Текст книги "Убийца среди нас (СИ)"
Автор книги: Анатолий Силин
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)
Решили так. Рюмин сразу по приезде утрясает все со Шлыковым. Тот насчет него договаривается, показывает кому надо и решает вопрос о назначении. На все это уйдет не больше десяти дней.
XVIII
В ночь перед разговором со Шлыковым Парамошкину приснился сон – будто стал он директором необычного магазина. В его магазине можно было купить любую часть человеческого тела, изготовленную из спецматериалов. И надо же такому причудиться! Парамошкин всегда спал спокойно и безо всяких снов. А тут – вроде как запчасти, только не для машин, а для человека. Можно, к примеру, запросто купить голову, руки, ноги, сердце, печень, в общем, все-все, у кого что поизносилось, заменить. И люди валят валом, в основном пожилые, хотя немало и молодых. О магазине же и его директоре столько разговоров в телепередачах, от журналистов отбоя нет. Никто теперь не сравнится с популярностью завмага Парамошкина. И Ирина стала работать. Она заведует складом, откуда Григорий получает для магазина эти самые «запчасти». Только вот отношения между ними ухудшились. Они теперь не муж и жена. Но он-то знает, что Ирина была его женой и когда-то они жили душа в душу... От этого стресса у Григория забарахлило сердце, и знакомый врач посоветовал немедленно его заменить. Однако в магазине как назло нужного сердца не оказалось. Тогда он обратился к Ирине – выдай, да получше, ведь чай не чужими были. А та походила, посмотрела и развела руками: нет, на складе ни одного хорошего сердца не осталось, а не далее как вчера продала Рюмину последнее, что для себя держала. Обиделся Парамошкин, ох как обиделся! А в это время заявился Рюмин, как всегда вальяжный и веселый (сердце-то новехонькое, почему бы и не быть веселым). Подойдя к Ирине, стал ее целовать, а ей, видно, это нравится. Парамошкина взорвало – надо же так обнаглеть, при нем с Ириной целуется! Схватил обидчика за грудки, чтобы как следует проучить, но Ирина-то какова! Говорит: ты чего это, Гриша, разволновался? Или забыл, в какое время живем? И смеется как дурочка. Нет, думает Парамошкин, уж я-то знаю, в какое время живу, и этому гаду голову все равно оторву. Начал отрывать и... проснулся.
Было еще темно. Ирина спала рядышком. Кое-как растолкал ее и рассказал сон. Но жене было неинтересно слушать этот вздор. Муж рядом, жив-здоров, зачем расстраиваться? Глупые сны. Сказав, что все это чепуха, тут же опять уснула. Григорий же долго не спал, все думал и думал о том, что бы все это значило. Утром вновь рассказал Ирине странный сон, но она только посмеялась. Потом стала ласкаться, целовать его, и он совсем успокоился, а тревожные мысли вскоре вытеснили другие заботы.
К встрече со Шлыковым готовились серьезно. Позвонив, Рюмин намекнул, что желательно не с пустыми руками. Что подарить – не сказал, мол, сами соображайте. Вот и думали вдвоем с Ириной.
– Может, отдадим ружье? – сказал Григорий первое, что пришло в голову.
– А кстати, где оно? – спросила Ирина.
– У Красавиных оставил. Можно поехать и взять. Я тогда не захотел с собой брать, а они люди надежные.
– Помню, помню Петю, симпатичный паренек. Он тебе неплохо помогал. Но дарить ружье с такой историей...
У ружья и в самом деле была мрачная история. Когда-то муж родственницы Ирины поехал осенью на велосипеде на уток, и что уж там по дороге случилось – или упал с велосипеда на ухабине, или курок за что-то зацепился, но был роковой выстрел, стоивший жизни владельцу ружья. После того как уголовное дело прекратили, ружье вернули жене убитого, а та отдала его Парамошкиным, чтобы лишний раз не напоминало о смерти мужа. Григорий хотел зарегистрировать ружье в Полянске, но попал в милицию в связи с подозрением в спекуляции. В Каменогорск ружье не взял, оставив у Красавина. Петру Красавину он не писал, так как узнал от случайно встретившегося в университете выпускника полянской школы, что того в начале августа призвали в армию.
В конце концов решили с Ириной купить Шлыкову золотые часы и пару бутылок хорошего конька. Григорий знал, что Шлыков предпочитает водке коньяк, а потому расщедрился на два "Наполеона". О затратах малость посожалели, но что поделаешь... если дела пойдут нормально, то все окупится.
Как и было велено, на прием к Шлыкову Григорий пришел в понедельник к двум часам дня. Понедельник – день приемный. Народу столько, что в коридоре не протолкнуться.
– Это что, все к главе администрации? – спросил он стоявшую последней старушку с восковым лицом.
– К нему, к голове, очередуем, – ответила та, вздохнув. Грустно добавила, что этот куст (приемная, значит) никогда не бывает пуст.
"Но мне-то зачем стоять в очереди?" – подумал Парамошкин и, зайдя к секретарю, попросил передать Шлыкову, что такой-то прибыл по его личной просьбе. Та позвонила по прямому телефону , и буквально через несколько минут из кабинета вышел посетитель, а за ним – Григорий Анатольевич. Будто родного брата, обнял Парамошкина, назвал тезкой и пригласил в кабинет. Секретаршу предупредил, чтобы с полчаса ни с кем не связывала.
Зашли в комнату отдыха. Шлыков извинился, что пригласил в приемный день, но дело не терпит отлагательств. Спросил:
– Чай или кофе?
– Если можно, кофе.
– Ну, рассказывай, тезка, как живешь-могешь? Каковы успехи в бизнесе? Рюмин не нарадуется, говорит, что они у тебя поразительные. Оказывается в тебе скрывался врожденный коммерсант. Да я и сам в этом убедился. Кстати, частенько вспоминаю ту поездку. Помнишь, как Рюмин из-за меня остановил электричку? Это ж умора! А как в вагон пробивались? О, Боже, и смех и грех! Да, Рюмин человек неординарный и решения принимает неординарные. Сейчас вот давит, чтобы побыстрей определить тебя на базу. Говорит, что можем проспать и другого сунут. Ладно, я тут пока бутерброды приготовлю, а ты не молчи, говори что-нибудь.
Парамошкин в ответ на слова Шлыкова "живешь-могешь" хотел вначале похохмить. Встретились, мол, два пенсионера, и один говорит другому: "Ну, как живешь-могешь?" А тот отвечает: "Живу – ничего, а могу – плохо". Однако передумал, решил не превращать столь важную встречу в шутку. Лучше уж не выпендриваться. Скромно сказал:
– Вы меня, Григорий Анатольевич, слишком расхваливаете. А дела идут, и, в принципе, неплохо. А еще недавно сидел без денег и без работы! Благодарен и искренне признателен в первую очередь вам и Рюмину, что поддержали в трудный момент.
– Ерунда! Хорошо помогать тому, кто воз тянет. У вас, тезка, отличные задатки, далеко пойти можете. Естественно, при соответствующей поддержке. А она будет, лично от себя такую поддержку я гарантирую, – Шлыков снял и начал протирать очки.
– Огромное спасибо, Григорий Анатольевич! Клянусь, что на меня вы всегда можете рассчитывать. В жизни, сами знаете, всякое бывает. Мы вот с Ириной приготовили для вас небольшой сувенирчик: коньячок, ну и там...
– А вот это напрасно. Да и, право, неудобно как-то. Зачем? Вы меня, тезка, ставите в весьма щекотливое положение.
Парамошкин же, будто не слыша, достал из пакета коньяк и коробочку с золотыми часами. Шлыков, посмотрев на часы, молча покачал головой и положил их на край стола. Никаких эмоций. Зато коньяк принял с восторгом и радостью:
– Вот это да! Вот это коньячок! Давненько не приходилось такого пробовать!
"Однако хитер-бобер, – подумал Парамошкин. – Часы вроде так себе, пустяк, а вот коньяк – да! Пытается значимость подарка принизить. Не исключено, что и своего коньячку предложит, пусть, мол, видит, что Шлыков не жмот какой-то. Хотя коньяк не покупает, ему его с винзавода приносят. Рюмин говорил".
Шлыков наконец закончил свои приготовления, поставил на поднос кофе с бутербродами. Парамошкин как в воду глядел: хозяин кабинета достал из холодильника початую бутылку коньяка, наполнил рюмки.
– А может, не надо? У вас прием, столько народу, – засомневался Парамошкин.
– Ничего-ничего, взбодриться тоже полезно. Мы же не напиваться собрались, а понемножку, тем более, что я сегодня практически не завтракал, а теперь раньше девяти вечера все равно не освобожусь. Тогда будет и обед, и ужин. Так что давай, дружище, не терять зря время, – улыбнулся. – Я от души рад, что ты согласился пойти на эту должность. Она по нынешним временам – ого-го, брат! В общем, за встречу, за твои успехи, за тебя!
Пропустили по одной, потом по второй, стали жевать бутерброды и пить кофе. Разговор пошел сам собой. Парамошкин постепенно понял, что отношения у Шлыкова с Рюминым деловые, однако не совсем дружеские. Шлыкову не по душе, когда им командуют, а Рюмин без этого не может. К Парамошкину Шлыков пока расположен явно доверительно. Возможно, строит какие-то свои планы. Поддерживая разговор, Григорий думал, что связь с ним ему пригодится, ну а если Шлыков станет мером города, то лучшего и желать не надо: мер есть мер. А потому и себя надо вести соответственно: каждый сверчок должен знать свой шесток. Шлыкову такой стиль нравится. Да и надоедать лишними просьбами пока не следует, всему свое время. Дожевав бутерброд и выпив кофе, Парамошкин тактично поглядел на часы, что не осталось незамеченным.
– Торопишься, торопишься, тезка, будто малые детки ждут не дождутся. Кстати, как Ирина? Кажется, супругу так величают?
– Спасибо, все в порядке. Привет передавала.
– Ей тоже от меня передай. Как-нибудь семьями встретимся. Да, о самом главном забыл. Сейчас позвоню в мерию и в обладминистрацию, договорюсь о "смотринах". Дня через три пойдем на беседу, а там – приказ, и впрягайся в новое дело. Постарайся в эти дни далеко не отлучаться и жди сигнала. Чтобы знать, где тебя искать, мой водитель домой отвезет.
Шлыков встал, убрал рюмки и бутылку, а остальное накрыл салфетками. Улыбнувшись, спросил:
– Вопросы есть?
– У матросов нет вопросов, – бойко ответил Парамошкин и тоже встал.
– Да, совсем позабыл, что ты, к тому же, еще и матрос. – И дружески похлопал Парамошкина по плечу.
XIX
За работу Парамошкин взялся, что называется, засучив рукава. А как же по-другому, ведь должность-то не простая – золотая. Раскручиваться начал основательно, не жалея ни себя, ни тех, кто с ним работал. Помнил, как Шлыков, а потом в областной администрации предупреждали, что на базе рутина, сонное царство и никто в этом сонном царстве пальцем о палец не стучит. Иными словами – проматывали и проматывают последнее. Так, оно, собственно, и оказалось. Старый директор дорабатывал и себя берег. Надо ему кататься по городам да весям в преклонном возрасте? Позвонит в Москву или еще куда знакомому торговому чинуше, потолкует о поставке товара, заручится поддержкой и тем доволен. Но поставки все чаще задерживались, а потом вообще прекратились, остатки товаров таяли, полки на складах пустели. Парамошкин же решил с этим «сонным царством» покончить раз и навсегда. К тому же в нем заговорил азарт спортсмена.
В свой первый рабочий день Григорий собрал в кабинете всех сотрудников базы и заявил: работаем отныне не меньше как по полторы смены; чаще надо бывать в командировках, а спекулянтскую лавочку без его ведома прекратить. Все вопросы решать только через него. Если кому это не нравится, убираться может на все четыре стороны. Своему заму, вертлявому, лет под сорок, мужичку сказал, что если и дальше будет протирать штаны на базе, то они не сработаются. Тот приторно улыбнулся и обещал исправиться. Шептуны Парамошкина вдруг предупредили, что у него очень важная клиентура, и что с ним лучше не связываться. Но вид зама не внушал никакого доверия, да и фамилия соответствовала внешности – Гнидкин. Парамошкин к советам доброхотов не прислушался.
После работы Парамошкин решил несколько облагородить свой кабинет. Материалы на базе нашлись, а руки у него чего только не могли сделать. Всем любопытным, заглядывавшим посмотреть на "непутевого" директора, пояснял, что как театр начинается с вешалки, так и их база должна начинаться с приличных, особенно директорских, рабочих мест. Его пример оказался заразительным, вскоре и другие начали наводить у себя марафет.
Через неделю Парамошкин поехал в Москву на знакомые ему оптово-торговые базы. Съездил удачно и не раз помянул добрым словом Рюмина. Вскоре из Москвы поступил товар. Парамошкин на этом не успокоился и вновь отправился в столицу, прихватив с собой побольше подарков и местных деликатесов, зная, что москвичи на подношения падки. В этот раз вышел на руководство еще нескольких баз; ему позарез нужны были не только отечественные, но и импортные товары, которые как раз в это время стали поступать в столицу, и москвичи сами были заинтересованы в постоянных заказчиках. Парамошкин остался доволен, что оперативно опередил других. Возникли проблемы с доставкой товара. Свой транспорт был в полуразвале, в этом он как опытный авторемонтник, убедился сразу же. Заказывать машины было дорого, да и не хотелось попадать к кому-то в зависимость. Узнал, что рядом расформировывается войсковая часть и распродаются новехонькие грузовики, причем недорого. Свои машины продал, а у военных купил; доплата в итоге оказалась невелика. С доставкой товара теперь проблем не было. Рюмину об этом говорить не стал. Зачем? От того можно ждать любого сюрприза, тем более если узнает, что часть машин Парамошкин оформил на себя.
Работники базы народом оказались довольно скрытным. Каждый крутился в своем закутке и думал только о себе. Никакой живой мысли, никаких толковых предложений. Выходит, он должен выбивать товар, а они будут его шуровать направо и налево? Нет, милые, так не пойдет. Опять собрал подчиненных и пообещал, что в третий раз нравоучениями заниматься не будет. Гнидкина отчитал при всех, и тот смолчал, чему-то таинственно улыбаясь. "Довольно странный и, кажется, опасный тип", – подумал Парамошкин. Разогнал, кого положено, по командировкам, но вернулись ни с чем. Предупредил, что в другой раз поедут за свои денежки, а если снова прокатаются впустую, то пусть сразу пишут заявления на увольнение. Некоторые уволились, не дожидаясь очередного разноса. Вместо них брал молодых, понимая, что коллектив нововведения воспринимает неоднозначно, кое-кто затаился и будет использовать любой его промах.
Советчиком и помощником по всем вопросам была жена. Она и товаровед, и экономист, и бухгалтер. Ее задача – находить по звонкам и объявлениям в газетах ходовой товар. Дальше действовал уже сам. Разрешил Ирине работать в своем кабинете. Но хватит ей вкалывать за просто так. Надо было устроить Ирину официально, однако в тресте сказали, что брать жену к себе в подчиненные не положено. Бухгалтерша, которую собирался при первом же удобном случае уволить, подсказала, как провернуть этот вопрос, и теперь Ирина получает зарплату по фиктивным документам. Бухгалтерша же лебезит, заискивает, и увольнять ее уже вроде как и неудобно. На душе у Парамошкина пакостно: от таких помощничков, как Гнидкин и эта баба можно ждать любой гадости. Почему и решил поговорить вначале один на один с Гнидкиным. Пригласил к себе вечером, когда люди стали по домам расходиться. Заместитель вызова не ожидал, видно было, что волнуется. Достал сигареты, хотел закурить, но, наткнувшись взглядом на табличку "У нас не курят", сунул пачку обратно в карман. У Гнидкина две клички: "Гнида" и "Сморкун". Первая – от фамилии, вторая – из-за того, что постоянно сморкается. Зимой и летом, весной и осенью, на улице и в помещении. Гнидкин сморкался, прижимая пальцем ноздрю и поворачивая голову в ту или другую сторону.
– Да вы курите, курите, – любезно разрешил Парамошкин, решив ради налаживания контакта поступиться своим принципом не курить в кабинете. Зевнув, добавил: – Люблю аромат хороших сигарет, – знал, что Гнидкин курит только "Мальборо". Это при его-то мизерной зарплате? Интересно, а сколько же имеет слева? И дошел ли до зама смысл намека? Вслух сказал: – Я уже один раз говорил, Никита Петрович, что хотел бы иметь надежного и активного зама. А вот приглядываюсь, приглядываюсь к вам и никак не могу взять в толк, почему это вы меня игнорируете? Причем в открытую, на глазах у людей, даже как-то неудобно получается. Может, помешал вам это место занять, но ведь не сам же я сюда напросился.
Гнидкин пожал плечами.
– Не понимаю, о чем речь, Григорий Иванович. Работаю как всегда работал. Прихожу исправно, не болею как другие, не какой-то там алкаш. А люди разное наболтать могут, на то у них и языки. Я лично рад, что директора поменяли. Старый был и ничего не делал. Об этом я даже информировал кого следует, – Гнидкин затушил окурок и, не найдя, куда его выбросить, сунул в спичечный коробок.
"Так вот, оказывается, кто писал анонимки, о которых предупреждали в администрации? Сам признал, – подумал Парамошкин. – Ишь ты – "прихожу исправно", "не алкаш". Или не понимает, о чем речь, или больно хитер. Скорее, последнее".
– Это верно, что на работу ходите исправно. Да что толку? Надо работать, пример подчиненным подавать, а? Еще не хватало мне зама пинком в командировку выталкивать! Это как понимать? Саботаж? Лень? – Повторяю: мне нужен надежный помощник во всех делах. Вопрос ставлю ребром – или работайте, и чтоб без понуканий, или расстанемся.
Гнидкин прищурился.
– Все-то у вас, Григорий Иванович, просто. Чуть чего – и до свидания. Будто мы тут не люди, а дерьмо собачье, взял, поддел пинком и выбросил. У нас, чай, и семьи есть! Никак не пойму, чем же я вам не угодил. На базе провкалывал пятнадцать лет. Между прочим, меня уважают и даже ценят некоторые ответственные работники. А ошибок у кого нет, они у всех есть. Их и у вас сколько хошь накопать можно. – Помолчав, уточнил: – Если как следует поковыряться.
– Интересно, интересно, это какие же такие у меня ошибки? Вроде и работаю всего ничего, когда ж это я успел наделать?
– Обижайтесь, не обижайтесь, но скажу откровенно. Разве верно, что всю работу на себя замкнули? Без вас теперь тут никто пикнуть не смеет. Вот и крутите со своей женой. Она то работает, то не работает, а денежки, говорят, получает. Это как? Нам, значит, клиентов обслуживать Боже упаси, а вам все можно? Тогда уж и вы положительный пример покажите, а то как-то однобоко получается. Я считаю, что каждого человека надо поддерживать, тогда и работа пойдет веселей...
Парамошкин слушал Гнидкина и диву давался. Это как же надо все переиначить и поставить с ног на голову. Он его вызвал, чтобы мораль прочитать, а этот бездельник не только не испугался, но даже понимать ничего не хочет. Ишь как отчитывает, ишь как слезит! Ему бы работать как раньше работалось: никаких тебе командировок и поездок, никаких накачек, сам себе хозяин, а другие пусть катаются. Черт, эта скотина каждый его промах берет на заметку. Пока молчит, но надо будет – "просигналит" кому надо. И приедут, начнут копать и что-то, естественно, накопают... И зачем связался с бухгалтершей из-за Ирины? А намек на "особое" отоваривание клиентов? О чем же эта Гнида еще умолчала?.. Поймал вдруг себя на мысли, что начинает побаиваться Гнидкина. Надо же! Но нет, пусть обо всем говорит, пусть до конца выговорится, чтобы никаких "заначек" не осталось. Как можно сдержанней произнес:
– Так-так, Никита Петрович, что там еще про запас? Хотел бы знать все, от начала до конца. Говорите, выкладывайте как на духу, не стесняйтесь. Откровенность за откровенность.
Гнидкин, видимо, ожидал, что Парамошкин сразу вскипит, наорет, пригрозит заявлением на выкидон. А тут тишина и спокойствие. Это что ж за тип такой? Может, переборщил с откровениями? Но и отступать некуда. Теперь гнуть до конца.
– Так что ж замолчали, Никита Петрович? Говорите, не стесняйтесь.
– Скажу-скажу, – каркнул Гнидкин хриплым, прокуренным голосом. Хотелось еще закурить, да ладно уж, потерпит. Главное – обломать Парамошкина, подчинить своей воле, чтобы как бывший старый пердун без его совета – никакого решения. Удастся ли?.. Откашлявшись, начал: – Слушайте, бандюги, их сейчас рэкетирами называют, пристают постоянно. Грозятся, деньги требуют. Они, бывало, к директору, а тот меня с ними общий язык находить заставлял. Самому-то не хотелось с мразью связываться.
– Вот даже как... – проговорил Парамошкин. Участливо спросил: – И как, находили язык с этими, "рэкетирами"?
– А как же, – ответил Гнидкин. – Не найдешь – работать не дадут. Это ж зверье, не люди!
– И много отстегивали?
– Когда как.
– А все-таки?
– По-разному, – уклонился Гнидкин. Не будет же он всю правду говорить про то, на чем можно не только деньжат, но и авторитет себе подзаработать. Тем более, уже своя она, шайка-то, давным-давно купленная. С ними всегда можно договориться. А Парамошкин, видно, клюнул, раз заинтересовался, сколько приходится отстегивать. Главное – не переборщить. Сказал, что бандиты, в принципе, понимают их проблемы. Сейчас нечем платить, так они и не шибко пристают, а как товар пойдет – молодчики тут как тут. Все знают, сволочи, будто стукача на базе имеют? Увидев на лице Парамошкина недоверчивую улыбку, с обидой добавил? – Уж не думаете ли, что я загинаю? Все как есть, без грамма брехни, зачем мне это? Сами еще не раз столкнетесь.
– И много приходит этого самого "зверья"? Пять, десять человек?
– А когда как, но конечно, не пять и не десять, зачем тень на плетень наводить. По два, по три шастали... – сказал и уставился в глаза, пытаясь понять, дошло ли до Парамошкина или нет? Уж ему-то, Гнидкину, не знать, сколько когда приходило и придет еще!
Григорий медленно кивнул:
– Ладно, как снова появятся, тогда и поговорим, – сказал, что этот вопрос его больше не интересует. – Что еще, Никита Петрович, наболело?
– Больше вроде ничего... Да, еще один маленький вопросик. Мне даже как-то и неудобно, хотя и надо: как-никак вместе работаем. Вопросик мелкий и не слишком заковыристый. Ко мне ведь тоже с разными просьбами иногда люди обращаются. Ясно, что всех не обслужишь, кому даю от ворот поворот, а кому и помочь надо. Нынче я ему, завтра он мне. Жизнь такая она пошла. Если желаете, буду персонально докладывать?
Парамошкин развел руками, мол, не моя забота, главные требования известны – вот и выполняй.
Да-а, с Гнидкиным надо держать ухо востро. Придется посоветоваться с Ириной, она в этих делах разбирается получше него. Но спешить некуда, стоит приглядеться, а утро было всегда мудренее. Гнидкину сказал, что их отношения будут зависеть только от его работы. Предупредил, что безделья и болтовни не потерпит. И намекнул, что засиживаться на базе не собирается, так что у Никиты Петровича все еще впереди. Последние слова явно пришлись заму по душе.
XX
Парамошкин в душе не раз возмущался и ругал Рюмина за его наглость, жадность, самоуверенность, однако и часто восхищался им за неординарные подходы к решению самых разных вопросов. Насколько же он практичен, точен и изворотлив. И слово у него не расходится с делом, вот и в этот раз сделал все как обещал. Теперь он, а с ним еще три молодых лба отоваривались у Парамошкина. У каждого для директора базы – персональная сумка. В ней, по списку, только его вещи на продажу. За них Парамошкину привозят «зелененькие». «Челноки» отоваривались без задержки. Принцип «услуга за услугу» работал отлично.
Гнидкин не мог не видеть всего этого. Он психовал, не разговаривал с Парамошкиным, шептался с другими работниками, в общем, пытался нагнать страха на директора. Но из этого ничего не вышло, и тогда он внаглую стал отоваривать свой круг клиентов. Теперь задергался Парамошкин: "Как выбивать товар на стороне, так Гнидкина нет, а вот как решать свои проблемы – тут он первый". Но пока делал вид, что ничего не замечает, хотя мог взорваться в любой момент. Сдерживала жена. Ирина просила с Гнидкиным не связываться – хуже будет: ведь с трудоустройством они крепко напортачили.
Сам Парамошкин постоянно мотался по командировкам. Он уже стал своим человеком на многих московских торговых базах, и коллектив понимал, что как руководитель он незаменим. Отношение к нему менялось, его стали уважать, и все бы хорошо, если б не Гнидкин и та бухгалтерша. Они так спелись – водой не разлить.
Однажды утром Парамошкину позвонил Рюмин и попросил отоварить Веню Скоркина. У Вени, сказал, плохо с деньгами, Веня сидит на мели и он решил его взять в поездку. Парамошкина упрашивать не надо. Сам понимает, что с Веней рвать нельзя. Да, пока с его отцом вопрос не решен, но именно поэтому его надо поддержать, такое помнится. Рюмин не дурак, просто так в свою "челночную" команду никого не возьмет. У него все наперед рассчитано.
Потом позвонил и Веня, предупредил, что заскочит после обеда. Сам Веня обычно машину водил редко, жаловался на плохую реакцию. "Значит, подвезет кто-то из друзей", – подумал Парамошкин.
Он уже решил, что обедать домой не поедет. Зная, что младший Скоркин на дурнячка не прочь выпить, решил встретить его так, как самого недавно встречал Шлыков: хоть и не дорого, зато сердито. Упоить Веню желания не было: от пьяного вообще ничего не добьешься.
Веня приехал в три часа дня. Парамошкин уже начал волноваться, что встреча сорвется; тем более, потратился и даже обедать домой не пошел. Ирина, небось, все глаза проглядела, дожидаючись. Ладно, потом все ей расскажет. Наверняка его затея жене понравится. Обрадовался, когда увидел Веню, вышедшего из светлой "Волги", приткнувшейся рядом с металлическими воротами.
Скоркин достал из багажника сверток, наверное, с сумками, сказал что-то водителю, потом неспешно направился к калитке. Парамошкин вышел навстречу. Встретились так, будто не один месяц сидели бок о бок во фронтовых окопах. Обнимались, хлопали друг друга по плечам. У Вени даже слезы на глаза навернулись, и он несколько раз повторил, что старый друг – лучше новых двух. Вид у Скоркина был далеко не респектабельный. Парамошкин не заметил в нем былой важности и уверенности в себе. На вопрос, как живется, Веня расстроенно махнул рукой: мол, не жизнь, а сплошные страдания. Оглядевшись, Веня сказал:
– А у тебя тут, старик, совсем даже неплохо! – Тех, к кому Веня питал симпатию, он называл "старик" или, чаще – "дружище". Впрочем, в поездке в Польше, у него все были "дружищами" и "стариками". Вздохнул: – У меня голубая мечта когда-нибудь заняться торговлей. Ну ее к черту эту инженерию. От нее ни прока, ни навара. Другое дело – торговля. Скажу только тебе и по секрету, что даже магазинчики кое-какие на бойких местах присмотрел. А что? Совсем даже неплохо. Отец сказал, что все пойдем в рынок. Он же у меня не чистый промышленник, а, так сказать, больше по коммерции, сбыту. И-е-х, кабы все задуманное сбылось бы, заимел магазины, набрал в них клевых девочек!.. Здорово, а? Не жизнь, а малина! Но это пока, сам понимаешь, в мечтах, потому как не больно-то верю, что эти планы сбудутся... – Скоркин умолк, видимо, сообразив, что не надо говорить в столь упадническом тоне. Это не прибавит ему ни веса, ни авторитета.
Парамошкин раньше не замечал за собой особого умения подыгрывать собеседнику; это пришло к нему относительно недавно. Но зато теперь он порой сам себя не узнавал: артист, да и только.
– А что– заговорил Веня уже более уверенным голосом. – Если с батей прорежется, то еще посмотрим. Уж тогда кое-кто попляшет!
– Конечно-конечно! – твердил Григорий. – Твой отец – фигура высочайшего класса. Таких, как он, – да мы об этом уже говорили, – днем с огнем не сыщешь. Это не шушера какая-нибудь интеллигентская, у которой на дню по семь пятниц. Те только и могут, что языком трепать.
– Вот это ты, старик, верно подметил, ей-Богу, точней и не скажешь. Батя говорит хоть и коряво, зато не словоблуд. А мужик он настырный, даже сокрушительный, по себе знаю. От него просто не отвертишься. Только таким власть и доверять. Вся эта интеллигентская шелупень отсеится и отпадет, а он останется. Это точно.
Парамошкин решил разговор временно свернуть, до застолья. А когда Веня подопьет, сам выложит все свои планы и тайны. Интересно знать – каковы они? И что за перспективы у старшего Скоркина? Не все же одному Рюмину знать.
– Значит так, дорогой Веня, – сказал он, достав из верхнего ящика стола папку с бумагами. Развязал тесемку, взял в руки несколько листков и протянул Скоркину. – Вот тут можешь посмотреть, чем мы на сей день и час богаты. Выбирай, что душе угодно. Цены сбоку обозначены, – встав из-за стола, Парамошкин шумно потер ладони, мол, для Вени ему ничего не жалко. Вскользь напомнил, что потом вместе отобедают... Тут, рядышком... Заметил, как глаза гостя сразу повеселели.
– Так это что? – спросил он, показывая на листы.
– Перечень товаров и цены на них. Я же сказал, что можешь выбирать. Потом дам команду, отберут, упакуют и счет без накруток представят. Сегодня пятница, мы закругляемся пораньше, так что поспеши. А лишние люди пусть уходят. Не люблю лишних глаз. Мы же с тобой, Веня, посидим как положено, повспоминаем... Нам есть что вспомнить. Правда?
Но Веня, отодвинув от себя бумаги, сказал:
– Не, тут ты сам решай. Давай на свой вкус. Я тебе, Гриша, доверяю. Вот все мои наличные груши, – он достал из бокового кармана портмоне, вытащил из него пачку денег и положил на стол, а портмоне засунул обратно в карман. – Если не хватит, верну, старик, после приезда. Обезденежил, так сказать. Выручай.
– Хорошо-хорошо, – кивнул Парамошкин. – Какие вопросы! – стал звонить, чтобы позвать работницу склада и дать ей задание, но увидел, что дверь чуть приоткрыта. Подойдя, резко распахнул, чуть не сбив стоявшего за дверью Гнидкина.
– Ты чего тут стоишь? – зло спросил своего заместителя. – Подслушиваешь?
– Да нет, домой хотел пораньше отпроситься, – стал оправдываться тот.
– Иди, кто тебя держит, – Парамошкин разозлился не на шутку. Чувствовал, что Гнидкин подслушивал его разговор с Вениамином. Значит, не успокоился, ищет компромат. Буркнул: – Иди-иди, не держу. Только не торчи больше под дверью, а то в другой раз нечаянно могу и зашибить.
– Да вы никак, Григорий Иванович, обиделись? За что, спрашивается?
– А вот за то и обиделся, что терпеть не могу кто подслушивает. Ясно?
– Нет, не ясно, но уйду, раз гоните. Вам ведь со мной не о чем поговорить. Лучше с кем угодно, только не со мной!.. – а сам уперся глазами в Скоркина. Потом неохотно вышел в коридор.
– Засранец, – бросил ему вдогонку Парамошкин и громко захлопнул дверь.
– Это кто такой? – спросил Веня, с интересом слушая возникшую перепалку между Григорием и незнакомцем.
– Да есть тут один, заместитель мой, по фамилии Гнидкин. Подслушивает, пишет анонимки... В общем, "Гнидой" кличут.
– Гниду надо давить, чтобы она не стала вошью и не кусалась, – посоветовал Веня.
– Вот и стараюсь, да еще не все как надо получается. А она, эта гнида, пока покусывает, – Парамошкин вздохнул: – Черт с ним, разберусь. Лучше пошли за стол.