Текст книги "Товарищи (сборник)"
Автор книги: Анатолий Калинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)
Однажды он уже решительно отодвигал в сторону рукопись «Тихого Дона», чтобы, не уповая на «дистанцию времени», немедленно рассказать народу о том, как поднимается плугом коллективизации многовековая единоличная целина, и о том, какие же они и в самом деле герои, эти Давыдовы, Нагульновы и Разметновы, которым партия доверила «чапиги» исторического плуга. Теперь он отодвигает в сторону неоконченную рукопись по другой причине: прежде чем герои смогут сойти со страниц жизни на страницы литературы, надо отвести от их голов руку беззакония, произвола. Немедленным вмешательством попытаться защитить тех, которые еще не успели стать героями литературы, живых… Если письменные обращения по этому вопросу до сих пор не достигали цели, надо все отложить как второстепенное и ехать из Вешек в Ростов, в крайком. Какие могут быть более важные дела и соображения, когда речь идет о жизни людей! Если в Ростове, в крайкоме, не прислушаются или не захотят прислушаться, надо ехать в Москву, в ЦК.
И такова была сила убежденности Шолохова, сила его веры в людей, так высок был авторитет автора «Тихого Дона», и «Поднятой целины» в народе, что к его голосу не могли не прислушаться: опасность от невинных, честных солдат партии была отведена. Когда-нибудь и об этом еще будет написано: о гражданском мужестве писателя, сильного своими нервущимися связями с партией, с народом.
* * *
Эта донская станица является одним из центров литературной жизни и по праву того, что здесь живет крупнейший писатель современности, и по праву того постоянного, хотя и не декларируемого влияния, которое оказывает Шолохов на творческую жизнь в стране, на развитие литературы.
Это сложилось естественно, иначе и не могло быть. Его выступления по вопросам литературы всегда исходят из того же, из чего исходит Шолохов и в своем творчестве: только неразрывная связь с жизнью оплодотворяет талант художника. Проходит время, и даже те, которых выступления Шолохова вначале поразили своей необычностью, не могут отказать себе в желании перечитать то, что он говорил, чтобы насладиться образностью слова, неповторимым шолоховским юмором и убедиться, что прошедшее время подтвердило правоту его суждений. Уже сослужили несомненную пользу нашей литературе горькие и мужественные слова Шолохова, произнесенные с трибуны Второго Всесоюзного съезда советских писателей: «Спору нет, достижения многонациональной советской литературы за два истекших десятилетия действительно велики, вошло в литературу немало талантливых писателей. Но при всем этом остается нашим бедствием серый поток бесцветной, посредственной литературы, который последние годы хлещет со страниц журналов и наводняет книжный рынок». С высоты взыскательнейшего отношения к своему творческому труду автор «Тихого Дона», «Поднятой целины» с дружеской нелицеприятной суровостью напоминает и другим литераторам о том, что самообольщение – смертельный враг таланта. «Медаль – это дело наживное, а книга – выстраданное».
Почти не осталось крупного центра в стране, где бы Шолохов не побывал, где бы не встретился он с читателями и писателями. В Москве, в Военно-политической академии имени Ленина, он встречается с теми, с кем вчера еще встречался на фронте на подступах к Москве, к Дону и к Волге и с кем все еще продолжает идти по дорогам войны – по страницам романа «Они сражались за Родину». В Ленинграде, на Кировском, бывшем Путиловском, заводе, встречается с теми, кто посылал в хутора, подобные Гремячему Логу, двадцатипятитысячников, подобных Семену Давыдову. В Киеве на Третьем съезде писателей Украины он говорит о том волнении, которое охватывает его, когда он видит вокруг себя своих родных братьев – украинских писателей:
– Это чувство волнения, естественно, усиливается у меня еще и потому, что моя мать – украинка Черниговской области – с детства привила мне любовь к украинскому народу, к украинскому искусству, к украинской песне – одной из самых звучных в мире.
А в Алма-Ате на Третьем съезде писателей Казахстана он произносит свои слова о том, что молодых писателей, литературную смену следует воспитывать подобно тому, «как беркут воспитывает своих птенцов, когда они начинают летать. Подняв их на крыло, он не дает им опускаться, а заставляет набирать высоту и гоняет их там до полного изнеможения, заставляя подниматься все выше и выше. Только при таком способе воспитания повзрослевший беркут научится парить в поднебесье… Своих молодых писателей мы должны учить таким же способом, должны заставлять их подниматься все выше и выше, чтобы впоследствии они были в литературе настоящими беркутами, а не мокрыми воронами, не домашними курами. Но беркут не ломает крыльев своим птенцам, не умеющим или боящимся на первых порах подняться на должную высоту. Наша критика не должна и не имеет права „ломать крылья“ начинающим писателям».
И после этого – опять Вешки. И сюда едут к нему молодые и немолодые писатели из Москвы, из Ленинграда, из Тбилиси, из Еревана и других отдаленных уголков страны. Идет в Вешенскую беспрерывный поток рукописей рассказов, повестей и романов. И это в дополнение к тем 70–100 письмам, которые вешенский почтальон ежедневно приносит в дом Шолохова. Идут письма от советских людей, идут из-за границы. И почти в каждом – исповедь, рассказ о сложной человеческой судьбе, обращение за советом и поддержкой. Приезжают редакторы литературных журналов, переводчики, композиторы, постановщики кинофильмов. Режиссеры и артисты уже прочно обжили Вешенский район, и местные старики теперь состоят при них в консультантах по поводу того, как раньше жили, как одевались, гуляли на свадьбах, обращались с конем и с шашкой донские казаки, как они «гутарили» и какие «играли» песни. Цветут на вешенских улицах лампасы киноартистов.
А тут приехали издатели из-за рубежа. А тут вслед за группой старых луганских большевиков, участников обороны Царицына, приехала группа донских писателей, в Шолохов открывает в конференц-зале Вешенского райкома партии литературный вечер, а потом допоздна засиживается с собратьями по перу у себя дома за большим разговором о литературе, о жизни. Во время разговора он вдруг встанет, обойдет стол, чтобы включить радиоприемник, послушать, обещают ли на завтра метеорологи дождь но северу области.
Из его слов явствует, что больше всего он озабочен правильным, «беркутовым» воспитанием литературной смены. Его глаза суровеют, когда он заговаривает о тех поветриях, которые нет-нет и прихватывают крылышки некоторых модных литературных мотыльков. Спеша заработать себе популярность, они перепархивают с темы на тему, с предмета на предмет, ничего не узнавая до конца, занимаясь своеобразным литературным мародерством. Но без точного знания предмета, без выстраданности темы творчества не бывает. Настоящий художник руководствуется не надеждой на сомнительные лавры, а непреоборимым «не могу молчать».
Обычно сдержанный на оценки, он щедр на похвалу, когда речь заходит о книге, отмеченной печатью неподдельного таланта. С интересом расспрашивает о молодом рабочем-поэте с «Ростсельмаша» Борисе Примерове, чьи стихи произвели такое хорошее впечатление на участников «форума писателей Юга» в Ростове, и не может скрыть удовлетворения, узнав, что молодой поэт учится на вечернем отделении университета. С явным огорчением говорит о молодом прозаике, который, написав хорошую повесть о рядовом солдате, опубликовал потом недоношенную повесть из послевоенной жизни. Правда, тут же Шолохов замечает, что быть может, в еще большей степени в этом виновата критика, которая не заметила настоящей талантливости первой повести писателя и не помогла ему увидеть и развить сильные стороны своего дарования. Более того, и редакторы из издательства немало повинны в порче автором своей второй книги. В литературу входил самобытный писатель со своим видением жизни, своим языком, а не знающие жизни советчики эту самобытность и постарались из него вытравить.
* * *
А на самом раннем рассвете в калитку к Шолохову опять постучит кнутовищем подводчица с хутора Максаева или с хутора Лебяжьего, приехавшая в Вешки за горючим для колхоза или за товарами для сельпо, но и не забывающая о своем личном интересе.
– Михаил Александрович, выдь-ка на час, тут мне одну чудную квитанцию принесли за налог…
И Михаил Александрович выходит, разбирается вместе с нею в квитанции. А рукопись на столе ждет. Но и не может он позволить себе, чтобы человек ждал. И в то время, когда он слушает слова колхозницы о налоге, он должен постараться, чтобы не ушли из памяти и те – единственные – слова, только что найденные им за письменным столом.
Но ведь такие же, как эта подводчица, и сотни, тысячи других людей, доверчиво открывающих перед ним свои сердца и помогают ему находить эти слова. Все это и очень трудно, и так взаимосвязано, и отнимает время, силы, и прибавляет сил.
А потом он и сам снимает трубку телефона и попросит зайти к нему Петра Ивановича Маяцкого, секретаря Вешенского райкома партии. Петр Иванович Маяцкий во время войны был моряком. Флотский, обстрелянный парень. И за новое дело берется горячо, с умом, задумавшись прежде всего над тем, почему это в районах нынешней Вешенской зоны никогда раньше не задерживались специалисты сельского хозяйства: председатели колхозов и директора совхозов, агрономы, зоотехники, ветеринары. Повысить же культуру земледелия, поднять урожай, увеличить производство мясных и молочных продуктов можно только тогда, когда колхозы и совхозы обзаведутся постоянными кадрами хороших специалистов.
Шолохов доволен: секретарь правильно понимает задачу. Что-то неуловимое сохранилось в лице, во всем его облике от моряка, так сказать наследника людей, подобных Семену Давыдову. Везет Шолохову на интересных людей!
Беспредельна отзывчивость писателя, его повседневная заинтересованность в насущных делах и нуждах колхозников и партийных работников: в снабжении колхозов новой техникой, в организации новых совхозов, в облесении песков, в жилищном строительстве и в строительстве школ и больниц.
Человеку, бывающему в Вешках не каждый год, сразу бросаются в глаза перемены. Протянулась нитка наплавного моста через Дон, надежно связав правый берег с левым. Сооружается новый кинотеатр. Строится новая дорога. Наконец-то северодонская глубинка перестает быть глубинкой!
И во всем этом – огромная доля участия Шолохова, его труда, безвозмездно отданное на благо людей драгоценное время. А читатели ждут, они нетерпеливы. Тем более требовательны они к своему любимому писателю.
Иногда у него и у самого вырвется:
– А время-то уже накоротке.
Но и без всего этого, без этого повседневного слияния с окружающим, с надеждами, тревогами и нуждами людей он не представляет себе ни жизни, ни творчества. Так у него всегда было. Так, несомненно, будет и в дальнейшем. Шолохов не может перестать быть Шолоховым. Но и забывать о том, что Шолохов у нас один, не следует. «Они сражались за Родину» никто, кроме него, не допишет.
* * *
Возвращаясь из Вешенской на Средний Дон, долго едешь по изрезанной балками и перевалами степи дорогой, раздвигающей дремучую стену пшеницы, подсолнуха, кукурузы. Лето стоит буйное, сочное, яркое. Неслыханной силы бывают грозы, как будто артиллерийские огненные валы обкладывают ночное степное небо, беспрерывные молнии, сливаясь, освещают взлохмаченный ветром Дон, а из степи через станицы и хутора низвергаются в Дон бурные потоки, несут с собой глыбы глины и камни, а иногда и плетни, калитки, ульи. Но и солнца много, после грозовых ливней долго стоят жаркие, солнечные дни, а потом вдруг опять потянет прохладой, повеет освежающий ветерок, поднимет листья привянувший было подсолнух.
Озимая пшеница повсеместно уродила по 20, по 25, а нередко и по 30, на иных участках по 40–50 центнеров с гектара. И донские виноградники предвещают редкий урожай, и сады, что называется, ломятся: черным-черно и красным-красно от вишен; лесные полосы, дворы в хуторах и станицах, пригородные сады – в золоте абрикосов и жердел, ночью стучат по земле яблоки, падая с ветвей. Щедрое лето на Дону.
И могучий талант художника – как это буйное полнозрелое лето. У читателей Шолохова впереди новые радости. Неувядающая рука снова и снова дотронется до самых мужественных, самых трепетных струн их сердец, и они благодарно отзовутся ей звенящими, чистыми звуками.
Тот самый Марцель
Пути приобщения к славе различны. Западногерманский журналист Марцель решил не обременять себя поисками наитруднейших. Взвесив свои способности, он рассудил, что ему представляется единственная возможность добиться, чтобы на него указывали пальцами: «Тот самый Марцель!»
Как известно, летом 1964 года по приглашению Вальтера Ульбрихта и своих друзей из Союза писателей Германской Демократической Республики на немецкой земле побывал Михаил Александрович Шолохов. Не только в Советском Союзе и в ГДР, но и в других странах этот визит был воспринят как событие большой важности. Об этом говорит и тот прием, который был оказан Шолохову в ГДР, и тот резонанс, которым сопровождалась его поездка по стране в немецких органах печати. В газетах и журналах ее называли миссией мира и дружбы, а Шолохова – послом советской культуры, способствующим исчезновению с горизонта культурных отношений между двумя народами туч, оставшихся от минувшей войны. Когда перелистываешь страницы газет и журналов, с удовлетворением отмечаешь то единодушие, с каким подошли к оценке этого события серьезные органы печати самых разнообразных направлений и на востоке и на западе Германии. При этом, освещая поездку Шолохова по ГДР, они не умолчали ни об одной из подробностей, которые свидетельствуют об уважении выдающегося представителя советской культуры к созидательному гению немецкого народа. Ни о том, что Шолохов, живущий у себя на родине среди казаков-колхозников, и в ГДР побывал в сельхозкооперативе под Дрезденом и какое там впечатление произвела на него встреча с крестьянкой, которая в дни суровых морозов взяла к себе в дом телят, спасла их. Ни о посещении Шолоховым Дрезденской картинной галереи. Ни о словах его, сказанных в Веймаре «о великом немецком гении Гете».
Читая об этом, радуешься не только сердечности приема, оказанного автору «Тихого Дона», по и пониманию всей важности культурных связей в деле укрепления советско германской дружбы, проявленному в эти дни на страницах немецких газет и журналов. И вдруг, перелистывая страницы западногерманской прессы, наталкиваешься на заголовок: «Донской казак во фраке Гете». Автор – Марцель. Еженедельник «Ди цайт», № 25. Гамбург.
Впрочем, дело, конечно, не в заголовке. Очевидно, это всего лишь игра слов с целью привлечь внимание читателей – на какие только ухищрения не идут издатели буржуазных журналов и газет во имя поднятия тиража! Тем более что и начальные строчки статьи, следующие за броским заголовком, не обещают, кажется, что автор ее намерен продолжать в том же духе. «Михаил Шолохов, – пишет Марцель, – известный писатель Советского Союза, выдающийся эпический поэт русского языка, автор трилогии, относящейся к шедеврам современной мировой литературы, Михаил Шолохов, произведения которого переведены на 52 языка и тираж которых только в ГДР составил 1 175 000 экземпляров…» Что ж, все это правильно, как правильны, за исключением некоторых сведений, сообщаемых Марцелем о партийном стаже Шолохова (он член КПСС не с 1920, а с 1932 года), и последующие строчки этой фразы: «Михаил Шолохов – художник, знаменитость и национальный герой, коммунист с 1920 года и депутат Верховного Совета с 1937 года…» И вдруг Марцель заключает: «…Михаил Александрович Шолохов, великий казак с тихого Дона, ненавидит немцев».
Вот оно, оказывается, во имя чего велась вся эта артподготовка. Вот оно и есть то самое, ради чего автор и решил с первых же строк вытряхнуть перед читателями «Ди цайт» весь запас энциклопедических сведений о Шолохове, чтобы оглушенные ими читатели уже не посмели поставить под сомнение объективность Марцеля. После этого он может рассчитывать, что ему будут верить на слово.
Однако и самого доверчивого читателя трудно заставить поверить на слово, что автор одного из гуманнейших произведений современной литературы, романа «Тихий Дон», может испытывать чувство ненависти к какому-нибудь из народов. И самый наивный читатель, когда речь идет о таком обвинении, возводимом на Шолохова, может потребовать фактов. Чувствуя это, Марцель старается создать впечатление наличия у него таких фактов. Не располагая, конечно, ими, он обращает свой взор в прошлое.
В нашей стране и в других странах широко известен рассказ М. Шолохова «Наука ненависти», который он начал писать в те дни, когда гитлеровские захватчики рвались к Москве. Не знаю, когда познакомился с этим рассказом Марцель, но вспоминает он в Гамбурге об этом произведении Шолохова теперь: «Школа ненависти» – так называется один из его сборников фронтовых записок и рассказов, вышедший в 1942 году. На какой же при этом воспоминании вывод хочет настроить читателей «Ди цайт» Марцель? «Но его ненависть, – пишет он, – относилась и относится не только к немецким империалистам и фашистам, к капиталистам и реваншистам, рурским баронам и боннским ультра. Она относится просто к немцам».
Только что с пера Марцеля сыпались эпитеты: «выдающийся», «великий», «знаменитость», «национальный герой» – и вот уже с того же самого пера срывается нечто другое: «Это интуитивная, элементарная и дикая, почти животная ненависть».
Итак, оказывается, не вооруженный до зубов фашист преподавал советскому народу науку ненависти к оккупантам на подступах к Москве, а русский писатель Шолохов, повествующий о том, как усваивал эту науку советский народ. И если бы не было этого рассказа Шолохова, то танки Гудериана, пожалуй, по доброй воле повернули бы из Подмосковья обратно. А еще лучше, если бы Шолохов и озаглавил тогда свой рассказ не «Наука ненависти», а «Добро пожаловать».
При этом Марцелю нет дела до того, что автор «Тихого Дона» по самой сути своих убеждений не может питать чувства ненависти к немецкому народу. Достаточно перечитать страницы «Тихого Дона», посвященные первой мировой войне, где с чувством такого сострадания говорится о немецких и русских солдатах, ввергнутых германским кайзером и русским царем в империалистическую бойню, и с такой силой утверждается идея братания двух одетых в солдатские шинели народов на фронте. Только Марцель из еженедельника «Ди цайт» и может закрыть глаза на тот очевидный факт, что и в произведениях Шолохова о второй мировой войне речь идет не о науке ненависти к немецкому народу, а о науке ненависти к фашистским оккупантам, которые принесли с собой на советскую землю разрушения и смерть. Можно подумать, что в 1941 году, когда Шолоховым писался его знаменитый рассказ, не гитлеровские офицеры рассматривали в подзорные трубы башни Московского Кремля, а советские офицеры наводили свои бинокли на купол берлинского рейхстага. И, разумеется, по мнению Марцеля, словами дружбы и привета должен был в те дни встречать захватчиков писатель, которого называют совестью народа.
Не знаю, был ли когда-нибудь Марцель в Советском Союзе, но если даже не был, это не мешает ему ненавидеть народ Шолохова «интуитивной, элементарной, дикой и почти животной ненавистью», сравнимой лишь с ненавистью того фанатика, который летом 1942 года сбрасывал с самолета бомбы на дом автора «Тихого Дона» в станице Вешенской. Только однажды видел я слезы на глазах у мужественнейшего из писателей наших дней – это когда Шолохов рассказывал, как после бомбежки собирали у него во дворе останки той, что дала ему жизнь, была для него дороже всего в жизни…
Но поскольку и самый доверчивый читатель «Ди цайт» может не поверить, что приписываемое автору «Тихого Дона» чувство ненависти заставило его теперь приехать в гости к немецкому народу, Марцель спешит сообщить, что сделал это Шолохов не иначе как «под нажимом компетентных органов». Вот так прямо взяли, нажали на автора «Тихого Дона» – и он поехал. А до этого, как известно одному только Марцелю, «после 1945 года он упорно отказывался посетить Германию». Доподлинно известно Марцелю и то, что «все приглашения и старания ГДР были напрасны».
Впору подумать, что у Марцеля из гамбургской «Ди цайт» никаких иных забот нет, кроме забот об укреплении культурных связей Германской Демократической Республики с другими социалистическими странами, о повышении ее престижа на международной арене. Должно быть, только из этих побуждений и следует дальше Марцель на страницах «Ди цайт» буквально по пятам Шолохова, совершающего поездку по ГДР, старается навести тень на каждое его движение, каждое слово. Приехал Шолохов по приглашению своих друзей и ГДР – так нет, почему он не сделал этого раньше? На этот счет у Марцеля имеются самые проверенные сведения, начинающиеся в его статье, как правило, словами: «Говорят», «Если я не ошибаюсь», «Может быть»… Во что бы то ни было он хочет выглядеть в глазах читателей «Ди цайт» объективным, а если то, что «говорили» ему, потом и не подтвердится, так ведь это же не он сам говорил, а ему говорили… «Говорят, несколько лет назад в Москве в ответ на приглашение посетить Германию знаменитость рявкнула» – и вот уже брошена тень на эту «знаменитость», как теперь называет Марцель автора «Тихого Дона». А сам Марцель остается в тени. «Может быть», Шолохов, приехавший в ГДР, «не собирается добровольно посещать вторую часть немецкой страны»– и тень становится гуще, а сам Марцель еще глубже отступает в тень.
И все, к чему он прикасается своим пером, немедленно искажается, обезображивается так, что сама правда становится ложью. Побывал Шолохов после посещения Дрезденской галереи в гостях у немецких крестьян – Марцель комментирует: «Вначале мы вдыхали в картинной галерее специфический запах, присущий каждому музею, а затем отправились в сельскохозяйственный производственный кооператив „Ам Гейдеранд“ в Клотше под Дрезденом. Больше всего высокому гостю понравилась заготовка навоза». Произносит Шолохов в Веймаре в доме перед витриной, где хранятся фрак и пальто автора «Фауста», слова о бессмертии гения Гете – Марцель не останавливается перед тем, чтобы вокруг этого факта затеять нечистоплотную игру слов: «Донской казак во фраке Гете».
У гостеприимства свои законы. Зная, что на родине Шолохова часто можно видеть с удочкой на берегу Дона рядом с другими станичными рыбаками, его друзья из ГДР пригласили гостя порыбачить и в саксонской Швейцарии. Казалось бы, что можно сказать по этому поводу, кроме того, что и на немецкой земле умеют встречать гостей с не меньшим радушием, чем на русской. Когда, скажем, приезжал в гости к автору «Тихого Дона» его английский друг писатель Чарльз Сноу и Шолохов тоже ездил с ним на рыбалку, никому потом в Англии в голову не пришло над этим глумиться. Но Марцель из гамбургской «Ди цайт» и здесь закидывает свой спиннинг. О том, что вместе с Шолоховым ездили в саксонскую Швейцарию его друзья из ГДР, писатели и другие деятели культуры, он сообщает: «В саксонской Швейцарии Шолохов рыбачил в сопровождении заведующего отделом культуры при ЦК СЕПГ и первого секретаря Союза писателей».
Всего лишь одно слово «в сопровождении»– и оттенок иной. А раз так, то почему бы еще раз не прибегнуть к тому же приему? Оказывается, всего лишь одним-двумя, будто бы невзначай вставленными словами можно достигнуть перекоса. Скажем, о том, что гость приехал в немец кое издательство, можно написать: «В тот же день Шолохов оказал честь издательству, выпустившему его книги в немецком переводе», – и тут же попытаться унизить своих соотечественников из ГДР: «Все сотрудники издательства выстроились как почетный караул в фойе». Не как-нибудь иначе встречали гостя из Советской страны, а выстроились. Одно-единственное слово – и нате, получайте от Марцеля в отместку за те знаки уважения, которые вы посмели оказать автору «Тихого Дона».
Итак, Шолохов, который посещает сельскохозяйственный кооператив в ГДР и находит там язык сердечного взаимопонимания с немецкой женщиной-крестьянкой, ненавидит немцев, а Марцель, который глумится над немецкими крестьянами, заготавливающими навоз для своих полей, пылает к ним любовью. Автор «Тихого Дона», отдающий дань глубочайшего уважения автору «Фауста», делает это, оказывается, потому, что «принадлежит к числу тех крупных писателей, высказывания которых в речах, статьях и интервью свидетельствуют не о высокой интеллигентности, а скорее о своего рода наивности и ограниченности», а Марцель, грязнящий на страницах «Ди цайт» крупнейшего писателя современности, гостя немецкого народа, стоит на высотах культуры. Шолохов, приехавший на германскую землю с сердцем, открытым для дружбы, всего лишь «соблаговолил нанести визит», а он, Марцель, который воспользовался этим визитом, чтобы оклеветать Шолохова, сделал это из любви к советскому народу.
Даже факт посещения Шолоховым в Трептове памятника советским воинам, павшим в борьбе с фашизмом, и «скорбное молчание» писателя преподносится читателям «Ди цайт» все в том же глумливом тоне: «В дальнейшем тоже соблюдался принятый в ГДР во время государственных визитов ритуал». Одно только слово – «ритуал» – и русскому писателю уже отказано Марцелем в праве на скорбную память о своих соотечественниках, отдавших свои жизни в боях с фашизмом. Мол, не по велению сердца в скорбном молчании стоит автор рассказа «Судьба человека» и романа «Они сражались за Родину» Михаил Александрович Шолохов у памятника советским воинам в Трептове, а по предписанию ритуала. Таковы нравы в редакции гамбургского еженедельника «Ди цайт».
Но в заключение своей статьи Марцель еще раз позволяет себе акт великодушия. Пусть все видят, как он объективен. «Но что бы ни думали о Михаиле Александровиче Шолохове, казаке с тихого Дона, я настоятельно рекомендую прочитать его трилогию, которая вышла в ФРГ в 1960 году (издательство Пауля Листа, Мюнхен)».
Это «но что бы ни думали» в устах человека, который приложил столько стараний, чтобы возбудить у западногерманских немцев ненависть к автору «Тихого Дона», поистине стоит тех марок, которые были отсчитаны Марцелю в кассе еженедельника «Ди цайт». Марцель упорно хочет выглядеть джентльменом, человеком со вкусом. Вылил на гостя ушат клеветы, и можно побрызгать на него водичкой. Прием все тот же, но при частом употреблении он может подвести. У снисходительно перелистывающего страницы «Тихого Дона» Марцеля вдруг вырывается: «Между прочим, речь идет не о книге ненависти».
И это «между прочим», по его излюбленному выражению, тоже «стоит золота». Все же опасается он, что читатели «Ди цайт», не поверив ему на слово, захотят сами обратиться к «Тихому Дону» и узнают о чувствах, питаемых Шолоховым к немецкому народу, нечто совсем противоположное тому, в чем их только что пытался убедить недобросовестный журналист Марцель.
Когда немецкие крестьяне занимаются заготовкой навоза на своих полях, это пахнет урожаем. Когда же этим занимаются – на страницах гамбургского еженедельника «Ди цайт», это пахнет иначе. Каждому честному человеку ничего другого не остается, как отвернуться, зажав ноздри.
Тем не менее отныне Марцель может считать, что прославился. Теперь уже читатели «Ди цайт» наверняка не забудут, с чем связано его имя. «Тот самый Марцель, который клеветал на великого русского писателя Михаила Шолохова». «Тот самый Марцель, который позволил себе затеять грязную возню вокруг посещения автором „Тихого Дона“ музея автора „Фауста“». «Тот самый Марцель, который не прочь бы опять посеять семена вражды между немецкими и советским народами, настроенными жить в мире и дружбе».
