений был признан классовый подход, внутреннее убеждение судьи должно было быть связано с классовыми интересами пролетарского государства2. На концепции объективной истины с самого начала лежала печать идеологии, что делает совершенно невозможным аргумент ее современных сторонников о якобы совершенной объективности, научности этой концепции. Это не столько упрек в адрес советских процессуалистов, сколько напоминание нашим современникам. Сам классический идеал «объективности» является существующим в жизненном мире человека. Но эта объективность разоблачает себя как разновидность идеологической надстройки.

Создатели «новой» теории доказательств, желая строить посредством права социалистическое общество, объективно имели дело с конструктивным набором инквизиционного процесса. Другого строительного материала для решения задач авторитарного государства (диктатуры пролетариата), отрицающего все принципы правового государства, человечество к тому времени не придумало[1253]1253
  Не имеет оно их и сейчас.


[Закрыть]. В.С. Ундерович, Н.В. Крыленко, П.И. Стучка, А.Я. Эстрин и другие в ходе дискуссии по проекту УПК исходили из того, что УПК РСФСР 1922 года является «переделкой Устава 1864 года, с внесением поправок к условиям диктатуры пролетариата». Справедливо указывалось, что прежний Устав уголовного судопроизводства – это подражание французскому закону до его реформы (1897 г.), поэтому отмечен доминированием инквизиционных черт. Состязательность рассматривалась ими лишь как «техническое средство», которым вполне можно пренебречь ради интересов расправы над классовым врагом[1254]1254
  См. об этом: Крыленко Н.В. Доклад в комакадемии о реформе советского уголовного процесса // Революция права. – 1928. – № 1. – С. 104.


[Закрыть].

Сам М.С. Строгович в этот время прямо указывал на то, что уголовный процесс – это порядок производства по уголовному делу, признаваемый государственной властью наиболее целесообразным. В этом плане советский уголовный процесс отличается ярко выраженным публичным целевым характером, направленным на достижение материальной истины. Публичная цель достижения материальной истины совершенно подчиняет права личности. Смешанный тип советского уголовного процесса имеет подчеркнуто публичный – следственный характер, что проявляется в ограничении состязательности[1255]1255
  См.: Строгович М.С. Принципы советского уголовного процесса // Советское право. – 1927. – № 1 (25). – С. 95 и след.


[Закрыть]. В той же работе М.С. Строгович констатировал, что главное в понимании сущности уголовного процесса – это вопрос о его цели. Советский уголовный процесс, по его мнению, отличается ярко выраженным публичным целевым характером. Он писал: «Чем же определяется то направление, по которому движется процессуальное отношение? Сказать, что оно определяется нормами процесса – ничего не сказать. Направление процесса определяется его целью, а целью процесса является раскрытие материальной истины, то есть правильное по существу разрешение дела… Цель процесса – правильно разрешить дело, установить действительно имевшие место факты преступления и действительных преступников. Эта цель может быть выражена термином «материальная истина», то есть установление положения вещей в том виде, как оно имело место в действительности. Понятием материальной истины всецело определяется цель уголовного процесса: для этой цели уголовный процесс существует, и его нормы должны быть сформулированы таким образом, чтобы максимально гарантировать раскрытие истины по каждому конкретному делу»[1256]1256
  Строгович М.С. Принципы советского уголовного процесса. – С. 96–97.


[Закрыть].

Таким образом, создателям советской теории уголовного процесса было вполне очевидным то, что концепция материальной истины необходима для придания советскому судопроизводству подчеркнуто публичного назначения. Именно такой тип процесса более всего подходил для диктатуры пролетариата – авторитарному государству. Впоследствии режим советского уголовного процесса смягчился, но идеологическая начинка его осталась в неизменном виде. Следственному формату как нельзя лучше соответствовала официальная советская философия – диалектический материализм, истинность которой, как известно, основывалась на авторитете власти, коммунистической партии. Произошла смычка: советская процессуальная наука, проникнутая идеологией марксизма-ленинизма, оправдывала следственные порядки, а в свою очередь советский уголовный процесс служил надежным инструментом искоренения классовых (идеологических) противников – несогласных с идеологией марксизма-ленинизма, проводимой на его основе политикой. Получается, что сам по себе постулат о необходимости установления объективной истины, не будучи подкреплен процессуальным механизмом – состязательностью[1257]1257
  В свою очередь состязательность есть производное из множества слагаемых, главное из которых независимость суда. Это, безусловно; феномен демократической правовой культуры во всем многообразии ее составляющих.


[Закрыть], не будучи одухотворен демократией, гуманизмом, превращается в голословный лозунг.

Может показаться, что в отношении самого М.С. Строговича этот упрек несправедлив. Он ведь выступал за состязательный уголовный процесс как средство отыскания материальной истины. Но надо учитывать своеобразное понимание им состязательности. М.С. Строгович утверждал: «Состязание сторон проводится при руководящей роли суда»[1258]1258
  Строгович М.С. Материальная истина и судебные доказательства в советском уголовном процессе. – С. 174.


[Закрыть], и далее отмечал, что за судом «в состязательном процессе сохраняется активная руководящая роль; именно суд направляет исследование дела в сторону, благоприятствующую раскрытию истины, и восполняет пробелы, допущенные сторонами в исследовании обстоятельств дела»[1259]1259
  Там же. – С. 176.


[Закрыть].

М.С. Строгович вслед за А.Я. Вышинским в своих работах утверждал, что советскому уголовному процессу присущи состязательность, что последняя является средством достижения объективной истины. Это, конечно, было и ранее известно. Неслыханной новостью стало, пожалуй, лишь «открытие» (правда, сделанное не без оговорок) того, что между презумпцией невиновности и материальной истиной имеется связь, а непротиворечие, поскольку обе они вытекают из природы и задач советского правосудия[1260]1260
  См. там же. – С. 240 и след.


[Закрыть].

Принято противопоставлять объективную истину истине судебной, с которой связывали нечто такое, что противоречило объективности. Но, скажем, М.С. Строгович утверждал: «Материальной истиной называется полное соответствие действительности выводов и утверждений суда об обстоятельствах рассматриваемого дела… в отличие от формальной истины… Формальной истиной называется соответствие выводов и утверждений суда об обстоятельствах рассматриваемого дела определенным, установленным в законе условиям… независимо от того, как было дело в действительности и правильно ли вывод суда эту действительность отражает»[1261]1261
  Строгович М.С. Материальная истина и судебные доказательства в советском уголовном процессе. – С. 39.


[Закрыть]. Продолжая свою мысль, он писал: «Не материальная, а формальная истина составляла принцип инквизиционного процесса»[1262]1262
  Там же. – С. 43.


[Закрыть].

Это «изобретение» связи формальной истины с инквизиционным процессом, а объективной истины с состязательным процессом действительно можно считать заслугой академика М.С. Строговича. «Плохой» – инквизиционный процесс отныне стал ассоциироваться с «плохими» – формальной истиной и формальной системой доказательств. «Хороший», он же прогрессивный, социалистический, уголовный процесс стал считаться состязательным (но обязательно с активным судом), а целью его было достижение идеальной (в смысле правильности) объективной истины.

Концепция объективной истины рассматривалась отцами-основателями советской теории уголовного процесса как наиболее целесообразная методологическая основа для конструирования правосудия, ориентированного на обеспечение публичного, государственного интереса[1263]1263
  См.: Малькевич Т. К истории первых декретов о советском суде // Советское государство и право. – 1940. – № 7. – С. 168.


[Закрыть]. М.С. Строгович писал: «Целью уголовного процесса по каждому делу является прежде всего установление совершенного преступления и совершившего его лица»[1264]1264
  Строгович М.С. Курс советского уголовного процесса. – М., 1958. – С. 23.


[Закрыть]. И далее: «Таким образом, целью советского уголовного процесса является установление истины по делу, изобличение и наказание совершившего преступление лица и ограждение невиновного человека от неосновательного обвинения и осуждения»[1265]1265
  Там же. – С. 23–24.


[Закрыть]. Этот тезис был воспроизведен им в последующей работе[1266]1266
  См., например: Строгович М.С. Курс советского уголовного процесса. – Т. 1. – С. 40.


[Закрыть].

Таким образом, М.С. Строгович видел в концепции объективной истины и конструктивное начало, то есть принцип социалистического уголовного процесса, уголовного процесса нового типа, то есть орудия построения нового общества, борьбы с тем, что мешает этому строительству – преступностью. Советские процессуалисты разделяли мнение, что состязательность сторон плюс активное участие в судебном следствии самого суда являются путем к установлению той материальной истины, стремление к которой характеризует подлинное правосудие и подлинный суд[1267]1267
  См.: Вышинский А.Я. К положению на фронте правовой теории. – М., 1937. – С. 39.
  См. об этом также: Арсеньев В.Д. Вопросы общей теории судебных доказательств в советском уголовном процессе. – С. 53–53, 61, 62; Теория доказательств в советском уголовном процессе: В 2 т. – М., 1966. – Т. 1: Общая часть. – С. 514.


[Закрыть]. Иное в то время трудно было бы представить, так как с первых дней своего основания советская власть отрицала принцип разделения властей и строилась как «единая работающая корпорация».

Инструменталистский подход к интерпретации концепции объективной истины оправдан, когда целью выступает человек, права и свободы личности. Если же мы встраиваем эту концепцию в правовую модель, назначение которой явно или неявно является обслуживание публичного интереса, интереса государства, интереса какого-то класса или иной группы людей, а тем более государя, опять-таки возникает угроза использования на практике тезиса об объективной истине как оправдание подавления прав личности.

Урок, который мы можем извлечь из советского опыта уголовного процесса, состоит в том, что чистой концепции объективной истины не может быть, в ней есть телеологическая / идеологическая составляющая: какой цели она служит – защите прав человека или какой-то сверхчеловеческой ценности (все равно какой). Концепция объективной истины, безусловно, должна быть «очеловечена», поставлена на службу обеспечения его прав; она должна быть встроена в состязательную модель судопроизводства, которая естественна для человеческого правосудия – об этом свидетельствует история.

Хотя исторический опыт научил нас и тому, что рационализм в романо-германской правовой системе и англосаксонской проявил себя по-разному: в судье-инквизиторе, с одной стороны, и в суде присяжных, с другой. И там и там законодатель апеллирует к разуму судьи и требует от него установления истины. Но правовые средства для этого считает возможным дать правоприменителю разные. Так сложилось. Мы находимся в системе, которая была создана нашими предками.

Современный уголовно-процессуальный строй создавался в ходе великой Судебной реформы 1864 года. Правомерно вспомнить, что в статье 613 Устава уголовного судопроизводства содержалось указание председателю суда направлять дело «к тому порядку, который наиболее способствует раскрытию истины»[1268]1268
  Устав уголовного судопроизводства от 20 ноября 1864 года // Российское законодательство Х-ХХ вв. / Под ред. Б.В. Виленского. – М., 1991. – Т. 8. – С. 255–281.


[Закрыть]. В объяснительной записке к проекту Устава говорилось о необходимости установления безусловной истины и об активной роли суда: «Начало судебного состязания сторон не исключает самостоятельности суда в уголовном судопроизводстве и не обязывает его решать дела по тем данным, которые предъявлены сторонами, но требует единственно того, чтобы по всем сведениям, относящимся к делу, сторонам была предоставлена возможность судебного состязания. Задача уголовного суда есть открытие в каждом деле безусловной истины. В стремлении к этой цели суд уголовный не может принимать в уважение желание сторон. Поэтому если стороны не предъявили всех тех сведений, которые должны служить данными для основательного разрешения уголовного дела, то суд может удовлетвориться одним их заявлением, но обязан потребовать дополнительные сведения»[1269]1269
  Судебные Уставы 20 ноября 1864 года, с изложением рассуждений, на коих они основаны. Часть вторая. – СПб., 1866. – С. 244; см. также: Судебные Уставы 20 ноября 1864 года. Образец законотворчества и правовой культуры // http://-civil.consultant.ru/sudeb ustav/#_ftnl3


[Закрыть].

В том и состоит, наверное, сила традиции, которую не смогли преодолеть даже такие катаклизмы, как смена политического строя, социально-экономического уклада. В России, где традиционна авторитарная организация власти, естественным на всех этапах ее развития был акцент на государственного агента, обязанного установить истину. Менялись нюансы, но следователь-судья оставался в центре схемы, в которой должно было происходить доказывание истины. Именно этот «казенный» агент (а не присяжный заседатель, представитель общества, народа) удостоверял и удостоверяет результат доказывания по делу как истинный. В этом суть различия между нашей системой доказывания истины и англо-американской.