Текст книги "Товарищи (сборник)"
Автор книги: Анатолий Калинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)
– Не ели? – останавливаясь, вдруг спросил он у Петра и Андрея.
– Вечером нас в хуторе женщина борщом накормила, – ответил Петр.
– Так, значит, спать хотите, – уверенно заключил Тиунов.
– За две ночи ни минутки не спали, – признался Андрей.
– Тогда спать. Утро вечера мудренее. – Тиунов любил русские поговорки.
И сам тоже направился к копне. Только опустился рядом с Батуриным на сено, как сон сразу же сомкнул его веки.
24
На рассвете рота заметно повеселела, узнав, что и Волошина вернулась, и Рубцов с Середой объявились. Пока ездовые ловили лошадей, которые разбрелись за ночь по лугу, рыжеусый Степан из первого взвода взял с повозки баян, сел на копну. При первых же звуках баяна к копне потянулись бойцы.
Склонив на баян голову, Степан пробежал пальцами по клавишам и заиграл «русскую». Некоторое время пятачок у копны оставался пустым. Бойцы, подзадоривая, подталкивали друг друга. И потом все заулыбались, когда в круг вышла Саша Волошина.
Ее встретили тем ласковее, что все уже знали, какое известие она привезла ночью. Умытое, свежее лицо ее еще не успело отойти от сна. Сняв свои кирзовые сапоги, Саша обулась в черные туфли с полувысокими каблуками. Ее ноги еще болели после того, как она вчера весь день проездила верхом, но, услышав баян, она не устояла. Она обошла два раза по кругу и затанцевала против Андрея, приближаясь к нему и отдаляясь, поворачивая одно плечо и другое. Все улыбались, глядя на нее, и она сама улыбалась.
Андрей слегка попятился из круга, наклонив голову и с выжиданием глядя на нее. Кольцо раздвигалось, обутые в туфли с полувысокими каблуками ножки все шире носились по кругу. И каждый раз они настойчиво возвращались к одной точке, мелькая перед Андреем.
Но Андрей чего-то ждал. И Саша в его выжидании почувствовала вызов. Повернув голову, она что-то бросила через плечо Степану. Играя, Степан склоненным ухом вслушивался в баян, а прищуренным глазом с рыжими ресницами нацелился в Сашу. Андрей ближе наклонился в круг. В движениях Сашиных рук появилась утомленная округлость. Она не отступала, вызывая Андрея.
– Платочек! – подсказал Петр.
Вынув из рукава гимнастерки платочек, Саша повела им перед лицом Андрея.
Тогда Андрей повел плечами, подмигнув Степану. Степан перешел на «барыню». Саша засмеялась и вышла из круга.
Рыжеусый Степан заиграл «барыню» совсем медленно, и так же медленно начал танцевать ее Андрей, только чуть подрагивая коленями, почти не отрывая ступни от земли, сохраняя неподвижность корпуса. Так топчется в огороженном плетнем дворике женщина, замешивая кизяки. Лицо у нее постное, деловитое, на губах подсолнечная лузга. Такое же лицо было у Андрея, когда он начинал двигаться по кругу, растанцовываясь. И это постное выражение у него на лице – в сущности, никакого выражения – вместе с топтанием на месте очень скоро стало вызывать смех. Первым начал смеяться Тиунов. Сперва он только посмеивался, а потом залился тонким, журчащим смехом. Дольше всех оставался серьезным Батурин. Со все возрастающим вниманием он присматривался к Андрею. Когда же Андрей, слегка похлопывая себя ладонями по бокам, по животу и пониже спины, сморщив лицо, вдруг запел-заговорил, как барыня с перебором ночевала под забором, Батурин захохотал, тоже хлопая себя ладонями по бедрам. С танцующего Андрея солдаты переводили взгляды на капитана Батурина, и вскоре всех объял хохот.
25
Переправившись с табуном за Дон, Чакан не стал выбиваться на большую дорогу, а погнал лошадей бездорожьем. Кудрявых задонских дубрав и лесных полос он избегал, зная, что их прочесывают из пулеметов немецкие самолеты. В траве же, вздобревшей на илистой почве заливного луга, можно было и затеряться. Только темная широкая вмятина оставалась за табуном.
Потянулись коннозаводские земли. Лошади, накинувшиеся на степную жирную траву, вскоре пообленились и стали пренебрегать ею. С коннозаводских пастбищ тоже снимались табуны, уходили на восток. В предзакатной степи собиралась донская элита. Красноватая пыль окутывала табуны. Восторг объял сердце Чакана. В первый раз он видел такое. На всем пространстве, куда доставал взор, степь похрапывала, лоснилась, прядала ушами. Матки звали отбившихся жеребят. Неслись голоса табунщиков.
Чакан подъехал к одному, сидевшему с распушенной ветром бородой на низкорослой лошади.
– За Волгу?
Табунщик, скосив зрачки в его сторону, не ответил. Но Чакан знал доступ к сердцу. Увидев в его протянутой руке кисет, старик смягчился:
– Туда.
– Жаль кидать? – Чакан обвел взглядом табунные земли.
Из сворачивающих папиросу пальцев табунщика табак просыпался на гриву лошади. Строгое лицо его изменилось, твердые черты распустились.
– Я пятьдесят лет тут, как один день, меня Семен Михайлович Буденный знает… – И, будто устыдившись, он вдруг резким голосом закричал на лошадей: – Гей! – не попрощавшись с Чаканом и не оглядываясь, отъехал.
– Гей, гей! – подхватили другие голоса. Пыль взвилась над степью, табуны колыхнулись. Проводив их глазами, Чакан повернул свой табун на юг. В бумаге, которой снабдил его председатель колхоза Тертычный, был указан маршрут на Дагестан. Там можно было перезимовать с лошадьми на предгорных пастбищах.
В табуне шла своя жизнь. Лошади нагуливали жир на зеленом приволье. Выхоленно засияли на них шкуры. Чакан не торопил их, но и без этого они уходили за сутки вперед на тридцать-сорок километров.
Красный, с белой звездой, жеребец не отходил от молодой кобылки. Была она сухоголова, ушаста. В позапрошлом году колхоз купил ее на терском конном заводе. Материнская, уходящая своими корнями в арабский восток, кровь слилась в ней с донской. Золотистый ремень бежал от гривы до репки через всю спину.
Жеребец жался к ней с одного и с другого бока, закрывая глаза, клал ей на изгиб шеи голову и уже не раз покусался из-за нее с другим, старым жеребцом, с изморозной линялой шерстью.
На раструбе дорог Чакану пришлось придержать табун. И справа, куда уходил один рукав дороги, и слева, куда ответвлялся другой, натекал гул. Но слева гул приходил не такой густой, иногда он совсем ослабевал, и оттуда доносились только одиночные тупые вздохи.
Свернув на эту дорогу, Чакан погнал табун медленнее.
Вдруг сразу приблизились, стали слышны не только тяжелые вздохи, но и прорывавшийся между ними треск пулеметов.
– Куда же ты правишь?! – закричал перерезавший Чакану дорогу солдат на одинокой бричке. И, витиевато выругавшись, он махнул прямо по пшенице, исчез в ее волнах, кружа над головой вожжи.
Все чаще попрядывали ушами лошади, теснее жались друг к дружке. Лишь красный жеребец, равнодушный ко всему окружающему, продолжал упорно обхаживать серую кобылку.
Загнав табун в кукурузу, Чакан привстал на стременах, осматриваясь. Впереди маячили какие-то белые строения. По кукурузе Чакан стал огибать их с юга, откуда не слышно было выстрелов. Вскоре кукурузное поле уперлось в лесополосу, лошади втянулись под густую тень молодых дубков.
Гряда леса, начинаясь южнее станицы, охватывала ее с запада. Между лесополосой и веселыми, побеленными домиками станицы лежало поле пара, залопушенное осотом.
В зеленом затишье глохла канонада. Тем громче казались голоса птиц, населявших кроны дубков. Солнечный свет струился сквозь их листву на опушку, одичало поросшую шиповником.
Под кустами шиповника, в теплом сумраке, буйно росла медовая кашка. Белые зонтики ее манили к себе пчел, летавших откуда-то из-за лесной гряды. Со звоном паслись они на кашке и уносились обратно за лиственный гребень.
Вспомнив свою пасеку, которую он в этом году так и не вывез за Дон, Чакан вслушивался в их приглушенный рокот. И совсем было прослушал возникший вдруг рядом другой, скрежещущий, звук. Едва успев упасть за стволы деревьев, увидел выехавшие на опушку из-за кустов шиповника два танка.
26
Подмяв шиповник, они остановились на опушке лесополосы. Не отрывая головы от земли, Чакан скосил глаза и тут же зажмурился, обожженный крестами, сверкнувшими с их бортов.
Когда снова открыл глаза, на опушке уже стояли два танкиста в круглых шлемах и в комбинезонах, испачканных машинным маслом. Высокий, с худым горбоносым лицом, с увлечением объяснял что-то своему товарищу, указывая на призрачно-тонкую линию оснеженных гор, тянувшихся по горизонту на юге.
Как смог понять Чакан из тех слов, которые ему оставила память от трехлетнего германского плена, танкист говорил:
– Вот тебе, Бертольд, и Кавказ. Эта двугорбая вершина – Эльбрус. Ее еще называют Мингитау – Тысячная гора. Видишь, это не так далеко, как ты думал.
– Но и не близко, Вилли, – возразил ему товарищ. Глаза его, сверля зеленую чашу, уперлись в ствол дерева, за которым лежал Чакан. Чакан врос в землю. Но взгляд немецкого танкиста скользнул дальше.
– Я уже заметил, Бертольд, что ты принадлежишь к числу маловеров, – говорил высокий. – Но это не моя фантазия: каждому, кто захочет поселиться на Кавказе, – двадцать пять гектаров земли.
Внезапно он выпрямился, его горбоносое лицо насторожилось. Посмотрев на товарища, он поднял палец. Случилось то, чего больше всего боялся Чакан, – в глубине лесополосы заржала лошадь. Он узнал голос серой кобылки. Тотчас же ей тихо отозвался красный жеребец.
Высокий танкист резко повернулся к ближнему танку, стоявшему с задраенными люками, что-то крикнул. Слегка подавшись назад, танк повел в прорези серой брони хоботком пулемета. Пули с шуршащим свистом порхнули над головой Чакана. Вторая очередь прошлась ниже. С мелкотой щепок, брызнувших от стволов деревьев, Чакана оросило слезинками древесного сока. Сверху обрушился дождь листьев.
Не дожидаясь третьей очереди, Чакан кинулся в чащу где ползком, а где перебегая на коленях.
Все лошади невредимо паслись за лесополосой. Только серая молодая кобылка лежала на земле, откинув голову. Над ней стоял красный жеребец. Темная строчка пулевых отверстий, прошив девственное подбрюшье кобылки, уходила под пах. Она еще жива была. Задняя нога ее подрагивала, дыхание пузырило в углах губ пену. И в ту самую секунду, когда она в последний раз судорожно вздохнула, а ее нога остановилась, волна дрожи с головы до ног одела жеребца, он оскалил зубы.
Тем временем из-за дальнего края лесополосы, из степи, стала бить по опушке, артиллерия. Снаряды, разрываясь, взвеяли над опушкой тучу перемешанной с землей листвы. Оба немецких танка бросились уходить к станице, виляя по пахотному полю. Султаны разрывов сопровождали их до самых белых домиков, но все же перед самой станицей танки успели нырнуть в балку. Стало тихо.
Из-за южной окраины лесополосы захрустел валежник, послышался вкрадчивый – по мягкой земле – перестук. Среди деревьев замелькали тени верховых. Чакан вздрогнул, услышав:
– А-а, ловко их защучили наши иптаповцы[1]1
ИПТАП – истребительный противотанковый артиллерийский полк. Отсюда – иптаповцы (здесь и далее – примечания автора).
[Закрыть]. Посмотри, начштаба, как перепахали артиллеристы опушку.
– Как плугом, Сергей Ильич, – подтвердил другой голос.
– А тут этот дед с табуном. Сорвет, думаю, нам всю маскировку. Впору было ликвидировать его.
Чакан вышел из кустов. Опушку заполнили кавалеристы. Часть из них спешилась, часть была в седлах. Некоторые смотрели в бинокли на засоренное осотами поле пара между лесополосой и станицей. Старшим среди них был плотного сложения полковник с выпуклыми серыми глазами. Фуражку с красным околышем он снял, надев ее На луку седла, обнажив бритую, усеянную капельками пота голову. Он первый увидел Чакана.
– Так это ты тот самый дед, что нашу позицию немцам выдал? Что ты здесь делаешь? – спросил он сурово.
Но в светлых глазах полковника заметил Чакан искорки. Он приободрился.
– Табун отгоняю.
– Куда? – полковник изумленно вскинул светлые, как два пшеничных колоса, брови. – Из казаков? – он зорко взглянул на Чакана.
– Станицы Раздорской, – вытягиваясь, подтвердил Чакан.
– Где же твои лошади?
Чакан молча повернулся и пошел в глубь лесополосы.
Полковник, спрыгнув с лошади и разминая затекшие ноги, двинулся за ним. Следом потянулись и остальные.
Лошади при приближении чужих перестали щипать траву и, подняв головы, сбились в кучу. Лишь жеребец, не шелохнувшись, продолжал стоять над трупом серой кобылки.
– Как же ты не уберег ее? – останавливаясь перед ней, опечалился полковник. Подошли и другие, сгрудились вокруг мертвой лошади.
Чакан всхлипнул.
– Не уберег.
– А этот тоже хорош, – полковник залюбовался жеребцом, равнодушным к тому, что делали вокруг него люди. – Бабки-то, бабки! И эти пойдут под седло, – осмотрев других лошадей, одобрил он. – Сколько их всего?
– Было тридцать две головы, теперь, стало быть… – Чакан ладонью смахнул с глаз росу, – тридцать одна…
Полковник нашел глазами начальника штаба.
– Лошадей взять на учет.
Чакан возмутился:
– Я их не могу отдать.
– А куда же ты с ними? – искренне удивился полковник.
– У меня маршрут, – решительно сказал Чакан, нащупывая в кармане бумажку председателя колхоза.
– От танков не угонишь. Отрежут, и будет тебе маршрут.
– Я за них правлению расписку выдал.
Вокруг засмеялись:
– Веселый казачок.
– Всё, дед, на войну спишется.
Неожиданно полковник оказался другого мнения. Внимательно посмотрев на Чакана, он вдруг достал из планшета толстый красный карандаш, лист бумаги.
– И я тебе дам расписку. – Припав на колено и положив на него планшет, он стал медленно писать, вслух повторяя слова: – Мною, командиром… дивизии… полковником Рожковым, принято от табунщика колхоза…
– Имени Сталина… – заглядывая через его плечо, подсказал Чакан.
– …имени Сталина, – с выражением старательности на широком лице повторил полковник.
– С возвратом после войны, – косясь на его полковничьи знаки, добавил Чакан.
– Правильно, – поднимая голову, воскликнул полковник. – Задумывайся, что будет дальше. После войны нам и землю придется пахать, и зерно возить. – Расписываясь, он оглянулся на начальника штаба: – А печать у тебя с собой?
Порывшись в кармане, начальник штаба подал ему медно-желтый кружочек. Все с тем же выражением старательности на широком лице полковник приложил печать к расписке, протянул ее Чакану.
– Если буду жив, вдвое больше твоему колхозу верну лошадей. – Вставая, он отряхнул колено. – Трофейных.
Тут Чакан решился:
– У меня, товарищ полковник, сын тоже где-то здесь в кавалерии служит.
– Как фамилия?
– Чакан. Дмитрий Васильевич Чакан. Лейтенант.
– Найдем, – пообещал полковник. – А пока оставайся при мне. Пошли! – махнул он командирам.
И, бренча шпорами, ломая сучья, все опять гуськом стали выходить из лесополосы на опушку.
27
Солнце выше поднялось. Как будто ближе стали изломы встающей на юге горной цепи. Зыбкий свет скользил по облакам, набегавшим на их вершины. По-прежнему пустынно было на заросшем осотом поле пара и среди домиков станицы.
– Удивительная до неправдоподобия тишина, – сказал полковнику начальник штаба.
Приподнимаясь на носках, полковник вытягивал шею. Глаза его что-то искали в улочках станицы.
– Эх, не дорос! – с досадой заметил он, опускаясь на пятки своим коротким телом. Взгляд его перебежал к зеленой стене лесополосы, огибавшей станицу с запада.
– И наши как повымерли. – Он протянул руку к начальнику штаба: – Дай погляжу.
Начальник штаба дал ему свой бинокль. Полковник долго водил им вдоль домиков станицы, потом влез на лошадь, стал смотреть с седла. Пряный запах поднимался от медовых кашек.
– Не мешало бы с полчаса вздремнуть, – шепотом сказал маленький кареглазый майор. И сочно, по-домашнему, зевнул, испуганно прикрывая рот ладонью. На него недобро оглянулся начальник штаба.
Стоя сзади полковника, Чакан видел его бритый затылок, круто переходивший в шею.
– То-то и оно, – с удовлетворением сказал полковник, опуская бинокль и возвращая его начальнику штаба. – Как же, думаю, они собираются атаковать? Танки под стенами стоят, а пехоты не видно. Оказывается, за ночь они постарались. Видишь, – указал он. – Вчера там было голо.
– Ловко! – похвалил начальник штаба.
– Какая же ловкость, копны… на пару. – Полковник захохотал. – Так вот. – Он встрепенулся, взглядом подзывая к себе командиров. Сбившись вокруг полковника, они окружили своими разномастными лошадьми его рыжую кобылу. Глаза его испытующе пробежали по их лицам. – Здесь все командиры полков? Надеюсь, сегодняшняя задача ясна, как ясен и весь замысел командования группы: контрударом двух казачьих дивизий при поддержке артиллерии не только прикрыть отход главных сил, но и выиграть время для создания обороны в предгорьях. Атакуют кубанцы… – Командиры задвигались в седлах, зароптали. Перекрывая шум, он поднял голос: – Таков приказ. – Он подождал, пока ропот улегся. – Но после того как они выманят немцев из станицы, нашей дивизии будет принадлежать честь устроить им встречу. – Еще раз он обвел всех светлым изучающим взглядом, подолгу задерживаясь на каждом. – До этого же, чтобы ни один лист в лесополосе не шумнул. Вчера их «рама» весь день над нашими обозами проболталась. Пусть тешатся, что мы ушли, не приняв боя. Во что бы то ни стало избежать случайного выстрела. Скорее всего, они попытаются прощупать нас в центре. Майор Семенов, у вас в центре кто?
– Эскадрон Лугового, – ответил кареглазый майор.
– Напоминаю: ни один лист. Всё.
Командиры поодиночке покидали опушку и, заезжая за лесополосу, с мягким топотом уносились вдоль стены деревьев. На опушке остался полковник с начальником штаба.
– Действительно, не помешало бы вздремнуть, – мечтательно сказал полковник. – Тут где-то близко пасека. От одного запаха одуреешь.
– Нет поспать сейчас, товарищ полковник, не удастся, – прильнув глазами к биноклю, твердо сказал начальник штаба. – Эти копны в самом деле непростые.
28
В строю пшеничных копен, окаймлявших станицу с запада, зародилось движение. Сперва, будто ветер прошелся по их вершинам, они колыхнулись. Потом вдруг все сразу сломались и упали. Поле зарябило грязновато-бурыми фигурками, над ним взвилась пыль. Спотыкаясь в складках поля, немецкая пехота побежала к лесополосе. Вставали из-под распавшихся снопов новые серые фигурки. Залегая и совершая перебежки, они после каждого броска снова залегали, но вскоре, ободренные отсутствием встречного огня, уже не таясь, затрусили по залопушенному листьями осота полю, слепо поливая его из автоматов.
– Много же у них патронов, – с мрачной завистью сказал полковник. – Только не очень-то грамотно, генерал фон де Шевелери. Кто же пускает пехоту впереди танков. – Глаза его тоскующе вспыхнули. – Что-то кубанцы медлит.
– Ждут, когда пройдут половину поля, – успокоил его начальник штаба. – Смотрите, товарищ полковник.
Раскатистый гул возник из-за того края лесной полосы, где грива деревьев мягко сливалась с горизонтом. Оттуда будто гром взрокотал.
Полковник вдруг обернулся к Чакану:
– Смотри и запоминай. Такое теперь редко увидишь.
Дробный звук нарастал над степью. В тот самый момент, когда, достигнув середины поля, немецкая пехота остановилась и, повернув головы, стала смотреть в ту сторону, из-за леса выдвинулась темная лава всадников.
Тут же она и раскололась, растекаясь вдоль поля и двумя крыльями охватывая немецкую пехоту. Часть ее все еще оцепенело стояла посредине поля, другая часть стала откатываться к белым домикам. Но заскакавшее раньше и наперерез левое крыло всадников отрезало ее от станицы и, тесня лошадьми, погнало по паровому полю. Между станицей и лесополосой началась рубка.
Большая группа немецких солдат сбилась вокруг офицера в черной фуражке. Стоя на перекате с пистолетом в руке, офицер заворачивал бегущих солдат. Из-за переката заговорил пулемет.
Одна группа всадников спешилась, другая, повернув налево, поскакала вдоль переката. Несколько раз на пулемет набегала волна спешенных кубанцев. Пулемет умолкал и, опять возобновляя огонь, расчетливо вел его с короткими промежутками.
Вдруг офицер в черной фуражке, блеснув в руке пистолетом, уложил побежавшего от переката к станице пулеметчика и, остановив цепь солдат, сам лег за пулемет.
Сухая земля взвивалась из-под копыт кубанской конницы, довершавшей рубку. Офицер в черной фуражке, встав из-за пулемета во весь рост, бросил гранату в гущу нахлынувших на него кавалеристов.
– Вот теперь и нам предстоит работа, – слезая с лошади, сказал начальнику штаба полковник Рожков.
– В укрытие? – спросил начальник штаба. Полковник не забыл оглянуться на Чакана:
– Иди за нами.
Большой окоп отрыт был в лесополосе в корнях деревьев. Сидел там телефонист, прилипнув к аппарату. Справа чуть брезжили горы, а слева уже садилось солнце. Падавшая от лесополосы тень, увеличиваясь, быстро закрывала поле пара. Когда она уже почти вплотную достигла домиков станицы, от их стен отделились танки и, разворачиваясь, стали выходить на поле.
– Восемнадцать, – вслух сосчитал начальник штаба.
– Совсем неграмотно, генерал Шевелери, – проговорил полковник. Ноздри по-ястребиному подвернутого носа у него задрожали. – Только бы иптаповцы не испортили нам обедню.
– Я командира иптапа еще раз… – начал начальник штаба.
Не договорив, он пригнул голову. Вверху прошелестел снаряд. Взревев моторами, танки быстро побежали через поле к лесополосе. Вздыбленная вокруг разрывами снарядов туча земли и листвы заволокла над окопом небо.
– Товарищ полковник, на проводе командир иптапа… – вставая в окопе с трубкой в руке, сказал телефонист.
– Передай, что за преждевременный огонь будем карать, как за трусость.
У Чакана при виде больших серых машин, неуязвимо переходивших поле, тупо заныло под ложечкой.
– Страшновато? – Полковник догадливо взглянул на него.
– Есть немножко, – признался Чакан.
– Это не только с тобой бывает, – серьезно сказал полковник.
– Среди артиллеристов есть потери, – поднимая лицо от трубки, доложил телефонист.
Полковник лишь ворохнул в его сторону глазами. Танки приближались. В окоп посыпалась земля, ручейком стекая с бруствера.
– Как, Сергей Ильич? – побледнев и опуская в руках бинокль, спросил начальник штаба.
Полковник Рожков наклонил к телефонисту бритую голову:
– Огонь!
29
В сумерки в роту к Батурину приехал на юркой штабной машине офицер связи и показал капитану на карте крестик, к которому должны были стягиваться разрозненные части и группы, отступавшие к Волге. По приказу командующего армией намечалось ночью всех боеспособных посадить на машины, подвезти к линии фронта и, внезапной атакой пробив брешь, вывести к Сталинграду.
– С танками тут у них пока не густо, – в заключение успокоил капитана Батурина офицер связи.
Ночью с потушенными фарами подошли машины. Капитан Батурин сел в первую машину рядом с водителем. Ехали по скошенному лугу. Колеса мягко шуршали в молодой отаве. В тихом ночном воздухе был разлит какой-то монотонный звон.
– Что это? – спросила в кузове машины Саша Волошина у Андрея, который сидел с ней рядом. Напротив из темноты смутно белело лицо Петра.
– Лягушки. Но есть ещё и такие ночные жуки.
На темном небе высыпали мелкие звезды. Скошенный луг окутывало сладковатое облако.
– Волошек пахнет, кашка, – пояснял Андрей.
– А это? – спрашивала Саша.
– Сурепка. Желтая такая трава.
– Как вы все знаете?! – удивлялась Саша, касаясь своим коленом его ноги.
– Я же здесь вырос, – слегка отодвигаясь, отвечал Андрей.
Впереди трепетало зарево. Всполохи метались по горизонту.
– Прожектора, – сказал чей-то голос.
– До Сталинграда уже не больше полета километров осталось, – отозвался другой, пониже и погрубее. – В девятнадцатом он Царицыном назывался, я там два раза раненный был.
– Еще и в третий не опоздал, – пообещал ему первый голос.
Все плотнее сдвинулись в кузове машины. Встречный ветер забирался под гимнастерки.
Капитан Батурин несколько раз останавливал колонну. Каждый раз к нему, спрыгивая с другой машины, подходил Тиунов. Засветив ручной фонарик, они склонились над картой.
– Скоро поворачивать, капитан?
– Еще не было балки.
– Одну мы уже проехали.
И снова машины шли по мягкому луговому бездорожью. Свет звезд стал ярче, темнота сгустилась. От луга запахло болотной цвелью. Чистый монотонный звон угасал. По земле поползли вязкие клочья тумана.
Капитан Батурин снова остановил колонну.
– Ожидать будем, пока туман сядет? – подходя к нему, спросил Тиунов.
– Да, – коротко ответил Батурин.
– Не опоздаем?
– Не должны.
Капитан поглядывал на небо и на часы, досадуя на отставших. Скоро подошли все машины. Рота втягивалась в балку. Ее гребешки еще рисовались на фоне неба справа и слева, а извилистое дно уже затянула туманная мгла. Вдруг впереди вынырнули и остановились прямо против колонны две закрашенные синим фары. Не выходя из машины, командующий армией бросал капитану Батурину отрывистые фразы:
– У вас все готово?
– Все, товарищ генерал.
– Повторите задачу.
– После того как будет пробито окно, прикрывать правый фланг до тех пор, пока пройдут вторые эшелоны и обозы беженцев.
Слова их глохли в тумане.
30
Пока колонна стояла, Тиунов вполголоса разговаривал с новой санитаркой. Она пристала к роте в станице Романовской, и капитан Батурин согласился ее оставить. Тиунов с жалостью рассматривал ее маленькую фигурку и круглое личико с большими серьезными глазами. Она была совсем еще девочка. В довершение ко всему она шепелявила. Несмотря на это, что-то в ней было от маленького зверька.
– Тебя как зовут? – спрашивал Тиунов.
– Ляля, – отвечала девушка голосом, неожиданно для нее звучным.
Тиунов не удержал улыбки: так это имя соответствовало ее внешнему облику.
– А сто вы смеетесь? – Не увидев, а скорее почувствовав в темноте его улыбку, немедленно осведомилась девушка.
– Я не смеюсь, – заверил ее Тиунов.
– А мне показалось, смеетесь.
– И не думал. – Но все-таки Тиунов не удержался. – Ты выстрелов не испугаешься, Ляля?
– А цем я хузе других? – тотчас же подозрительно спросила она.
– Не хуже, конечно. А крови не боишься?
– Не боюсь, – не сразу ответила Ляля.
– И перевязать сумеешь?
– Я в станице на курсы медсестер ходила, – совсем тихо ответила Ляля.
– А как раненых выносить, вас учили? – допытывался Тиунов.
Но Ляля не ответила.
– Для этого нужно быть сильной, – продолжал Тиунов.
– Сто вы меня пугаете, товарись политрук, – вдруг зазвеневшим голосом спросила его новая санитарка.
– Что ты, разве я хочу, чтобы ты боялась? Сперва, конечно, покажется трудно, а потом привыкнешь. Ты должна скоро привыкнуть, Ляля, – успокоил ее Тиунов.
И, отходя от нее, он неслышно остановился за спиной у капитана Батурина, который продолжал разговаривать с генералом.
– Не забыли? – спрашивал генерал.
– Сперва белая ракета, потом две…
– Красных, – договорил генерал и наклонился к шоферу. – Едем.
Машина развернулась почти на месте и тотчас же пропала во мгле. Только капля закрашенного синей краской заднего фонаря еще некоторое время помелькала и канула впереди.
Вскоре капитан приказал сгружаться с машин. Все попрыгали на землю и стали делиться куревом.
– Похолодало, братцы, – подходя то к одной, то к другой кучке, заискивающе говорил молодой пулеметчик, второй номер у рыжеусого Степана. Ему никто не отвечал.
Сам Степан сел на отаву, развязал вещмешок и стал есть сухари. Вскоре он уже насытился, но еще долго не мог остановиться. Трудно двигая желваками, все заталкивал себе в рот сухари.
Разговаривали совсем тихо.
– Туман, однако.
– Завтра будет тепло.
– Это завсегда, когда туман.
Петр поворошил ногой копну сена.
– Преет уже.
– А говорили, здесь хуже наших сена, – ответил Андрей.
Молодой пулеметчик, побродив но балке, подошел к ним:
– Похолодало, а?
– Ты бы покурил, Ваня, – посоветовал ему Андрей.
Туман сгустился. Все запахи заглохли, точно ушли обратно в землю.
– Увидим ракеты? – с беспокойством спросил у капитана Тиунов.
– Это только внизу туман, – сказал капитан. Андрей отошел в сторону, лег на копну и укрылся плащ-палаткой. Петр несколько раз подходил к нему, спрашивая:
– Скоро?
Он то засовывал в карманы свои большие, покрасневшие руки, то вынимал их из карманов.
– Что? – сонным голосом переспрашивал из-под плащ-палатки Андрей.
Махнув рукой, Петр отходил от него.
Андрею уже успело присниться, как они с отцом ставят в виноградном саду новые дубовые сошки, когда его разбудил возглас Тиунова:
– Смотри, капитан!
Вправо от балки взвились, разрывая туман, и заколыхались над лугом, как три больших цветка, ракеты – одна зеленовато-бледная и две красных.
31
Мгновенно хрупкий купол ночной тишины разломился на куски. Минометы и пулеметы одновременно открыли огонь.
Но как ни ярок был свет вспышек трассирующих пуль и орудийных вспышек, он только на мгновения озарял луг то в одном, то в другом месте. Петр лишь смутно угадывал фигуру бегущего впереди него по лугу Андрея. Несколько раз он куда-то нырял, потом опять появлялся из темноты перед глазами.
Вокруг них также бежали, падали, вставали и опять бежали другие солдаты. Туман был, как серая повязка у них на глазах. В озарении вспышек могло бы показаться, что они затеяли на лугу детскую игру в ловитки, если бы некоторые из них не оставались лежать на молодой отаве луга, трепыхаясь.
Петр бежал уже впереди Андрея на что-то круглое и светящееся из-за гребешка балки, как печь завода в Таганроге, на котором он работал подвозчиком метизов. Мокрая трава скользила под ногами. Чем выше рота взбиралась на склон, тем чаще приходилось солдатам припадать к земле. Врытый в землю за гребешком балки танк пушечно-пулеметным огнем встречал роту. Загорелось сено, дым стал поедать туман. Пламя, затрещав, змейчато побежало от копны к копне.
Пробегая вместе с атакующей ротой и упав под копну, капитан Батурин дождался близкой вспышки, при которой можно было разглядеть часовые стрелки. До рассвета оставалось не больше двух часов. Правда, рота уже вытягивалась из балки, но танк своим огнем продолжал держать весь ее правый фланг.
Подбежал Тиунов и как-то боком, неуклюже уткнулся рядом с капитаном в копну.
– Ну как? – спросил его капитан. Он посылал Тиунова поднять залегший перед танком третий взвод.
– Поднялись.
– Ты не ранен, Хачим? – вдруг с сомнением спросил капитан, заметив, что Тиунов как-то неестественно согнуто держит левую руку на весу.
– Нет, капитан, – ответил Тиунов, разгибая руку и помахав ею в воздухе.
На самом деле, поднимая третий взвод, он был ранен пулей в мякоть и, с помощью зубов затянув руку выше локтя бинтом из индивидуального пакета, опять надвинул на нее простреленный рукав.
– Посмотри, Хачим, что там еще можно сделать, – привставая на коленях и глядя на правый фланг, сказал капитан.
– Хорошо, капитан, – Тиунов оттолкнулся от земли здоровой рукой и побежал, загребая плечом.
– Подожди! – вдогонку ему крикнул капитан.
Тиунов не оглянулся. Перебегая, он увидел новую санитарку Лялю. Она стояла на коленях в окружении раненых. Их было уже много. Они шевелились, хрипели, все сразу звали сестру. Она ползла по траве к одному, но в это время за спиной ее начинал звать другой. Ей казалось, что этому хуже всех, и она ползла к нему, но слышала еще более громкий стон в новом месте.
