Текст книги "Убийца среди нас (СИ)"

Автор книги: Анатолий Силин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

– Я столько о тебе думал, – наконец выдавил из себя.

– Я тоже. Все было так здорово, особенно купание в проруби.

"Будь что будет", – решил Григорий. Подойдя к Наде, обнял ее, теплую, крепкую, податливую. Она прильнула, их губы слились в поцелуе, и все куда-то сразу поплыло, а проблемы были уже не столь существенны. Лишь изредка, да и то где-то далеко-далеко всплывало в голове Григория обиженное лицо Ирины, но скоро исчезло.

– Я тебя, Гриша, ждала, – шептала Надя. – Наконец-то мы вместе. Ты – моя мечта!

– Но ведь я женат.

– Не будем об этом, пусть судьба рассудит, – и вновь прижалась к Парамошкину, и вновь зашептала: – Ты мой, мой, мой... Мне хорошо с тобой, а тебе?

– Разве не видишь.

"Любит она меня, любит", – радостно подумал Григорий и, подхватив Надю на руки, вертел ее по комнате.

– Все-все, хватит, голова закружится!

Какое-то время стояли молча. Григорий почему-то вспомнил утренний разговор с женой и как он потом старательно ее ублажал. Если б Надя все это слышала и видела, то, наверное, и близко бы к себе не подпустила, не то что любить. А если б Ирина узнала, что он тут проделывает...

А может, это шутка или сон? Просто он сам решил дурью помаяться? Нет-нет, с Надей все не так, он, похоже, и правда влюбился. И она его тоже любит...

Приближалось время отъезда. Заметив его короткий взгляд, Надя спросила:

– Уже пора?

Григорий молча кивнул. Скоро начнет темнеть, а надо еще заскочить домой к Ирине. Получив деньги, уходить, однако, не спешил. Может, побыть еще с полчасика? Нет, пора. Прощаясь, сказал, что как вернется, сразу же приедет.

– Решай сам, – ответила Надя грустно. – Я жду тебя всегда.

XXVIII

Командировка у Парамошкина на этот раз оказалась почти двухнедельной. Рюмин велел побывать не только в Москве, но и в некоторых других городах. «Это нам на перспективу пригодится», – сказал он. С поставленной задачей Григорий справился и в Каменогорск возвращался довольный. По всему выходило, что до Нового года он вряд ли еще поедет в командировку, это значит, можно и расслабиться. Ну, первые дни уделит жене, по-другому и быть не должно. А уж потом выберет удобное времечко для встречи с Надей. Пока все идет как нельзя лучше. Встречаются у нее на квартире, не слишком часто, о встречах никто не знает. Больше всего Григорий опасался жены и Рюмина. Чувствовал, что все больше и больше отдаляется от жены. Нет, разводиться он не собирается, потому что спешить незачем, да и в Наде до конца не уверен. Но она его просто покорила. Главное – никаких проблем и условий. Когда заводил с ней разговор, отвечала одно и то же: не будем, любимый, об этом, судьбой определено кому с кем жить.

– Ну, а если ребенок? – спрашивал Григорий.

– Буду рожать, – отвечала. – Не век же одной куковать, – добавляла при этом, что ребеночек обязательно будет здоровеньким, весь в папу. Успокаивала Григория, чтобы не переживал, об этом никто и никогда не узнает. Тот слышал раньше, что немало женщин решают проблему ребенка таким вот образом. А ведь все закрутилось с этой памятной вечеринки, когда была официально создана фирма "Надежда".

Внешне Григорий с Ириной жили как и прежде: друг к другу внимательны, никаких ссор в семье, а если что и было, то незначительное. Каждый занимался своим делом. Но это внешне. Григорий играл роль любящего мужа, и у него вроде получалось. Ирина, возможно, и догадывалась о чем-то, но молчала, хотя несколько раз говорила, что он стал какой-то не такой...

Загнав машину с товаром на склад, который охранялся надежным сторожем, Парамошкин поехал домой. Транспорт еще ходил. Выйдя из троллейбуса на центральной улице, дальше пошел пешком.

Увидев мужа, Ирина обрадовалась:

– Наконец-то, милый! – обняла, стала жадно целовать. – Ой-ей-ей, какая щетина! Ты что, вообще там не брился?

– Некогда было. В этот раз замотался основательно. Но слава Богу, все сделал. – У тебя-то как? Чего слезливая?

– Угадал, Гриша, угадал, – шмурыгнула Ирина носом. – Телеграмма вот пришла, Иван Фомич при смерти.

– Отец! – воскликнул Григорий. – Не может быть!..

– На, читай, – Ирина достала с книжной полки телеграмму и дала мужу. Тот стал читать. Слова прыгали, в ряд не выстраивались. Успокоившись, прочитал: "Дорогие дети... У папы инсульт, приезжайте. Мама". – Недовольно посмотрел на Ирину. – А говоришь – при смерти. Инсульт он ведь разный бывает!

– Знаю, что разный, потому и маме звонила. Передала, что тебя нет. Она мне сказала, что надежды на выздоровление отца никакой. У него, оказывается, перед этим был инфаркт. Нам писать не стали, Иван Фомич не захотел тебя беспокоить.

– А когда телеграмма пришла?

– На третий день после твоего отъезда. Думала тебя разыскать, но где и как?

– Сама бы поехала, а мне оставила записку, – начал заводиться Григорий.

– Рюмин не отпустил, знаешь же, какой он.

– Да плевать я хотел на Рюмина! Отец болен, понимаешь ты это или нет? О чем можно говорить? Он что, вообще, с ума спятил? Лучше сказала бы, что ехать не захотела, и нечего на Рюмина валить!

– Гриша, ты не прав! Твой отец мне небезразличен, и ты это знаешь. Я звонила, выясняла все, что надо, Клавдия Александровна подтвердит...

– Только на маму не ссылайся. Она не тот человек, чтобы слезу пускать.

Парамошкин не мог простить жене, что она не проявила к отцу элементарного внимания. Какое в деревне сложится после этого о нем мнение? Отец тяжело болен, а их – никого! "Рюмин не отпустил!" Этот деляга ничего не видит кроме денег. Надо еще разобраться, не крутила ли женушка с ним любовь? Уж очень он с ней любезен. Поощрить решил! Подарок какой-то готовит! С чего бы это?..

Верно говорится, что каждый думает в меру своей испорченности. Так было и с Парамошкиным. Ему, что называется, шлея под хвост попала. Он не мог остановиться и все валил в одну кучу. Собирая в дорогу сумку, выговаривал жене:

– Вспомни, как ты к своему отцу относилась! Да он для тебя был никто, чужой ненужный человек. А к матери? Вот если подарочек дочурке привезет, тогда ты ей уделишь внимание. Но ведь она покупает за последние крохи. Как-то сама мне сказала, что ты для нее – все! А ты, по-моему, о ней вообще не помнишь!..

Ирина, не понимая, почему муж вдруг так завелся, то молча слушала, то зажимала ладонями уши, чтобы ничего не слышать, то нервно ходила из угла в угол. Вообще-то она знала, что Гриша мог иногда подобное отчебучить, но в тот вечер совсем не предполагала, что все так обернется. С нетерпением ждала его, собираясь сразу же вместе поехать к больному отцу... Себя ни в чем не винила, а Рюмин есть Рюмин, пусть сами разбираются. То, что Григорий наговорил – уму непостижимо. Было дело – спорили, но чтоб вот так? Нет, унижать себя она не даст!..

– Ты или с ума спятил, или думаешь, что тебе все дозволено! – не выдержав, закричала Ирина. А теперь я хочу спросить: почему ни разу не позвонил и не поинтересовался, как тут у нас идут дела? Почему? Ах, времени не было! Был загружен днем и ночью? Домой-то не нашлось времени позвонить, а вот приветы кое-кому передавал. Тут у тебя время нашлось! Ишь, какой ангелочек нашелся. Можно подумать, что с утра до вечера о родителях печешься! Как бы не так! Уж чья бы собака рычала, а твоя молчала. Если я к своим предкам отношусь плохо, то и ты не лучше. Не строй из себя заботливого сынулю! Ха-ха! Уж до того заботлив, что по три года глаз домой не кажет!..

Ирина умела поставить мужа на место. Как всегда срабатывала чисто женская интуиция. Просто так намекнула, что кому-то нашел время привет передать, а попала в самую точку. Поумерив пыл, Григорий начал соображать, откуда жене стало известно о его звонке Наде... Но звонил он на второй или третий день после отъезда – заскучал по ней. Надя ничего об отце не сказала. Выпустив пар, стал мыслить более спокойно. Что даст ссора с Ириной? Ничего. Разобидится и начнет копать под него яму. И накопает. Нужно ли это ему сейчас? Нет, нет и нет. Зачем же заводиться, когда можно все решить спокойно. Тем более, что отец жив: если бы случилась беда, то пришла бы телеграмма, а ее нет. А к родителям надо ехать вместе.

– Позвонить, позвонить!.. Думаешь, все так просто, – сказал обидчиво, но без прежнего раздражения. – Будто я там только и делал, что ломал голову, как бы кому-то позвонить! – И сразу – в наступление: – А за поклеп ответишь. На выдумки всегда была горазда. В общем так: ты как хочешь, а я еду. Немедленно, сейчас же. Случись что, как людям в глаза смотреть? Родной отец при смерти, не кто-нибудь.

– Что значит – еду?! Ночью, один, после такой дороги. Нет, не пущу. Поедем утром вместе. Бог даст, за ночь ничего не случится. Да пойми ты – нам хоть как-то подготовиться надо. Деньги снять, продукты закупить. Прикинь, сколько дома не был? Вот удивишь, если с пустыми руками заявишься!

– Ладно-ладно, уговорила, – не сразу, но согласился Григорий. – Пусть будет по-твоему. И вообще, что-то на меня нашло: стал такой раздражительный, сам себя не узнаю. А все командировки – ни поесть путем, ни поспать, ни помыться. Ты уж не дуйся!

Но у Ирины про запас остался еще один беспроигрышный вариант давления на мужа. Слезы. Они полились как по команде, придав красивому личику беспомощный и жалкий вид. От ее слез Григорий всегда не знал куда деться. Стал и в этот раз обнимать, просить прощения, целовать. Посопротивлявшись, Ирина сдалась. Неожиданно вспыхнувшая бурная ссора закончилась страстной любовью, ведь столько не виделись и истосковались друг по другу. В своих чувствах к жене Григорий старался быть искренним, и беда, к тому же, сближает. Недавняя ссора была тут же забыта.

Ирина радовалась, что вновь сумела погасить семейный конфликт. Григорий тоже не хотел скандалов перед поездкой к родителям. Встречи с Надей, решил он, пока придется приостановить. Она поймет.

Жена уже спала, а Григорий долго не мог уснуть. Думал о родителях. Такие они у него деревенские трудяги. Все-то у них есть, и ничего-то им не надо. Лишь бы сынок с женой почаще в гости приезжали, да внучок появился...

А съездить к родителям все никак не удавалось. То долго работу искал, то теперь нашел, а времени в обрез. Хотя... хотя просто свинья порядочная, вот что!

Отец-отец... Почему ты так неожиданно заболел? Был всегда подвижным, крепким, хвори тебя обходили стороной. Говорил мало, но Грише почти все запоминалось. Например, его рассказ о маленьких лягушатках. О них отец заводил речь, когда Гриша капризничал, и такое бывало! Вот бросили двух зеленых лягушат в кринку с молоком. Один тут же утонул, даже не побарахтавшись. А другой долго барахтался, пока не сбил кусочек масла, потом стал на него и выпрыгнул. В жизни надо в любой ситуации барахтаться, учил сына Иван Фомич. Сколько раз потом Григорий вспоминал об этом.

Отец любил порядок во всем, и мать частенько его в пример сыну ставила. А как они после зимних снегопадов снег расчищали! Отец придумывал всевозможные соревнования, и работать с ним было легко. Повторял, что у хорошего хозяина перед домом и во дворе всегда должен быть образцовый порядок.

К спорту сына стал приучать рано. Вначале к боксу, но Грише бокс не понравился. А вот с футболом мальчишка подружился. Отец помог собрать футбольную команду, капитаном которой стал сын. Секцию по вольной борьбе Иван Фомич вел сам, и сыночку на тренировках доставалось больше других. Теперь-то Григорий понимает, ради чего отец все это делал. Характерец у него был тот еще, к советам родителей не всегда прислушивался...

Встали пораньше. Часа три ушло на подготовку. Известили Рюмина. По дороге Григорий обдумывал как вести себя, что говорить, а о чем лучше и умолчать. Спасибо Ирине, что поехали не с бухты-барахты, а хорошо подготовившись. Жена справа подремывает, изредка бросит взгляд на мужа и вновь кемарит.

Новенькая "Ауди" легко мчит по асфальту. Машина – класс! Давно о такой мечтал, и селяне это оценят. В душе шевельнулось удовлетворение от сознания собственной значимости. Грешен, хвастнуть всегда любил. Поможет родителям, теперь он в силе. А если что, то и к себе возьмет. Не сейчас, конечно, – со временем, когда коттедж построит. Или купят квартиру. Каким родителям такая забота не понравится? Возможно, встретится с одноклассниками. Вот было бы интересно узнать, как у них жизнь сложилась.

Вдали завиднелось родное село. Сейчас спуститься вниз. Повернуть направо, а там, через пару километров, школа и отчий дом. Григорий почти спокоен. Отец приезду обрадуется. Он все поймет и простит. В конце концов, не баклуши бил, а делом занимался. Капиталец имеет, можно сказать, в люди выбился. А там, глядишь, и отец на поправку пойдет.

... Но встреча с родителями оказалась тягостной и совсем не такой, как Григорий ее себе представлял. Прижавшись к сыну, мать устало сказала:

– Наконец-то приехали. Думала, не дождусь.

– Да ты что, мам! – стал оправдываться Григорий. – Не получилось сразу, в командировке был...

– Папе очень плохо? – спросила Ирина.

– Да можно сказать, что последние часы доживает... Только врач сделал укол. Пошли к нему, поговорим потом...

Вот тебе и радостная встреча, вздохнул Григорий. У двери остановился. Почему кругом такая ташина? Только подумал, как прозвенел звонок, и вслед за ним раздался знакомый ребячий гомон. Все как и было раньше...

Вслед за матерью вошли в спальную комнатку. Отец лежал в постели. Его лицо было бледным и высохшим. Как же скрутила его болезнь! Казалось, Иван Фомич мучительно-трудно что-то вспоминал, наверное, прожитую жизнь, где всякого хватало: и хорошего, и плохого. А может быть, думал о сыне, которого ждал перед смертью. Мать предупредила, что отец парализован и почти совсем не разговаривает. Но с ее "переводом", возможно, удастся поговорить. Нагнувшись к нему, мать ласково сказала:

– Ваня, Гриша с Ириной приехали. Слышишь меня? Говорю: Гриша с женой приехали.

Губы Ивана Фомича дрогнули, в глазах блеснули лучики жизни, они стали искать сына.

– Я здесь, здесь... – Григорий подошел к отцу, поцеловал в лоб, щеку, взял в руки его ладонь, лежавшую поверх одеяла.

Подошла Ирина и тоже поцеловала. Столько думал Григорий по дороге, что лучше всего сказать при встрече, а тут слов подобрать не мог, язык будто стал деревянным. Понимал, что говорит совсем не то, не те слова, которые был обязан сказать отцу в таком состоянии...

– Батя, ну ты держись!.. Теперь я приехал, и все пойдет на поправку. Как же ты так, а?.. Вот и Ирина приехала...

Ирина дернула его за рукав:

– Послушай! Он что-то говорит, – прошептала негромко.

– Сынок... сынок... детки... – скорее стонал, чем говорил отец. – Ждал... ждал... думал!..

Дальше было невнятно, какие-то несвязные звуки. Нагнувшись к отцу, мать стала "переводить": только она могла понять, что хочет сказать Иван Фомич. Повернувшись к сыну, Клавдия Александровна вздохнула:

– Рад что приехали, переживал, а теперь, говорит, и помирать не страшно...

Григорий почувствовал, как отец крепко сжал его ладонь. На глазах у младшего Парамошкина появились слезы, он погладил руку отца. Ирина тоже всхлипывала. Она стояла рядом и кивала головой. Разговор Ивана Фомича утомил и он прикрыл глаза. Вышли в другую комнату. Григорий принес из машины поклажу: сумки с продуктами и подарки. Ирина купила Клавдии Александровне и Ивану Фомичу по дорогому костюму. Клавдия Александровна хотя и приняла подарок, но тут же пожурила, что не надо было так тратиться.

Мать с Ириной ушли на кухню готовить еду. Клавдия Александровна стала рассказывать невестке про сон, что приснился прошлой ночью, – будто в коридоре разбилось зеркало. Столько это зеркало стояло, и так к нему все привыкли, а тут – вдребезги.

– Как бы не умер мой Иван Фомич! – сокрушалась она. Ирина же ее убеждала, что не каждый сон сбывается, а сны со Среды на Четверг – так вообще никогда.

После обеда показали подарки отцу. Тот с улыбкой одобрительно кивал головой. Кивнув на костюм, что-то пробормотал. Ловившая каждый его звук мать отвернулась, на глазах ее были слезы. Упавшим голосом сказала, что отец просил похоронить его в подаренной детьми обнове. Григорий стал ободрять отца, но Иван Фомич хоть и улыбался, а глаза были словно застывшие. Ближе к вечеру ему стало немного лучше. Мать вышла из спальни и сказала, что отец хочет поговорить с Григорием. Как понимала, переводила его бессвязную речь. Отец посожалел, что так и не дождался внука, потом долго молчал, с укором глядя на сына. Что-то говорил еще, но мать вдруг перестала "переводить". Иван Фомич заволновался, на бледных щеках появились красные пятна, а на верхней губе – светлые бисеринки пота. Он бросал недовольный взгляд то на жену, то на сына.

– Мам, чего он хочет? – спросил Григорий. – Что-то серьезное?

– Для тебя да, серьезное. Просит, сынок, чтобы ты бросил свое предпринимательство.

– Почему? – удивился Григорий.

– Говорит, к добру это не приведет. Ты и без этого сможешь неплохо прожить, – от себя добавила, что этот вопрос его уже давно беспокоил, он даже собирался письмо написать. Обернувшись к мужу, уточнила: – Я правильно сказала?

Иван Фомич слабо кивнул и прикрыл веки. Ему снова стало плохо, и он забредил, а потом задремал. В спальне осталась Ирина, Клавдия Александровна с Григорием вышли во двор. К их ногам бросился щенок. Он скулил, повизгивал, и Григорий стал с ним играть.

– Вот и собачку взяли, – вздохнула мать. – Отец с ней тоже любил повозиться. Живет вместе с козой. Охранять вроде бы и нечего, зато остатки еды теперь не пропадают.

Сидя на корточках и легонько поглаживая щенка, Григорий проговорил:

– Ей-Богу, не пойму, чем не нравится ему мое дело? Чего он-то переживает? Наоборот, порадовался бы. Можно сказать, я и зажил-то по-человечески, только когда занялся торговлей. Да, много мотаться приходиться, но ведь и результат налицо. Сама как считаешь?

– Не знаю-не знаю, сынок, – опустила голову мать. – Но отец просил считать это как бы его завещанием. Я ведь говорила, что собирался даже письмо писать. А я что? Решай, тебе виднее.

Григорий недовольно хмыкнул:

– Надо же – "завещание"!.. К сожалению, на попятную идти я уже не могу, – он встал и подошел к матери. – Планирую построить коттедж, смотри, какую купил машину. Смог бы я ее, работая учителем, купить? Нет. Хочу скопить на всякий случай капиталец. Не помешает.

– Решай сам, сынок. А отца понять можно. Ты у нас один. Знал бы, как он переживал, что к нам не заглядываешь.

– Мам, ну простите, виноват, исправлюсь.

– Все хотел уберечь тебя от беды. В самом деле, как ни послушаешь по телевизору, только и говорят: то там убили предпринимателя, то там. Никак деньги не поделят. Что легко дается, легко и уходит.

– У меня не так.

– Верю, что не так. А про внука? Сколько раз говорил мне: поезжай и узнай в чем дело. Может, полечиться надо. Такой мужик – и без потомства. А я ему – сам поезжай. Не ехал, боялся меня одну оставить. Ведь мы всю жизнь вместе.

– Знаю, знаю, – сказал Григорий. – Вас не разлучить. А о ребенке не хотелось бы говорить. Непросто все у нас с Ириной. По всей видимости, своего уже не будет. Мы и сами переживаем...

Клавдия Александровна на эту новость никак не отреагировала. Да и до этого ли ей было в этот вечер? Мороз крепчал. Заспешили к Ивану Фомичу.

... Он умер, так и не приходя в сознание, ближе к утру. Мать с Ириной отдыхали в соседней комнате, а Григорий дежурил у постели больного. Не выспавшийся за последние сутки, он уснул. Разбудил неожиданно раздавшийся вскрик отца. Когда вскочил, Иван Фомич был уже мертв; лицо повернуто к стене, а руки безжизненно свесились с кровати. Григорию приходилось видеть мертвых людей. Чаще всего выражение лица у них болезненно-капризное. Оно и понятно: когда человек умирает, ему не до улыбок. Лицо же отца было утомленно-спокойным. Григорий не сразу осознал, что в дом пришла смерть самого близкого ему человека. Рука отца была еще теплой, но пульс не прослушивался. Разбудил женщин – сразу причитания и слезы. Мать вспомнила недавний сон.

– Вот и не верь теперь в предзнаменования!... – вытирала она платком слезы. – Сердце-вещунье подсказывало, а его не обманешь...

Похоронили отца на кладбище, что на окраине села, отгородившимся со всех сторон плотной стеной разросшихся акаций. Летом это зеленая стена. На похороны пришли учителя, школьники, односельчане. Был и председатель колхоза Семен Кузьмич Огнев. Посочувствовав Григорию, он напомнил, что тот не сдержал своего слова. Григорий и сам помнил свою вину перед этим человеком, обещавшим после учебы в сельскохозяйственном институте устроить его работать в колхозе.

Именно об этом просил и Иван Фомич, а теперь отца не стало... Григорий понимал, что тоже виноват в его смерти. Но почему все-таки отец требовал бросить предпринимательство? Что видел в этом плохого? Жаль, не удалось с ним поговорить. Теперь-то он уже ничего не скажет, можно только догадываться.

Перед отъездом Григорий и Ирина долго разговаривали с Клавдией Александровной. Да, она убита горем, одинока, и ее по-сыновьему жаль. Но как же быть, если сами пока квартируют? Григорий обещал помогать материально и забрать немедленно, как только построит коттедж. Мать от помощи отказалась, ей и своего хватает. А к сыну переедет лишь когда со здоровьем станет совсем невмоготу, и никакие уговоры не подействовали.

Через день после похорон Григорий с Ириной уехали в Каменогорск.

XXIX

Казалось, Григорий убит постигшим его горем. После смерти он был неразговорчив и мрачен. Все, кто знал о свалившемся на него несчастье, сочувствовали. Работники базы собрали деньги на похороны, заходили, выражали свои соболезнования. Не было Гнидкина, но тот, якобы, загрипповал.

Позвонил глава администрации района Григорий Анатольевич Шлыков. Посочувствовав и, выдержав скорбную паузу, таинственно сообщил, что ожидаются большие перемены. Какие перемены, по телефону говорить не стал, но пообещал как-нибудь пригласить тезку на чашечку кофе. Ближе к обеду раздался звонок от Рюмина.

– Я из офиса, – сказал он. – Ты чего это, дружище, к нам не заскочил? Ждали,ждали с Надей... – раньше, когда Рюмин ему звонил, то всегда называл Григорием.

"Как обходителен! – подумал Парамошкин. – "Дружище"!.. А ведь три дня назад этот дружище жену не соизволил отпустить к больному свекру". Ничего, он ему при встрече напомнит и выскажет.

– Чего торопился? Мог денек-другой с матерью побыть, в себя придти, успокоиться, – картаво ворковал Рюмин. – Это я от души, в порядке дружеского сочувствия, – помолчав, добавил: – А теперь по делам нашим. Если не возражаешь, то часиков в шестнадцать загляни в офис. Скоро Новый год, итоги подведем, да и определимся, как говорится, на день грядущий. Будет и кое-что приятное. Однако не неволю. Если устал, можешь не приходить.

"Ага, как бы не так! – усмехнулся Григорий. – Сегодня ты вон какой, а завтра запоешь по-другому".

– Ирину тоже приглашать? – спросил он.

– Не волнуйся, известим. Или сам заскочу, или Надю пошлю.

"Только его еще дома не хватало! – недовольно представил себе картину Григорий. – Какие он там с Ириной отколет выкрутасы?!"

– Хорошо-хорошо, постараюсь приехать. Столько дней не был, пора в курс дела войти. Я, правда, собирался в горпромторг, но туда можно и завтра.

Положив трубку, подумал, что вел себя верно: не унижался и не сюсюкал. Вообще-то, он стал прямо-таки артист, умеет, когда надо, славировать... Смерть и похороны отца еще вспоминались, но больше как недалекое прошлое, уже ушедшее. Да, пришлось попереживать и порядком поволноваться – отец, не кто-нибудь умер. Но не хныкать же теперь всю оставшуюся жизнь. Отцу благодарен, что на свет произвел, уму-разуму как мог научил, любовь к спорту привил. Это его заслуги. Теперь сам идет своей дорогой, без чьих-либо подсказок. И пока, тьфу-тьфу, как бы не сглазить, получается.

Волновало, как всегда, одно – лишь бы Рюмин не подложил свинью. Странно, но он почти постоянно об этом думает. Как же можно дальше так работать? Мысли тут же переметнулись на Надю. Захотелось ее увидеть, побыть вместе..., с ней отдыхает. Но этого делать пока нельзя. Гаденькая мыслишка и тут червоточила: а вдруг его связь с Надей подстроил Рюмин?

Еще с утра Парамошкин сделал в календаре пометку: разобраться по "челнокам". Надо было внести деньги за неоплаченный товар, что выдавался им лично для себя. За это каждый раз привозили доллары. Достал из папки записки кладовщика и стал подсчитывать. Сумма получилась приличная. Приплюсовал то, что не доплатил еще Веня Скоркин.

Посмотрел на часы – ого, уже опаздывает на встречу. Стал быстренько собирать со стола бумаги. Как всегда не вовремя впорхнула бухгалтерша. Чему-то загадочно улыбается. Спросила, может ли он ее принять?

– Все-все-все, опаздываю! – Парамошкин вышел из-за стола. – Давайте завтра и пораньше. Или горит?

– Вообще-то... Но если вам некогда, то можно и завтра.

– Ладно, завтра, значит завтра, но только пораньше. Все.

Парамошкин, закрыв кабинет, чуть не бегом направился за ворота базы, где ждал знакомый водитель.

... И все-таки опоздал. Когда повесив куртку, вошел в офис, Рюмин стоял у окна, а Ирина и Надя суетились у накрытого стола. Успел подумать: с чего бы неожиданное застолье? И еще – шеф весь в черном, уж не беда ли какая с ним приключилась? Рюмин подошел, обнял и, приложив щеку к щеке, со вздохом сказал:

– Скорблю, мужайся.

Достав из нагрудного кармана пиджака плотный конверт, подержал его на ладони.

– Тут деньги. Прими от нашей фирмы. Думаю, матери пригодятся.

Подошла Надя. Посочувствовав, крепко пожала руку. Так хотелось обнять ее, но рядом жена и неожиданно расчувствовавшийся Рюмин.

Ирина заканчивала сервировку. Взяв Парамошкина под локоть, Рюмин медленно повел его к столу. Оправдываясь, говорил:

– Я был, дружище, не прав. Сам не знаю, что случилось. Будто затмение нашло. Конечно, замотался, но меня это никак не оправдывает, потому и казню себя.

Как же еще недавно Парамошкин хотел отчитать его, просто внутри все кипело. А вот теперь что-то и запал весь пропал.

– Считай, что простил, – сказал, все еще хмурясь, Григорий, делая вид, что сильно переживает за отца.

– Ну, прости, сказал, что казнюсь. Вот стол помянуть накрыли. Я у Ирины прощения уже просил.

– Просил, просил, – подтвердила жена.

"Хитер, однако, – подумал Парамошкин. – Вот у кого артистизму поучиться можно. И денег дал, и стол накрыл, и прощения попросил. Попробуй – придерись. Артист так артист...

– Нам, Гриша, – говорил между тем Рюмин, – жить надо дружно. Если начнем ссориться – толку не будет. Еще хуже, если станем друг друга ненавидеть. Где-то читал, что ненавидеть легче, чем любить. Верно сказано. Для ненависти особых причин не нужно, у каждого из нас имеется куча недостатков. А вот любить человека, да еще с недостатками, непросто. Скажи, не такие уж мы плохие, а?

– Ну о чем ты, ясно, что не хуже других, – ответил Григорий шутливо. Рюмин будто читал его мысли.

– Вот и я об этом. Однако разговорились. Женщины, – обратился к прекрасной половине компании, – что-то долго резину тянете. Можно как-то ускорить?

– Ишь, какой быстрый! – фыркнула Ирина. – Нас-то подгонять нечего – сами себя подгоняем.

Григорию такие сценки с женой знакомы. Она не любит, когда ее торопят, и работать привыкла без понуканий. Но вот наконец пригласили к столу. Надя налила в рюмку водки и положила сверху ломтик хлеба. Это для Ивана Фомича. "Все-то она помнит", – с благодарностью подумал Григорий.

– А себе? – спросил Рюмин, взяв у нее бутылку.

– Водочки, но чуть-чуть – на пальчик.

– Можно и на пальчик, кто бы спорил, – налил всем водки, встал. – Давайте помянем Ивана Фомича, и пусть земля ему будет пухом.

Выпили. Потом наливали в основном Рюмину и Парамошкину, и каждый сказал свое слово об Иване Фомиче. Григорий был самокритичен. Признал, что отец для него был примером, а вот он этого не ценил. Времени не хватало лишний раз домой приехать да помочь родителям, поддержать их. А все потому, что больше думал о себе, а не о стариках. Его поняли и посочувствовали: картина с предками почти у всех одна и та же.

Вскоре разговор перекинулся на дела фирмы. О первых успехах фирмы говорила, как ее Рюмин в этот раз представил, Надежда Викторовна. Парамошкину было интересно слушать ее, такую статную, способную и уверенную в себе. Нет-нет да сравнивал с женой. Как бы вновь прочувствовал последнюю встречу. С ним, вдвоем, они совсем друзья, но как умеет держать себя на людях! Как хранит тайну! Когда Ирина бросила на него взгляд, моментально покрылся краской. "Уж не догадывается ли? – мелькнула мысль. – Нет, не должна. Если б догадывалась, в молчанку не играла бы – тут же преподнесла бесплатный концерт..." Слышит слова Нади:

– Денежные поступления от торговли за это время во много раз перекрыли наши затраты. Если так пойдет и дальше, то через несколько месяцев имеем полную возможность покупать под магазины квартиры...

Ирина шепнула мужу:

– Иногда кажется, что все это сон. У тебя такого ощущения не бывает?

– Бывает-бывает, но об этом потом, – кивнул Григорий.

Рюмин улыбается. Он все слышит, и у него вид победителя. Вот мол, если б не я, ничего этого вам бы не светило. Сейчас встанет и возьмет бразды правления в свои руки.

Парамошкин уже изучил порядок подобных сабантуйчиков. Первым делом Рюмин определит каждому конкретные задачи. Он их не записывает, но будет помнить и спросит каждую мелочь. Потом предложит выпить, чтобы расслабиться. Если б не траур, запел бы, скажем, свою любимую "Надежда – мой компас земной!" В этот раз песни не будет, зато, скорее всего, начнутся воспоминания типа: "А помнишь, Гриша, как я говорил про наш союз? Это при твоей первой поездке, когда было чудесное Иринино угощение. Ира, это было бесподобно!.." Потом еще о чем-нибудь вспомнит.

Но Парамошкин ошибся.

– Знаете, друзья мои, – сказал Игорь после очередной рюмки. – Мне тоже иногда хочется сбросить с себя тяжкий груз, что давит и давит, днем и ночью, постоянно. Хожу как заведенный, боюсь, как бы чего не упустить, чего-то не сделать. Но ведь нельзя же быть роботом, какой-то бессловесной и бессердечной железякой? Нельзя вкалывать и думать, думать, что время – деньги. Так можно и с ума сойти. А ведь нам с вами надо еще пожить, причем хорошо пожить. Думаю, с этим любой согласится. Потому предлагаю Новый год, а он не за горами, встретить вместе. Согласны?

Еще бы! Все были согласны, хотя без ура и визга. Парамошкин при этом подумал о встрече с Надей. Поглядел на нее – покраснела, значит, тоже о нем подумала.

– Надо только решить где встречать, – сказала Ирина. – Можно у нас.

– А чем плохо здесь, в офисе?

– Нет экзотики, – не согласился Парамошкин. – Вот у причала, на водохранилище, стоит корабль-ресторан "Витязь". Что, если там? Директора я знаю. Кстати, там можно и крещение встретить. Посидим, окунемся в ледяную купель. Как в прошлый раз.