Текст книги "Товарищи (сборник)"

Автор книги: Анатолий Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)

Но самое трудное было впереди. Четыре сторожевые вышки стояли по углам лагеря и одна – у проходной. Днем обычно на вышках дежурили часовые с автоматами, но к вечеру их сменяли пулеметчики. Располагались пулеметы таким образом, чтобы при необходимости можно было блокировать огнем все ближние и дальние подступы к лагерю.

Нечего было и думать об успехе побега, предварительно не обезвредив пулеметы.

– Все их, конечно, не захватить, а один, по-моему, можно, – высказал Павлу свое соображение Никулин.

– Этого будет мало, – возразил Павел.

Они беззвучно шептались, лежа рядом на соломе. Только одни они в этот глухой час и не спали. Сердюков и Сероштанов перед самой зарей как мертвые свалились на солому. Отовсюду доносились храпение, всхлипывания и вскрики людей, и во сне продолжавших ту жизнь, которой они жили в лагере.

– Конечно, риск будет, – согласился Никулин. – Но и другого выхода нет. Ты же знаешь, что по сигналу воздушной тревоги они сразу бегут с вышек в щели?

– Ну?

– Если захватить пулемет у ворот, можно отрезать им обратный путь ко всем остальным вышкам.

– Но для этого нужен будет достаточно опытный пулеметчик.

– Такой есть, – сказал Никулин.

– Кто? – уловив в его голосе какие-то новые интонации, Павел повернул к нему голову. Ему пришлось подождать, прежде чем он услышал ответ.

– Я, – глуховато сказал Никулин.

– Ты? – Павел приподнялся на локте.

– Не шуми, – надавив рукой на плечо, Никулин уложил его обратно на солому. – Какой бы я был после этого летчик-истребитель?

– Но ты не можешь знать всех систем пулеметов! – Павел совсем пс ожидал такого поворота дела.

– Ну уж с теми, которые на вышках, я знаком, – небрежно сказал Никулин. – Обыкновенные «гочкисы».

– И ты не должен забывать, что пулеметчику придется уходить из лагеря последним.

– Да.

– Притом не раньше чем последний человек достигнет железнодорожной насыпи.

– Но ведь иначе побег может сорваться? – помедлив, спросил Никулин.

24

На самом сверхраннем рассвете, когда еще только начала проясняться туманная синева над Волгой, грохот потряс пятачок. Спавший на КП лейтенант Батурин, вскакивая и припадая к амбразуре в замурованном окне, увидел прямо перед собой на перекрестке орудийные вспышки. Вбежал ординарец Василий и сообщил, что немцы начали штурм и уже ворвались в первую линию окопов. Подпоясываясь на ходу, лейтенант выбежал на улицу.

Мельчайшими каплями ложилась на мостовую серая мгла. Над Волгой плыли осветительные ракеты. При их голубовато-серебряном свете вода блестела, как ртуть.

Наперерез лейтенанту вынырнули из тумана фигурки солдат роты. Согнувшись, они через перекресток отступали к балке, лишь изредка оборачиваясь и стреляя из автоматов. Некоторые оставались, распластавшись, на мостовой.

– Назад! – выскакивая на перекресток с пистолетом в руке, закричал лейтенант.

Но голос его потонул в сплошном грохоте.

– Скорее в балку, товарищ лейтенант! – пробегая мимо вдоль стены дома, крикнул ему Крутицкий.

– В балку!! – подхватили другие голоса.

Покидая окопы, вырытые вокруг отбитого недавно ротой у немцев многоэтажного дома, солдаты побежали к берегу.

– Где Тиунов? Кто видел Тиунова?! – спрашивал лейтенант.

– С саперами он остался, – не останавливаясь, ответил ему второй номер минометного расчета – Иван.

Вернувшись на КП роты, лейтенант оттолкнул плечом Сашу Волошину и бешено завертел ручку телефона. Саша видела, как, прокричав по телефону: «Отходим!», он, как обожженный, бросил трубку на подоконник и снова выскочил на улицу.

От дома отходила к балке последняя группа солдат. Отползая по мостовой и вставая для коротких перебежек, они вели разрозненный ружейно-пулеметный огонь. Лейтенант поднял с мостовой брошенный кем-то автомат и вместе с ними, отстреливаясь, стал отходить к балке.

При свете вспышек видно было, как маленькие серые тягачи на буксирах выкатывали из развалин пушки и они, разворачиваясь, тут же прямой наводкой открывали огонь. Шрапнель крупным горохом осыпала мостовую и щелкала по стенам дома. Снаряды, перелетая через балку, падали в Волгу. Выхлестываясь на противоположной стороне улицы из развалин, немецкая пехота неотступно преследовала роту. Маленький офицер в черной фуражке, оборачиваясь и махая рукой, звал за собой солдат. Когда они уже добежали до трансформаторной будки, длинная пулеметная очередь с пятого этажа дома заставила их попадать вокруг нее. Упал и офицер в черной фуражке, но не вниз лицом, а на колени, надламываясь и запрокидываясь навзничь. Ветер, подхватив его фуражку, колесом погнал ее по улице, вниз к Волге.

25

Капитан Батурин впервые за много дней решил устроить себе настоящую ночь: поспать часа три-четыре. Ординарец нагрел ему в ведре воды, капитан помылся, надел все чистое. Он не помнил уже, когда еще в жизни испытывал такое блаженство.

На КП батальона было просторно и тепло. Звуки почти не доходили сюда сквозь укрепленный тавровыми балками свод. За дощатой перегородкой дежурил у телефона связист.

Батурин лег на топчан, закрыл глаза. На другой половине запел зуммер, и тут же связист выглянул из-за перегородки.

– Откуда? – открывая глаза, спросил капитан.

– Из первой роты, – виновато проговорил связист, опять скрываясь за перегородкой.

– Иду. – Батурин сбросил ноги с топчана. Трубка телефона обожгла шипением, свистом. Капитан отстранил ее от уха. Даже по телефону приходили с другого конца провода треск автоматов, разрывы гранат. За ними почти совсем не слышно было по-комариному попискивающего голоса:

– О… хо… ди…

– Что? – переспросил капитан. – шу… по… щи… – кричал на противоположном конце провода до неузнаваемости искаженный голос брата.

«Прошу помощи», – вдруг зловеще сложились обрывки его слов в сознании капитана. Сжимавшие трубку пальцы Батурина побелели в суставах.

– Н-ни шагу! – крикнул он, бросая на аппарат трубку.

И тут же снова настойчиво зажужжал зуммер. Снимая с аппарата трубку, капитан узнал голос майора Скворцова.

– Как погода? – спросил он.

– Меняется, – ответил капитан.

– Жарко?

– Тепло.

– А что я говорил, – удовлетворенно сказал майор.

– Младший внук болен, – помолчав, сообщил капитан.

– Вижу. Тут утюжки подошли.

– Утюжки?

– Танки, – отбрасывая условность, сердито оказал майор. – С десантом. Посылаю. – Он положил трубку.

Капитан опять стал звонить в роту. Ему ответил голос Волошиной.

– Где ваш хозяин? – спросил капитан.

В шипении и свисте потерялись слова ее ответа. Голос Волошиной то исчезал, то появлялся совсем близко. Перебивая его, в трубке раскатывалась дробь пулемета.

– Хозяин где? – повторил Батурин.

– Никого нет, – вдруг в самое ухо ему сказала Волошина. На минуту в трубке стало тихо. С ясной звучностью приходило по проводам каждое се слово. – Он ушел.

– Куда? – переспросил капитан. – А Тиунов?

– Здесь только я одна, – громко ответила Волошина.

– Как одна? Во всем здании? – испуганно переспросил капитан, дотрагиваясь рукой до нагрудного кармана, где лежали бусы, но не доставая их. Они только тихо звякнули у него под пальцами. На миг он отчетливо представил себе, как она всегда расширенными глазами смотрела, когда он перебирал в пальцах бусы, и ему не хватило воздуха, он расстегнул воротник.

– Нет, Владимир Сергеевич, – впервые почему-то называя его по имени, пояснила она. – На пятом этаже остались расчеты пэтэр и пулеметчиков. Они к зданию немцев не подпускают, товарищ капитан, – восторженно добавила она. – Там Рубцов и… – дробью пулемета заглушило ее голос.

Достав папиросу, капитан Батурин стал высекать зажигалкой огонь. Фитилек не хотел загораться. Капитан Батурин бросил зажигалку на стол, прикурил у связиста и вышел из блиндажа наверх.

26

Теперь он хорошо видел все, что происходило в расположении роты. Видел, как безостановочно прямой наводкой обстреливают немецкие пушки пятачок и многоэтажный дом, занятый ротой, и все там затянулось клубами бурого дыма; как тремя волнами прошли «юнкерсы» и, сбросив бомбы, вздыбили косматую мглу; как потом выскочили из нее согнутые фигурки солдат, отбегавших к балке.

Туман, редея, поднимался кверху, над Волгой догорали немецкие ракеты, снижаясь на маленьких парашютах. Дым сплошной лавиной сползал с крутого правого берега к воде.

По орудийным вспышкам, но ожесточенности автоматно-пулеметной перестрелки и волнообразному движению атакующей немецкой пехоты капитан Батурин мог судить о направлении штурма. Теперь ужо ясно было, что захватывал он не только одну роту, а распространялся на весь батальон. Над позициями других рог тоже вставала огненно-чёрная мгла от рвущихся бомб и снарядов.

Но все же там они были заметно слабее, реже, и в атаках немцев на флангах чувствовалась какая-то обдуманная вялость. Пехота при первых же встречных пулеметных очередях и минометных выстрелах послушно залегала. Еще раз скользнув взглядом по флангам, капитан Батурин с уверенностью заключил, что только не здесь противник добивается успеха.

Он добивался его в центре пятачка, там, где была рота брата. Капитан теперь так мысленно и называл ее – рота брата. Пора было привыкать к этой перемене в жизни. Атаки на флангах были лишь отвлекающими, а все усилия немцев будут сводиться к захвату отбитого у них ротой дома, который контролировал подходы к Волге. На месте немецкого офицера, который командовал сейчас штурмом, капитан поступил бы точно так же. Это был самый короткий путь к Волге.

Судя по всему, там, в центре пятачка, у немцев теперь не было недостатка в силах. Несомненно, они постарались стянуть туда все, что имели. С неослабевающей густотой вставал над пятачком и вокруг многоэтажного дома лес артразрывов, с методичностью наращивался напор пехоты. Волна за волной выкатывалась она из развалин на противоположной стороне улицы. Весь перекресток уже усеян был серо-зелеными шинелями, а из развалин выхлестывались новые.

И это был первый большой штурм немцев, который ему приходилось встречать теперь узко в должности командира батальона. Там, в роте, он управлял сравнительно небольшим количеством людей и огневых средств и в особо острые моменты мог только надеяться на возможную помощь соседей. Теперь же он в необходимый момент мог сам привести в движение этих соседей на флангах, заставив их своевременно поддержать роту. Капитан Батурин еще пробежал в бинокль взглядом по сплошь задымленному пятачку и, спустившись в блиндаж, еще раз приказал по телефону командирам левофланговой и правофланговой рот, чтобы они до подхода танков с десантом ни в коем случае не открывали огня из своих резервных огневых точек и не поднимали бойцов в атаку.

27

В шесть часов утра Анна пришла на рынок повидаться с Дарьей. Ростовский рынок жил своей пестрой крикливой жизнью. Теперь он представлял собой смесь женских голосов, зазывающих покупателей, и хриплых выкриков немецких, итальянских, австрийских, испанских солдат и офицеров. Капитан рейхсвера стоял, развесив на руке дамские чулки: «Франс, франс!» Два немецких солдата в русских тулупах торговали со шкодовской машины мукой. Итальянский ефрейтор, повесив на грудь лоток, предлагал желающим бельгийские сигареты. Громадного роста австриец с большими усами, протягивая на ладони коробочку сахарина, то подбрасывал ее в воздухе и ловко ловил с того же самого конца, то, подняв в руке, тарахтел ею.

В двух шагах от себя Анна вдруг увидела узкую, с широкими женскими бедрами, фигуру Шпуле. Он тоже чем-то торговал, но чем – она не стала рассматривать. Она круто повернула назад и обошла его в толпе стороной. Ничего доброго не обещала ей эта встреча.

Разноязычная смесь плескалась над всем пространством рынка. Но ухо Анны не улавливало, как прежде, ни гортанных голосов грузин, торговавших в фруктовом ряду мандаринами и лимонами, ни протяжной мовы украинок и украинцев, привозивших сюда с Мариупольщины и Мелитопольщины сушеную вишню, ни отрывистой речи кабардинцев и осетин, торговавших мерлушковыми шапками, бурками и мягкими, без каблуков, сапогами, ни, наконец, перебранки казачек, которую теперь была бы рада услышать Анна.

Город лежал на перекрестке магистральных путей с севера на юг и с запада на восток, и через него постоянно, как река через шлюз, переливался поток разноплеменного люда. Другого такого города не было на юге. Чтобы убедиться в этом, достаточно было лишь час или два потолкаться с утра на рынке.

Проходя той окраиной его, которая называлась толкучкой, Анна увидела знакомую мешковатую фигуру артиста городского театра. В дни отступления он, вероятно, не успел выехать из города и теперь, стол в ряду старьевщиков, продавал свой темно-синий костюм.

Сторонясь и избегая шнырявших по рынку молодцов с нарукавниками «милиц», Анна вышла на противоположную окраину его, где торговали травами.

Здесь было меньше людей. Травянки и травницы располагались у церковной ограды. Еще только приближаясь, Анна с жадностью вдохнула в себя горько-сладкий запах. Разложенные кучками и в сумочках, на дощечках и на холстинках, сухие листья и стебли, коричневые корешки, серебристо-сизые метелки, семена и ягоды, и завянув, не растеряли запахов степи и лугов. Но все-таки над всеми другими и здесь, как в степи, властвовал запах полыни.

Дарья торговала травами рядом с глухонемым дедом. Он давно уже не слышал ни слова, но, несмотря на это, Анна с Дарьей, разговаривая, никогда не пренебрегали правилами осторожности.

– Мне от желудка, – останавливаясь возле Дарьи, сказала Анна.

Закутанная коричневым полушалком, Дарья сидела на деревянной скамейке и грызла семечки, сплевывая шелуху себе через плечо. У ног ее лежали пучки засушенных трав и кореньев, стояли баночки с ягодами и семенами.

– Смотря от какой болячки, – встречая Анну взглядом своих серых безулыбчивых глаз, ответила Дарья. – От несварения одна трава, от изжоги – другая. Обратно же, какая у вас кислота.

– От изжоги, – опускаясь перед ней на корточки и рассматривая корешки и травинки, сказала Анна. – Эвакуация лагеря назначена на послезавтра, – добавила она тише.

– Изжога, гражданочка, тоже случается от разных причин, – громко перебила ее Дарья. Скашивая взгляд, она заглянула за спину Анны. – Ждите самого. У вас, гражданка, она обыкновенно до еды или после бывает?

– Бывает до, но бывает и после, – серьезно ответила Анна. – Мне долго нельзя… Все-таки больше натощак.

– Значит, на нервной почве, – заключила Дарья. – Не оборачивайтесь, он уже здесь. Вам нужно лечиться не от изжоги, а от нервов.

– При изжоге на нервной почве я бы порекомендовал вам попробовать рашпиль, – услышала Анна за своей спиной знакомый голос. Она была предупреждена Дарьей и все-таки вздрогнула. – Не смотрите в мою сторону, – предупредил Портной.

В ту же минуту он опустился рядом с ней на корточки. Стараясь не смотреть в его сторону, Анна все же видела уголком глаза ободок его очков. Коленка его коснулась ее платья.

– Шалфей у вас есть? – спрашивал он у Дарьи, перебирая руками пучки трав и кореньев.

– Послезавтра подадут эшелон, – сказала Анна, – но если налета не будет…

– Налет будет, – тихо и твердо сказал Портной.

– Если вы, гражданин, не в курсе дела, то и не встревайте, – сварливо повысила на него голос Дарья. – Много тут вас всяких шляется.

Со своей скамейки она через голову Анны и Портного настороженно следила по сторонам рысьими глазами.

К травяному ряду никто не подходил. Две бабки заговорились, крича одна другой на ухо. Дед, справа от Дарьи, уснул, сидя на опрокинутом на бок большом мешке с травами, уткнув в грудь бороду. Мимо сновали женщины с сумками для провизии и с домашними вещами в руках. Плескался над рынком разноголосый гомон.

– Вы напрасно шумите, если бы я был не в курсе, я бы не советовал, – отвечал он Дарье. – И тут же, не глядя на Анну – Завтра в двенадцать ночи… – С укоризненной улыбкой он поднял лицо к Дарье. – Я, моя милая, сам изжогами семнадцать лет страдал, только благодаря рашпилю избавился… Не поворачивайтесь же! – шепотом прикрикнул он на Анну. – Связь и подача тока будут прерваны. Комендант и помощник где живут?

– К бабке подошел мужчина в черном пальто, – наклоняясь со скамейки и поправляя лежавшие на мешковине пучки, предупредила Дарья. – Руками не лапать! – добавила она крикливо.

– Его можно не опасаться, – сказала Анна.

– Кто это? – спросил Портной.

– Это… – она назвала фамилию артиста городского драмтеатра.

– Каждый будет подходить и лапать… – сварливым голосом говорила Дарья, рыская по сторонам глазами.

– Мне нужен шалфей, а вы суете мне полынь! – сердито повысив голос, сказал Портной.

– Комендант живет при лагере, а помощник в городе.

– Надо сделать, чтобы коменданта не менее чем до двух часов ночи на территории лагеря не было.

– Я не вижу средства, кроме…

– Убийство исключается, тут же решительно отклонил Портной. Анна вдруг услышала, как необычно смягчился его голос. Если вы сочтете возможным, мы просим вас… – Должно быть, по трепетанию ее платья, касавшегося его ноги, он понял ее состояние и, не договорив, добавил: Мужайтесь.

– Нет у меня для вас шалфея, – наотрез заявила Дарья. – Отбиваете клиентов и сам же спрашиваете шалфея… Он сюда идет. – Она показала глазами на мужчину в черном пальто, который отошел от бабок и направился в их сторону.

– Ай-ай, как нехорошо, – поднимаясь с корточек, укоризненно покачал головой Портной. – Человек зубами мучается, ночи не спит, а вы отказываете ему в помощи и еще ругаетесь. Разве так настоящие медики поступают? Настоящие медики так не поступают.

– Проваливай, проваливай! Еще и очки надел!! – крикливо говорила Дарья.

– Вот что значит невежество, – разводя руками, повернулся Портной к Анне. – А вам, гражданочка, я от души рекомендую рашпиль. По листку утром за полчаса до еды и перед ужином. От горечи можно медом заедать. Я сам изжогами семнадцать лет страдал, а теперь, как видите, избавился.

– Извините, пожалуйста, – мягко сказал за их спиной голос мужчины в черном пальто. Остановившись, он прислушивался к словам собеседника Анны. Костюм он, должно быть, уже продал, в руке у него была сумочка с мукой. – Простите, повторил он со смущением на грустном лице. – Вы говорили, что избавились от изжоги. Нельзя ли узнать, каким способом?

– Очень даже обыкновенным, – охотно подхватил Портной. – Вам в какую сторону идти?

– К центру.

– Значит, нам по пути. – Он взял его под руку и повлек за собой через толпу. – Знаете, такой колючий цветок…

– Рашпиль? – подсказал спутник.

– Да, да. Его еще называют столетник…

Проводив их глазами, Анна повернулась и пошла в противоположную сторону.

28

За Волгой горел лес. Оттуда открыли огонь дальнобойные артбатареи. Снаряды стали разрываться в развалинах, из которых выхлестывалась на пятачок немецкая пехота. Капитан Батурин взглянул на часы. Что-то не подходили обещанные Скворцовым танки.

И беспокойство за роту капля за каплей просочилось в сердце Батурина. Сколько было вложено в нее! Неужели с его уходом все это развалится, пойдет прахом? Значит, все держалось только на нем одном?

За балкой вырубленные в известняке окопы, оставленные ротой брата, ненужно змеились у подножия многоэтажного дома. Немецкая пехота, вытеснив роту из окопов и наглухо отрезав от дома, спешила теперь окончательно сбросить ее в балку, прижать к воде.

Телефонная связь с ротой прервалась. Капитан Батурин увидел, как из облака дыма, окутавшего пятачок, вынырнул боец. Согнувшись, он зигзагами бежал к балке. Его все время обстреливали. У самой балки он упал и безжизненно покатился вниз по склону.

Капитан Батурин услыхал из-за гребешка склона шорох осыпающихся камней. Боец на четвереньках вылезал по склону из балки. Батурин всмотрелся и узнал своего бывшего ординарца Василия.

– Товарищ капитан, нас отрезали! – поднимаясь с четверенек и придерживая рукой ухо, крикнул он. Сквозь пальцы у него струйками просачивалась кровь.

– Что это у тебя?

– По одному человеку картечью, сволочи, лупят. От здания нас совсем отрезали, товарищ капитан. Там Рубцов, Волошина и другие. Лейтенант просит помощи. – Василий поморщился, помотал головой.

– Как же отрезали, когда в здании наши пэтэровцы и пулемет? – сурово спросил капитан.

– Только на этой ниточке держимся.

– У меня резерва нет, – сказал капитан Батурин.

– Как же, товарищ капитан?! – Василий испугался.

– Так своему командиру роты и передай. Резерва нет. Пусть держится своими силами. – Батурин чуть побледнел. – Нет, подожди, я другого связного пошлю. Отправляйся в санчасть.

– Какая санчасть! – И, махнув рукой, Василий круто повернулся на месте. В балку он съехал на спине, а из балки на крутой склон вылез, цепляясь за кустарник. Наверху сразу же упал, но тут же поднялся и побежал дальше. Вскоре канул в окутавшем пятачок дыме.

Капитану Батурину хорошо было видно, как из углового окна пятого этажа здания пулемет строчил в бок и в спины все еще выбегавшим из развалин на перекресток улицы немецким солдатам. Пулемет умолкал, как только они залегали, и снова открывал огонь, когда они поднимались. Серо-зеленые шинели убитых и раненых немцев испятнили мостовую. Пулеметчик стрелял короткими очередями, с разбором.

Батурин спустился к телефону, чтобы узнать у Скворцова, стоит ли откладывать контратаку с флангов до подхода танков. За Скворцова ответил начштаба полка:

– Стоит не стоит, а без них вам все равно не обойтись.

– Мы рассчитывали справиться сами, – сухо ответил Батурин.

– Уже вышли, встречайте, – коротко сказал начальник штаба.

Батурин поспешил наверх.

Снизу, от Волги, донеслось громыхание. Вздымая гусеницами красную пыль, в балку втягивалась колонна танков. По телефону, который связист вынес из блиндажа, капитан Батурин приказал командирам фланговых рот переходить в контратаку и стал спускаться навстречу танкам.

Грани их тускло проблескивали сквозь пыль. Еще свежа была на отремонтированных в цехах тракторного завода танках защитная краска. Тщательно закрашенные ею стальные заплаты не обезобразили броню. Обновленные, горели на орудийных машинах звезды.

На танках сидели десантники с автоматами в руках.

Капитан подошел к сидевшему на головной машине темнолицему человеку. Прищурив глаза, тот курил трубку. Вдруг знакомым, устойчивым спокойствием повеяло на Батурина от его седеющих усов, от суховатой плечистой фигуры.

– Вы командир десанта? – спросил Батурин.

Десантник вынул изо рта трубку.

– Я.

– Захар Прокофьевич Безуглов? – с удивлением спросил капитан.

– Да, – внимательно посмотрев на Батурина, ответил Безуглов. Он тоже узнал капитана, глаза его потеплели.

Желтые на концах от табачного дыма усы у него мерно вздымались и опускались. Капитан Батурин вдруг вспомнил тихую улочку, запах полыни, устилавшей пол комнаты, грустное лицо дочери хозяина. Батурину захотелось спросить Захара Прокофьевича о ней. По, встречаясь со взглядом Безуглова, капитан почему-то удержался.

– Пора? – спросил Безуглов.

– Да, – сказал капитан.

Безуглов вынул изо рта трубку, постучал по люку танка. Из люка высунулась голова в шлеме.

– Вперед, лейтенант, – кратко сказал Безуглов. Лязгнули гусеницы. Разворачиваясь в балке и взревев, танки полезли по крутому склону наверх.

Спрыгнув с танка, Батурин вбежал в здание. В дверях он встретился с братом, увидел у него в руках автомат.

– Ты командир роты или кто? – покраснев, резко спросил Батурин.

– Володя!..

– Я тебе не Володя, – срывающимся голосом перебил его капитан.

– Товарищ капитан…

– Молчи. Где Тиунов?

– Здесь, – ответил за его спиной голос Хачима. Мерлушковая шапка и плечи его были обсыпаны землей, красной кирпичной пылью.

– Я надеялся на тебя, а ты, твою… – испуганный взгляд Саши Волошиной заставил капитана поперхнуться. – Почему не взорвали развалины?

– Он предупреждал меня, – вставил брат.

Тиунов молча отошел в сторону, снимая шапку. Курчавая голова Хачима обмотана была бинтом, намокшим кровью.

– Ты ранен? – встревоженно спросил Батурин.

– Ничего серьезного, капитан, слегка задело осколком. Вот шапку испортили, подлецы. – Тиунов с искренним огорчением поворачивал в руках мерлушковую шапку. – Весь бок срезало. Капитальный ремонт надо давать.

29

Как всегда, в четыре часа утра, распахнулись ворота лагеря, и поток полураздетых военнопленных зазмеился по шоссе в город.

Не сразу Анна сумела передать Павлу о своем разговоре с Портным. В этот день снова дежурил Рудольф. Павел подстерег, когда он отлучился, и проскольнул в будку. Правда, на этот раз Рудольф отлучался всего на десять минут, но и этого им было достаточно, чтобы сказать то, что они должны были сказать друг другу.

Голос Павла непослушно вздрогнул, когда он переспросил:

– Ровно в двенадцать часов?

– Да, – подтвердила Анна.

Она видела его радость и радовалась вместе с ним. Но как будто камень лег сверху на ее радость.

– И точно в это время начнется налет? – спрашивал Павел.

– Да, – односложно отвечала Анна.

– Ты только подумай, что это значит! Может быть, в этот момент им нужны будут самолеты где-нибудь на фронте, но ради нас они посылают их сюда.

Анна уже все рассказала ему, но Павлу хотелось еще раз услышать.

– И связь будет прервана…

– В двенадцать часов.

Все же, вероятно, он что-то необычное уловил в ее односложных ответах и посмотрел на нее внимательнее.

– У тебя что-нибудь случилось?

– Нет-нет, – поспешно ответила она.

Но именно эта поспешность и насторожила Павла.

– Ты чего-то недоговариваешь.

– Да нет же, откуда ты взял?

Она постаралась овладеть собой. Кажется, это ей удалось.

– Ты, должно быть, беспокоишься за исход, – сказал он не так недоверчиво. – И за меня, да? Но ты же знаешь, как мы всё предусмотрели. И совсем скоро мы с тобой встретимся. – Ему, видно, очень хотелось сказать какое-то слово, и, оглянувшись на дверь, он сказал его – На воле.

– Да, Павел.

– Он возвращается, Анна. До свидания.

– До свидания.

Бесконечно тянулся день. Начался он у Анны, как обычно, с того, что она выдавала в проходной наряды. После этого ей нужно было ехать на мост.

– Мне сегодня, фрейлейн Анна, совсем не нравится ваш вид, – озабоченно сказал ей в комендатуре Ланге. – То есть вы мне всегда нравитесь, но с некоторых пор и пугаете. Вы никогда не улыбнетесь. Корф говорит, что это у вас оттого, что вы ненавидите всех нас.

– По-моему, господин Корф такой человек, что ему должно быть решительно все равно, есть на моем лице улыбка или нет, – сказала Анна.

– Браво, фрейлейн Анна, вы удачно сострили. Между нами говоря, Корф – сухарь. И, как это не дико, – женоненавистник. Ему всюду мерещатся враги, он даже готов заподозрить в такой хорошенькой женщине…

– Я же просила вас не говорить мне комплиментов, – дружелюбно попеняла ему Анна.

Ланге ее тон окрылил. Он воспринял это как первый признак, что крепость начинает колебаться. Они были в комендатуре вдвоем.

– Что поделаешь, фрейлейн Анна. Вы сами в этом виноваты.

– Вот и еще один комплимент, – пожурила его Анна.

Ее миролюбие заставило Ланге совсем воспрянуть духом. Но опыт подсказывал ему, что здесь надо проявить максимум осторожности. Лед явно начинал подтаивать, и надо не дать ему снова замерзнуть.

– Э, теперь уже поздно останавливаться, – он махнул рукой с видом полнейшей безнадежности. – Я человек эмоциональный, даже; служба здесь не сделала меня иным. Во всяком случае, вы уже имели возможность убедиться, что я не Корф. – И он не упустил случая заметить в адрес своего помощника – Тупица, солдафон, жандарм. Надеюсь, вы ему не передадите, фрейлейн Анна. Впрочем, я его не боюсь. – Он обошел вокруг стола, за которым сидела она, и, придвинув стул, сел рядом, положив руку на спинку ее стула. – Напрасно вы всегда так решительно отвергаете мои искренние попытки улучшить ваше настроение.

– Я уже не помню всех наших разговоров, господин Ланге.

– Тем лучше. – Его рука, лежавшая на спинке стула, передвинулась ближе к плечу Анны. – Я понимаю это как разрешение возобновить их снова. Считаю, что вы совсем необоснованно с таким предубеждением относитесь к перспективе провести вместе со мной вечер в офицерском казино.

Анна покачала головой.

– Я по вечерам предпочитаю оставаться дома, господин Ланге.

– Попробуйте один раз нарушить ваше правило, и я обещаю, что вы не раскаетесь, – с жаром подхватил Ланге. – Вы любите музыку?

– Я уже не помню, когда ее слышала, господин Ланге.

– А в нашем казино оркестр, можно и потанцевать. Неужели вам не наскучило каждый вечер оставаться одной?

– Нет, я остаюсь с соседкой.

– Возьмите и ее с собой.

– Ей шестьдесят четыре года.

– Еще лучше! – со смехом воскликнул Ланге. – Теперь я понимаю, кто вам навевает это настроение. Нет, дальше это так оставлять нельзя. Вы губите свою красоту…

– Это уже третий комплимент, – напомнила Анна.

– Я рекомендую вам серьезно подумать над моим предложением.

– Обещаю подумать, – сказала Анна, – если вы уберете свою руку.

– Извините, фрейлейн Анна. – Он встал со стула. – Не правда ли, вы сказали, что согласны?

– Я только сказала, что подумаю, господин Ланге.

Она не раз потом с удивлением думала, как ей тогда удавалось играть свою роль и даже симулировать колебания, в то время как его предложение так совпадало с ее собственными планами.

– Прошу, не лишайте меня надежды, которую вы сами только что подали. – Ланге испуганно поднял руку. – Не откладывайте и соглашайтесь сегодня же поехать со мной в казино.

– Это вы совсем быстро, – запротестовала Анна.

Однако Ланге, вкусившему уже сладость надежды, не так-то легко было теперь от нее отказаться.

– Мы пробудем там всего три-четыре часа.

– Не больше двух, господин Ланге.

– Хорошо, хорошо, – не стал он возражать, в уверенности, что потом сумеет лучше распорядиться временем. – Я заезжаю за вами в восемь часов.

– В десять, – поправила его Анна.

– Почему же так поздно? – Ланге искренне удивился.

– Вы забываете, что застали меня врасплох. Если вас не устраивает…

– Устраивает, устраивает! – Ланге замахал обеими руками.

До вечера он несколько раз звонил ей из комендатуры на мост.

– Вы не раздумали? – Мембрана передавала его нетерпеливое дыхание.

– Нет, – коротко отвечала Анна.

Через полчаса он опять звонил.

– В десять часов я поднимусь к вам домой.

– Я выйду к воротам.

За окном будки порхал молодой снег. В отблесках костров у моста двигались фигуры пленных.

30

Она надела последнее из своих хороших платьев, которое еще не успела обменять на рынке на муку, – бордовое, с кружевной оторочкой вокруг рукавов и воротника. Она не отнесла это платье до сих пор на рынок потому, что его любил Павел. В этом платье она впервые и познакомилась с ним на вечере железнодорожников. В перерыве между торжественной частью и концертом к ее отцу подошел высокий мужчина с насмешливыми глазами. Он, оказывается, работал вместе с отцом в депо. Несмотря на то что Павел был почти вдвое старше Анны, между ними сразу же установились отношения, какие бывают только между людьми одного возраста…