Текст книги "Убийца среди нас (СИ)"

Автор книги: Анатолий Силин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

Его раздумья прервал Рюмин.

– Гриша, цветы!

Парамошкин принес из коридора розы, да какие! У женщин даже глаза засверкали. А когда Рюмин вручил им кольца и серьги, Ирина от радости громко завизжала и стала целовать то мужа, то Рюмина. Надя вела себя более сдержанно, но и ей подарки явно пришлись по душе.

"Молодец все-таки Рюмин! – думал Григорий. – Такой устроил женщинам праздник! Что ни говори, а подход к жизни у него свой, особый".

Потом под бой курантов с бокалами шампанского встречали Новый год. Пили, ели и много танцевали: Григорий с Надей, а Рюмин с Ириной. Может оттого, что прилично выпил, а скорее от близости Нади, Григорий не переживал как прежде флирт жены с Рюминым. Целует, прижимается к нему, смеется – ну и пусть. Он тоже прижимается к Наде, и от этой близости у него слегка кружится голова. Вначале не понял, потом расслышал шепот:

– Приходи завтра, буду ждать.

...Такси заказали под утро. Рюмин предупредил, что до обеда будет отсыпаться, женщины тоже не были настроены работать. Парамошкину же предстояло развозить по киоскам товар. Его это устраивало: он уже прикидывал, когда удобнее заскочить к Наде, и им никто не помешает.

XXXVI

Под утро землю припорошил легкий снежок, и кругом стало белым-бело. Идти к проруби не хотелось, но, вспомнив приглашение Нади, ее таинственный многообещающий шепот, Григорий быстро надел спортивный костюм. Во дворе столкнулся с бабушкой Фросей.

– Неужто не спавши пойдешь окунаться? – спросила она, прислонив к стене лопату, которой расчищала с дорожки снег.

– Ничего, бодрей буду, – сказал Григорий. Прихватив топорик для обрубки льда и обвязав шею полотенцем, он затрусил к проруби. Все последние дни из головы не выходили Соломкин, Гнидкин и Рюмин. Как ни странно, сегодня о них не думалось. На первом плане – Надя. "Соскучилась? Не может жить без меня? Что-то хочет сказать?" Да ему только подай сигнал, и он будет тут как тут. Григорий понимал, что ведет себя подло: вроде блудного кобелька, – то с женой милуется, то к Наде на встречу бежит. А если б Ирина с Рюминым закрутила? Ведь тот ее любит, да и она стала меньше над ним хихикать. Сам видел, как глаза загорелись, когда Рюмин преподнес ей кольцо и серьги с бриллиантами. Обещал отметить за примерную работу и слово сдержал. Так уж за "примерную" ли? Может, только повод? Григорий такие подарки жене не делал: не на что было покупать, еле концы с концами сводили.

А что если Рюмин решил с помощью подарков приблизить Ирину к себе? Купить? Живет один, денег много, а Ирине покоя не дает? Нет. Если б она с Рюминым закрутила, он бы с ней жить не стал. Не хватало, чтобы она ему рога наставляла!..

После купания и завтрака заехал в ближние киоски, но никаких проблем с товаром там не было. Люди еще отсыпались, и торговля шла вяло. Для Григория – самый удобный момент встретиться с Надей. Оставив машину на стоянке, он пошел к знакомому подъезду. Оглянулся, но ничего подозрительного не заметил.

При одной мысли, что сейчас Надежда выйдет навтречу в своем мягком ночном халате, нежно обовьет шею руками, крепко-крепко к нему прижмется, кровь в жилах закипела и он готов был птицей взвиться в небо (а лучше с Надей на пару) и долго-долго парить в небесной выси.

Надя встретила так, как он и представлял: аж дух захватывало. Но сам чуть все не испортил – слава Богу, обошлось. Отдышавшись от поцелуев и ласк, Григорий без всякого умысла сказал:

– Веришь, Надюша, вчера так хотел тебя закружить вокруг елки. Это когда ты меня поцеловала.

– И что же помешало? – глаза Нади погрустнели.

– Будто сама не знаешь.

– Ах да, жены испугался. Ясненько, ясненько... Как любить, Гриша, так хочешь полной ложкой. Но при этом трусишь и боишься, что кто-то узнает. Верно?

– Зачем же так? Сама знаешь, что с Ириной лучше не связываться.

– Тут ты прав. За свое счастье каждый борется как может. Ладно. Не будем. Меня и то, что есть, устраивает. Ты не пьяница, здоровый, красивый, чего еще желать одинокой женщине? Никаких претензий не имею, я уже говорила.

– Хочешь, я тебя покружу? Хочешь, а? – Григорий хотел хоть как-то реабилитироваться.

– Подожди, не спеши кружить! – засмеялась Надя. – Раздевайся, помой руки, будь как дома. Ледяную купель принимал?

– Конечно. У меня это строго.

– А душ?

– Какой у бабки Фроси душ!

– Тогда быстрей в ванну. Я тебе спину потру.

– Ей-Богу? – обрадовался Григорий. Для него это предел мечтаний.

Вскоре Надя мылила и терла Григорию спину, а он блаженствовал и от близости к ней возбуждался до одури, но Надя была строга и просила потерпеть.

Когда принял душ и вытер разгоряченное тело полотенцем, Надя, развязав поясок на халате, сказала долгожданное:

– Теперь можешь и покружить, только не слишком сильно, слышишь? Не сильно...

Парамошкин только и ждал этого момента. Подхватив Надю на руки, он легко и плавно закружил ее, как малого ребенка, целуя в губы, грудь, шею, нос. Шептал: "Ты моя Венера, Венера... Ты чуточку поправилась, но тебе идет..."

– А ты мой Аполлон, – вторила ему Надя. – Я – Венера, а ты – Аполлон!.. Ой-ей-ей, Гриша! Не урони нас!

– Не бойся, не уроню... Подожди. Кого это – "нас"?

– Какой непонятливый! "Нас" – это меня и нашего ребеночка. Я, Гриша, беременна.

– Что?! – Григорий стал как вкопанный, и если бы Надя вовремя не обхватила его за шею, упал бы. "Вот так сюрприз, вот так новогодний подарок", – подумал, остывая. Раз от раза не легче. Как же теперь?.. У него будет ребенок. Он – отец!..

Григорий был ошарашен, совершенно забыв, что держит Надю, к которой только что пылал страстной любовью. Он растерялся. Ирина после аборта не могла иметь детей. Надя знала об их семейной проблеме и по-женски сочувствовала. Когда стала встречаться с Григорием, то постаралась убедить его, что если и забеременеет, то к нему никаких претензий иметь не будет. Узнав на приеме у врача, что забеременела, долго думала – говорить или не говорить? Решила сказать, чего в прятки играть, все равно рано или поздно узнает.

"Трусоват оказался", – с сожалением подумала о Парамошкине. Но ею был продуман и этот вариант. Пока решила свести все к шутке, беззаботно рассмеялась.

– А ты поверил? – спросила, освобождаясь от его объятий.

Григорий будто очнулся и только теперь заметил, что все еще крепко сжимает Надю, а она пытается вырваться. Халат при этом распахнулся, обнажая манящую женскую наготу.

Она пошутила?.. А раз так, то и нечего на этом зацикливаться. Надюша его любит. И он ее любит. А ребенка ведь он сам хотел, да и сколько об этом родители говорили, чего же испугался? Нет, просто сглупил, не подумав, что Надя его разыгрывает, проверяет, насколько он ей предан. Обычные женские штучки, не больше того. Но он не дурак и в таких делах тоже кое-что соображает. Что ж, на шутку – шуткой.

– Слушай, а я обрадовался... Да успокойся, перестань вырываться, все равно бесполезно. Я тебя еще мало покружил. Только не бойся: как же я могу уронить тебя и нашего ребеночка? Он папе нужен так же, как и мамулечке!..

Перестав вырываться, Надя совсем по-другому посмотрела на Григория. Так вот, оказывается, какие у него были мысли! А она-то подумала... Тихо и не совсем уверенно спросила:

– Ты не пошутил, что любишь меня и нашего ребенка?

– Клянусь!

– Поцелуй меня.

– Солнышко мое...

– А теперь я хочу тебя любить!

– А разве не... – Григорий замялся.

– Глупый, пока можно! – и стала его целовать...

После обеда, отдохнувший и довольный, Григорий опять поехал развозить товар по киоскам: Рюмин, отоспавшись, мог проверить, а попадаться ему на крючок не хотелось. Вчера речь шла о "прикрытии" фирмы – надо не забыть встретиться с Коляном и разузнать, что за тип этот Ястреб. А Красавин подошел бы для сопровождения грузов из Москвы: наверняка, справится, а заодно и подработает... Хотя нет, он пригодится в чем-нибудь другом, пусть пока займется автомастерской. Главное, чтобы рядом с ним не светился.

А в голове застрял, и теперь, видно, надолго, вопрос: беременна Надя или нет? Пока вроде бы не заметно...

XXXVII

За день до Рождества Парамошкина вызвал Соломкин. По дороге в УВД Григорий готовился к худшему и не ошибся.

– Ознакомьтесь с обвинительным заключением, – сухо сказал Соломкин и протянул сброшюрованные листы. Справку по ревизии Григорий уже читал, его больше интересовал вывод, к которому пришел следователь. Прочитал и сник. И зачем только просил в прошлый раз замять дело, даже обещал отблагодарить. Соломкин записал беседу на магнитофонную ленту, и теперь просьба звучит как обвинение. В общем, "не осознал, не раскаялся", а предлагал работнику УВД при исполнении тем своих служебных обязанностей взятку! Вот как!

– Что от меня требуется? – спросил, дочитав обвинительное заключение.

– Подписать, и дело пойдет в суд.

– Подписывать без адвоката не стану.

– Тогда встречаемся через три дня в это же время. Приходите с адвокатом. Не забудете?

– Нет, конечно, как такое забыть!

– Ориентировочно суд состоится в конце января. Не забывайте о подписке о невыезде. В случае нарушения подписки ее можно заменить взятием под стражу, что, думаю, для вас нежелательно. – Если Парамошкин раньше хоть на что-то рассчитывал, то теперь кроме Вени надеяться было не на кого. А он молчит. Счет же времени до суда пошел на дни.

Дальнейший разговор с Соломкиным был довольно странным. Того вдруг заинтересовал режим работы Парамошкина. Потом, что называется, по часам и минутам, выпытывал, как он провел один из предновогодних дней. Григорий терялся в догадках, и лишь когда Соломкин спросил его о Гнидкине, дошло: Красавин сработал.

– Так когда в последний раз видели Гнидкина? – назойливо допытывался Соломкин. Он не сводил острых глаз с Парамошкина, стараясь заметить беспокойство или замешательство. Но Григорий был спокоен и свою радость, что месть свершилась, ничем не выдавал.

– А это так важно?

– Не было бы важно, не спрашивал бы.

– Тогда объясните, почему пытаете о Гнидкине, которого я не видел с тех пор, как опечатали базу? Могу поклясться, если это вас устроит. Что же касается работы, я всегда на виду: развожу товар по киоскам.

– Хорошо. Скажу, но без афиширования: на вашего заместителя недавно совершено бандитское нападение. Вечером, в маске, с угрозами...

– Но я-то при чем? Зачем на меня давить? В прошлый раз тюрьмой грозились, теперь Гнидкина шьете! Это что, так положено? Суда не было, а тюрьмой стращаете!

– Никто вас не стращает, но за фокусы, что творили на базе, по головке не погладят. Говорю вполне серьезно.

– Тогда арестовывайте, в чем же дело? Но зачем грозить?! – Парамошкин завелся. Совет жены – не психовать и в спор не вступать, забылся. Его злило, что Соломкин с самого начала отнесся к нему предвзято.

– Не орите и не учите, как мне работать! – ощетинился Соломкин. – Герой нашелся! Прямо орденом награждать надо вас – за аферы. Взятку предлагали? Предлагали. Прекратить дело просили? Просили. Все, не отбрыкаетесь. И попробуйте не придти в назначенное время – приводом доставим...

Взяв пропуск и выйдя из здания УВД, Парамошкин позвонил знакомому адвокату. Встречу с ним назначил на завтра. Хотел позвонить на базу и узнать, что же произошло с Гнидкиным, но, поостыв, решил этого не делать: от Гнидкина сейчас лучше держаться подальше.

До вечера Григорий развозил товар по киоскам, иначе Рюмин может проверить и устроить разнос. Сам он все предрождественские дни занимался переоборудованием двух купленных квартир под магазины. В офис ехать не хотелось, но надо: Рюмин должен озадачить работой на завтра. Скорее всего, придется заниматься отделкой магазинов. Планы у Игоря и впрямь наполеоновские: открыть до конца года с десяток продовольственных и столько же промышленных магазинов. Квартиры подбирает лично и на бойких местах.

Оставив машину у подъезда, Григорий не спеша поднялся на лестничную площадку второго этажа. Рюмин был один, женщин – никого. Как же много он разговаривает по телефону! Вот и сейчас кого-то убеждал, что лучшей цены клиенту никто не даст. Положив трубку, спросил:

– Чем обрадовал Соломкин?

– Ничем. Ознакомил с обвинительным.

– И что?

– Раскрутил на полную катушку. Я подписывать не стал, посоветуюсь с адвокатом.

– Верно. Накатай на этого Соломкина жалобу в прокуратуру: мол, грозил тюрьмой, издевался.

– Я ему об этом сказал.

– Зря. Зачем предупреждать? А там пусть проверяют. Тебе главное время протянуть. Давно звонил Вениамину?

– Да стыдно надоедать.

– Стыдно без штанов ходить. Хочешь, позвоню?

– Не надо. Завтра сам к нему заеду. А где женщины?

– Надя что-то приболела, а Ирину пораньше отпустил. Переживает за тебя, волнуется. Даже на обед не пошла, пришлось в кафе пригласить. Ты только не психуй.

– Я и не психую. Жаловалась?

– Тут и без жалоб видно – в узде держись.

– Как-то раньше не замечал, – у Григория на скулах заходили желваки. "Наверное, поплакалась, – подумал он. – Нашла, кому хныкаться". Вслух же сказал: – Муж и жена – одна сатана. В семье всякое бывает. Только не люблю посредников, уж как-нибудь сами разберемся.

– Успокойся! На сегодня больше никаких заданий. Иди и отоспись хорошенько. А завтра займись ремонтом магазинов, я вот тут написал что сделать. Будь здоров.

Парамошкин шел к машине и думал, что за последнее время у них с Ириной стычки по мелочам стали все чаще. В чем причина? Ну, пригласил ее Рюмин в кафе, и что в этом плохого? Потанцевал, пообнимал, вручил дорогой подарок... Стоит ли из-за этого трепать друг другу нервы? Скорее всего, дело не в Рюмине, а в Наде. К жене он поостыл, больше тянет к Надежде...

Вздрогнул, когда с заднего сиденья машины раздался голос, нет, даже не голос, а шепот. Инстинктивно надавил газку, и машина легко рванула вперед.

– Здравствуйте, Григорий Иванович! Это я, Красавин.

Парамошкин засопел.

– Ну и напугал же ты меня, Петр! Разве так можно?1

– По-другому нельзя, Григорий Иванович. Сами говорили, чтоб домой не заходил. Вот и караулил у офиса. Между прочим, советую поставить сигнализацию, иначе машины лишитесь.

– Да все некогда... – Машина спустилась вниз к водохранилищу. Чуть притормозив, Парамошкин свернул направо. Проехав метров двести, остановился под кроной старого суковатого тополя.

Григорий пересел на заднее сиденье.

– Ну, здравствуй, дорогой Петя, здравствуй! – обнял Красавина, прижал к груди его голову. – Как там Полянск?

– Полянск все такой же, мама прибаливает, передавала вам огромный привет. Как она сказала, длиной на все сто тридцать километров.

– Спасибо. Я уж думал, что-то случилось – тебя нет и нет. А сегодня в УВД вызывали и допытывались насчет Гнидкина. Понял, что ты сработал, иначе Соломкин не выяснял бы, где я в тот день был и чем занимался. Удачно прошло?

– Как учили. Вы же знаете: ваш враг – мой враг. Думаю, что писать на вас он сможет не скоро.

– Это почему же?

– Сломал ему правую руку. Предупредил, что в следующий раз переломаю ноги.

– Господи! Откуда в тебе такая жестокость?!

– Жизнь научила, Григорий Иванович, особенно Чечня. – Он говорил и улыбался, этот совсем еще молодой красивый парень. Парамошкин вспомнил, что когда-то в Полянске трое драчунов постоянно унижали Петю, заставляя лаять, мяукать и материться, потому что он был слабым и всего боялся. Неизвестно, чем бы все закончилось, если б Парамошкин не помог пареньку поверить в себя, не научил тому, что... что, возможно, и привело его к такой жестокости. Мысль пролетела молнией. Нет, надо занять Красавина каким-то конкретным делом, а если и привлекать, то только в исключительных случаях.

Парамошкин решил не жалеть денег на открытие Красавиным в Каменогорске автомастерской. Назвал место, где это можно сделать. Договорились, что в дом на набережной и в офис он приходить не должен, звонить тоже. Если потребуется, Парамошкин сам его найдет. И вообще, Красавин должен меньше светиться, вести тихую жизнь. Петру это не понравилось, но смолчал: ведь просит любимый учитель. Григорий же пообещал помочь купить к концу года, а может и раньше, "жигуленка".

Вышли из машины.

– Да, а что с ружьем делать? – спросил Петр.

– С каким? – не сразу сообразил Парамошкин.

– С вашим. Я оставил у сестры.

– Мы же договорились, пусть пока там и побудет...

Вскоре Парамошкин поехал домой, а Красавин пошел пешком на вокзал, чтобы оттуда уехать электричкой к сестре.

О встрече с Красавиным Ирине Григорий решил не говорить. Зачем в такие дела ее посвящать? Припарковал машину, как всегда, во дворе, возле сарая. Закрывая дверь на ключ, вспомнил слова Петра – поставить сигнализацию. Он прав, надо это сделать, и поскорей. Когда подъезжал, свет горел только в их комнате, теперь появился на кухне и во дворе. Почувствовал, как проголодался. В кафе он ходил редко, обычно брал что-нибудь поесть из дома. В этот же раз ничего не взял и в кафе зайти не удалось.

– Милый, что так долго? – капризно встретила Ирина.

– Вроде не знаешь, что Соломкин вызывал! – недовольно ответил Григорий. – А потом выполнял задание Рюмина. Не с каждым же шеф в кафе обедать ходит, – подковырнул, не стерпел.

Хитрая Ирина сразу поняла, что муж не в духе – значит, голоден или опять ревнует к Рюмину. Обняла, поцеловала, поставила ужин на стол. Григорий ест, а Ирина рядышком сидит и новостями делится.

– Не забыл, милый, – завтра Рождество? Я все что надо купила, а то холодильник был совсем пустой. Тебе чай, кофе или сок?

– Чай, и покрепче.

Наливая чай, то ли спросила, то ли пожаловалась:

– Так весь день волновалась, уж чего только не передумала. А от тебя ни звонка. Обычно обедаю с Надей, а она в больницу ушла. Вот Рюмин и пригласил. Сама я, что ли?

– Надя-то чего в больницу?

– Говорит, по-женски, но мне кажется, как бы не беременна. На соленое тянет, да и пополнела – животик округляться стал. Интересно, от кого? Узнаю – скажу.

Григорий вспомнил последний разговор с Надей о беременности и покраснел. Жена заметила.

– Ты чего это, милый, весь краской залился?

– Горчицы лишку хватил. Слушай, давай о чем-нибудь другом. У нас что, кроме и поговорить не о чем? Какие, к примеру, планы у Рюмина?

– Сердитый что-то. Меня упрекает, что психую, а сам злится по поводу и без повода.

– За товаром надо ехать, вот и злится. Магазины – не киоски. А впереди задумки похлеще. Так кто же в Москву поедет?

– Говорю, я согласна. Ведь ездила, и ничего.

– А он?

– Считает, что надо ехать мужику. Он же ждет-не дождется, когда кончится твоя подписка.

– "Кончится"?! Да Соломкин хоть сейчас готов направить дело в суд. Но я, конечно, еще потяну с адвокатом. А Рюмин посоветовал жалобу на Соломкина написать.

– Ох, быстрей бы отца Вени назначили, – вздохнула Ирина и стала убирать посуду. – Кроме него рассчитывать не на кого.

– Так как же все-таки с Москвой? Кому ехать?

– Говорит, или самому, или вместе со мной.

– Нет уж, дудки! С тобой! Нашел попутчицу. Я поеду! Черт с ней, с этой подпиской!

– Ну чего ты, милый, раскипятился? Никак ревнуешь? – подошла, села на колени, обняла за шею и замурлыкала кошечкой.

Парамошкин стал чуть-чуть оттаивать, забывая неурядицы. А жена успокаивает: все пройдет и утрясется. Ласки Ирины возымели свое действие.

Спросил:

– А где баба Фрося?

– Ушла в церковь.

– Тогда, может, пораньше бай-бай? День был какой-то дурацкий.

– Не надо, милый, об этом! – многообещающе блеснула глазами Ирина. И – очаровала своей любовью, помогла забыться. После, как всегда, быстро уснула. Григорий же засыпал медленно, мысли переплетались...

Вот Красавин в мастерской. Как же быстро он ее открыл! Но к чему огромная вывеска с надписью: "Парамошкин плюс Красавин"? Надо сказать, чтобы снял... Увидел себя в детстве. Он на Рождество бегает по улице и славит Христа...

Григорий очнулся, и виденье исчезло. А вскоре он крепко уснул, теперь уже без снов.

XXXVIII

Жизнь в Каменогорске текла в своем обычном ритме. Хватало всего: новостей, обыденщины и вялости. Каждая свежая новость быстро облетала город. Больше стало разговоров о скорой смене областной и городской властей. Каждый по-своему оценивал приход к губернаторству директора завода Скоркина. Одни считали его руководителем, который поправит дело: в рот никому не заглядывает, а если надо, то может и матом кого угодно обложить. Другие считали его предателем, слишком быстро перевернувшимся и на гребне реформ выбросившим партбилет. Для критики находилось немало и других причин: завод приходит в упадок, проматываются последние накопления, сотни рабочих уходят, а те, что еще остались, влачат жалкое существование. Зарплату урезали до невозможного, платят не вовремя, если кто недоволен, то разговор один: не хочешь – уходи.

В Каменогорске появлялись все новые и новые ларьки и магазины частников, рынки и мини-рынки. "Челноки" и другие деловые люди, которых окрестили "новыми русскими", торговали где только можно. Одновременно, как естественное приложение к проводимым реформам, начал свирепствовать рэкет, появились бандгруппы, промышлявшие убийствами и вымогательством. Решетки и бронированные двери становились явью, к ним жители привыкали, считая, что теперь без этого не обойтись.

У Парамошкина – день как день, сплошные мотания. Пораньше заехал к адвокату Науменко.

С Виктором Науменко Парамошкин впервые встретился на областных соревнованиях по вольной борьбе. Это было еще в студенческие годы. Науменко, как и Григорий, увлекался, кроме вольной борьбы, восточными единоборствами. Виктор учился на юрфаке университета, Григорий – в пединституте.

Не раз встречались на студенческих вечеринках и танцах. В компании Виктор – великолепный рассказчик анекдотов. Григорий и посейчас помнит некоторые из них. К примеру, анекдот про "мужские кондиции". Это когда судья спрашивает у подсудимого:

– Так скажи мне, каковы у тебя мужские кондиции?

– Чего-чего? – не понял тот вопроса.

– Кондиции, говорю? Ну, сколько можешь спиртного глотнуть?

– Так бы и сказали, что глотнуть, а то кондиции какие-то выдумали...

После учебы Науменко несколько лет отслужил в органах внутренних дел, потом уволился и стал работать адвокатом. О том, что он перешел в адвокатскую контору, Парамошкин узнал при встрече с ним после переезда в Каменогорск. Науменко тогда предложил Григорию поработать охранником в Каменогорском банке. Парамошкин отказался, хотя потом об этом сожалел. Науменко же как в воду глядел, вручив Парамошкину свою визитку: мол, вдруг пригодится. И вот встреча.

Науменко пополнел, лицо добродушное. Все говорило за то, что жизнью он доволен и встрече рад. Зашли в пивной бар. Парамошкин заказал пива, достал из "дипломата" завернутого в газету вяленого леща.

– Соленого нельзя, почки стали барахлить, – поморщился Науменко. – Но ради такого случая – давай уж.

Выпили по бутылке пива, пожевали рыбки. Закурили.

– Ну, рассказывай, старик, что случилось. Только без воды.

Парамошкин как мог обрисовал, что с ним произошло. Науменко изредка перебивал, уточняя. Когда Григорий закончил, сказал:

– Да, гипотетическая ситуация явно не в твою пользу, – он еще в студенческие годы любил ввернуть в разговор не каждому понятное словцо. – А почему сразу не позвонил? Ум хорошо, а два все же лучше. Или не так?

– Думал, сам обойдусь, да и рассчитывал кое на кого.

– И что же?

– Надо потянуть недельки три-четыре, а может даже меньше. Поддержка будет, это железно.

– Если так, то ситуация несколько меняется в твою пользу. На какой день Соломкин тебя вызвал?

– На послезавтра.

– Отлично, послезавтра и явлюсь. А пока давай-ка сочиним на Соломкина жалобу. Как только состряпаем, отнесешь ее в приемную областной прокуратуры. Вечером она поступит на подпись, завтра направим начальнику УВД. Думаю, не помешает. Вот так. А уж насчет шантажа, угроз и издевательств изложим, как надо.

С жалобой провозились почти два часа. Когда Парамошкин переписал копию, Науменко еще раз перечитал ее вслух.

– Слушай, а ведь неплохо получилось! – сказал он. – За такой труд кому-то пришлось бы мне немало заплатить! С друзей не беру, – замахал он руками, видя, что Григорий полез в карман. – Еще подумаешь, деньги лопатой гребу. Но согласись, что получилось неплохо. Представляю, как Соломкин завертится. Пусть, пусть попроверяют, а ты твердо стой на своем. А уж если совсем прижмут, со мной посоветуйся. Понял?

– Какой разговор. Для меня эти дела – темный лес.

– Это уж точно, что темный. Да, и вот еще о чем давай договоримся: идти тебе к Соломкину или лучше мне одному?

– А так можно?

– Почему нет, если, скажем, ты вдруг неожиданно заболел. Естественно, должна быть медицинская справка. Достать можешь?

– У Ирины, кажется, знакомые медики есть.

– Отлично. Решайте и мне – звоночек. Вот так, – протянул, доставая из кармана сигареты, – то одно, то другое, глядишь, и отсрочка суда. А может, его и вообще не будет. Хотя и суд принимает разные решения. Вернет, к примеру, материалы на доследование. Извини, но хотел бы ради любопытства спросить – поддержка у тебя надежная? Сильно "лохматая" рука вмешается?

– Да, очень "лохматая". – Парамошкин рассказал о дружбе с Вениамином Скоркиным и Шлыковым.

Науменко спешил, посмотрел на часы.

– Столько дел, старик, столько дел! – и поднялся.

– До вечера! – хлопнули, как бывало в молодости, ладонь о ладонь.

XXXIX

За полчаса до назначенной встречи Соломкину позвонил Парамошкин и сказал, что из-за болезни явиться в УВД не сможет. Потом из бюро пропусков позвонил Науменко, представился и попросил заказать на него пропуск. Пропуск был тут же заказан.

Соломкин к адвокатам был внимателен. Зачем адвоката настраивать против себя? Ведь он может преподнести какую угодно пилюлю.С Науменко раньше не виделся, потому и не посчитал зазорным спуститься вниз и встретить его лично. Потом предложил выпить чашку чая. Науменко отказался. Что ж, дело хозяйское, было бы предложено. Лишь после этого, как бы между прочим, поинтересовался:

– У Парамошкина со здоровьем что-то? Вроде не из доходяг – и вдруг заболел?

– Он вам, Вячеслав Семенович, должен позвонить. Скажу лишь, что справку об освобождении сам видел, и тут все в порядке. Скорей всего, нервишки сдали, а нервы – ключ ко всему.

– Вы, Виктор Степанович, неплохой психолог. Или ошибаюсь? – О том, что Парамошкин уже звонил, Соломкин смолчал.

– Да, психологией увлекаюсь. Это помогает в работе.

– Вы как хотите, а я все-таки чашечку чая выпью. Не передумали?

– Нет-нет, только что пообедал. – Подумал, что Соломкин уж слишком навязчиво пристает со своим чаем. Видно, что-то пытается разведать. Решил не тянуть.

– Значит так, Вячеслав Семенович, я должен известить вас, что Парамошкин написал и уже отправил в областную прокуратуру и, одновременно, вашему руководству письма. Он информирует инстанции о неправомерных с вашей стороны к нему действиях. Советовался со мной, и у меня не было оснований его в этом переубедить.

– Интересно, интересно! В чем же конкретно выражаются его ко мне претензии?

Соломкин сделал несколько быстрых глотков уже остывшего чая, потом закурил.

"Заволновался, – отметил про себя Науменко. – Видно, подобного хода от Парамошкина не ожидал". Вслух же сказал:

– Зачем мне повторяться, если и сами не сегодня-завтра узнаете. Хотя, если хотите, то в общих чертах я...

– Нет, не нужно. Зачем, в самом деле, если скоро узнаю во всех подробностях.

Жалоба в прокуратуру и УВД Соломкина никак не устраивала. До этого у него проколов по службе не было, приближалось время для присвоения очередного спецзвания. Удачное завершение дела по базе еще больше укрепило бы его авторитет как профессионала. Можно было ожидать и повышения по службе, вакансии скоро появятся. Шеф с его подачи уже доложил начальнику УВД, что на подходе интересное дело, которое, несомненно, заинтересует общественность. И вот все рушится...

Науменко сел в сторону и стал изучать материалы дела, а Соломкин чем бы ни занимался, думал о предстоящем разборе жалоб. Парамошкин недоволен? Чем же? В общем-то, представлял, но больше пытался додумать и оттого нервничал. Науменко подсел к столу и вернул дело. Ничего подписывать не стал. Теперь это откладывалось до завершения рассмотрения жалоб. Чтобы не молчать, Соломкин спросил:

– Как, на ваш взгляд, смотрится тетрадочка с записями? Не правда ли, оригинально разоблачил сам себя?

– Мне Парамошкин об этом рассказывал. Он никакого криминала для себя здесь не видит. Обычный учет. Да и я не вижу тут ничего сверхособенного. Приходили просители, чтобы купить вещички, их столько сейчас. Желание огромное, а денег, как всегда, не хватает. Вот и создалась недостача, не такая уж, кстати, и крупная. Он же просил разрешения погасить задолженность?

– Просил. Но какое это имеет значение? Я что, должен покрывать растратчика?

– Ну. Это слишком громко. Не покрывать, об этом никто не говорит. Хотя бы по-человечески понять. Он мне рассказал, что вы тоже приходили кое-что закупить. Но путем не разобравшись, а может, в тот день и час был не в настроении, он сглупил и попросил вас покинуть базу.

– Ничего себе "попросил"! – воскликнул Соломкин. – Он на меня наорал, унизил и с позором выгнал! Выгнал – понимаете? Это не одно и то же.

– Кстати, с этого инцидента все и закрутилось. Парамошкин говорит, что, уходя, вы даже пригрозили. В своих письмах отмечает, что с самого начала ощущает предвзятое с вашей стороны отношение. Вы унижали моего клиента и постоянно грозили тюрьмой. Разве так можно, Вячеслав Семенович?

– На слове меня не ловите. Ишь, какой нашелся страдалец!

– Да я и не ловлю, а констатирую. Вчера он мне рассказал, что дружит с Вениамином Скоркиным, который неоднократно приезжал на базу и всегда что-то покупал. Это сын уважаемого в городе человека – директора крупнейшего завода, который вот-вот станет у нас губернатором. Наверно, слышали?

– Ну слышал, и что?

– А то, что Вениамин в последний раз на базе отоварился, а денег не хватило. Привез должок через несколько дней, но базу уже опечатали. Не думаю, чтобы сын не попросил отца-губернатора вмешаться и помочь своему другу. Отец позвонит начальнику УВД и обрисует все в нужных красках. Обязательно расскажет, что вы и сами туда не раз окунались далеко не по служебным делам. Но вот однажды у вас что-то не получилось, и вы решили директору базы отомстить. А уж за своего сыночка, поверьте, папаша постоит. Нет, Вячеслав Семенович, надо не спешить, а еще и еще раз все до мелочей продумать. Вы же раскручиваете на полную катушку. Зачем? Какая в этом необходимость? Не боитесь, что может случиться громкая осечка?

Соломкин почтительно слушал этого вежливого адвоката с хохляцкой фамилией, а в мыслях на чем свет стоит костерил Гнидкина. Почему тот ничего не сказал о Скоркине? Черт, не стоило ему вообще влезать в это дело и пробивать Гнидкину дорогу в директорское кресло! Гнидкин сам, дурак, сидит теперь со сломанной рукой, и ему все это может крепко навредить. В самом деле, есть над чем подумать. Отложив папку в сторону, сказал: