Текст книги "Товарищи (сборник)"

Автор книги: Анатолий Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

– Откуда артогонь? – нахмуриваясь, спросил в микрофон фельмаршал.

– Это у левого соседа.

– Ни единого выстрела. Лучше прикройте левый фланг.

– Я приказал выставить еще две батареи.

Фельдмаршал помедлил.

– Этого мало.

– Я полагал… – Отвечавший ему голос, вдруг сразу куда-то проваливаясь, совсем исчез.

– Мало, генерал-лейтенант Штайнер, – повторил фельдмаршал. Шевелери увидел, как у него дернулась матово выбритая щека. – Не следует полностью рассчитывать на их беспечность. – Шевелери показалось, что маленькие холодные молоточки стучат по его черепу, он поежился. От стенок танка в самом деле веяло арктическим холодом. «Как в склепе», – подумал Шевелери.

– Вы свободны, Штайнер, – сказал в микрофон фельдмаршал и, разворачивая на большом планшете карту, стал водить по ней узким ногтем.

– Время завязывать? – дыша возле его уха, спросил Шевелери.

– Да, – тщеславно подтвердил фельдмаршал, подумав о том, что выношенный им лично план контрудара по зарвавшейся казачьей коннице противника был утвержден в ставке без всяких изменений. Зная об этом, Шевелери рассчитывал, что его замечание не пропадет бесследно. И хоть немного оно должно будет рассеять тот холодок отчужденности, которым всегда окружал себя в своих отношениях с подчиненными фельдмаршал Лист. Он принадлежал к плеяде генералов, начавших с головокружительной быстротой всходить по лестнице военной карьеры в 1933 году. Офицеры старого рейхсвера относились к таким генералам с неприкрытой иронией, но молниеносный балканский поход не только упрочил военную репутацию Листа, но и принес ему славу. Он стал пользоваться неограниченным доверием фюрера, и после того, как фон Манштейн был брошен на помощь окруженной в Сталинграде 6-й армии Паулюса, назначен командующим всеми немецкими войсками на Северном Кавказе. Ему поручили кардинально выправить положение, фактически уже приведшее к распаду германского фронта на юге на два изолированных крыла. – И вам, генерал, предстоит завязать этот мешок, – значительно взглядывая на Шевелери, с меньшей сухостью добавил фельдмаршал Лист. – Разумеется, конечная задача этого контрудара шире. Нас интересует не частный успех. Уничтожив кавалерийскую группировку, мы возвратим себе контроль над дорогой Тихорецк – Сталинград. Но это также и вопрос престижа. Вам уже приходилось встречаться с казаками, генерал?

«Знает?» – встречно взглянув на бесстрастное лицо фельдмаршала Листа, спросил себя Шевелери. Ему почудился в словах Листа намек. Но лицо у фельдмаршала продолжало оставаться серьезным. «Нет», – с облегчением заключил Шевелери.

– Еще не приходилось, господин фельдмаршал, – ответил Шевелери, вдруг опять ощутив знакомую ноющую боль в ногах. Холод, исходивший от стальной брони танка, пронизывал их. Ревматические ноги опять стали напоминать ему о себе. С тех пор как под Лепилиным командир 13-й танковой дивизии генерал Шевелери лишился своего старого денщика, он забросил и ежевечерние процедуры перед сном. Никто другой, как Курт, с которым Шевелери начинал войну на Западном фронте, не смог бы так растереть простуженные ноги генерала сперва спиртом, а потом анестезирующей мазью и так укутать их на ночь верблюжьим одеялом.

– Казаки – не только упорный противник, – сказал фельдмаршал. – Основное их преимущество в том, что они столько же кавалерия, сколько и пехота. В седле они кентавры, а спешиваясь – превращаются в не менее грозных солдат. У них это называется: пластуны. Но на этот раз им, кажется, не должно будет помочь ни то, ни другое.

Правую щеку фельдмаршала все время подергивал тик. Одна сторона лица кривлялась и прыгала, в то время как другая оставалась совершенно неподвижной. Иногда у Шевелери появлялось ощущение, что фельдмаршал Лист подмигивает ему. С чувством неловкости Шевелери отводил глаза.

30

– А теперь, генерал, еще раз посмотрим, где будет лучше всего затянуть петлю.

Они вылезли из танка и по ходу сообщения стали спускаться в лощину. Справа и слева балки расстилалась степь. Солнце, поднимаясь над нею, продиралось сквозь синие ветви тернов, за которыми маячили хутора. По склону стояли в капонирах «хеншели», окрашенные под цвет снега. Танкисты в кожаных шлемах и в комбинезонах, согреваясь, переступали с ноги на ногу, похлопывали кожаными рукавицами, толкали плечами друг друга. Двое офицеров возле крайнего «хеншеля» цедили слова, не выпуская изо рта папирос:

– Чертовски крепкий табак, Вилли, у меня от него не только в горле дерет. – Танкист в откинутом на шею шлеме сплюнул на снег желтую слюну.

– Это называется ма-хор-ка, – пояснил ему товарищ. – Благодари наших интендантов, которые умудрились оставить в Белой Глине русским табачный паек всего фронта. – Высокий и широкоплечий, он стоял, привалившись к танку спиной.

Движение пробежало среди танкистов, когда отрывистый голос прокричал в морозном воздухе слова команды. Они колыхнулись и стали выстраиваться в шеренгу впереди своих машин.

– Что там такое, Бертольд?

– По-моему, к нам направляется начальство.

– Один из них наш генерал, а другой…

– Я слышал в штабе полка, что должен был прибыть фельдмаршал Лист.

Фон Хаке пошел к ним навстречу.

– Обрати внимание на его лицо.

– Оно не бывает веселым с того дня, как его понизили в чине.

– Говорят, на нем отыгрались за поражение в Лепилине.

– Вполне возможно. Из командиров полков он был единственный, кто поставил под сомнение блистательный замысел нашего генерала.

– И за это он теперь расплачивается как непосредственный виновник неудачи.

Майор фон Хаке быстрыми шагами шел по ходу сообщения навстречу фельдмаршалу Листу и генералу Шевелери, вскидывая правую руку.

– Командир четвертого танкового…

– Почему не рассредоточены машины? – перебил его фельдмаршал.

Лицо у фон Хаке, побледнев, стало почти таким же бесстрастным, как у фельдмаршала Листа. «Но у Хаке больше видна порода», – подумал Шевелери.

– Я строго придерживаюсь карты штаба дивизии, – холодно ответил фон Хаке.

– На которой указана только общая схема. – Вставил генерал Шевелери. – В остальном я полностью полагаюсь на опыт командиров полков.

«Старая лисица», – встречаясь с ним взглядом, подумал фон Хаке.

Пропуская фельдмаршала и генерала вперед, он пошел вслед за ними.

Фельдмаршал Лист шел расслабленной, старческой походкой, приподняв костлявые плечи. Короткая и широкая шинель висела на нем.

– Фюрер недоволен нашими последними потерями в танках, – шагая впереди, продолжал фельдмаршал. – К тому же мы не успеваем эвакуировать подбитые машины. В Минеральных Водах бросили сорок эшелонов с военными грузами, в Белой Глине – десять. Фюрер приказывает сжигать все, вплоть до последнего зерна и последней доски. На месте оставляемых сел и городов должна оставаться только зола.

Равнодушным взглядом он скользнул по шеренге танкистов, застывших возле машин, и, раздвинув ветви терновника, стал рассматривать балку. Генерал Шевелери тронул фон Хаке за плечо.

– Я на вас надеюсь, майор. Ваш полк выполняет едва ли не самую главную задачу по рассечению казачьей конницы. Во многом от вашей решительности будет зависеть…

– Вернуть себе звезду на погоны? – насмешливо подсказал фон Хаке.

– Может быть, и в паре с другой. Считайте, что они уже ваши. Разумеется, в случае если им не удастся уйти из мешка.

– Однажды, господин генерал, мы уже пытались взять реванш, – заметил фон Хаке.

– Повторяю, все зависит только от вас, – более сухо сказал Шевелери.

Фельдмаршал Лист опустил бинокль.

– Нужно не дать им успеть возвести круговую оборону. Атаку начать на два часа раньше намеченного.

– До этого, господин фельдмаршал, я предлагаю позавтракать, – напомнил Шевелери.

Фельдмаршал, взглянул на него, впервые за все утро скупо улыбнулся:

– Говорят, вы возите с собой коллекцию французских вин, генерал?

– На этот раз, господин фельдмаршал, я смогу предложить вам только бордо, – скромно поклонился Шевелери.

31

Стоявший в шеренге танкистов Бертольд повернул к своему товарищу бледное лицо:

– Ты слышал, Вилли? Нас опять бросают первыми под огонь.

Вилли флегматично пожал плечами.

– Кому-то ведь надо быть первыми, Бертольд.

– Мне непонятно твое спокойствие.

– А что же я, по-твоему, должен биться в эпилептическом припадке?

– Вообще ты стал неузнаваем.

– Ты забываешь, Бертольд, что мы теперь поменялись с русскими местами. Теперь у нас мерзнет хвост.

По белой равнине струилась поземка. Ветер звенел в обледенелых ветвях терновника.

– До атаки мы тоже успеем позавтракать, – заглянув под обшлаг комбинезона на часы, сказал Бертольд.

– Что ж, – равнодушно согласился Вилли.

Две головы в кожаных шлемах, колыхаясь, поплыли по узкому лабиринту, прорезавшему склон снизу доверху.

Ответвляясь вправо, ход сообщения вывел их на окраину села. Мелкая речушка, подернутая коркой льда, разрезала его из конца в конец надвое. Весной, как видно, речушка, переполняясь снеговой водой, сбегающей с кавказских предгорий, расхлестываясь, топила прибрежные сады. Желтые и коричневые нити подмытых ею корней свисали по обеим сторонам балки с крутых обрывов. Теперь немецкие саперы, наглухо закрывая все выходы из балки, в три ряда натянули в садах между деревьями колючую проволоку. Костыли, на которых держалась она, вбивали в стволы яблонь и вишен. На багровых и дымчато-сизых лоскутах содранной коры застыли капли древесного сока.

Перейдя речку по льду, Бертольд и Вилли поднялись сквозь оставленный в колючей изгороди проход в село. На огородах, возле дымящейся полевой кухни, солдаты резали большую свинью. Двое солдат держали ее за ноги, а третий заносил над ней отточенный до слепящего блеска тесак. Свинья с визгом вырывалась у них из рук. Четвертый, в поварском колпаке, рубил на дрова вишню. Когда она, медленно надламываясь, рухнула в сугроб, он стал счищать с нее топором ветви.

– Мне, Вилли, всегда бывает жаль смотреть, когда рубят деревья, – обходя упавшую в снег вишню сказал Бертольд.

– Тебе, Бертольд, не помешало занести это изречение в свой дневник.

– К сожалению, он теперь безвозвратно утерян.

– Ты, Бертольд, бываешь сентиментальным даже с русскими женщинами, – насмешливо заключил Вилли.

– Согласен с тобой только в том, что я недооценил фактора времени. Но в грубом насилии над женщиной, даже если она русская, по-моему, удовольствия мало.

Через какой-то большой унавоженный коровьим и птичьим пометом хозяйственный двор они вышли к дому под оцинкованной крышей. Бертольд толкнул калитку носком сапога.

– Курка! – вдруг с изумлением воскликнул он.

И он побежал за метнувшейся от него черной курицей. Два или три раза ему ужи удавалось схватить ее за хвост, но каждый раз она в последний момент вырывалась, оставляя у него в руках перья. На крик курицы из дверей дома выскочила высокая женщина в черной шали. Секунду постояв на крыльце, она сбежала со ступенек и тоже погналась за ней. Она и Бертольд схватились за курицу одновременно.

– Последняя, – хриплым голосом сказала женщина. Из-под ее шали выбивались седые космы.

Не отпуская из рук курицы, Бертольд покачал головой.

– По-русски не понимаю.

– Не дам, проклятый! – грубым голосом крикнула старуха.

Бертольд дернул курицу к себе.

– Прочь, ведьма!

Наблюдавший эту сцену Вилли махнул рукой.

– Оставь, Бертольд, вы ее разорвете. Все равно мы не успеем ее приготовить.

Бертольд разжал руки. Прижав курицу к груди, старуха, не оглядываясь, пошла к дому. Провожая ее взглядом, Бертольд поцарапал пальцами желтый ремень на своем комбинезоне и расстегнул кобуру. Вилли, не захотев наблюдать за дальнейшим, скучающе отвернулся и стал смотреть в степь.

Через час они сидели в доме за накрытым зеленой клеенкой столом и ели жареную курицу. В доме было тихо. Лишь на стене верещал, раскачиваясь из стороны в сторону, маятник дешевых часов.

– К этой курице да яблочный соус. В таких случаях я всегда вспоминаю мать, – сказал Бертольд.

Старуха лежала возле крыльца ничком. Шаль сползла у нее с головы, ветер шевелил белые пряди волос. Махры шали быстро вмерзали под морозным ветром в лужу крови.

32

Флигель, в котором расположился Дмитрий Чакан с отцом на ночлег, выходил окнами прямо в степь. Пожилая хозяйка с вечера растопила печь, поставила на стол кувшин с молоком.

– Может, не погребуете козьим, ничего другого не осталось. Все в доме, до последнего яичка, выгребли, только козу не тронули.

Подождав, пока Дмитрий ушел проверять сторожевое охранение, Чакан разговорился с хозяйкой. Разглядывая на стене фотографии, спросил:

– Муж тоже в кавалерии?

– В кавалерии, – ответила хозяйка.

– Не в Кубанском корпусе?

– С первого дня войны не слыхать. – Хозяйка краем фартука провела по глазам. – Можно я вам с сыном на большой кровати вместе постелю? На полу к утру будет совсем холодно, а топка теперь у нас – один бурьян. Сама я в боковушке лягу.

Попив молока, Чакан разулся, прислонил влажные валенки к теплой стене и сам протянул к ней ноги в белых шерстяных носках. Носки связала ему дома жена Татьяна из шерсти племенной овцы. «Теперь, должно быть, овечку тоже они сожрали, – подумал Чакан. – А может, и схоронила ее Татьяна где-нибудь под яром, если сама осталась в живых?» Вдруг почувствовал он такую тоску по дому, какой не было у него даже в черных терских песках. Захотелось поскорее увидеть свой с низами и с балясами дом, спуститься по отлогому берегу к Дону, и, постояв у воды, посмотреть, как она пенится, крутится воронками посредине и опять течет мимо хутора, гладкая и зеленая, как бутылочное стекло.

Ясно вспомнилось Чакану, как весной, когда схлынет паводок, а весь хутор на ранней заре еще спит, отчаливал он от берега на плоскодонке ставить вентеря в протоке у острова. Не больше как через два часа их уже распирало царским уловом: сулой, сазаном, стерлядью. Но особенно любил Чакан, когда Татьяна запекала для него в коробе вынутого только что из вентеря чабака, плавающего в густом пахучем жиру.

Нахлебавшись ухи, сваренной с помидорами и с луком, и объевшись чабаком с вареной картошкой, он вот так же протягивал ноги к теплу, чтобы посидеть наедине со своими мыслями, перебрать в памяти события минувшего дня.

…У Чакана опять защемило в груди так, что он стал растирать ладонью грудь. Нащупав на шнурке Татьянину ладанку, высыпал из нее в руку щепотку сухой земли. Стершаяся в мелкий порошок, она пахла чем-то горьким и знакомым, но совсем слабо. Ссыпав сухую землю с ладони обратно в ладанку, он завязал со и опять спрятал на груди на шнурке.

Когда вернулся Дмитрий и молча стал разуваться, Чакан спросил его:

– Ты слыхал, Митя, что в эскадроне брешут?

– Ну? – сердито отозвался Дмитрий.

– Подожди запрягать. Говорят, немецкие танки не совсем отсюдова ушли, а где-то схоронились. Как бы не заманули они нас, как сазана в вентерь.

– Еще лучше, папаша, глупый сазан на капли датского короля клюет. Ему намешают их в пышку, а он и рад губы распустить.

– А вы, без году неделя командиры, думаете прожить только своим умом.

Обидевшись на сына, Чакан вышел покурить на крыльце. Вечер был не по-зимнему теплым. В тумане таяли плетни, дома, колодцы с запрокинутыми в небо журавлями. Проезжая улицей, громыхала котлами кухня. В туманной мгле плавали светлячки папирос. Совсем как дома в хуторе, когда соседи по вечерам ходили погостевать друг к другу и не было еще никакой войны.

Скрипнув дверью, хозяйка остановилась за спиной Чакана, луская семечки. Наискось через улицу смеющийся молодой басок настойчиво увещевал:

– Правда, приеду и заберу с собой в Таганрог.

– Ты же меня и рассмотреть еще не успел, – со смехом возражал ему женский голос.

Хозяйка пошевелилась за спиной у Чакана.

– Молодым и война не причина.

Она еще постояла, дыша в затылок Чакану маслянистым запахом жареных семечек, и молча вернулась в дом.

На раннем рассвете она разбудила Чакана, спавшего на кровати рядом с отвернувшимся к стенке Дмитрием:

– Немцы!

– Где? – садясь на кровати и всовывая ноги в валенки, спросил Чакан.

– На зорьке я пошла в степь за бурьяном, печку затоплять, спускаюсь в балочку, вижу – они стоят. Я бежать. Они стрелять, а я шибче. – Хозяйка перевела дух.

– Может, вы ошиблись, мамаша? Может, это наши? – торопливо обуваясь, неуверенно сказал Дмитрий.

– С крестами. Я уж нагляделась на них.

– Стреляют – прислушиваясь, сказал Чакан.

По хутору застучали выстрелы. Сначала разрозненно, редко, но потом зачастив и сливаясь в залповый огонь. На огородах застрочил пулемет боевого охранения.

– Чуете, ревут? – сказала хозяйка.

Дмитрий вскинул к глазам бинокль, стал смотреть через окно в степь.

– Да они. Немецкие, – сказал он тревожно, направляясь к двери и пристегивая на ходу шашку.

Милованов посылал адъютанта за начальником штаба.

– Как у Рожкова дела?

– Отвечает, что не может отойти, когда немцы бегут, едва завидев красный лампас.

– Казачья лирика! – зло бросил Милованов. – Предупредите о последствиях.

– К вам оперативный дежурный, – заглянул в дверь адъютант.

– Впусти.

– Товарищ генерал, с дивизией Рожкова связь потеряна, – доложил оперативный дежурный.

– Потеряна? – переспросил Милованов. Вдруг он почувствовал облегчение. Определенность положения возвращала спокойствие. – Мирошниченко – ко мне!

33

Танки шли, не открывая огни. Наспех отрытые в хуторских садах окопы тоже молчали. Залегшие в них люди курили, положив противотанковые ружья на холмики брустверов.

– Опять у них, Василий Иванович, эти медведи.

– Значит, со старыми знакомыми будем дело иметь.

– Все пугают нас?

– Пугают.

– Как хотели сперва нас дуриком взять, так и сейчас. Раньше я, бывало, издали почую, что танки ревут, и сердцем мертвею. Теперь же свободно могу его до окопа допустить. Если глубокий окоп, танк по мне может сколько угодно ходить.

Полк Лугового прикрывал северную часть протянувшихся вдоль балки хуторов. Из пролома в стене каменного сарая Луговой наблюдал за атакой танков. Начштаба полка Синцов, нервничая, говорил:

– Это уже новые «хеншели».

Танки поднимались из-за склона балки и строились косяком. Луговой подумал, что, может быть, это и есть классическая тевтонская «свинья», знакомая ему еще по лекциям в военной академии.

– Уверяют, что лобовая брони у новых танков полуметровая, – продолжал Синцов.

От балки до первой линии окопов было не больше двух километров. Когда танки прошли половину этого пути, открыли огонь пушки артдивизиона, спрятанные в садах. Разрывы снарядов окутали танки облаком желтоватой мглы. Один из средних танков круто свернул в кустарник и помчался по косогору в сторону, пытаясь сбить со своего борта ветвями терновника золотистое пламя. Другой забуксовал на одной гусенице, нарывая сугроб земли и снега.

Остальные, обойдя его, продолжали идти к садам. Впереди шли большие машины.

– Ее не пробивают пушки. – Синцов дышал табачным запахом над ухом Лугового.

Захлопали противотанковые ружья.

– Они неуязвимы.

– Помолчите, капитан! – резко оборвал его Луговой. Он и сам видел, что противотанковые ружья не причиняли новым немецким танкам вреда. – Вам придется самому пойти в окопы, – помолчав, мягче сказал он Синцову. – Надо пропустить танки и попробовать открыть огонь по корме и по бортам. Возможно, на бортах у них обычная броня. Надо поторопиться, капитан.

– Иду, – поспешно ответил Синцов. – У вас есть спички? – примирительно спросил он. Луговой рассеянно протянул ему зажигалку. Синцов высек, дал прикурить Луговому и Остапчуку и потом, погасив фитилек, снова зажег его, чтобы теперь уже прикурить самому. На молчаливый вопрос в глазах Лугового смущенно ответил:

– Знаю, что глупость, но и никак не могу от этой привычки избавиться. Никогда не прикурю третьим.

Луговой впервые обратил внимание, что лицо у него круглое, расплывчатое. «Должно быть, и в баньке попариться любит».

Уже откозыряв Луговому и потоптавшись на месте, Синцов охрипшим, незнакомым голосом сказал:

– Вы не сердитесь, майор. Мне и отец всегда говорил: «Семь раз отмерь, а один отрежь». Но теперь вы можете положиться на меня…

– Смотрите не лезьте под огонь, – крикнул ему вдогонку Луговой.

Он никак не мог поверить, когда всего через полчаса прибежавший из первого эскадрона связной с порога доложил ему:

– Товарищ майор, убит капитан Синцов.

– Как? – с недоумением переспросил Луговой. «Но теперь вы можете положиться на меня», – пронеслось у него в голове.

– Когда он уже почти перешел через речку, снайпер… Так и остался в речке лежать.

Луговой бросился к телефону, но вспомнил, что проволочной связи с первым эскадроном уже нет.

– Возвращайся и передай комэску Чакану мое приказание вытащить тело капитана из речки.

– Есть, товарищ майор, передать…

Но Луговой уже не слышал его. Раз и другой прозвонил телефон.

– Как дела? – услышал он в трубке голос Рожкова.

Дела были неважные. Немцы наращивали атаку в самом узком месте балки. С командного пункта полка видно было, как с двух сторон танки сжимают горловину. В первом эскадроне, в окопы которого они врезались клином, оставалось не больше двух десятков бойцов, три расчета противотанковых ружей. Но Луговой только и смог ответить Рожкову:

– Синцов убит.

– А-а, – растерянно протянул Рожков. И, подышав в трубке, добавил: – У меня, кажется, есть на примете новый начштаба для тебя.

Колонна тяжелых немецких танков, дойдя до середины промежутка между балкой и хуторами, разделилась на две группы. Под прямым углом танки стали расходиться на правый и левый фланги полка. В клубах черного дыма и снежной пыли тонули и расплывались очертания их могучих корпусов, а белая эмалевая краска, которой были окрашены они, создавала впечатление, что сдвинулись с места наметенные ветром в степи сугробы.

Чакан плотнее прилег к бронебойному ружью. В той группе, которая двинулась на левый фланг, было больше машин. Впереди шли три больших танка, резко отличных от других. Казалось, вырублены они были из сплошного куска металла.

– Второй год воюем, а такие вижу первый раз, – вполголоса сказал Куприян.

– Это и есть «тигры», – небрежно ответил Чакан, хотя и сам был поражен внушительными размерами и видом машин. – Ты бей правого, а я левого. Как подойдут до тех кустов, так и стреляй.

Из пролома в стене сарая хорошо было видно, что танки уже взбирались по склону к окопам первого эскадрона. За спиной Лугового задышал Остапчук.

– До вас прийшлы, товарищ майор.

Оборачиваясь, Луговой увидел Агибалова. Отводя взгляд от его настороженно-бледного лица, он спросил:

– От Рожкова?

– Да. Назначен начальником штаба вашего полка.

– Вот и хорошо, – сказал Луговой. – Прошу вас отправиться в первый эскадрон и лично возглавить оборону горловины. Вас проводит мой ординарец. Но смотрите переходите речку не на повороте, а ниже, за кручей. – Он нашел глазами ординарца. – Понял, Остапчук?

– Поняв, товарищ майор, – неохотно сказал Остапчук.

Он вообще не любил отлучаться от командира полка в горячие моменты боя. Агибалова же, которого ему теперь приказано было сопровождать, он запомнил еще с того дня, как тот отказывался возить в госпиталь раненых на машинах автобата.

Через минуту Луговой уже увидел из пролома в стене сарая черную с белым верхом кубанку Агибалова в извилинах траншеи, опоясывающей сады. Быстрыми шагами, почти бегом, он направлялся по траншее в расположение первого эскадрона. Медвежеватый Остапчук едва успевал за ним.

Под станиной разбитого прямым попаданием артиллерийского снаряда бескрылого ветряка вырыта в земле узкая черная щель. Вырубленные саперными лопатами ступеньки уходят вниз. Автомобильная лампочка бросает на земляные стены желтоватый свет.

– С Рожковым связь восстановлена? – спрашивает Милованов у начальника штаба корпуса.

– Восстановлена.

– Он просит?..

– Нет, помощи он не просит, хотя противник уже третий раз переходит в атаку…

«Гордый! – с невольным уважением думает Милованов. – Из-за своей казачьей гордости попал в беду и теперь хочет обойтись своими же силами».

Заслышав пение зуммера, начальник штаба уходит за перегородку в блиндаже и через минуту возвращается.

– Звонит Мирошниченко.

– Опять?

– Говорит, что все готово.

– Пусть еще подождет.

Милованов щурит глаза на скупой огонек лампочки. Что за народ! Рожков наотрез отказывается от помощи. Мирошниченко, которого все считают непримиримым соперником Рожкова, рвется поддержать его. Милованов считал, что знает своих комдивов, но, оказывается, он знает о них далеко не все.

Он поднимается по ступенькам наверх, смотрит на протянувшиеся с обеих сторон вдоль Длинной балки села и хутора. Там, где балка, суживаясь, превращалась в совсем узкий проход между ними, теперь ревела танковая и противотанковая артиллерия. Но даже в бинокль сквозь сплошную черно-белую мглу трудно было что-нибудь рассмотреть.

Не доходя до кустов, танки открыли огонь. Из жерл, направленных на хутора, блеснули острые язычки. По линии окопов пробежал шорох.

– Стреляй, Куприян! – оглохнув от грохота, крикнул Чакан.

Среди тупых и гулких ударов пушек выстрелы противотанковых ружей зазвучали слабо и неуверенно. Но в развернутой шеренге идущих на хутора танков глаз Чакана уже заметил причиненный ими урон. Два танка остановились, над ними заколыхалось пламя.

– Горят, Куприян! – радостно закричал Чакан.

Однако три головных тяжелых танка продолжали невредимыми идти на окопы.

– Неужто наше пэтээр не берет? – усомнился Чакан.

– Стреляй, Куприян!

Смяв гусеницами кусты терновника, танки вломились в сады. На больших оборотах взвыли моторы.

– Что же ты молчишь, Куприян. Бей!

Но Куприян не ответил. Выпустив из рук приклад противотанкового ружья, он прислонился плечом к земляной стене, медленно сползая вниз. Ноги его подгибались, он тихо садился на дно окопа.

Горе и злоба стиснули сердце Чакана. Он налег плечом на бруствер, тщательно целясь. Передний танк, тяжело переваливаясь, на минуту приоткрыл бок. Чакан выстрелил и подбил его.

Другие машины, сокрушая деревья, прошли через сады. На их пути к хуторам оказалась неширокая, но крутобережная речка. Спустившись к ней, танки напоролись на замаскированные саперами в воде мины и попятились. Лишь один, переехав речку, вскарабкался на высокий берег, ринулся вперед. Повалив колодезный сруб и подмяв под себя плетень, ворвался на большой колхозный двор.

Навстречу ему из-за угла амбара артиллерийский противотанковый расчет на руках выкатил совсем небольшую пушчонку. Вздрогнув, она в упор ударила по башне танка.

Огромная машина круто остановилась, из ее щелей повалил дым. Люк танка отодвинулся, из него выпрыгнул небольшого роста танкист с непокрытой головой и, развевая полами серой шинели, побежал в степь. Его догнала пуля. Взмахнув руками, он уткнулся лицом в смешанный с конским навозом снег.

Другой – долговязый танкист, вылезая из люка подбитой машины, высоко поднял над головой руки в черных кожаных перчатках.

Как порубленные осколками хуторские сады, редел полк. В эскадронах оставалось по двадцать-тридцать сабель. Из-за гребня балки уже показались башни четвертой волны атакующих танков.

Луговой с удивлением оглянулся, не услышав, а скорее почувствовав у себя за спиной присутствие Остапчука.

– Уже вернулся? Капитана Агибалова до места довел?

Остапчук потоптался под его взглядом.

– Ни, товарищ майор, не довел.

– Я тебя под трибунал отдам, Остапчук.

– Отдавайте, товарищ майор. Там у них и за кручей снайпер сидит.

– Убит? – испуганно спросил Луговой.

– Ни, только ранение у голову. Он зараз без памяти, товарищ майор.

– Где же он?

– Тутечко рядом, у сарае лежит, – оглядываясь на стену сарая, сказал Остапчук. – Дюже он тяжелый, на себе тащить.

«А я еще не успел и с Мариной поговорить», – вдруг подумал Луговой и тут же сам устыдился своей мысли.

34

По единственной дороге, еще связывающей между собой хутора тонкой ниточкой, то и дело прерываемой минометным и пулеметным огнем, проскочил с КП дивизии в полк к Луговому «виллис». Только что отхлынула четвертая волна атакующих танков, попавших с обоих флангов под огонь противотанковых ружей, и Луговой с Остапчуком разложили на патронном ящике свой сухой паек, надеясь успеть позавтракать перед новой атакой, как «виллис» вдруг круто свернул к ним из-за лесополосы за стену каменного сарая, завизжав тормозами, остановился как вкопанный.

– А-а, прозевали снайперы генерала Шевелери! – спрыгивая с «виллиса», торжествующе сказал генерал Рожков, но тут же голос у него потускнел. – Надо прорываться, – сказал он Луговому.

– Да, пора, – подтвердил Дуговой.

– Будем пробиваться через сады. Но кто-то должен остаться здесь. – Рожков выжидательно посмотрел на него.

– Я останусь, – сказал Луговой.

– Я это знал, – голос Рожкова дрогнул. – Я тоже остаюсь с твоим полком.

– Нет, товарищ генерал, – быстро возразил Луговой. – Вы не имеете права рисковать. Вам выводить дивизию из кольца.

– Ты прав. – Рожков помедлил и устало продолжал: – Я перед тобой виноват, Луговой. Не перебивай! – Рожков нахмурился, заметив его протестующий жест. – И перед тобой, и перед всеми, и перед ним. – Луговой понял, о ком говорил Рожков. – Вы предупреждали меня, а я, – он замолчал. Черты его лица снова затвердели. – В контратаку переходим через час. Чтобы отвлечь их внимание, ты открываешь огонь из всех огневых средств.

– Товарищ генерал, я попрошу вас взять с собой в «виллис», – Луговой помедлил, – моего раненого начштаба Агибалова.

Рожков посмотрел на него.

– Уже и его?

– Да, товарищ генерал.

– Где он?

– В сарае на носилках лежит.

– Что ж, нового начальника штаба у меня для тебя нет. Придется пока обходиться самому. – Он еще внимательнее посмотрел на Лугового – Не беспокойся, прикажу, чтобы сразу же доставили в госпиталь. Военврач Агибалова не жена ему?

– Жена, – подтвердил Луговой.

– С тобой остаются два эскадрона и артдивизион.

Луговой знал, что в артдивизионе уцелела только одна батарея. Рожков прочитал его мысль.

– Конечно, этого мало. Но, кроме этого, я еще вынужден буду взять у тебя эскадрон Чакана. Он пойдет во главе прорывающих.

Луговой быстро подсчитал: с ним останется не больше ста человек. Продержаться с такой горсткой людей будет почти невозможно.

– Этого достаточно, – вслух сказал Луговой.

– Мало, – спокойно возразил ему Рожков. – Но если продержишься до заката, мы сумеем тебе помочь.

За спиной его вырос ординарец, держа в руке голубоватый листок.

– Что такое? – обернулся к нему Рожков.

– Радиограмма из штаба корпуса.

– Вот видишь, Луговой, – прочитав радиограмму, обрадованно сказал Рожков. – Я не ошибся. Шестая дивизия брошена нам на помощь. А до этого, Луговой, огонь из всех огневых средств. И распорядись, чтобы Агибалова перенесли ко мне в «виллис».

Двое казаков вынесли из сарая на носилках завернутого в серое солдатское одеяло Агибалова, устроили его на заднем сиденье «виллиса». Рядом с ним села медсестра из первого эскадрона Фрося. Перебинтованная голова Агибалова с плотно закрытыми на гипсово-белом лице глазами оказалась у нее на плече. На мгновение Луговой встретился с ее взглядом и вдруг вспомнил слова, услышанные им в роще из-за скирды: «Глупая ты, Ефросинья. Война войной, а все идет своим чередом».