Текст книги "Товарищи (сборник)"
Автор книги: Анатолий Калинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц)
– Если он женатый, – свернув на ходу папиросу и слюнявя бумажку, пояснял пожилой молодому, – то еще неизвестно…
– Нет, Рубцов неженатый, – сказал молодой, глядя на его папиросу завистливыми глазами.
– Значит, скоро ожидать надо, – сказал первый, затягиваясь и окутываясь дымом. – Андрей не должен потеряться. Но Середа – тот горячий.
Запряженные в бричку лошади обмахивались от слепней хвостами. Колеса почти неслышно катились по мягкой земле.
– Степан… – голодными глазами поглядывая на папиросу, сказал молодой солдат, – дай разок.
– Смотри, один раз.
Молодой схватил у него папиросу и, затягиваясь, закашлялся.
– Хватит. Ишь, отдымил! – попенял Степан, отбирая папиросу.
18
Проездив весь день по Задонью и не найдя штаба, Саша Волошина повернула мокрую лошадь и, припоминая приметы дороги, возвращалась обратно.
В разбросанных по низменному левобережью хуторах, на усадьбах ферм и в садах стояли остатки воинских обозов, повозки госпиталей, одинокие полуторатонки.
И почти каждый раз, въезжая в хутор или на усадьбу фермы, она заставала суету: бойцы обоза сносили в машину ящики и тюки, раненые пристраивались на повозках, в полевую кухню впрягали лошадей.
Но как бы ни были заняты сборами люди, всюду, куда приезжала Саша, завидев ее, они находили время, чтобы посмеяться над нею и над ее грязновато-пегой лошадью с метелкой хвоста, вылезшего по самую репку.
– Где ты себе такую добыла?
– Держись, понесет!
– Будешь падать – за хвост хватайся!
– У нее и хвоста нету!
Вначале Саша старалась проехать мимо, а потом стала отвечать:
– Может, и ее припрягете? Что-то медленно драпаете.
– Ого, у нее зубы!
И от нее скорее отставали.
К концу дня она едва держалась в седле. С непривычки ездить верхом у нее все болело. Все чаще попадались опустевшие хутора и станицы. Проходившие через них кучками солдаты на вопросы ее, не останавливаясь, отвечали:
– Какие там штабы, когда танки с тыла заходят. Приставай к нам. И тебя приютим, и твою красавицу не обидим.
Проезжая через станицу Романовскую, Саша слезла с лошади у домика, заплетенного диким виноградом. Черная собака с лаем выкатилась из-под навеса сарая. Из двери выглянула простоволосая женщина.
– Напиться, – размыкая потрескавшиеся губы, попросила Саша.
Жалостливо оглядев ее, женщина открыла калитку.
– Ты зайди в дом, на тебе лица нет.
В доме были прикрыты ставни, держался прохладный сумрак.
Поставив перед Сашей на стол кувшин с молоком и кружку, женщина вздохнула:
– Совсем молоденькая. Что же ты, милосердная сестра или тоже солдат?
– Солдат, – припадая к кружке, кивнула Саша.
Молоко отдавало погребом. Виновато взглянув на хозяйку, Саша потянулась рукой к кувшину.
– Пей, – торопливо сказала женщина. – Молока у меня много. Мой тоже на фронте. Может, где встречала? Тюхов…
– Нет, – поставив кружку на стол, сказала Саша.
– Столько народу, разве встретишь, – согласилась женщина. – И старший сын, Валентин, ушел в истребительный отряд. Один младший со мной. – Открывая дверь на улицу, женщина покричала: – Вла-дик! Вла-дик!
Висевший в углу сборчатый полог прикрывал кровать. Саша покосилась на белевшую из-за полога горку подушек.
Женщина перехватила ее взгляд.
– Передремни чудок. Я сейчас разберу.
– Нет, надо мне ехать.
Прислонив голову к стене, Саша посидела на лавке не двигаясь.
– Владька! Владька! – выглядывая за дверь, опять покричала женщина. – Вот же неслух, в такое время и не загонишь с улицы. Бегает с дружками за хутор до самого кургана. К штабу.
– К штабу? – переспросила Саша.
– Ну да. На машины им интересно поглядеть, на генералов.
– Где этот курган? – все еще не веря в возможность так легко найти то, что она бесполезно проискала весь день, спросила Саша.
– Выедешь за хутор – и сразу, справа от дороги. Там в кукурузе машины стоят.
– Спасибо вам, – вставая сказала Саша.
– А то бы прилегла на часок. – Хозяйка заплакала. – Все бегут без остановки. – Она проводила Сашу до калитки.
– Прощайте, – уже сидя на лошади, сказала Саша. Отъехав от двора, она услыхала за спиной сердито вздрагивающий голос:
– Владик. Вла-адька!
19
Курган поднимался из сочно-зеленого кукурузного поля. Вокруг не прекращалось движение. Съезжались и разъезжались машины, верховые, мотоциклисты. Жилы проводов на тонких жердочках сходились со всей степи и скрывались в норе, вырытой на склоне. Из норы вырывались звонки телефонов, охрипшие голоса связистов. Поодаль пряталось в листве кукурузного поля звено двукрылых самолетов.
Адъютант с маузером на бедре перехватывал подъезжавших на машинах и на лошадях людей и подводил их к стоявшему на вершине кургана генералу. Одет он был теперь не в комбинезон, а в полную форму с звездами, на которые пялили глаза выглядывающие из кукурузы ребятишки. Поворачивая шеей в туго охватывающем воротнике, он с раздражением говорил стоявшему рядом члену военного совета армии.
– Только и слышишь: «обходят», «отрезали», «прорвались»…
– Мне кажется, не столько на передовой, сколько в штабах заражены танкобоязнью, – заметил член военного совета.
Генерал передернул плечами.
– Должен вам сказать, что ни в какую танкобоязнь я не верю. Потеряли управление, перестали надеяться на соседа. Пока, мол, буду драться, меня откроют справа или слева. И, не дожидаясь, когда его откроют, сам открывает соседа. Ну, что? – с недовольством обернулся он к адъютанту.
– Спрашивают, когда разводить мост.
– Всех переправили?
– Остались госпиталь и колонна гражданских тракторов.
– Что же спрашивают? – генерал покраснел. – Не разводить, пока не переправят последнего раненого.
– И последний трактор, – добавил член военного совета.
– Там замечены танки, – медля уходить, сказал адъютант.
– До единого, – повышая голос, повторил генерал. Тугой воротник врезался ему в шею. – Передай, чтобы присмотрелись лучше. Бывает, стадо запылит, а уже кричат: «Танки!»
– Есть, – болтая маузером, адъютант бросился к вырытой на склоне норе. Через минуту оттуда уже вырвался его голос, передававший приказание генерала таким тоном, будто это говорил сам генерал.
Солнце падало за Дон, поджигая стога сена на займище.
– Всех раненых… – доносился из норы голос адъютанта.
– Если они выйдут к переправе… – прислушиваясь, начал член военного совета.
– Но и раненых, Александр Александрович, мы оставить не можем.
– Конечно, – немедленно согласился член военного совета, складывая на животе руки и собирая на желтом монгольском лице крупные морщины.
Прятавшиеся в кукурузе ребятишки высунулись из будыльев. Ближе всех выдвинулся черноглазый мальчик в синей рубашке, в длинных штанах с помочами. Одна помочь оборвалась, мальчик все время поддергивал штаны, спускавшиеся ему на босые ноги.
– Петь! – понижая голос, говорил он своему, почти вдвое выше его, белоголовому товарищу. – Звезды золотые!
– Генерал. – Его товарищ оглянулся. – Тебя, Владька, мамка кличет.
Поддергивая рукой штаны, черноглазый еще ближе выступил из кукурузы к кургану.
– А другой без звездов, – с разочарованием сказал он.
Член военного совета быстро обернулся и расправил на лице морщины. Ребятишки порхнули в кукурузу. Но через минуту кудрявая голова с улыбающимися черными глазами опять высунулась из кукурузы.
20
Подъехав к кургану, Саша стала слезать с лошади. Не обошлось и здесь без насмешек. Первым ее увидел адъютант.
– Ой, зарезала! – так и покатился он, по-бабьи приседая и хлопая себя руками по ляжкам. Сидевшие на склоне кургана офицеры связи, повернув головы, тоже засмеялись.
Тогда адъютант поспешно сбежал с кургана и стал суетиться вокруг Саши, помогая ей слезть с лошади. При этом он оказывал всевозможные знаки почтения ничего не подозревавшей кобыле. Хохот взмыл над курганом. Генерал, оглядываясь, сощурил глаза.
Саша грубо оттолкнула ногой адъютанта.
– Не нужно.
Отчасти из-за его вероломного вмешательства, а отчасти из-за того, что ей мешала юбка, ей никак не удавалось устойчиво опереться на стремя. Уворачиваясь от рук адъютанта и спрыгивая с лошади, она припала на колено. Поднимаясь и отряхивая юбку, взглянула на адъютанта так, что тот попятился от нее.
Но и после этого он не пожелал отстать от нее, а, сопровождая на вершину кургана, всю дорогу расхваливал экстерьер лошади.
– Ее на племя надо сохранить…
Саша крепилась. Расстегивая сумку и нащупывая рукой пакет, она на очугуневших ногах с трудом взбиралась по скользкому травянистому склону кургана.
– Старший сержант Волошина! – приложив руку к пилотке и протягивая другой рукой пакет генералу, сказала она. – От капитана Батурина.
– Ага, переправился? – с вызовом спросил генерал, как будто кто спорил с ним об этом.
Член военного совета, заглядывая через его плечо, тоже стал читать карандашом набросанные на листке из блокнота строчки. Рука, набросавшая их, принадлежала, судя по всему, человеку немногоречивому. Но генералу, видимо, и не нужно было ничего знать больше того, что содержалось в записке капитана Батурина. Он пробежал ее глазами еще раз и, подняв глаза, встретился со взглядом члена военного совета. Тому записка не говорила ничего, кроме того, что рота какого-то капитана Батурина с оружием и в полном составе переправилась через Дон. Конечно, хорошо, что еще одна рота сохранила боеспособность, но все же это была только рота, а не дивизия, даже не полк. Преувеличивать значение этого факта не приходилось. Однако, оказалось, у генерала было на этот счет свое мнение.
– Рота Батурина с боями от южной границы идет, – ответил он на молчаливый вопрос члена военного совета. – Капитан Батурин чуть оторвался – и уже ищет локтя. Много таких рот и батальонов идет сейчас по степи, – он обвел взглядом полукружье горизонта. – До подхода резервов и будем собирать из них армию. Верно? – вдруг спросил он у Саши.
По всем уставам и законоположениям о взаимоотношениях высших и низших чинов в армии Саше следовало бы ответить: «Так точно, товарищ генерал, совершенно верно». Но она ответила:
– Очень, товарищ генерал.
И генерал, услышав эти слова от стоявшей перед ним девушки в пилотке, с обведенными синевой глазами, просветлел. Только теперь он заметил, что она едва держится на ногах.
– Устала?
– Нет, – она постаралась прямее стать под его взглядом.
– Сейчас вас адъютант покормит.
Она отказалась:
– Нет, мне нужно сразу же ехать.
– К ночи успеете, – сказал генерал.
– Там ждут. – Она кивнула головой назад, через плечо.
Генерал развел руками.
– Вот видите, Александр Александрович, капитан Батурин для них, как матка в улье, и все они боятся от него отбиться. Передайте капитану эту карту. – Он взял у адъютанта планшетку и, развернув на планшетке карту, красным карандашом сделал на ней пометки. – С дороги не собьетесь?
– Не собьюсь, товарищ генерал.
– До свиданья, – не по уставу он протянул ей руку.
Адъютант и на этот раз намеревался сопровождать Сашу, оглядываясь на офицеров связи. Те охотно приготовились слушать. Саша шуршала в траве ногами, не отвечая на его насмешки. Адъютанта обмануло ее молчание, он покровительственно положил ей руку на плечо.
– Не робей, такая наша на войне должность, что без шутки не обойтись.
Но его ожидало жестокое разочарование. Саша вдруг резко обернулась, сбрасывая с плеча его руку. Он увидел близко от себя ее раздувшиеся ноздри.
– Твоя должность, младший лейтенант, как у моей кобылы хвост…
– Как? – Он даже приостановился.
– А вот так, – сверкая глазами, с наслаждением договорила Саша. – Пока другие воюют, ты от начальства хвостом мух отгоняешь.
В лице адъютанта вдруг произошла перемена. Сама того не зная, Саша попала ему в самое больное место. Адъютант уже не раз просил генерала отпустить его на передовую и неизменно получал отказ.
Офицеры связи, которых он обещал посмешить, увидели, как он вдруг ссутулился и, отвернув от Саши, медленно побрел мимо них обратно на курган.
21
Мягкий, пушистый чебрец затянул склоны кургана. Ближе к вершине он уступал место полыни, еще выше она переходила в чернобыл. Вершина кургана была устлана серыми и желтыми птичьими перьями.
– Вот где было пролито крови, – с усмешкой заметил генерал члену военного совета.
Тот промолчал. Слегка расставив ноги и наклонив непокрытую крутолобую голову, он что-то упорно высматривал далеко в степи.
– А что это за вешки? – Генерал указал на цепочку невысоких столбов, стороной обходивших курган. Надламываясь в мареве, шагали они через степь с востока на запад и таяли вдали.
– Трасса, – ответил член военного совета.
– Какая трасса?
– Намечалось здесь русло будущего канала. В зародыше его идея принадлежала еще Петру. И опять всплыла уже совсем недавно, незадолго до войны. С поправкой, конечно, на время. Только подумать – связать хлебные районы Дона и Кубани с нефтяными районами Грозного и Баку, с индустрией Донбасса и центра. Но и это еще не все. Наикратчайшим путем Балтика соединялась бы с бассейном Средиземного моря. – Член военного совета расстегнул и, поднимая к глазам, раскрыл свой планшет. – Взгляните, генерал, на карту – достаточно лишь сделать перемычку в междуречье Волги и Дона…
– Теперь я лучше начинаю понимать казаков, – рассматривая карту, задумчиво сказал генерал. Он тоже снял фуражку с золоченой ветвью, ветер зашевелил его седеющие, гладко причесанные волосы. – Целина, виноградники, рыбные клондайки, луга.
– Казаки называют их займищами. Вы бы приехали сюда, генерал, год-полтора назад. По этим лугам бродила донская элита. Правда, не раз замахивались на нее, хотели пустить и под нож, на колбасу, но здесь-то казачество и показало себя. И время показало, кто был прав. Если бы мы не сумели тогда сохранить строевого коня, пришлось бы нам и теперь остаться совсем без кавалерии, а, по-моему, пока еще рано. Танки танками, а конь конем. Недаром же теперь и Сталин, как мне сказали в ЦК, в ответ на телеграмму полковника Рожкова приказал сформировать Отдельный Донской корпус.
Их разговор то и дело прерывали. Машины, мотоциклисты, верховые съезжались и сбегались к кургану и разбегались от него по степи во все стороны. Толстый кабель, извиваясь в траве, вползал в темную нору. Там дремотно, бормотал, выделяясь из голосов связистов, звонков телефонов и других звуков, военный телеграф.
Чуть в стороне, кружась над зеленой лужайкой, заходил на посадку «кукурузник».
Соскакивая с машин и лошадей, взбегали на курган офицеры связи. Генерал брал из рук стоявшего за его спиной адъютанта большую целлулоидовую сумку, делал карандашом на карте отметки, и адъютант с картой бежал в нору, вырытую на склоне. Спустя минуту из норы уже доносился голос телефониста, передававшего по проводу приказание генерала.
Было то время лета 1942 года, когда восемь немецких армий, сосредоточенных между Курском и Таганрогом, тараном десяти танковых дивизий раскололи южный и юго-западный фронты на два крыла. Правое крыло отходило за Дон на участке Богучар – Серафимович. Левое отступило за Ростов. Подвижные группы противника вышли к Каменску с задачей отрезать советским армиям пути восточнее Северского Донца.
После захвата немцами Ростова сражение переместилось в большую излучину Дона. В междуречье Дона и Волги стягивались остатки разбитых дивизий с целью восстановить на протяжении четырехсот километров фронт, который должен был до подхода резервов прикрыть Сталинград.
Все еще текущие через степь по всем дорогам и по бездорожью колонны солдат и машин, обозы с беженцами и стада скота тонули в сплошной черной туче пыли. Клубясь, она ползла с запада на восток.
– Скорее всего, немецкие танки попытаются с ходу выйти к Цимлянской, – сказал генерал.
Член военного совета промолчал, думая о чем-то своем, но через минуту сам повернул к нему крутолобую голову.
– А ты знаешь, генерал, что и первые виноградные лозы в Цимле собственноручно посадил царь Петр?
Генерал недоумевающе взглянул на него серыми, широко расставленными глазами и обернулся к адъютанту:
– Николай!
Адъютант тут же вынырнул у него из-за спины.
– Слетай-ка к Цимлянской сам, посмотри, что там на переправе.
– Есть.
Адъютант дотронулся двумя пальцами до козырька и побежал с кургана по кукурузному полю, болтая на боку маузером. Вскоре самолет выкатился из кукурузы на лужайку и, взлетев почти с места, стал быстро удаляться на юго-запад.
Проводив его взглядом, генерал повернулся к члену военного совета.
– В последних своих листовках они обещают, что самое большее через месяц будут на берегу Волги пить цимлянское во здравие фюрера.
За их спиной неслись из земляной норы телефонные звонки и голоса осипших связистов. С двух сторон обтекая курган, ползли длинные колонны тракторов. Член военного совета, наклонив голову, долго провожал их взглядом.
– Нет, тракторный завод мы весь не станем вывозить, – вдруг сказал он генералу.
– А если?.. – осторожно начал генерал.
– Пока остается на месте завод, останется у людей и вера, что город не будет сдан. Конечно, я теперь всего-навсего член военного совета армии, но уверен, что и Чуянов согласится со мной. Проще латать на заводе подбитые танки и сразу же возвращать их на передовую, чем ждать, когда из Сибири придут новые.
– Уже Николай обратно летит, – сказал генерал.
На юго-западной окраине неба быстро увеличивался в размерах темный крестик, и вот уже, сделав над курганом круг, «кукурузник» запрыгал на зеленой лужайке. Адъютант взбегал на курган, придерживая одной рукой маузер, а другую руку на бегу поднимая к козырьку.
– Товарищ генерал, танки на подходе к переправе.
– Сколько?
– До двух полков. С ними до полусотни больших машин с мотопехотой. – Адъютант перевел дух.
– Нанеси на карту. – Генерал отдал ему свой планшет и опять повернулся к члену военного совета. – Придется снять с обороны КП армии и бросить туда зенитки. Ничего другого у меня под рукой нет.
– Подождем зенитки снимать… – Поднимая голову и всматриваясь в небо, член военного совета дотронулся до плеча генерала.
Шесть сверкающих на солнце точек, вынырнув из-под завесы перистых облаков, шли прямым курсом по направлению к кургану.
– Товарищ генерал и товарищ член военного совета, в укрытие! – появляясь у них за спиной, требовательно напомнил адъютант.
– Уже нащупали, – покоряясь ему, сказал генерал. – Придется, Александр Александрович, спускаться.
22
С восточной стороны кургана сидели на траве три офицера связи. Принадлежали они к тому племени людей на войне, которые не знают, куда их забросит приказ через пять минут, спят, не раздеваясь, в штабах и где-нибудь поблизости от них на лавках и на земле, среди пения зуммеров и треска бодо, а внезапно разбуженные, спросонок опять мчатся по воле начальства верхом, в машинах и в самолетах туда, где бывает особенно горячо.
У старшего из них, майора, из-под черно-бархатного околыша фуражки белела повязка с проступившими сквозь нее темно-желтыми пятнами. Полузакрыв глаза, он лежал на траве на боку, подложив под голову полевую сумку. Напротив, поджав под себя ноги, сидел капитан с красноватым обветренным лицом, с коротким носом и подстриженными щеточкой рыжеватыми усами, которые придавали ему молодцеватый вид. Третий, чернокудрявый, почти мальчик, лейтенант, устроился в стороне, на бруствере только что вырытого глубокого окопа, еще пахнувшего свежей землей.
Ниже, у подошвы кургана, лежал на боку мотоцикл с измятым, изувеченным крылом, а еще дальше, в балочке, пощипывал траву нечисто-белый, будто намыленный, стреноженный конь. На него время от времени поглядывал капитан с рыжеватыми усами.
В ожидании приказа начальства они сидели и разговаривали между собой на тему, без которой не обходятся мужчины на фронте. Разговаривали, собственно, только двое из них, так как третьему, майору, было не до разговоров. Его голову разламывала боль, не утихавшая со вчерашнего дня, когда майора выбросило из газика взрывной волной. Временами ему казалось, что кто-то грызет ему голову и клещами выламывает зубы. Он сжимал челюсти, давя в себе стон.
Рыжеватый капитан и чернокудрявый молоденький лейтенант говорили о женщинах. Все другие возможные темы они давно исчерпали, а произносить слова о танках, обходах и прорывах им давно уже надоело. В то же время разговор о женщинах не мог им надоесть своей вечной неистощимостью и тайным возбуждающим смыслом.
С полуулыбкой на румяных, по девичьи очерченных губах лейтенант утверждал, что все разговоры о женской верности, по его мнению, самообман. «Хорошо, – соглашался он с капитаном, который ему возражал, – если в обычной гражданской жизни это еще имеет какой-то резон, то война и тут внесла поправки. И, пожалуй, не следует слишком строго осуждать женщин».
Встряхивая кудрями, падавшими ему на лоб, он принялся развивать свою мысль: «Долгая разлука с мужем, заботы о семье, нужда и тяжелый труд в поле или на производстве… Как это поется: „Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик“. Не слишком ли всего этого много для женщины? Вначале она еще будет крепиться, но когда-нибудь и у нее может появиться горечь, что годы проходят безвозвратно. А вскоре закрадутся и сомнения, как ведет себя муж на фронте. Известно ведь, в каком иногда свете не прочь выставить нашего брата. Недавно один знакомый поэт из армейской редакции показывал мне стихи, в которых он обращается к подруге с такими словами: „Прости меня, но мы имели право на мимолетную солдатскую любовь“».
– Ну, а диты? – возражал ему капитан с подстриженными усами, искоса бросая взгляды на майора.
– Что дети? – отвечал лейтенант с улыбкой, которая говорила, что он предвидел и этот вопрос – Им – свое. Вот проходили мы через станицы, и многие заводили знакомство с казачками. Разве дети могли помешать? Вы и сами не без грешка, капитан.
– Вы такое скажете. – Капитан передергивал плечами.
– Да-да, я ведь знаю.
Встряхивая кудрями и плескаясь девичьей синью своих глаз, лейтенант рассуждал обо всем этом с видом бывалого человека. И то, что он говорил, совсем не соответствовало ни его внешности, ни молодым летам. Но от этого все произносимые им слова приобретали еще более откровенный смысл. И майор с белой повязкой, который невольно прислушивался к их разговору, не вмешиваясь в него, с возрастающим возмущением думал о том, как мог этот мальчишка, зеленый лейтенант, подводить под один гребешок всех женщин. Майор вспомнил свою жену. После того как они поженились, она, не раздумывая, поехала с ним на погранзаставу, променяв городскую жизнь на таежную глушь. А ведь она тоже была молодой, красивой, полной желаний.
Он попытался представить себе ее внешность и не смог. Только на миг где-то в тумане промелькнули родные серые глаза и исчезли. И его охватило раскаяние в том, что он часто вел себя по отношению к ней как эгоист. Она была так заботлива и нетребовательна, а он порой пренебрегал ее интересами. Он вспомнил, что, когда она однажды собралась поехать в Москву побыть у больной матери, он отговорил ее, потому что ему была невыносима сама мысль о разлуке. И она безропотно с ним согласилась. Ни на секунду он не позволил бы себе усомниться в ее верности.
Но слова лейтенанта о неверности всех женщин незримой отравой всасывались в его сердце и в мысли о жене. С отвращением и грустью поглядывая на красивое лицо лейтенанта, майор думал, что, должно быть, ему дает право так говорить то, что он женский баловень. И чувство возмущения все больше охватывало майора. К этому прибавлялось тайное сознание, что сам он некрасив и никогда не мог похвалиться успехом у женщин.
Но больше всего его раздражала та песенка, которую время от времени принимался напевать лейтенант. Мелодия ее была известная, но слова были грубо исковерканы и заменены новыми. С недавних пор песенку распевал весь штаб.
Прерывая разговор с капитаном и поводя из стороны в сторону своими синими глазами, лейтенант начинал мурлыкать:
Садко в недоумении:
Как все это понять,
То рыба или женщина,
Русалка или…
Слушая его и передергивая плечами, капитан стыдливо похохатывал, но, оглядываясь на майора, спохватывался и, хмурясь, напускал на себя строгий вид. Майор, не сводя глаз, смотрел на них. Испытывая неловкость, капитан думал, какой, должно быть, этот майор сухарь, черствый и скучный в компании человек.
На кургане трещали звонки, надорванный голос телефониста вызывал «Арфу», на вершине рисовалась сухощавая фигура командующего армией рядом с тяжеловесной фигурой члена военного совета. Как муравьи, кишели посыльные. С запада все больше наплывал гул артиллерии, и степь там была задернута желто-бурой завесой пыли и дыма.
– Война… – откидывая движением головы падавшие ему на лоб волосы, заключил лейтенант.
Майор хотел крикнуть ему, что все это давно всем знакомая и пошлая теория стакана воды, он даже приподнялся на локте. Но страшная боль опять свела ему скулы, и он замычал, обхватывая голову руками.
– Та хиба ж нема строгих жинок? – дотрагиваясь пальцами до щеточки усов, возражал лейтенанту капитан.
– Что-то я не встречал, – улыбаясь, ответил лейтенант.
Эти его слова показались майору совсем невыносимыми. Пересиливая боль, он стал приподниматься, чтобы обрушиться на голову лейтенанта.
Но не успел. На склоне кургана показался адъютант командующего.
– Капитан Осередько!
Капитан молодцевато вскочил и, придерживая рукой шашку, побежал на курган. Спустя минуту он, все так же придерживая шашку и как-то на цыпочках, сбежал с кургана, распутав ноги коня, вскочил в седло и, не оглянувшись, поскакал в ту сторону, где над горизонтом вихрилась мгла. Синий верх его кубанки еще долго мелькал в степи на буграх и перекатах.
«Садко в недоумении…» – проводив его глазами, замурлыкал лейтенант.
– Лейтенант Батурин, прекратите эту дурацкую песню! – воспаленно блестя под белой повязкой зрачками, крикнул майор.
Лейтенант повернул голову, песенка замерла у него на губах. Майор увидел пристыженное выражение у него на лице.
В этот момент на вершине кургана послышались крики: «Летят!» Взглянув на небо, майор увидел шестерку «юнкерсов», которые подходили к кургану с запада и уже снижались.
Из кукурузы, из пшеницы, из бурьянов, окружавших курган, захлопали зенитки, небо вокруг самолетов закудрявилось белыми барашками.
С трудом заставляя себя подняться с земли, майор устало подумал, что нужно опять идти прятаться в щель. Он успел заметить, что лейтенант остался сидеть на бруствере окопа, не изменив позы. Вслед за этим послышался над головой свист.
Когда мгла, поднятая бомбежкой, рассеялась, майор увидел, что лейтенант остался все на том же месте, но он уже не сидел, а запрокинулся с бруствера окопа. Два санитара с носилками бежали к нему. Кудрявая голова лейтенанта, откидываясь назад, сползала в окоп. Майор вылез из щели и, прихрамывая, побежал к нему.
Но в эту минуту с вершины кургана донесся голос адъютанта командующего: «Майор Скворцов! Майор Скворцов!» Хромая, майор повернулся и побежал на курган. Уже отбежав, услышал, как голос санитара за его спиной деловито спросил:
– Готов?
– Почти, – ответил другой санитар.
Спустя полчаса майор ехал на своем избитом, разболтанном газике по старому царицынскому тракту на восток. Он вез в город приказ командующего и члена военного совета ускорить установку надолбов и противотанковых ежей, так как немецкие авангарды в большой излучине Дона уже наводят переправы.
Голова у майора перестала болеть, стала вдруг легкой и ясной. Поглядывая из машины по сторонам, он с изумлением думал, как до сих пор мог не замечать, что степь в этих местах от полыни совсем голубая, и на уме у него неотвязчиво вертелся мотив исковерканной нелепой песенки о Садко.
23
Два события произошли вечером в роте капитана Батурина. Вернулась Волошина с маршрутом дальнейшего движения, отмеченным на карте рукой самого командующего армией. А позже, когда солдаты уже спали на лугу на копнах сена, догнали роту Андрей Рубцов и Петр Середа, которых старшина Крутицкий уже снял с довольствия.
В заснувшей на лугу роте, кроме солдат охранения, не спал еще один только Тиунов. Вначале и он прилег на копну рядом с Батуриным, но ему уснуть не удалось. Никак не мог он устроиться на копне, ворочался, шуршал сеном. Сухие стебли, набиваясь за воротник гимнастерки, кололи ему шею, сверчок журчал над самым ухом.
– Что ты все крутишься, Хачим? – на мгновение открыв глаза, спросил Батурин.
И тогда, чтобы не мешать ему спать, Тиунов слез с копны, стал ходить по лугу.
На самом деле не сверчок лишал его сна – сверчки обычно навевают сон, и не сено кололо – оно было молодое, недавнего укоса, а собственные мысли. Впервые за весь путь от границы два солдата отстали от роты.
Не мог простить себе Тиунов, что даже не попытался отговорить Батурина, когда тот разрешил им отлучку. И теперь не сомневался: только гибель на переправе могла помешать им догнать роту. Но в роте с ее десятками людей каждый теперь был волен думать по-своему. И самое худшее, что мог открыто праздновать свое торжество Крутицкий.
Несколько раз проходил Тиунов мимо повозки, на которой спал, нахлобучив на голову шинель, старшина. С каким бы наслаждением Тиунов теперь взял и перевернул его вместе с повозкой! Борясь с искушением, Тиунов опять бродил среди копен по лугу.
Подползшие к темным копнам Андрей и Петр, силясь разгадать, что за люди спят на лугу, по косматой шапке Тиунова и сообразили, что дорога привела их наконец в роту.
– Смотри! – Петр толкнул локтем Андрея.
Почти три дня они шли, две ночи не спали. Теперь же, когда, наконец, догнали роту, силы оставили их. Сломленные внезапной усталостью, они лежали на совсем молоденькой, пушистой отаве.
– Ну, пошли! – первый сказал Андрей, отрывая от земли тяжелый автомат.
Тиунов мысленно вынашивал им самые суровые наказания. Но когда они вдруг вынырнули перед ним из темноты, все сразу рассеялось.
– Вы? – спросил он, отступая от них на полшага и мигая черными блестящими глазами.
– Мы, товарищ политрук, – вместе ответили Андрей и Петр.
– А-а-а! – вдруг закричал Тиунов. Не говоря больше ни слова, он схватил их за руки и потащил к повозке, на которой спал Крутицкий. – А-а! – кричал он, сдергивая с него шинель.
– Что такое? – вскидываясь, Крутицкий зашарил вокруг себя руками. Увидев его бледное лицо, Тиунов оскалил под усами зубы.
– Сейчас же зачисляй на довольствие, заноси в список! – кричал Тиунов.
– Вот вы всегда, товарищ политрук, из ничего поднимаете шум, – разобравшись, наконец, в чем дело, недовольно сказал Крутицкий, нахлобучивая шинель на голову и снова умащиваясь в повозке.
– Нет, сейчас же зачисляй! – Снова стягивая с него шинель, Тиунов смеялся, как ребенок.
Но потом он завел Андрея и Петра за большой стог и стал ругать их самыми последними словами. Ругался Тиунов неумело, выговаривая эти слова с отвращением, брезгливо морщась. Андрею и Петру надо было испытывать страх, но они его не испытывали.
