Текст книги "Доказывание истины в уголовном процессе: Монография"

Автор книги: Андрей Кухта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Глава 2 Познание, понимание, доказывание и аргументирование в уголовном судопроизводстве

§ 1. Познание и понимание

Тако же и князь не самъ впадаетъ въ вещь, но думци вводять.

Даниил Заточник

Основная цель, которую мы преследуем в данном параграфе, состоит в своего роде ревизии некоторых представлений относительно познания, осуществляемого в уголовном процессе и соответственно результатов его. Эти устоявшиеся в теории уголовного процесса представления пора не то что в корне менять, но существенно модернизировать. Первое, что мы считаем необходимым предпослать нашим последующим рассуждениям, состоит в указании на особое значение языка, которое он, по нашему мнению, имеет в познании, осуществляемом в уголовном судопроизводстве. По словам Б. Рассела, в языке наличествует два аспекта, две стороны – объективная и субъективная. Субъективная относится к психологии и основная категория ее – вера. Объективная сторона относится к логике; основная категория ее – истина[600]600
  Цит. по: Доказательство и понимание / М.В. Попович, С.Б. Крымский, А.Т. Ишмуратова и др. – С. 150.


[Закрыть]. Считаем принципиально важным исследовать проблематику познания истины и понимания истинности в ходе производства по уголовному делу в лингвистическом свете.

Второй момент. Мы исходим из того, что на область эмпирического познания, каковым является уголовно-процессуальное познание, программа логики не может быть в полной мере перенесена. Требуется добавление к теории доказательств, каковой собственно и является логика, процедур подтверждения, постулатов убеждения и пр. На роль дополнительного объяснения природы доказывания истины по уголовному делу может претендовать и герменевтика – в виде категории «понимание».

Так что мы намереваемся показать ключевые в методологическом плане категории: объект, субъект, методы познания не только в классическом плане, но с введением некоторых новых и, может быть, не привычных для отечественной уголовно-процессуальной науки категорий, взглядов, что неизбежно сопряжено с новыми мотивами и стилем изложения материала.

Надо заметить, что, как и в других отраслях познавательной деятельности, по поводу результативности уголовно-процессуального познания существует различие между скептиками и оптимистами. Одни исходят из тщетности усилий по выяснению подлинных обстоятельств дела в рамках юридической процедуры. Другие верят в то, что несмотря на объективные трудности получение в той или иной мере достоверного знания о предмете уголовно-правового спора возможно.

Традиция агностицизма берет начало с древнейших времен. Применительно к сфере уголовного судопроизводства наиболее ярко ее выразили софисты. И Сократ утверждал, что риторика как практическое искусство должна опираться не столько на знание и истину, сколько на мнение, пользу и целесообразность. Мастерство убеждения состоит во внушении веры, а не знания. Горгий и Тисий усматривали, что вероятное должно предпочитаться истинному и благодаря искусству красноречия можно заставить казаться малое великим, великое малым, новое старым, старое новым.

Однако эта установка была подвергнута критике философами, сторонниками поиска истины. Правда, Платон признавал специфику судебного доказывания по сравнению с философским: «Ты пытаешься опровергать меня по-ораторски, по образцу тех, кто держит речи в судах. Ведь там одна сторона считает, что одолела другую, если в подтверждение своих слов представила многих и вдобавок почтенных свидетелей, а противник – одного какого-нибудь или же вовсе никого. Но для выяснения истины такое опровержение не дает ровно ничего»[601]601
  Платон. Горгий, 472е.


[Закрыть].

Впрочем, как будет показано далее, античную традицию никак нельзя упрекнуть в том, что она породила неверие в способность суда устанавливать истину по делу.

Между тем разумная осторожность в делах, связанных с определением виновности в совершении преступления, необходима, и она имеет такого надежного союзника в этом интеллектуальном течении, как скептицизм. Один из наиболее ярких представителей скептицизма Д. Юм утверждал, что факты (matters of fact) не являются сами по себе достоверными, поскольку их истинность или ложность нельзя доказать логическим путем. Юм считал, что вообще не существует доказательств в пользу того, что физические объекты – это нечто большее, чем просто образы, рожденные сознанием. Он писал, что все объекты, доступные человеческому разуму, по природе своей могут быть разделены на два вида, а именно: на отношения между идеями и факты. К первому виду относятся такие науки, как геометрия, алгебра и арифметика, и вообще всякое рассуждение, достоверность которого или интуитивна, или демонстративна. Факты, составляющие второй вид объектов человеческого разума, удостоверяются иным способом, и, как бы велика ни была для нас очевидность их истины, она иного рода, чем предыдущая. «Противоположность всякого факта всегда возможна, потому что она никогда не может заключать в себе противоречия, и наш ум всегда представляет ее также легко и отчетливо, как если бы она вполне соответствовала действительности»[602]602
  Юм Д. Исследование о человеческом познании: Сочинения: В 2 т. / Пер. с англ. С.И. Церетели и др.; Прим. И.С. Нарского. – 2-е изд., доп. и испр. – М., 1996. – Т. 2. – С. 21–22.


[Закрыть]. Важное (для теории доказательств) положение юмовской философии состоит в следующем: «Все заключения могут быть разделены на два вида, а именно: на заключения демонстративные, или касающиеся отношений между идеями, и моральные, касающиеся фактов и существования… то, что понятно и может быть ясно представлено, не заключает в себе противоречия, и ложность такого суждения никогда не может быть доказана при помощи каких бы то ни было демонстративных аргументов или отвлеченных априорных рассуждений. Поэтому если какие-либо аргументы располагают нас к тому, чтобы доверять прошлому опыту и считать его мерилом нашего суждения о будущем, то эти аргументы… могут быть только вероятными, или же относящимися к фактам и реальному существованию. Однако ясно, что в данном случае подобного аргумента нет налицо, если только считать наше объяснение указанного вида заключения удовлетворительным и веским […] все аргументы, касающиеся существования, основаны на отношении причинности… наше знание этого отношения вытекает исключительно из опыта и… наши заключения из опыта основаны на предположении, что будущее будет соответствовать прошлому»[603]603
  Юм Д. Исследование о человеческом познании. – С. 30.


[Закрыть]. Д. Юм делает вывод, что «все заключения из опыта суть действия привычки, а не рассуждения… привычка есть великий руководитель человеческой жизни. Только этот принцип и делает опыт полезным для нас и побуждает нас ожидать в будущем хода событий, подобного тому, который мы воспринимали в прошлом. Без влияния привычки мы совершенно не знали бы никаких фактов»[604]604
  Там же. – С. 37–38.


[Закрыть].

Умеренный скептицизм оказался хорошей прививкой для английской теории доказательств. Такой прививки не было, скажем, у отечественной теории познания. Возможно, корни этого в православной традиции, для которой более характерна изнуряющая борьба истины и правды; склонность к фундаменталистским выводам? В свое время мы вернемся к этому вопросу.

Абстрагируясь от национальных традиций, полагаем, что можно сразу отвергнуть как неприемлемую для позитивной юриспруденции идею о невозможности постижения истины как знания, соответствующего действительности, в уголовном процессе. Эта идея ставит под сомнение институт правосудия и в конечном счете – право[605]605
  И потому И. Бентам, не избежавший влияния скептицизма, тем не менее, писал о цели правосудия: «Truth, the whole truth and nothing but the truth» (Истина, совершенная истина и ничего кроме истины).
  Цит. по: Twining W. Rule-Scepticism and Fact-Scepticism in Bentham's theory of evidence // Facts in Law. – Oxford, 1983. – P. 48.
  Твининг делает вывод, что Бентам не был скептиком, он был когнитивистом, утилитаристом и прагматиком, чьи взгляды вполне сочетались с мейнстримом англосаксонской юридической школы.
  См. там же.


[Закрыть]. Если же мы верим в необходимость правового устройства и признаем ценность уголовного судопроизводства для общества и личности, то мы должны допустить способность судьи (присяжного) установить факты по делу и на их основе вынести справедливое, обоснованное решение.

Установка на игровую, манипуляционную модель «конструирования»[606]606
  См.: Александров А.С. Назначение уголовного судопроизводства и наказания / А.С. Александров, И.А. Александрова, И.В. Круглов. – С. 84–107.


[Закрыть] истины совершенно неприемлема. Не потому, что не бывает так, что одна коммуникативная установка во время судебного процесса вытесняет другую, а потому, что закрепляющийся в сознании юриста-манипулятора репертуар мыслительных процедур игры в истину абсолютно не пригоден для подлинного исследования истины. Для здорового правосознания концепции, ставящие под сомнение необходимость установления истины, вредны.

Скажем, в Англии большее распространение получило направление, которое условно можно охарактеризовать как сдержанный рациональный оптимизм. Оно сформировалось из двух источников. Первым была англиканская религиозная традиция, которая искала рациональные методы принятия решений в повседневной жизни. Другим было научное движение, представители которого Бэкон, Бойль и особенно Локк отстаивали тезис о необходимости установления истины рациональными доказательствами, то есть теми эмпирическими данными, с которыми имеет дело исследователь в научной практике. Английское интеллектуальное сообщество приняло данную эмпирическую трактовку знания, которая не отрицала вероятности обладания достоверностью, но и не предъявляла требований к абсолютной его определенности. Подобный общекультурный подход непосредственно сказался на английской правовой системе и теории доказательств. И Бентам, и Вигмор подчеркивали эмпирическую природу теории процессуальных доказательств. Логика, психология и человеческий опыт[607]607
  «General Experience» – шире, чем опыт обычного взрослого человека. Он включает, по мнению Д. Вигмора, как научные достижения, экспертное знание, так и эмпирические обобщения относительно общего хода событий, которые обычные люди, как правило, кладут в основу своих рассуждений в практических делах».
  Twining W. Theories of Evidence: Bentham and Wigmore. – London, 1985. – P. 145.


[Закрыть], по их мнению, позволяют судье проверить достаточную надежность опоры для веры в факты, хотя, тем не менее, «facts are guesses»[608]608
  Twining W. Rule-Scepticism and Fact-Scepticism in Bentham's theory of evidence. – P. 66.


[Закрыть], то есть являются догадочными, предположительными.

Доля юмовского скептицизма, таким образом, вошла в английскую правовую традицию: «Говоря, что один объект связан с другим, мы при этом подразумеваем только, что они приобрели связь в наших мыслях и дают повод к заключению, посредством которого каждое из них становится доказательством другого»[609]609
  Юм Д. Исследование о человеческом познании. – С. 65.


[Закрыть]. Категории «сомнения», «вероятности» имеют важнейшее значение для рассуждений, касающихся доказывания истины в суде, так как суд имеет дело с «фактами»[610]610
  Категория «разумные сомнения» будет специально проанализирована нами в заключительной части нашей работы.


[Закрыть] (в эмпирическом смысле). Поэтому надо хотя бы кратко пояснить их происхождение. Ведь и в нашей теории доказательств мы должны, рассуждая о природе истины, знать источники происхождения таких понятий, как «моральная достоверность», «разумные сомнения» и пр. Все они коренятся в европейской культуре.

Античное понятие вероятности традиционно воспринималось английскими интеллектуалами в самом общем виде, без выделения в его составе понятий неопределенности, правдоподобия и просто вероятности. Когда доказательство было неясным и существовали неразрешимые сомнения относительно достоверности суждения, оно рассматривалось как вероятное или как просто мнение, но не как знание. Однако к концу XVII века в Англии развилось представление, что вероятность состоит из ряда переходных оценок, начиная от неправдоподобности к вероятному и далее к высшей категории вероятности, которая называлась «разумное убеждение» или «нравственная определенность»[611]611
  Д. Юм писал, что разумный человек соразмеряет свою веру с очевидностью; при таких заключениях, которые основаны на непогрешимом опыте, он ожидает явление с высшей степенью уверенности. В других же случаях он действует с большей осторожностью: взвешивает противоположные опыты, рассматривает, которая из сторон подкрепляется большим числом опытов, склоняется к этой стороне, все еще сомневаясь и колеблясь, и, когда наконец останавливается на определенном решении, очевидность не превосходит того, что мы называем собственно вероятностью.
  См.: Юм Д. Исследование о человеческом познании. – С. 94.
  Приведем еще характерное для английской культурной правовой традиции высказывание Д. Юма: «Вероятность бывает двух родов: или объект сам по себе в действительности не достоверен и существование и несуществование его зависит от случая, или объект сам по себе достоверен, но наше суждение о нем недостоверно, ибо мы находим целый ряд доказательств «за» и «против». Оба указанных вида вероятности вызывают страх и надежду, что может быть объяснено лишь наличием у них одного и того же свойства, а именно той недостоверности, того колебания, которые они сообщают аффекту благодаря противоположности точек зрения, присущей им обоим».
  Юм Д. Исследование об аффектах: Сочинения: В 2 т. / Пер. с англ. С.И. Церетели и др.; Прим. И.С. Нарского. – 2-е изд., доп. и испр. – М., 1996. – Т. 2. – С. 148–149.


[Закрыть]. Эти понятия, трактовавшиеся как высшая степень вероятности, по мнению современных исследователей, «оказали громадное влияние на английское право»[612]612
  Shapiro B.J. «Beyond Reasonable Doubt» and «Probable Cause»: Historical Perspectives on the Anglo-American Law of Evidence. – Berkeley, 1991. – P. 8.


[Закрыть]. Особенно при этом подчеркивается значение работ Д. Локка, который оказал определяющее влияние на Гильберта и Бентама – основоположников английского учения о доказательствах.

Д. Локк и его современники прослеживали происхождение всех наших идей или из ощущений (внешних) /sensation/, или из размышления (интроспективного) /reflection/[613]613
  См.: Локк Д. Опыт о человеческом разуме // Избранные философские произведения: В 2 т. – М, 1960. – Т. 1. – С. 128–140.


[Закрыть]. Существуют два вида ощущений. Во-первых, это внутреннее чувство /the internal sense/ – интуитивное восприятие из нашего собственного существования и того, что фактически проходит в наших умах. Из всех форм знания или убеждения оно является самым ясным и наиболее несомненным; и потому оно – основание любых других. Во-вторых, это внешнее чувство /the external sense/ – способность посредством восприятие передавать присутствие внешних объектов уму через наши чувства, направленные наружу[614]614
  См. там же. – С. 128.


[Закрыть]. Все наши другие идеи сформированы из вышеупомянутого чувственного опыта посредством операций «рефлексии»[615]615
  См. там же.


[Закрыть], которые могут быть определены как средства, через которые ум снабжается идеями посредством любого вида актов или операций, или же на идеях, полученных непосредственно через чувства, или на других идеях, как прямо, так и опосредствованно прослеживаемым к идеям, получаемым из чувственного опыта.

Декарт и Локк, различая свои системы в других отношениях, соглашаются в этом. «Cogito, ergo sum» – знаменитый принцип первого. «Если я сомневаюсь относительно всех других вещей, – говорит второй, – то то же самое сомнение заставляет меня чувствовать свое собственное существование, и не будет приводить меня к сомнению в этом»[616]616
  Цит. по: Best W.M. The principles of the law of evidence with elementary rules for conducting the examination and cross-examination of witness. – P. 4.


[Закрыть]. Это согласуется со схоластическим принципом «Nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu», к которому Лейбниц благоразумно добавляет, «nisi ipse intellectus»[617]617
  Там же.


[Закрыть].

Человеческому разуму доступны истины двоякого рода. Во-первых, он способен к познанию отношений между идеями[618]618
  См.: Локк Д. Опыт о человеческом разуме. – С. 515.


[Закрыть]. Здесь речь идет о математических и им подобных истинах; которые удостоверяются умом, при отсутствии необходимости обращения вовне. Во-вторых, могут быть познаны отношения, существующие между реальными объектами, то есть существующими вне зависимости от ума, но соответствуя идеям внутри него[619]619
  См. там же. – С. 516.


[Закрыть].

Что касается интенсивности убеждения; способности человеческого разума постигают в родах (видах), знании и мнении (суждении, оценке)[620]620
  См. там же. – С. 633, 516.


[Закрыть]. 1. Познание есть восприятие связи и соответствия или несоответствия и несовместимости наших отдельных идей[621]621
  См. там же. – С. 514.


[Закрыть], то есть это соответствие скорее не с реальной действительностью, а с самими идеями, и только к такому познанию термин «уверенность» должным образом применим[622]622
  См. там же. – С. 550.


[Закрыть]. «Достоверное знание есть всюду, где мы воспринимаем соответствие или несоответствие идей; а достоверное реальное познание есть всюду, где мы уверены в соответствии этих идей с реальностью вещей»[623]623
  Там же. – С. 558.


[Закрыть]. Знание является а) интуитивным, когда согласие или рассогласованность с идеей прямо установлено путем непосредственного сравнения этих идей; или б) демонстрационным, когда нечто постигается только опосредствованно, то есть когда заключение выведено из сравнения каждой идеи с предыдущими идеями, у которых есть постоянная и неизменная связь с ними, как в случае установления математических истин, на которых разум основывает доказательства. И, наконец, когда при посредстве наших чувств мы получаем восприятие существования внешних объектов, наше знание чувственно[624]624
  См. там же. – С. 514.


[Закрыть].

«Суждение» (мнение) – это способность ума, благодаря которой мы соглашаемся или не соглашаемся с тем, что факты или суждения могут быть верными или ложными, при помощи имеющихся идей, связь которых с ними является или непостоянной и неизменной, или не воспринята, чтобы быть таковой[625]625
  См.: Локк Д. Опыт о человеческом разуме. – С. 632–633.


[Закрыть]. Основание его – вероятность или допущение возможности то ли соглашения или разногласия, то ли правды или неправды, выведенной или предполагаемой от ее соответствия или противоречия к нашему знанию, наблюдению и опыту[626]626
  См. там же. – С. 634, 635.


[Закрыть]. «Вероятность имеет два основания: сообразность с нашим собственным опытом или свидетельство опыта других… так как вероятность должна восполнять недостаток нашего знания и руководить нами при отсутствии знания, то она всегда касается предложений, для которых у нас нет достоверности, а есть лишь некоторые побуждения считать их истинными»[627]627
  Там же. – С. 635.


[Закрыть]. Знание часто основано на показаниях других, подтверждаемое их наблюдением и опытом[628]628
  См. там же.


[Закрыть], однако понятно, что это ветвь первого основания, так как наша вера в таких случаях основывается на предположении о точности и правдивости рассказчиков.

Как отмечает Бест, знание и уверенность постоянно используются во вторичном смысле, который важно не упустить: он синонимичен прочной вере или разумному суждению, как тогда, когда мы говорим, что такой-то получил украденные товары, зная, что они украдены; или будучи уверены (нравственно уверены) относительно существования этого факта[629]629
  См.: Best W.M. The principles of the law of evidence with elementary rules for conducting the examination and cross-examination of witness. – P. 4.


[Закрыть]. Фактическое знание и уверенность играют сравнительно небольшую роль в познании, люди вынуждены действовать по вероятию в большем числе жизненных ситуаций: как в экстраординарных, так и тривиальных[630]630
  Cм.: Bentham J. Rationale of Judicial Evidence. – P. 351.


[Закрыть]. Способность к суждению в условиях некоторой неопределенности является ведущей не только при рассуждениях по вопросам факта, который доступен восприятию чувств, она также позволяет осуществлять доказывание в соответствии с показанием другого человека, а в равной степени она позволяет судить и о явлениях природы, и о других вещах, находящихся вне досягаемости наших чувств[631]631
  См.: Локк Д. Опыт о человеческом разуме. – С. 640, 644.


[Закрыть]; таким образом охватывается огромный класс предметов, исследуемых по аналогии и индукции[632]632
  См.: Best W.M. The principles of the law of evidence with elementary rules for conducting the examination and cross-examination of witness. – P. 6.


[Закрыть]. Но здесь важно заметить, что по тому же самому вопросу у одного человека могут быть знание и уверенность, в то время как у другого сложилось только суждение (мнение) и вероятное знание[633]633
  См. там же.


[Закрыть].

Следует подчеркнуть значение сделанной Д. Локком систематизации «вероятного знания», поскольку именно на ней было основано английское понятие судебного доказательства. Он проводил различие между знанием и мнением. Первое, как мы видели, сводимо к трем видам; при этом классифицировать степени убеждения, следующего из суждения (мнения), совершенно вне человеческой власти; та степень, до которой факты или суждения могут находиться в соответствии с нашим предшествующим знанием, наблюдением или опытом, неизбежно варьируют до бесконечности. Д. Локк пытался выразить некоторые из оттенков суждения в терминах уверенности, обоснованной веры, просто веры, догадки, предположения, сомнения, недоверия, сомнительности и пр.[634]634
  См.: Локк Д. Опыт о человеческом разуме. – С. 640–642


[Закрыть] Окончательный вывод Д. Локка состоит в том, что доказательство есть раскрытие соответствия или несоответствия двух идей через посредство одного или нескольких доводов, находящихся между собою в постоянной, неизменной и очевидной связи[635]635
  См. там же. – С. 633.


[Закрыть].

Таким образом, Д. Локк, Д. Юм установили, во-первых, несколько степеней доказательства: от совершенной уверенности – демонстрации до неправдоподобия и сомнительности, вплоть до невозможности; во-вторых, несколько актов разума, соответствующих этим степеням доказательства, которые можно назвать степенями согласия: от полной гарантии и уверенности до предположения, сомнения, неправды и недоверия. Все аргументы соответственно делятся на демонстрационные и вероятные, последние есть доказательства из опыта и вероятности, и именно они практикуются в судебных учреждениях[636]636
  См.: Best W.M. The principles of the law of evidence with elementary rules for conducting the examination and cross-examination of witness. – P. 5, 6.


[Закрыть].

Демонстрация основана на ясном и прямом восприятии неизменных вещей, «принадлежащих органам чувств человека». В повседневных делах применение демонстрации ограничено, потому что они в основном касаются действий, которые часто прямо не воспринимаются или сообщаются другими. Соответственно права людей в гражданской жизни должны быть определены на основе чего-то меньшего, чем демонстрация, которая является суждениями вероятности. Гильберт первым построил свою теорию доказательства на основании теории знания Локка: первое и поэтому наиболее отличительное правило относительно доказательства состоит в том, что у человека должно быть наилучшее доказательство природы факта, которое только возможно; поскольку цель права состоит в том, чтобы достигнуть твердой демонстрации в вопросах права, не может же быть никакой демонстрации факта без лучшего доказательства, какой только природа вещи способна дать[637]637
  Цит. no: Twining W. Rethinking Evidence (Exploratory Essays). – P. 17.


[Закрыть].

Впрочем, И. Бентам, подвергнув уничижительной критике взгляды Гилберта за их радикализм, существенно смягчил позицию по поводу степени вероятности доказательства и доказанной истины. Он писал, что задача уголовного судопроизводства состоит в том, чтобы решить, доказан или нет спорный факт, то есть преступление, и обязан ли обвиняемый быть наказан за него. При решении всех этих вопросов долг судьи заключается в принятии доказательств с той и другой сторон в возможно лучшей форме, в сравнении их и в постановлении решения на основании их вероятной силы[638]638
  См.: Bentham J. Rationale of Judicial Evidence. – P. 4.


[Закрыть]. Нет факта, который не был бы вне всяких споров[639]639
  Ibid. – P. 350.


[Закрыть]. Невозможно найти критерий вероятности факта[640]640
  Ibid.


[Закрыть].

Как доказывает Твининг, философская и логическая база доказательства как инструмента реконструкции оспариваемых, имевших место в прошлом событий укоренена в западной рациональной, индуктивистской традиции Ф. Бекона, Д. Локка, Д. Юма и Д.С. Милля. Он указывает на философский принцип дискретности, на котором основано использование доказательств в юридических процессах, которому он дает имя «Оптимистический рационализм»[641]641
  Twining W. Rethinking Evidence (Exploratory Essays). – P. 25.


[Закрыть]. То, что другие называли «нравственным убеждением», было для Локка разновидностью вероятности, высший уровень которой обладал универсальной способностью к достижению согласия. Оно достигает такой близости к определенности, что управляет образом наших мыслей настолько же, насколько самая очевидная демонстрация. Низший уровень вероятности порождает «уверенность», «внутреннее убеждение» или просто «мнение». По Локку, убеждение есть не что иное, как мнение относительно правды о той или иной практической стороне, которая может касаться любого действия, как морального, так и религиозного, как гражданского, так и библейского. Уровень согласия определяется весом доказательства. Качество и количество доказательств зависит от того, насколько они помогут удостовериться любому в существовании факта, так чтобы в таком утверждении ни один здравомыслящий человек не мог усомниться[642]642
  К проблеме вероятности, которую мы уже затрагивали, обратимся в специальной главе, посвященной исследованию истины.


[Закрыть].

Итак, для наших дальнейших рассуждений важно отметить, что рационализм – главная отличительная черта познания, происходящего по уголовным делам. Эмоции, психология имеют место в процессе, и пренебрегать ими было бы опасно, но строить свои выводы, систему доказательств любой разумный судебный деятель будет исходя из рациональных оснований. Поэтому всегда остается в силе тезис о том, что процесс познания универсален, как универсальны объективные законы, лежащие в его основании. Уголовно-процессуальное доказывание – такой же познавательный процесс, как любой другой[643]643
  См., например: Барабаш А. С. Публичные начала российского уголовного процесса. – С. 11; Белкин Р.С. Криминалистика и доказывание (методологические проблемы) / Р.С. Белкин, А.И. Винберг. – С. 9; Горский Г.Ф. Проблемы доказательств в советском уголовном процессе / Г.Ф. Горский, Л.Д. Кокорев, П.С. Элькинд. С. 198; Громов Н.А. Доказательства и доказывание в уголовном процессе / Н.А. Громов, А.К. Тихонов // Уголовный процесс: Сборник учебных пособий. Общая часть. – М., 2002. – Вып. 1. – С. 168; Мухин И.И. Объективная истина и некоторые вопросы оценки судебных доказательств при осуществлении правосудия. – С. 71.


[Закрыть]. Этого же взгляда придерживаются и английские авторы: «Факты, которые становятся предметом рассмотрения суда, расследуются и определяются точно тем же способом, каким сомнительные или спорные факты расследуются и определяются человечеством вообще, за исключением того, насколько положительный закон вмешивается с искусственными правилами, чтобы обеспечить беспристрастность и точность решения или исключить сопутствующий вред, который с вероятностью может последовать из расследования»[644]644
  Best W.M. The principles of the law of evidence with elementary rules for conducting the examination and cross-examination of witness. – P. 2.


[Закрыть]. Значит, может быть сделан вывод, что существует такое же различие между обычным познанием и уголовно-процессуальным, как между естественными законами и национальными государственными законами. «Есть в природе определенные источники правосудия, откуда все гражданские законы получены, подобно потокам; но поскольку и в самом деле воды берут свои оттенки и вкусы от почв, по которым они бегут, это делает гражданские законы изменчивыми согласно режимам и формам правительства, где они установлены, хотя они проистекают из тех же самых источников»[645]645
  Ibid. – P. 3.


[Закрыть].

Представления о природе познания, развиваемые в современной российской теории доказательств, в принципе основаны на идеях рационализма и эмпиризма, которые весьма близки вышеизложенным представлениям английских эмпириков XVIII века. Мы имеем в ввиду представления об объекте и субъекте, методах познания, идеал объективного знания (информации) и др. Наша гносеология проникнута духом рационального оптимизма по поводу способностей человека познавать действительность. К этому надо добавить классические рассуждения об опосредованном характере познания в суде, ретроспективности познания в процессе, отождествление фактов с реальными обстоятельствами и т. д.[646]646
  Трудно даже сказать, что такого нового было сказано по сравнению с тем, что было сказано Локком, Юмом и другими о природе познания.


[Закрыть].

Говорить о каком-то прямом влиянии на понимание познавательных процессов со стороны православия и развиваемой в его русле гомелитики, на наш взгляд, не приходится. Отечественная наука испытала сильное влияние марксизма й связанной с ним теории познания, которая скорректировала представления ученых в сторону абсолютизации истины. Но эта крайность, как представляется, была уже изжита к концу прошлого века. Хотя только будущее покажет, насколько сможет отечественная правовая школа воспринять, переварить концепты западной теории доказательств.

В целом можно сказать, что все идеи, касающиеся природы познания, были заимствованы с Запада. Они составляют основу отечественной теории доказательств. Прежде всего, речь идет об английской теории доказательств. Хотя, невозможно, конечно, отрицать влияния доказательственного права и стран континентальной Европы, со всеми вытекающими отсюда последствиями (в частности, это касается состязательности, активности суда в доказывании).

Наверное, как о национальном феномене теории доказательств можно говорить все-таки о советской концепции объективной истины. Она создавалась на базе научных представлений XIX века о закономерностях познания и, кроме того, была сильно политизирована и обслуживала не вполне нормальную социально-политическую структуру. Естественно возникают сомнения об адекватности этой теории новым реалиям. На наш взгляд, проблема стоит сейчас в том, чтобы осмыслить «начинку» отечественной теории доказательств в свете классических представлений об эмпирическом познании (которым была не чужда русская наука), но добавить к этому и идеи постнеклассической эпистемологии. Все это позволит приспособить теорию доказательств к российской правовой реальности.

Мы считаем, что действительно появилось нечто новое в науке и философии, что окрасило в несколько другие цвета классические представления о познавательной деятельности, протекающей в русле уголовного процесса. Думаем, не ошибемся, если скажем, что главным образом это категория информации. Было бы логичным проанализировать советские, точнее модернистские, информационные положения, характеризующие состояние разработки данной проблематики в отечественной уголовно-процессуальной науке[647]647
  Снова нашей темой становится оппозиция факт/ценность.


[Закрыть].

С другой стороны, нельзя не сказать, что используемая в нашей науке уголовного процесса на протяжении более семидесяти лет теория отражения слишком плоска, чтобы в современных условиях казаться убедительной. Хотя общая интенция на познаваемость события преступления, рационализм не могут не разделяться нами. Но объяснение, защита этой позиции должны строиться по-новому. С учетом достижений таких наук, как психология, лингвистика, антропология и прочие, то есть не столько естествознания, сколько гуманитарного знания.

Современная российская теория доказательств скорее по инерции, чем по убеждению, ссылается на марксистско-ленинскую теорию отражения (стыдливо именуемую теперь теорией познания «диалектического материализма») как свою методологическую базу. Эта теория была признана в свое время единственно верной для построения советского учения о доказательствах.

Нельзя ей отказать в последовательности, практичности и некоторой гибкости. Но эта практичность себя оправдывала применительно к определенному историческому контексту, менталитету. Она развивалась в условиях единой коммунистической идеологии, авторитарного режима, имела своей интенцией построение некоей идеальной модели общества посредством уничтожения всего мешающего этой цели и оправдывала карательную систему, где права личности нисколько не могли ограничить усилия государства по борьбе с преступностью[648]648
  Оговоримся, что диалектический материализм может быть признан одним из вариантов мировоззрения, объясняющих мир и человека. На его основе может строиться определенная политика и стратегия построения структур, как социальных, так и интеллектуальных. Проблема состоит в догматизации учения диалектического материализма, которая ограничивает его потенциал. В современных условиях плюрализма идеологий и способов инстинствования диалектический материализм есть один из возможных способов объяснения того, как происходит познание. Наряду с другими. Он не может претендовать на монополию и истину в последней инстанции. Кроме того, мы должны сразу обозначить свою принципиальную позицию по вопросу о том, что теория познания диалектического материализма не может претендовать на роль критерия истины в правоприменительной практике. УПК и практике применения закона не могут быть навязаны в виде стандартов теоретические построения какой-либо школы философии. Назначение философии не преобразовывать мир (в нашем случае уголовно-процессуальный), а объяснять его. Мы совершенно четко видим различие между теорией доказательств и доказательственным правом. Непереходимой пропасти между ними нет, но нет и прямой корреляции. Единственный урок, который может дать теория доказательств (теория познания) – это урок сдержанности и ограничения амбиций, признания слабости человека и веры в то, что изменения в лучшую сторону возможны. Объяснения природы познания и его результатов могут быть самыми различными, борьба конкурирующих идей, направлений и школ в этой сфере обогащает теорию. Но рекомендации законодателю и практику могут быть выражены одним заветом: не навреди.
  Иными словами, мы не собираемся быть революционерами и ниспровергателями. Охранительный консерватизм – вот наше кредо. Следование традициям и учет сложившейся в общественном сознании иерархии ценностей. Таковы путеводные вехи на нашем пути в области метафизики уголовного процесса, его теории познания.


[Закрыть].

Кратко напомним основные положения теории отражения марксизма-ленинизма, которые в наиболее концентрированном виде были выражены Ф. Энгельсом: материя, природа и бытие – это объективная реальность, существующая вне и независимо от нашего сознания, материя первична, поскольку она является источником наших ощущений и идей, а сознание – вторично, поскольку оно является отражением материи, бытия[649]649
  См.: Маркс К. Сочинения / К. Маркс, Ф. Энгельс. – Т. 21. – С. 282–283.


[Закрыть].

«Теория отражения» означает, что идеи и ощущения являются понятиями или образами предметов, существующих независимо от сознания. В.И. Ленин считал, что образы предметов, возникающие в мозгу человека, достаточно похожи на соответствующие предметы. К этому он добавлял, что объективный мир, существующий независимо от человека, может быть познан им[650]650
  См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. – Т. 18. – С. 277.


[Закрыть]. Как известно, именно этот тезис был взят на вооружение многими отечественными процессуалистами и криминалистами для обоснования того, что нераскрываемых преступлений не бывает и даже возможности достижения в уголовном процессе абсолютной истины.

Выдающиеся советские ученые (А.Я. Вышинский, М.С. Строгович и другие[651]651
  К их взглядам мы будем в последующем неоднократно обращаться и анализировать их.


[Закрыть]) конкретизировали положения теории отражения применительно к нуждам теории доказательств и нуждам правящего класса. Однако крах системы неминуемо порождает разумные сомнения относительно правильности теоретической надстройки, включая концептуальные основы советской теории доказательств. Мы имеем дело с банкротством не только социально-экономическим, но и интеллектуальным, которое гораздо трагичнее и которое нами не преодолено до сих пор.

Ведь многими по сей день диалектический материализм изображается как доказуемая теория и даже как неизбежная методология для теории доказательств. Следует констатировать, что за несколькими исключениями[652]652
  К такого рода текстам мы бы отнесли: Состязательное правосудие: Труды научно-практических лабораторий. – М., 1996. – Вып. 1. – Ч. ІІ.


[Закрыть] никаких серьезных попыток переосмыслить наследие советской науки в этом плане не делалось. Например, В.С. Балакшин пишет: «В основе теории доказывания лежит материалистическая диалектика, в частности два центральных ее раздела – гносеология и теория отражения, из которых следует: а) мир материален; б) мир первичен; в) мир отражаем и познаваем»[653]653
  Балакшин В.С. Доказательства в теории и практике уголовно-процессуального доказывания (важнейшие проблемы в свете УПК Российской Федерации). – С. 32.


[Закрыть]. Субъекты уголовно-процессуального доказывания (следователь, прокурор, суд) способны познавать механизм образования и передачи информации, ее восприятия, воспроизведения, фиксации и использования. Используя законы логики, данные субъекты способны познать и обосновать события прошлого, в том числе противоправных деяний как событий и явлений объективной действительности. Целью доказывания является установление объективной истины, под которой понимается соответствие содержащихся в итоговых выводах и решениях органов расследования, прокуратуры и суда знаний об обстоятельствах, входящих в предмет доказывания по уголовному делу[654]654
  См. там же. – С. 11, 12, 19.


[Закрыть].

На наш взгляд, развиваемые в современной уголовно-процессуальной науке концепции уголовно-процессуального познания (доказывания) в большинстве случае вольно или невольно призваны оправдать практику доказывания в условиях следственного процесса. Некоторые авторы прямо призывают вернуться к следственной модели доказывания. Так, А.С. Барабаш делает вывод, что состязательная модель познания неприемлема. Российский уголовный процесс основан на другой схеме познавательной деятельности, которая осталась прежней – схемой деятельности при предварительном расследовании. И эта схема должна быть реализована не только на стадии предварительного расследования, но и в судебном разбирательстве[655]655
  См.: Барабаш А.С. Публичные начала российского уголовного процесса. – С. 20, 22.


[Закрыть].

Как уже отмечалось, имеется много общих черт в рассуждениях процессуалистов всех времен и всех народов о закономерностях познавательного процесса, происходящего при расследовании и рассмотрении уголовных дел. В теории обсуждаются следующие характерные черты уголовно-процессуального познания: оно носит ретроспективный характер; может осуществляться как непосредственно, так и опосредованным путем; имеет свой специфический объект / предмет; осуществляется различными субъектами уголовного процесса; методы познания производны от общих познавательных средств. С этими положениями в той или иной их трактовке можно согласиться.