Текст книги "Товарищи (сборник)"
Автор книги: Анатолий Калинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)
– Это не имеет значения, – холодно сказал Луговой.
Но она, не слушая, ухватилась за рукав его шинели.
– В том-то и дело, что никакой свадьбы не было. Это дядиной молодой жене, когда я приехала после девятого класса к ним погостить в Киев, захотелось и меня выдать замуж за военного, а он служил кем-то у дяди в штабе округа, и она устроила, чтобы мы…
Луговой взял ее за плечи и, повернув к себе, постарался сделать так, чтобы она не смогла продолжать. Никакого, даже самого слабого, гула или каких-нибудь других звуков войны уже не доходило в рощу, фронт ушел далеко вперед, и только смутное подобие зарева пробегало по краю ночного неба там, куда он ушел. С деревьев, под которыми они остановились, сыпался на них снег. Из-за Кумы подул резкий ветер, и Луговой запахнул ее полой своей шинели. Она лишь слабо запротестовала:
– Я же в полушубке.
Смеясь, они старались попасть нога в ногу, но это им плохо удавалось. На них снова сыпался снег с деревьев. Внезапно ветер прекратился, и их обволокло теплым и прелым запахом. Они и не заметили, как очутились под защитой большого и длинного стога сена. Тишина здесь стояла такая, что никакой войны нигде не могло быть.
Вдруг Марина высвободила свои плечи из его рук:
– Только не сейчас и не здесь.
26
В надежде сбить темп советского наступления, командование немецкими войсками на Северном Кавказе бросило против казачьей конницы авиацию.
С самого раннего утра начинались налеты «юнкерсов». Белая искрящаяся пыль, не успев осесть, снова взмывала над землей. Казаки долгими часами лежали по шею в сугробах, оттаявший под ними снег, подмерзая, примораживал к земле полы шинелей и чекменей. На белой целине вспыхивала кровь. Сбросив бомбы, самолеты, облегченно завывая, уходили за черту горизонта, чтобы через полчаса – час опять вернуться со своим смертоносным грузом. По всей степи рыдающими голосами ржали раненые лошади. По приказу Милованова с наступлением дня полки рассеивались по балкам и лесополосам, маскируясь, и возобновляли движение, как только сумерки окутывали степь.
Чакан едва удерживал в балке беснующихся лошадей. «Юнкерсы» накатывались волна за водной. Обезумевшие лошади рвались с коновязей. Сначала то Чакан, то Зеленков попеременно бегали прятаться в старый припорошенный снегом окоп, но вскоре это надоело им.
– Шабаш, не побегу больше! – ожесточенно сказал Чакан. – Как положено погибнуть, так никуда я от смерти не уйду, а не положено – значит, мне еще придется внука на ноге покачать.
Редко перепадали минуты затишья. В один из таких промежутков Чакан увидел, как идет по дороге старик в белом овчинном полушубке с байдиком[14]14
Байдик – посох.
[Закрыть]. Дорога была изрыта фугасками, но старик правился по ней, никуда не сворачивая.
– Скорей скатывайся к нам в балку, летят! – крикнул ему Чакан.
Старик сперва отмахнулся:
– Старый я кататься. – Но, взглянув на небо, в котором появилось звено «юнкерсов», он тут же проворно скатился по склону в балку. Докатившись прямо до Чакана и приподнимая от земли голову, сразу же поинтересовался у него – Скажи, где мне вашего главного начальника найти?
Чакан тронул рукой усы:
– Над этой балкой, например, я главный.
Но старик осмотрел его насмешливым взглядом.
– Это я сразу догадался. Твое дело у лошадей под хвостами выскребать, а мое дело не хвоста требует.
Чакан обиделся.
– Проваливай, пока я тебя не познакомил с этой штукой, – он выставил вперед карабин.
– Убить ты меня, конечно, сможешь, – спокойно возразил старик. – Но от этого ничего хорошего не получится. Я помру, и со мной помрет один военный секрет, которого никто, кроме меня, не знает.
Чакан с недоверием посмотрел на него. Черт его разберет, этого деда! Глаза у него хитрые, бородка, как у попа.
– Проводи, Куприян, его по балке в эскадрон, – неохотно сказал Чакан.
– Вот это другое дело, – вставая с земли и отряхивая с тулупа снег, сказал старик.
По дороге в штаб эскадрона он вертел из стороны в сторону головой в черной капелюхе. Вскоре они с Зеленковым по балке дошли до хутора, забитого машинами, повозками и лошадьми. В садах и на огородах стояли пушки, к скирдам соломы притулились танки. Дымились кухни, распространяя запах мясного борща и гречневой каши.
– А это что за диковина? – Старик остановился перед машиной, обтянутой серым брезентом.
Зеленков покосился на него. Чрезмерное любопытство старика рождало подозрения.
– Никак катюша?! – Он попытался отвернуть край брезента.
– Не лапай! – суровой прикрикнул на него Куприян.
– Хоть бы глазком взглянуть. У наших немецких квартирантов только и разговоров было о ней. Как же так, пройти мимо и не посмотреть! – Вздыхая, старик топтался возле машины.
– Ты, дед, не шпион? – спросил Куприян.
– Шпион, – сразу же согласился старик. – Человек один раз живет, и глаза ему даны, чтобы он ими видел и запоминал. Если бы все вместе сложить, что я на своем веку повидал, то и в чувал не влезет. А мне все мало. Ноги уже старые, но я им покоя не даю. По-моему, неправильно господь распорядился, чтобы человек половину своей жизни спал. Сколько бы он за это время успел по земле постранствовать. Ты вот не дал мне на эту штуку посмотреть и покоя лишил.
Но на КП эскадрона, куда привел его Зеленков, старик с сомнением посмотрел на безусое лицо Дмитрия Чакана.
– А скажи, сынок, над тобой кто-нибудь поглавнейше есть? – осторожно спросил он у Дмитрия.
– Ты мне не папаша. Выкладывай, что тебе нужно? – ответил Дмитрий.
– Веди меня к своему начальнику, – решительно заявил старик.
– Не дури, я таких шуток не люблю!
Старик рассердился.
– Это ты меня не дури, не твоего ума это дело.
Присутствовавшие при этом разговоре казаки ждали, что сейчас их суровый командир эскадрона по меньшей мере вытолкает этого надоедливого и вредного деда. Но Дмитрий неожиданно улыбнулся. Чем-то старик напомнил ему отца. И уж если он так бесстрашно пробивается к начальству, значит, зачем-то это ему нужно. Может быть, и в самом деле по какому-нибудь серьезному делу. «Отправить бы его к Луговому, но нет его сейчас на КП полка, куда-то уехал, а Синцов, конечно, выслушать его не захочет. Нет, пускай Зеленков отконвоирует его прямо к Рожкову. Тот, говорят, любит с дедами беседы вести», – решил Дмитрий.
– Отведи его на ка-пе дивизии, приказал он Зеленкову.
– Ну и надоел же ты мне! – со злостью сказал Куприян на крыльце старику. – Из-за твоих капризов я должен еще пять верст по морозу до штаба дивизии топать. Какой у тебя может быть секрет, что ты не захотел его нашему командиру эскадрона рассказать. Чем он не понравился тебе?
– Может, он и хороший, – согласился старик. – Но я до войны в нашем хуторе письмоносцем был и от грубостей давно отвык. Занесешь человеку письмо, а он не знает, на какой стул тебя посадить: «Пожалуйте, Федот Гаврилович, медку! Скушайте, Федот Гаврилович, блинчик…» Может, за то, что я же сам людям и письма читал. У одного дочка в Ростове в институте учится, у другого сын – пограничник, у третьей – летчик или моряк… – Он, видно, еще что-то хотел сказать, но отмахнулся и умолк. Всю остальную дорогу до КП дивизии шел рядом с Зеленковым молча. Лишь один раз остановился перед изуродованным прямым попаданием снаряда немецким танком. Танк вылез на вершину большого кургана и неуклюже застыл там, настигнутый ударом бронебойного снаряда в лоб. Черный корпус его был разметан мощной волной взорвавшихся от детонации снарядов. Далеко по окружности лежали в снегу клочья металла. Лишь на бортовой броне случайно уцелел желтый крест.
– Ка-ак его! – сказал старик, дивясь разрушительной силе пушечного удара, уничтожившего грозную машину. – Должно быть, толстый снаряд нужен был.
Зеленков поднял с земли противотанковую болванку.
– Вот.
– Что?
– Ею и разбило его.
– Этой тоненькой? Старик с недоверием повертел в руке болванку. Но тут же, пожевав губами, заключил: – А чего хитрого? Человек в миллионы раз поболе пули, а кланяется ей в ножки. Господь сотворил его с разумом, но от смерти и от глупости защиты не дал.
На КП дивизии старик с первого же взгляда понравился Рожкову. Он усадил его за стол, приказал, чтобы ординарец принес чаю. Осведомившись у старика, как его зовут, поинтересовался, откуда он держит путь.
– От Белой Глины. Тут сорок верст, – отхлебывая чай из блюдца, ответил старик. Ординарец высыпал на тарелку на столе горсть сахару, но старик двумя пальцами взял из нее только один кирпичик и откусывал от него маленькими кусочками. Все зубы у него были белые, еще крепкие.
– Как же, Федот Гаврилович, ты через линию фронта перешел? – с удивлением спросил его Рожков.
– Очень просто. Взял байдик и иду. Когда вижу, мины близко от меня начинают падать, прилягу и пережду. А как ослабнет огонь, обратно встаю. Нельзя мне было долго лежать.
Допив чай, старик перевернул вверх донышком стакан и, аккуратно собрав с тарелки оставшийся сахар, ссыпал его себе в карман.
– Моя старуха спасибо вам скажет, – объяснил он под улыбчивым взглядом Рожкова. – А над вами, товарищ генерал, в этой окружности кто-нибудь поглавнейше еще есть?
– Есть, – перестав улыбаться, суше ответил Рожков, начиная догадываться, куда клонит старик.
– И над ним тоже старший есть?
Рожков опять развеселился.
– До него далеко. Самый главный у нас товарищ Сталин.
Старик непритворно вздохнул.
– Его я только в кино видел. К Льву Николаевичу Толстому в Ясную Поляну ходил, к Ленину с делегацией от съезда казаков ездил, а к товарищу Сталину пока еще не проник. Но, бог даст, еще дойду, несмотря что старый.
«Дойдет», – поверил Рожков.
– Прикажите, товарищ генерал, чтобы к вашему самому главному начальнику представили меня. У меня уже время не терпит.
Рожков, хоть и обиделся на него, но вида не подал.
– Дайте ему машину с провожатым до штаба корпуса, – приказал он адъютанту.
– Провожатый у него есть, – заметил адъютант.
– Кто?
– Куприян Зеленков.
– А-а, знаю. Надежный казак.
Но этот надежный казак, когда они уже отъехали на генеральском вездеходе от КП дивизии, с возмущением заявил старику:
– Если бы мне и дальше пришлось с тобой на своих идти, я бы ни за что не пошел. Через тебя я мозоли уже с кулак натер. Это пехота пешком ходить привычная, а мы больше верхом.
– Привыкай, – нравоучительно ответил старик. – На лошади каждый дурак умеет кататься.
– Ты, дед, должно быть, и в могиле будешь ногами дрыгать, – съязвил Зеленков.
– А тебя, что ли, верхом похоронют?
– Это было бы неплохо, серьезно сказал Зеленков. – Вместе с конем было бы веселее лежать.
Сломленный усталостью последних дней и ночей, Милованов, всего на минуту отрываясь от карты, присел на край кровати и уронил на подушку голову. Мгновенно заснув, не почувствовал даже, как водитель укрывал его буркой.
Так и не узнал потом, сколько времени проспал, когда сквозь сон пробились к нему из-за двери сердитые голоса.
– Понимаешь русский язык или нет? – говорил кому-то его шофер. – Подожди час.
– Не могу я больше ждать, – неуступчиво отвечал ему другой голос, тонкий и совсем незнакомый Милованову. – И ты меня русскому языку не учи. Если боишься его разбудить, я сам смогу.
– Ты в своем уме, дед? Ведь он генерал.
– Это его должен немец бояться, раз он генерал. Не торчи на пороге, ну?!
– А этого ты не пробовал? – Слышно было, как шофер пошлепал рукой по прикладу маузера.
Вставая с кровати, Милованов приоткрыл дверь на переднюю половину дома.
– Что за шум?
Небольшого роста старик, в белом овчинном полушубке, выступил из-за спины шофера.
– Я тоже его просил, чтобы он на меня не шумел, – заговорил он, тут же и протискиваясь в комнату между Миловановым и притолокой. – Мне с ним больше совсем некогда дебаты разводить.
Милованов с удивлением смотрел на него. Старик поставил свой байдик в угол, расстегнул полушубок и, снимая с головы черную капелюху, поднял к нему взгляд.
– Если вы здесь самый старший…
– Пока я, – ответил Милованов.
Старик с сомнением оглядел его с головы до ног. Были они почти одного роста. По внешнему виду Милованов решительно не был похож на того начальника, которого так долго искал старик. Однако, взглянув в глаза Милованова, он вдруг успокоился. За свою жизнь он научился узнавать людей по глазам. «Он», – убежденно решил старик.
– Насилу добился до вас. Еще чудок, и было бы поздно.
– Поздно? – переспросил Милованов.
Вместо ответа старик вынул из кармана красный кисет, распустив шнурок, стал вытряхивать на стол. Вместе с посыпавшейся из кисета махоркой упала на стол сложенная в несколько раз бумажка. Старик аккуратно расправил ее на клеенке стола пальцами.
– Вот, – сказал он, искоса бросив на Милованова острый взгляд.
Всматриваясь в расправленную им на столе бумажку, Милованов вдруг перевел взгляд на свою военную карту, разостланную на столе.
– Это что же, Белая Глина?
– Она, – старик рассмеялся довольным, рассыпчатым смехом. – Я ее срисовал и в кисет схоронил, когда через фронт переходил. Наш хутор от Белой Глины в пяти верстах. Это элеватор, это мельница, а здесь станция, – говорил он, тыча концом черного высохшего пальца в бумажку.
– А здесь? – наклоняясь над столом, спросил Милованов.
– На этом краю, как от Тихорецкой на Сальск ехать, в аккурат двенадцать орудий стоят. Три – возле школы и по три через каждую улицу, на огородах. А на другом краю, как от Сальска ехать, закопаны шесть танков. Там же и снаряды сложены. В батюшкином доме, возле церкви – штаб. Батюшку с матушкой и с четырьмя детишками они на мороз выбросили.
– А как, чтобы на их мины не напороться, можно подойти? – еще ниже наклоняясь над столом и касаясь своей щекой небритой щеки старика, спросил Милованов.
– Вот здесь, товарищ генерал, по балке. Она к самой станице выходит.
Их дыхание смешивалось. Милованов почувствовал, как волнение обручем сдавило ему горло… Не только бесстрашно линию фронта перешел, но все сосчитал, запомнил.
Старик вдруг заспешил, застегивая полушубок и беря из угла свой байдик.
– Мне знакомый мирошник сказал, что мельницу и элеватор немцы будут взрывать. А в тюрьме на рассвете двадцать шестого января должны всех людей казни предать. Если не поспеете, ни за что пропадут люди…
Весь день 25 января под Белой Глиной гремел бой. К вечеру вторая дивизия решительной атакой овладела станцией. План атаки новый командир дивизии Григорович, назначенный вместо отозванного штабом фронта Шаробурко, построил так, чтобы одновременно нанести противнику удары с трех сторон.
Ошеломленные атакой, солдаты 3-й германской танковой дивизии и 444-й охранной дивизии разрозненными группами бежали из Белой Глины по единственному узкому проходу, еще оставшемуся у них. Ворвавшись на двор элеватора, эскадрон казаков вырубил команду подрывников в то время, когда она уже закончила приготовления к взрыву. Под копытами лошадей хрустела рассыпанная пшеница. Из ворот тюрьмы волной выливались люди, уже с минуты на минуту ожидавшие смерти.
Начальник штаба корпуса Ванин в полночь вошел к Милованову.
– Только что Белая Глина очищена от последних групп немцев. Перерезана железнодорожная ветка Тихорецкая – Сталинград.
27
В Белой Глине Милованов собрал всех командиров дивизий и полков, чтобы прочитать им новый приказ. Поднимаясь на крыльцо дома, в котором разместился штаб корпуса, Луговой столкнулся с выходившим оттуда Агибаловым. Скользнув по лицу Лугового коротким взглядом, тот первый уступил ему место на ступеньке.
В большом зале дома стоял посредине длинный стол. Позвякивая шпорами и шашками, офицеры рассаживались вокруг него на стульях вдоль стен. Металлический звон едва пробивался сквозь шум голосов.
Оказавшийся рядом с Луговым замполит командира корпуса Привалов заглянул ему в лицо:
– Ты что так почернел? Болен?
– Нет, – кратко ответил Луговой.
– У Грекова в госпитале был?
На этот вопрос Луговой не успел ему ответить, потому что в самом конце стола встал с белым листком в руке Милованов.
Он быстро окинул собравшихся взглядом. «Приоделись, подтянулись и стали похожи на казачьих офицеров», – промелькнуло у него в голове.
Луговому показалось, что взгляд Милованова задержался на нем, но тут же комкор поднес к глазам лист с новым приказом.
– «Сыны казачества, – начал медленно и негромко читать он в наступившей тишине, – мы уже вступаем на Дон».
– На Дон… – как эхо, повторил сидевший по правую руку от него Рожков.
Милованов поверх листка взглянул на него и слегка повысил голос:
– «Настал день отомстить врагу за сожженные станицы и хутора, за жен и детей!»
Листок с приказом трепетал у него в руке. В отдалении, где-то на северо-западе, как топоры в зимнем лесу, постукивали пушки. В переплете рамы заснеженная степь горбилась верхушками курганов. На лицах слушавших приказ генералов и офицеров жаркий румянец смывался бледностью и опять выступал на скулах. У молоденького капитана из оперативного отделения штаба Рутковского вздрагивали на коленях большие руки.
– «До конца освободим землю наших предков!» – поднимая от листка с приказом глаза, закончил Милованов.
– …Предков! – опять обронил Рожнов.
Капитан из оперативного отделения корпуса Рутковский плакал, не стыдясь своих слез. У соседа Лугового, заместителя комкора по политчасти Привалова, кривились уголки мужественного рта, а выпуклые, по-детски наивные глаза будто подернулись лаком. Генерал Рожков, поставив локоть на стол, вдруг прикрыл козырьком ладони лицо, как от вспышки света.
Расходились, тихо ступая тяжелыми сапогами по дощатому полу. Но Луговой еще оставался на своем месте. «Какую же власть имеют над нами и надо мной эти курганы, эта степь! – думал он. – Я давно уже живу в городе, а могу сходить с ума от запаха сена или от казачьей песни. Когда это успело войти в меня?»
Увидев, что в комнате уже почти никого не было, он спохватился со стула, как вдруг Милованов негромко остановил его:
– Вас, майор Луговой, я попрошу остаться.
Под окном разъезжались машины. Застоявшиеся во дворе лошади с цокотом уносили офицеров в их полки. Кроме Милованова и Лугового, еще только полковник Привалов и какой-то другой полковник оставались в комнате. Привалов нашел на подоконнике шахматную доску, забытую, должно быть, прежними постояльцами этого дома при бегстве из Белой Глины, и теперь, раскрыв ее на другом конце стола, тихо переговариваясь, они расстанавливали на ней белые и черные фигуры.
– Дуз-Хотимирский всегда начинал с королевской пешки, – передвигая по шахматной доске первую фигуру, радостно провозгласил Привалов и, оглянувшись на Милованова, сконфуженно пришлепнул рот ладонью.
– Не мне вас судить, майор, – негромко заговорил Милованов, – но у меня только что был капитан Агибалов.
Луговой стоял перед ним, ссутулившись и нагнув голову, чувствуя во всем теле томительную пустоту.
– Прошу вас не думать, что я защищаю его, – продолжал Милованов, – но дело не в только в нем…
Под окном в голых ветвях акации снегири со щебетом расклевывали засохшие стручки. Луговой вдруг отчетливо вспомнил рощу и длинный стог сена, но не тогда ночью, когда они остановились около него с Мариной, а когда он услышал там голос: «Нехорошо, Митя, мы делаем».
– Не только в нем, – жестко повторил Милованов. – Вы офицер, и она жена офицера… – Он сердито обернулся на дверь. Молодая белокурая женщина в шароварах с лампасами и в кителе с погонами капитана внесла на блюде и поставила на стол четыре стакана чая. – Но я, конечно, вам не судья, – проводив ее глазами, заключил Милованов.
– Разрешите мне увидеться с ней еще раз? – глухо спросил Луговой.
– Да, да, – виновато сказал Милованов, и вдруг понизил голос: – У вас сестра в Ростове?
– В Ростове.
– Жаль, – сочувственно сказал Милованов.
Все время, пока они разговаривали, два полковника, тоже вполголоса переговариваясь на другом конце стола, были целиком поглощены теми событиями, которые разыгрывались у них на шахматной доске. Но вдруг при последних словах Милованова один из них, партнер Привалова, повернув голову, вмешался:
– По сведениям, проверенным смершем, сестра майора Лугового работает в Ростове у немцев переводчицей в лагере советских военнопленных.
Но тут же заместитель комкора по политчасти полковник Привалов, вставая и отодвигая ногой стул, смешал на шахматной доске фигуры.
– А по сведениям, проверенным политотделом, сестра майора Лугового не работает на немцев. – И неожиданно он заключил: – Ваш Агибалов подлец.
– Я ничего не утверждаю, товарищ генерал, а только ставлю вас в известность, – тоже вставая, сказал второй полковник. Он дотронулся рукой до плеча Лугового. – Вы не вздумайте на меня обидеться, товарищ майор, служба есть служба. – И, поворачиваясь опять к полковнику Привалову, укоризненно попенял: – Но зачем же было, Никифор Иванович, такую хорошую партию прерывать?
– Партию всегда можно по памяти восстановить, – миролюбиво согласился с ним полковник Привалов. И он первый стал расстанавливать на шахматной доске фигуры. – Дуз-Хотимирский умел и, отвернувшись от доски, по памяти играть.
28
Дивизия Рожкова оторвалась от главных сил и клином ушла вперед. Проходили хуторами, нескончаемо тянувшимися по длинной балке.
«Атакую в конном строю. Противник не успевает жечь хутора», – доносил в штаб соединения Рожков.
– Неужели не успевает? – задумчиво спрашивал Милованов у Ванина.
Все также ночами горящие скирды озаряли дороги и белое бездорожье. Луговой ловил себя на том, что иногда засыпает в машине или в седле. В сопровождении Остапчука он объезжал двигавшиеся по снежной целине эскадроны, переправлял застрявшие на разбитых мостах через мелководные степные речушки орудия, подстегивал обозы.
Еще не присыпало снегом оспин на склонах изрытых артиллерией степных высот, веяло гарью от подернувшихся окалиной сожженных машин, а законы войны на этой только что отвоеванной земле уже уступали место другим. По всем дорогам вслед за вторыми эшелонами наступающих частей, а иногда и вперемешку с ними, на машинах, на повозках и пешком двигались мужчины и женщины в гражданской одежде. Как в дни отступления, так и теперь они не отставали от армии.
Поравнявшись с одной из подвод, Луговой услышал обрывки разговора. Старик, с рыжими усами и бородой, ехал на возу. Другой, помоложе, о красным от мороза лицом, шел рядом, широко ступая обутыми в валенки ногами по хрусткому снегу.
– А второе поле под пшеницу отдадим, – выпуская изо рта клубы пара, говорил рыжий старик.
– Рожь там уродит, Степан Петрович, а пшеницу надо сеять за Черной балкой.
– Что же это за севооборот? Каждый год за Черной балкой, – загорячился старик. – Так на нее жужелица или еще какая пакость нападет. – Спрыгнув с подводы, он пошел рядом со своим спутником, размахивая руками.
Уже отъехав далеко, Луговой слышал, как они все еще продолжают пререкаться: «Какая же там супесь?» – «Это как собрание решит», – долетало до него. «Еще, может быть, и земля за той Черной балкой не отбита, а они уже готовы из-за нее подраться», – улыбаясь, подумал Луговой.
Казак-ездовой зазывал к себе молодую женщину, которая брела вдоль обоза в серой шали и в стеганой ватной кофте, с трудом вытаскивая из глубокого снега ноги.
– Погляди, как у меня. Печка! – Он отворачивал край прикрывающего бричку брезента.
Женщина отказывалась, оглядываясь на других женщин, тянувшихся гуськом рядом с колхозным обозом. Но в ее фигуре и во взглядах, которые она бросала на ездового из-под заиндевелой шали, выражалось колебание. А встречный ветер сек в лицо снегом.
– Скорее же! – ощеряя в улыбке белозубый рот, поощрял ездовой.
Женщина еще раз оглянулась на обоз и быстрыми шагами направилась к бричке.
– Давно бы так, – проговорил ездовой, подсаживая ее под локоть в бричку.
Некоторое время он шел рядом с бричкой и потом со словами «а вдвоем еще теплое» тоже скрылся под брезентом. В ответ из-под брезента послышался негромкий смех.
Ехали верховые, проносились на прицепах и в конских упряжках пушки, громыхая по мерзлой земле. Вдоль улиц темнели сады.
Проезжая через центр хутора, Луговой направил лошадь к колодцу. Женщина в съехавшем на плечи зеленом платке вытаскивала из колодца ведро с водой.
– Ведро у вас чистое? – спросил Луговой.
– Чистое.
– А из чего бы лошадь напоить?
– Поите из него, – быстро сказала женщина, поставив ведро на землю.
Пока лошадь пила, Луговой спрашивал:
– Давно они отсюда ушли?
– Часа два назад, – поправляя платок, отвечала женщина.
– На север?
– Нет, туда. – Женщина махнула рукой на восток. «Странно, – отъезжая от колодца, думал Луговой, – с какой стати на восток? Если отступать, то или на север, к Ростову, или на запад, к Тамани. А на восток – это непонятно».
Отыскав начальника штаба полка Синцова, он приказал:
– Усилить боевое охранение.
– Лишние предосторожности, – улыбнулся Синцов. – Они мечтают только о том, как бы ноги унести.
– Никогда не надо думать, что они глупее нас с вами, капитан Синцов, – сказал Луговой.
В полк приехал Рожков. Сняв с головы серую папаху, ладонью сбил с нее снег.
– Как идем! Но ты, Луговой, отстаешь…
– Смущает, что они уходят без боя на восток, – сказал Луговой.
– Пусть идут хоть к черту на рога! Вперед и вперед! – Рожков постучал каблуком по твердой, закованной стужей земле: – Слышишь, уже по донской идем. – И, закрывая за собой дверцу машины, повторил: – Только вперед! Смотри как бы другие не обогнали твой полк.
Тишина… Не вздохнет в отдалении гаубица, не расколет морозный воздух выстрел. Милованов напряженно прислушивался, вызвал начальника штаба:
– Что нового от Рожкова? Как идет?
– Без задержки. Противник не принимает боя.
– Это меня и беспокоит. Передать Мирошниченко, чтобы выдвинулся в район хуторов. Пусть будет готов поддержать Рожкова. От Рожкова требовать донесения каждые полчаса.
Над черными массивами нескончаемых садов вставал ослепительно яркий круг солнца. В розовых облаках испарений стояли сады.
– Начальника разведки! – бросил адъютанту Милованов.
Через минуту в приоткрывшуюся дверь просунулась черная курчавая шапка и потом уже вся фигура человека в накинутой на плечи бурке. На бурке искрились снежинки. Выпростав из-под нее руку, вошедший поднес ее к шапке.
– Старший лейтенант Жук по вашему приказанию, товарищ гвардии… – начал он звучным с мороза голосом.
– Карта с обстановкой? – перебил его Милованов.
– При мне. – Жук пошевелил рукой под буркой.
– Докладывайте.
Пока Жук раздевался, он, заложив за спину руки, следил за ним довольными глазами. Новый начальник разведки с каждым днем нравился ему все больше. В походе всегда подтянут, гимнастерка чистая, подшит свежий подворотничок, тщательно выбрит. И сапоги блестят так, словно шел он сюда по паркету.
Сняв бурку, Жук раскладывал на столе свою карту. Руки у него вздрагивали. Откровенно признаться, он все еще трусил. Никак не мог привыкнуть к своему новому положению начальника разведки. Одно дело сходить во главе разведчиков в поиск, самому взять языка, другое – докладывать об обстановке. Притом не в масштабе полка, а в масштабе целого корпуса.
– Говорите, – нетерпеливо сказал Милованов.
– Дивизия «Викинг» в составе полков «Нордланд», «Вестланд» и «Великая Германии» и одного артполка по-прежнему занимает Длинную балку. Третья танковая дивизия подтягивается в район хуторов. Тринадцатая танковая дивизия генерал-майора Шевелери и шестой полицейский полк уходят. Кроме этого… – Жук замялся.
– Говорите.
– По некоторым данным, на наш участок приехал фельдмаршал Лист.
– Больше ничего?
– Движения противника на запад не отмечено.
– Таким образом?
– Таким образом, перед фронтом первой дивизии образуется коридор, – поднимая от карты посмелевшие глаза, Жук прямо взглянул на Милованова.
– И мы входим в него?
– Я передал эти данные гвардии генерал-майору Рожкову. – Жук пожал плечами.
– Хорошо. Идите.
Уже с порога Жук услышал, как Милованов, снимая трубку телефона, говорил:
– Ванин? Немедленно передать Рожкову мой приказ отойти назад.
Полк Лугового шел на правом фланге. Луговой приказал командирам эскадронов замедлить движение, чтобы уплотнить боевые порядки полка. «Растянулись», – думал он, оглядывая с горки текущий через хутор ноток.
Возвращаясь с левого фланга, Рожков опять заехал к Луговому.
– Я тебя не узнаю, Луговой.
– Мне кажется, что мы входим в мешок, – сказал Луговой.
– Чепуха! Вы как сговорились.
– С кем? – удивленно спросил Луговой.
– Только что получил, – Рожков раздраженно сунул Луговому шифровку.
– Товарищ генерал, командир корпуса прав, – прочитав шифровку и бледнея, сказал Луговой. – Я считаю…
– Никаких «считаю»! – отрубил Рожков. – За дивизию отвечаю я. – Помолчал и, яростно захрустев пальцами, с тоской продолжал – Отойти? Снова оставить эти станицы и хутора? Никогда. Костьми ляжем. Слышишь, Луговой?
29
«Тигр» командира 13-й танковой дивизии генерала Шевелери стоял в котловане. Выглядывали из него только полукруглые очертания башни. Был окрашен танк голубовато-белой эмалевой краской, оттого издали мог показаться большим сугробом снега. Незакрашенным остался лишь желтый крест на левом боку.
Рядом с Шевелери стоял возле танка другой генерал, в гладкой, короткой шинели, в меховых унтах. На воротнике у него ярко пунцовели петлицы, а на груди черный орел нес в когтях свастику.
– Все-таки, господин фельдмаршал, снайперы могут нащупать, – с беспокойством заметил ему генерал Шевелери.
– Вы же сами сказали, что здесь их не может быть, – возразил ему фельдмаршал. Но в люк танка он вскоре все же полез первым, высоко подбирая полы своей шинели, чтобы не запачкать их машинным маслом.
Внутри танка вонь дизельного топлива смешивалась с вонью краски и горячей резины на электропроводке. Скорчившись, прилип к рации радист. К свету вольфрамовых ламп прибавлялся ручеек дневного света, сочившийся снаружи через смотровую щель.
В рамке ее видна была белая с редкими оттепельными проталинами степь. Отлого спускаясь в балку, она выходила к хуторам. Фельдмаршал поднес к глазам большой цейсовский бинокль, рассматривая игрушечные синие фигурки, смутно мелькавшие среди протянувшихся за балкой садов.
– Слепая и неуклюжая машина танк, – сказал он, с раздражением опуская бинокль. – Предвижу ее близкий конец.
– И нам придется уходить в отставку, – с учтивой веселостью подхватил Шевелери.
Но фельдмаршал его шутку отклонил.
– Прикажите вызвать по рации генерал-лейтенанта Штайнера.
Склоняясь над рацией, радист простуженным голосом стал повторять:
– «Бреслау», я – «Тироль», «Бреслау», я – «Тироль».
– Командир дивизии «Викинг» у аппарата, – доложил он, привставая и пригибая голову под низким стальным сводом.
– Докладывайте, Штайнер, – наклоняясь к микрофону, приказал фельдмаршал.
– Они уже проходят Иванов и Любимов, – раздался из динамика рации отрывистый, перемежаемый треском голос. Вместе с ним внутрь танка ворвался гул.
