Текст книги "Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая"
Автор книги: Анатолий Знаменский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 43 страниц)
7
Вне закона.
Россия Советская именем Троцкого отказывает Миронову в доверии сражаться за ее свободу...
О, эти двадцать дней вне закона – пятьсот верст немыслимого похода-бегства из мордовских лесов и болот к родным куреням, к молчаливо ждущей в далеких тылах, в неописуемой дали родной 23-й дивизии!
Двадцать дней без сна, в стычках с заградотрядами, демонстрациях атак без выстрела со своей стороны, дни и ночи тяжелых раздумий, ярости, веры и надежды на сумасшедший случай и удачу, споров с близкими друзьями, наконец – раскаяния и черного молчания наедине с собой и своей совестью.
Еще под самым Саранском, в пятидесяти верстах, и под Малым Умысом, а затем при переходе через железную дорогу мелкие части ополчения из Рузаевки и окрестных сел пытались окружить и задержать Миронова, но демонстрацией конной атаки кавалерия Миронова рассеяла ополченцев. У разъезда Симбухово ждал на путях бронепоезд, ахнул над головами конников разрывным с картечью, половина пехотинцев бросилась в лес и не вернулась в строй. Глянула им в глаза красная, огненная смерть. Миронов вызвал комполка Фомина, приказал демонстрировать ложную попытку прохода под мост, по руслу какой-то пересыхающей речушки. Пока поезд усердно обстреливал маячивших в низине конников, позади него развинтили и разобрали рельсы, взрыли полотно, основная масса пехоты и конница миновали железную дорогу невредимо. Отряд Фомина имел урон, но все же сумел искусными вольтами на виду бронепоезда отвлечь на себя внимание, а потом пропал в мелколесье, будто его и не было.
Вначале Миронову ничего не стоило пробиваться через эти мелкие заставы ополченцев, без единого выстрела, не проливая крови, только одним воинским мастерством побеждая неопытных, а часто и необстрелянных штатских вояк. Но вблизи наводненной войсками и штабами Пензы устрашающие приказы Реввоенсовета все же дошли до мятежного корпуса. И тут был конец всему предприятию Миронова: узнав, что весь поход признан высшей властью мятежом, а командир ихний вне закона, пехотинцы стали уходить открыто. Часть их сдалась властям для опроса и примерного наказания, другие рассеялись по окрестным рощам и веретьям, откуда их еще недавно выманивали уговорами и строгостями в Красную Армию.
Однажды на привале Миронов устроился в тачанке, расчехлил пишущую машинку и сам отпечатал два десятка писем-воззваний от лица красного командования к дезертирам, а также копии своего письма к Смилге. Эти листовки раздавали по дворам в тех деревнях, которые в дальнейшем приходилось миновать в пути. Были и митинги в некоторых селах. Но успеха Миронов не имел, никто не хотел вступать в отряд, признанный мятежным.
– Дохлое дело, – сказал по этому поводу Булаткин. – Тут одно слово «казаки» всех настораживает. Если бы мы были на Дону – другое дело!
От Большого Вьясса, что на пензенской дороге, шли с Мироновым только кавалерийские эскадроны, около тысячи человек, и во главе этого единственного полка, рядом с мятежным комкором ехал начдив-1 Булаткин с орденом Красного Знамени на линялой летней тужурке и с ним еще двадцать семь коммунистов, которых объединял теперь в группе Александр Изварин, бывший нарком по контролю в правительстве Подтелкова и Ковалева. По утрам Миронов здоровался с каждым из них за руку, подчеркивая этим свою расположенность к членам партии, и хорошо знал каждого в лицо. Почти все были земляками: Горбунов Иван, Багдасаров Павел, Клевцов Иван, Соломатин Илья, Моргунов Тимофей, Хорошеньков Илья, Савраскин Григорий, Данилов Михаил, Якумов Степан, Соколов Никандр, Страхов Кузьма, Чекунов Николай (брат члена Казачьего отдела ВЦИК Чекунова Федора), Малахов Дмитрий, Попов Никифор, Братухин Петр и другие. А латыш Оскар Маттерн был знаменосцем отряда, под охраной двух рядовых казаков и эскадронного Кире я Топольскова...
Неукоснительно выполнялся приказ Миронова: не стрелять по своим, хотя бы они и объявляли войну. Мы – не мятежники, мы – солдаты революции, красные бойцы!
Впрочем, два, три раза разведчики из боевого охранения все же отстреливались; Фомин, повинившись, сказал, что стреляли мимо и в воздух, но видно было, что врет...
Пятьсот верст по проселкам Пензенской, Саратовской, Воронежской губерний к Хопру и Дону, к родной Медведице. Слезы из глаз!
Когда миновали Пензу, Фомин опять подъехал к Миронову и указал на два телеграфных провода, идущих по столбам вдоль проселка.
– На Балашов ведь провод, Филипп Кузьмич. А нам его миновать придется...
Миронов посмотрел на него, словно очнувшись.
Небо было хмарное, и на бегущих тучах едва заметны были эти два тонких провода, по которым бежала уже наверняка депеша: перехватить и задержать отряд Миронова в окрестностях уездного города.
– Порви связь, – сказал Миронов хриплым голосом.
И отвернулся...
Близ поселка Беково вышли наконец к Хопру, еще очень узкому и маловодному в верховье. Но все же поили коней на белой, чистой песчаной косе, среди привычных по-домашнему красноталовых кустов. Обнимались, многие молодые казаки не скрывали слез.
Миронов успокаивал, как мог, скрывая внутреннюю тревогу и усталость:
– Ничего, ничего, дай бог миновать Балашов, а там!.. Там пойдем безлюдными местами... Как только соединимся с дивизией, возьмем артиллерию и патроны, так немедля бьем но тылу Мамонтова, товарищи! В этом наше спасение!.. Считанные дни! Важно обойти без потерь Балашов, потом еще Новохоперск... И не нарваться раньше времени на авангард Мамонтова, с этой стороны мы перед ним еще слабоваты...
Казаки посматривали настороженно: верит ли он сам в такую удачу, кто знает?
10 сентября были обстреляны под Балашовой и атакованы каким-то смелым отрядом при переходе через Хопер. Миновали брод, потеряв несколько человек убитыми, рассеялись по низкому левобережному займищу, и тут ударила гроза с холодным предосенним ливнем. Укрыла от посторонних глаз беглый отряд.
По всему видно, начиналась осень. Стали обкладывать землю дожди, туманы, раскисали дороги, по ночам в рощах низал холодный ветер. Кони закуршавели, опали телом, приходилось чаще делать привалы и дневки. Всадники обросли бородами, со стороны походили на разбойников. Кутались в башлыки, проклинали судьбу, но никто не пытался задеть Миронова – все понимали непоправимость избранной им дороги...
За Хопром отряд перестали тревожить, погоня отстала.
13 сентября, вблизи от станицы Аннинской, выехали из речной поймы на чистое поле. Дождь продолжал моросить, переходя опять на грозу, видимость сократилась. Лошади месили супесную грязь, охлюстались до брюха, всадники тряслись в седлах, как неживые. Миронов, с красными, набрякшими от бессонницы глазами, подсчитал дни похода и остающиеся версты до Глазуновки и Скурихи, где располагалась 23-я. И тут из дождевой мглы, дорожной слякоти вывернулся на усталом коне начальник разъезда Илья Хорошеньков, прокричал за пять шагов:
– Конные массы впереди, товарищ Миронов! – и тут же поспешил успокоить командира, зная общую опаску о возможной встрече с белыми. – Но, кажись, кони короткохвостые там, не чужие в общем!
– Хорошо смотрел? – спросил Миронов.
– Видите, дощ какой, товарищ Миронов, черт ли за них поручится! Вроде – короткохвостые...
Миронов натянул поводья усталого коня.
– Сделаем привал, ребята, покурим... Илюха, а тебе – наметом назад! Разузнать точно! Хоть вывернись наизнанку! – и обернулся к ординарцу Соколову: – Никандр, проверь сам, пожалуй, тут ошибки понесть никак нельзя.
Соколов с Топольсковым скрылись в обложившей степь дождевой мути. Миронов подозвал Булаткина и постоянного своего «квартирмейстера» Данилова. Совещались тихо, не скрывая близкой опасности. Что, если мамонтовцы на пути? Целый корпус, на взлете успеха и торжества, а нас – один полк, без пулеметов и патронов, с одними шашками, что же делать? Отходить?
Впервые в жизни Миронов почувствовал не только сердцем, но и всей похолодевшей кожей, что такое страх. Мгновенный испуг не только от предчувствия смерти, но от сознания краха всех его надежд, утери жизни как возможности борьбы за свое, кровное, за всех людей, знавших и любивших его, за молодую жену и любовь свою Надю, несущую в себе зачатие новой, маленькой, дорогой ему души...
Неужели не исполнятся его надежды теперь, в пятидесяти верстах от дивизии, как исполнялись они десятки и, возможно, сотни раз в боевых переделках?
Противная штука – страх, леденящий душу, напрягающий горло до того, что его перехватывает невидимой удавкой, глохнут слова, да и сама душа расстается с подлым, дрожливым телом...
Минут пятнадцать не было вестовых, Миронов сверился с золотыми, наградными от Реввоенсовета, часами, приказал протронуть коней вперед. Грязь зачавкала и заплескалась под копытами, усталые кони шли оступаясь. От крупов, поливаемых дождем, – пар... Миронов напрягал слух и зрение, хотел не упустить какого-то решающего мига, но ничего не проглядывалось пока впереди. Двигались, словно темной ночью, вслепую, когда ничего не видно впереди, хоть выколи глаз!
Наконец стал различим топот копыт, замаячили всадники. весь разъезд Хорошонькова с Топольсковым и ординарцом Соколовым.
– Ну, что там?
– Товарищ Миронов, свои! В версте – корпус Буденного... Но слышите? – они, черти, разворачиваются к бою! Аннинская у них в тылу, не про пущают нас!
«Черт возьми, откуда же тут корпус Буденного? Он же был под Царицыном, неужели ради нас перекинули в эти места? Или шел с фланга на Мамонтова да замешкался?.. Вот это, кажется, и в самом деле конец!»
Дождь все моросил, всадники стояли под башлыками, нахохлившись, и только ближний Соколов да еще Булаткин видели, как медленно бледнело осунувшееся, чугунное лицо Миронова.
Да, только что мелькнувшая надежда – а вдруг моя родная дивизия, мироновцы, соколики родные, вышли навстречу своему бывшему командиру?.. – такая пустая и наивная, но и такая сладостная надежда сразу рассыпалась прахом, и вот уже до очевидности все стало ясно, определенно не только на много дней вперед, но и на всю оставшуюся в запасе жизнь...
Теперь уже не было страха в душе, как и всегда в решительные мгновения боя, а только горючее, сжигающее душу сожаление. Все кончено. Не дошел каких-то пятидесяти, может, ста верст! Как во всех российских былинах и сказках – не хватило одного конного перехода, черт возьми! Всегда у справедливого дела короткие ноги, у честного человека не хватает минуты, шага, взгляда, слова, какого-то заколдованного мгновения для исполнения мечты и долга!
«Не дошел. Судьба!»
Взял в руки последнюю волю свою, круто обернулся к Булаткину:
– Костя! Перестроение. Духовой оркестр – в голову отряда! Знамя расчехлить. Знаменщиков – ко мне!
Робость пропала, кони и люди задвигались, подъехали латыш Маттерн и начальник караула Топольсков. Расчехленное знамя кровавым пятном поднялось над рыжеватой блеклостью осеннего дня. Провисло в мелкой кисейной пряже осенних дождинок.
Старший из духовиков на белой, широкой в крупе, выносливой кобыле поднес к мокрым, напряженным губам мундштук коротенькой трубы:
– Начали!..
– Шагом, вперед! – сказал Миронов.
Одиннадцать медных труб и пронзительно звонкие тарелки оркестра рванули и вознесли к небу плачущую и гневную мелодию «Интернационала». Эта угрожающая медная музыка подтянула сникшие ряды всадников, и даже умные, вышколенные строевые кони из последних сил взбодрились, подобрали крупы, мгновенно запросили повода и заплясали дробным перебором копыт.
– Умирать – так с музыкой! – сказал вполголоса беспечный по гроб жизни Данилов.
– За то я тебя и люблю, Миша, – так же тихо сказал Миронов.
Дождь ослабел настолько, что видимость была уже на добрую версту. Лежала во все края унылая, осенняя равнина с блеклыми травами, и в этой беззащитной открытости сближались две группы всадников. С одной стороны – две полных дивизии Буденного, готовых к бою, и с другой – жалкие остатки саранского корпуса, семьсот безоружных всадников на качающихся от усталости и запала конях, при одной учебной пушке без снарядов.
Оркестр играл «Интернационал», духовики понимали власть этой минуты и выжимали из себя все, что могли, чтобы поднять мелодию на самую высшую громкость и силу.
Миронов вынул свою именную серебряную шашку и, держа клинок почти вертикально, положил кончик его на погонный ремень у плеча – это был сигнал к вниманию. Быть, как в бою, не бежать, если бросятся оттуда в атаку или откроют пулеметный огонь, умирать героями.
Никто не мог бы сказать ему, что станет с его всадниками даже через мгновение. Их могли попросту вырезать из пулеметов, не допуская сближения и не тратя слов попусту. Но Миронов еще цеплялся надеждой за какой-то последний, непредвиденный шанс...
Если – не вырежут?
Если будет хоть минута общения с конармейцами.
Если под этот революционный, гремучий гимн затеять митинг...
Если сказать им…
Если...
На одном из митингов, в попутной деревушке, женщины-крестьянки заплакали от слов Миронова, бьющего тревогу за жизнь своего народа, и благословили его. Так неужели же здесь никто не поймет его заботы?
Какая тут у Буденного дивизия? Шестая или четвертая? Сельские казаки или калмыки из Второго Донского округа?
Черт возьми, если бы и вправду организовать митинг, отпраздновать встречу прославленных конников по-братски, как и следовало бы перед общим ударом по Мамонтову!
Если бы!
Панически и беспомощно металась душа, билась застигнутая врасплох мысль, не находя выхода, ведь там разворачивались к конной атаке.
Трубы оркестра гремели революционным восторгом, рокотали, и вдруг иная, жалостливо-щемящая нота забирала силу, кричала пронзительно по павшим в борьбе и падала ниц от сознания неисполнимости человечьих надежд. И вновь поднималась над степью резкая, разрывающая душу, медная песнь:
...проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов!..
Медленно вбиравшее влагу корпусное знамя уже не плескалось и не вилось от движения воздуха и хода лошади, а мертвенно повисало над плечом и стременем знаменосца, большевика Оскара Маттерна. Латыш верил, что пока революционное знамя в его руках, никто не посмеет назвать его изменником и мятежником...
Миронов по-прежнему держал клинок в руке, давал команду «внимание», а впереди развертывались подковой эскадроны и полки чужого корпуса. Потемнело в глазах от усталости и перенапряжения. И вдруг, в гуле оркестра, в шорохе мокрой одежды, скрипе седел, Миронов расслышал далекий, еле слышимый и все же предостерегающий шепоток станичного деда Евлампия, встречавшегося ему волею судьбы в самые решающие минуты; старичок был слаб, но говорил когда-то вещие слова, выветрившиеся из сердца Миронова и вновь ожившие в тяжкий миг: «У Идолища – три головы, Филиппушка, запомни. Три головы!..»
С трех сторон охватывала черная подкова встречных всадников немногочисленный отряд Миронова, никакого боя здесь не могло быть даже и по силам, не говоря о том, что Миронов с самого начала запретил подымать руку на своих... Люди все уже поняли, ехали понурясь, и лишь трубачи все еще напрягали последние силы, ибо не имели права в такую минуту прерывать этой последней мелодии, песни великого порыва к подвигу и смерти. Звенела и плакала матовая от дождя медь:
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой пест и готов!..
– Гроб с музыкой! И чего они там дудят, черти? – сказал Буденный, стоя на крыльце крайнего дома в Аннинской, под жестяным навесом с резным петушком на коньке. Тут было сухо, над головой не капало, но звуки оркестра доносились явственно. Вестовой доложил, что мироновцев совсем немного: сот шесть, может, семь всадников, и кони здорово приморены. Оружия практически никакого, да стрелять они вроде и не собираются.
– Гроб с музыкой! – смеясь, повторил Буденный и обернулся к столпившимся вокруг помощникам. – Ока! Где ты? Стрелять не надо, наши там... Возьми в кольцо и прикажи разоружиться. Приказ Реввоенсовета! Вокруг Миронова – отдельный конвой. Этого белого гада, полковничка, нынче же под трибунал и – в расход!
Первый помощник комкора-1 и начдив-4 Городовиков, преотличный всадник и рубака, взгорячил своего свежего конька и помчался на изволок, в степь, откуда доносились звуки «Интернационала». Шевелилась впереди цепь его всадников, передового заслона на пути саранских мятежников-мироновцев.
В степи было мокро и неуютно, легкий брезентовый балахон сразу намок и встал коробом. Городовиков, опытнейший и бывалый кавалерист, понимал, как пристали кони мироновцев, как искали сухого пристанища казаки, а тут еще эта медная музыка прямо-таки разрывала душу, и приходилось забирать волю свою в кулак. Там были, конечно мироновские казаки, но и сам Ока Городовиков по службе царской тоже был казак Второго Донского округа, носил красные лампасы... И Миронова в последних оперсводках, до мятежа, называли героем и красным начдивом, каким был нынче и Ока Городовиков... Как с ним разговаривать, когда он под красным стягом и с этим «Интернационалом», при медном оркестре? Красный, но – вне закона?
Приказ надо выполнять, надо разоружить этого бывшего героя.
Четвертая дивизия, сжимая полукруг, почти уже окружила группу всадников, держала карабины снятыми «на руку», настороженно ждала развязки. Мироновцы остановились, скучились... Оркестр обессиленно смолк... Усатый всадник у знамени вложил клинок в ножны, приставил ладони к лицу и прокричал негромко, очень просто, будто ничего особенного не совершалось вокруг:
– Командира части прошу ко мне!
Вот какой он, Миронов, важный... Чего захотел! Городовиков пустил шагом коня, подъехал ближе. В голосе от гнева прорвался акцент:
– Какой командир! Вы окружены, вне закона! Сложить оружие!
Миронов стоял в стременах, вытянувшись, как сполошный флажок на пике при добром ветре, снова приложил ладошки ко рту:
– Мы идем на Мамонтова, давайте не стрелять «свой своего не познаша»! Я прошу принять нас на красный митинг, выяснить всю нашу линию, за Советы!
А вот этого слушать Городовиков был не обязан. Еще вчера читали в штабе приказ Реввоенсовета о поимке и непременном расстреле бывшего полковника Миронова. Ни в коем случае не допустить соединения мятежников с бывшей мироновской дивизией. Об этом особо ихнему начальнику политотдела товарищу Перельсону звонил из станицы Глазуновской военный комиссар 23-й дивизии товарищ Лидэ и просил лично предпринять строгие меры. Говорил товарищ Лидэ, что Миронов, добравшись до родных станиц и старой своей дивизии, обязательно произведет переполох и склонит красноармейцев в свою сторону, за ним может пойти даже весь штаб во главе с начдивом Голиковым. В этом товарищ Лидэ не сомневается, авторитет Миронова здесь все еще силен...
Разговор был строгий. Ослушаться таких людей, как Перельсон и Лидэ, ни сам Буденный, ни начдив Городовиков, конечно, не могли.
– Никакой митинг! – закричал Городовиков. – Сложить оружие, вы все изменники и – вне закона! Сложить оружие, иначе буду стрелять пулемет! На тачанках ждут команды! Сложить оружие!
Миронов стоял еще несколько мгновений в стременах, глядя на приближающиеся с трех сторон тачанки, вздохнул и приказал складывать оружие.
Казаки из его отряда спешивались, складывали винтовки и шашки в беспорядочную кучу. Тихо, безропотно, устало, как оплошавшие в бою пленники. Булаткин гневно посмотрел на Миронова, осуждая за прошлое, за необузданный порыв, и снял с плеча ремень портупеи. Поцеловал полуобнаженное лезвие клинка у самого эфеса. Подержал еще на весу эту хорошую, геройскую, взятую в бою кавказскую шашку с богатой насечкой и бросил вместе с маузером в тяжелой кобуре в общую кучу.
– Не думал я, Филипп Кузьмич, что все так выйдет у нас...
Вздохнул, как перед смертью. Даже конь Булаткина склонил голову и замер, понимая невеселое настроение своего лихого хозяина.
– Не думал и я, Костя. Чего теперь!..
Винтовки, карабины, шашки, пики – все легло в одно беспорядочное кострище.
Когда окружение завершилось и оружие было изъято, Городовиков спешился, подошел прыгающим, быстрым шагом и взял мироновского коня под уздцы. Увидел, что лицо Миронова до изнеможения было усталым, мокрым, забрызганным грязью... Тоже – вояка!
– Слезай!
Миронов носком сапога отбросил руку Городовикова, сказал хмуро:
– Не груби, калмык. Не видишь, мы сложили оружие? Будем говорить с твоим командованием – Буденным и Зотовым!
– Никакой «говорить», ты – вне закона как бешеный собака! – обиделся Городовиков. – Слезай, ну?!
Миронов тяжело перенес правую ногу через луку, спрыгнул рядом с ним, отдал повод уздечки из рук в руки. Успел оценить малый рост и Кавалерийскую гибкость, крепость его тела. Хороший был, наверное, урядник в учебной команде этот Ока!
– Шашку! – приказал Городовиков.
– На ней гравировка: от лица Реввоенсовета 9-й армии... – рассеянно сказал Миронов, отдавая шашку. И добавил: – Я-то «вне закона», точно. Приказом Троцкого и всей камарильи. А ты-то, Городовиков, почему считаешь меня врагом? Не разобрался еще, калмык, кто друг, а кто враг?
Ваял шашку из его рук обратно, поцеловал именно клинок у эфеса, подержал на уровне груди в обеих руках, вернул. Добавил желчно:
– Только не воображай, что ты именно пленил Миронова! Миронова пленили обстоятельства и сложность борьбы со сволочью всей земли. Запомни, когда-нибудь вспомнишь!
– Вперед иди, Миронов! – вовсе нахмурился невеселый начдив-4.
– Да нет уж, товарищ, – снова усмехнулся с желчностью Миронов. – Нет, я все же командир корпуса, две версты до вашего штаба мне далеко... Поедем верхами, зачем время тянуть?
Городовиков, человек разумный, разрешил всем разоруженным сесть в седла. Беды от этого не предвиделось.
Когда спешились во дворе штаба, к плененным вышел и сам Буденный. Гладкий, одетый с иголочки, свежевыбритый человек с быстрыми хваткими глазами. Искоса, как бы не желая близко встречаться, взглянул на Миронова... Он впервые так видел его, прошлогоднего героя, грозу Краснова и Фицхелаурова. Шли они тогда бок о бок: группа войск Миронова по правому берегу Дона и далеко вырвавшись Вперед, а дивизия Думенко, где Буденный был помощником начдива, по левому берегу. Тогда думенковцы завязли у Торговой и Великокняжеской, крупных опорных станиц противника, а на пути Миронова таких препятствий не было, вырвался аж на Донец... Потом о нем стало не слышно, услали куда-то на Западный фронт. Теперь вот такая история... Мятеж... – невольно размышлял Буденный. – Были на красном Дону самые прославленные конники – Миронов и Думенко, и с нынешнего дня – нету. Думенко лежит в Саратове с вырезанным легким после разрывной пули, а Миронов – вот он, тут, тут и кончится. И останется во всей красной кавалерии один добрый командир...
Решил: надо как-то дать понять этому бывшему полковнику, что он человек конченый... Глянул как-то мстительно, будто давно уже недолюбливал его:
– Как же ты так, Миронов? Пр-р-рославленный, можно сказать, боец, гроза белых атаманов и так подло изменил народной власти?
Миронова будто обожгло оскорбление. Сказал, словно и не был он пленным, не нес на плечах стопудовой усталости, которая связывает иных по рукам и ногам, укрощает речь.
– Ты, Семен, слепой человек! Тебе не понять то, что видно уже без очков каждому грамотному человеку... – и махнул рукой пропаще: – Лучше пляши и играй «барыню»!
Буденный сжевал усмешку, отошел в сторону.
– В трибунал корпуса! – махнул он рукой. – Там тоже грамотные, разберутся!..
ДОКУМЕНТЫ
Из поезда Л. Троцкого
Москва, Склянскому для ЦК, копия – Смилге
16 сентября 1919 г.
Захваченные мироновцы доставлены в Балашов, где функционирует следственная комиссия по этому вопросу. Сношусь со Смилгою о том, чтобы комиссию превратить в трибунал и дело разрешить в Балашове.
1. Большое число обвиняемых (430 чел.).
2. Свидетели в том же районе.
3. Процесс должен иметь воспитательное значение для казачества.
В числе арестованных находится член Казачьего отдела ВЦИК Булаткин, ближайший помощник Миронова. Насколько знаю, есть еще замешанные члены Казачьего отдела ВЦИК. Необходимо, чтобы Президиум разрешил трибуналу рассматривать такие действия своих членов...
Хорошо поставленное дело Миронова послужит ликвидации донской учредиловщины, левой эсеровщины. Полагаю необходимым, чтобы во время процесса тов. Смилга прибыл в Балашов для руководства делом.
Председатель РВС Республики Троцкий[30]30
ЦГАОР, ф. 1235, оп. 83, д. 1, л. 44.
[Закрыть]
Из доклада Ефремова
В Казачий отдел ВЦИК, копия – в ЦК РКП (б)
15 сентября 1919 г.
...В июне м-це в Донской обл. была проведена мобилизация. Для большей успешности ее РВС объявил эту мобилизацию от имени популярнейшего среди донского крестьянства и казачества тов. Миронова. Мобилизация прошла сносно, появление в некоторых станицах тов. Миронова дало из этих станиц полное количество мобилизованных, в других станицах, куда тов. Миронову не представлялось возможным доехать, казаки волновались. Между ними носились слухи, что нет Миронова в живых, их обманывают, и мобилизованных в результате этого явилось меньше.
Получается приказ РВС об эвакуации мобилизованных в Липецк. Казаки заволновались. Приехал Миронов, успокоил их, устроил грандиозный митинг. В его речах я уловил желание идти навстречу коммунистам, работать с ними в дружбе и согласии. Вспомнил он, как оскорбили его усть-медведицкие коммунисты, как «ликвидировали» его и обвинили в контрреволюционности. Высказал надежду, что этого больше не будет, и с вновь присланными товарищами коммунистами он разобьет Деникина и проч. (...)
Переехали в г. Саранск, приехал туда и Миронов. Первые дни все было хорошо. Затем между Мироновым и Лариным начал намечаться раскол. Оказывается, тов. Ларин в прошлом участвовал в резолюции, выражавшей недоверие Миронову, в результате чего Миронова отослали на Западный фронт.
Начались разногласия, тов. Миронов стал как туча.
Видя скверное настроение Миронова, неопределенность положения и начавшуюся политику «кумовства» политического отдела под руководством тов. Рогачева, я пошел к Миронову.
Он был не в духе. «Тов. Ефремов, – говорит он. – Вы, коммунисты, скажите ради создателя, почему вы не даете определенных отпоров «прогоревшим» политикам, почему затягивается формирование корпуса? Если вы мне не верите, скажите мне прямо, я уйду, не буду мешать, но вы держите меня в заключении и неизвестности. Меня услали на Западный фронт, это была ссылка. Я смирился. Теперь позвали меня, и в результате – ссылка опять, в Саранск. Вот что делают коммунисты. Я знаю, кто это делает. Кажется, остается только застрелиться».
На одном из собраний, собранном политотделом дивизии, произошел грандиозный скандал, в котором некрасивую, скажу – мерзкую роль сыграл тов. Рогачев и другие «хоперские коммунисты». Все это произошло в присутствии тов. Миронова.
На это собрание следует обратить серьезное внимание, оно окончательно раскололо даже политических работников на две стороны и положило окончательную пропасть между Мироновым и политотделом.
Назрел серьезный конфликт. Я встревожился и решил ехать в Козлов. Предварительно, для ознакомления с настроениями и мыслями тов. Миронова, зашел к нему. Он был мрачен, возмущался и волновался. Я успокаивал его и сказал, что понимаю все, что здесь делается, еду в центр и постараюсь там разъяснить создавшееся положение.
Миронов спрашивает: «Вы куда? В РВС Южного фронта? Ничего не выйдет...» и т. д. «К Троцкому не надо, только – к Ленину!»
Я уехал в Козлов: тов. Миронов оказался прав, я успеха не имел.
...Революционные массы казачества и крестьянства, чувствуя к себе недоверчивое отношение политотдела, пошли за Мироновым. Политотдел не понял масс, не мог привлечь их на свою сторону, оттолкнул их от себя, и массы бросились к Миронову. Его операция, если таковая была, имела успех[31]31
ЦГАОР. ф. 1235. оп. 82, д. 15, л. 370-374
[Закрыть].
Из газеты «Красный пахарь», № 201
За что судят Миронова
Миронову предъявляется обвинение в неоднократных выступлениях на митинге в г. Саранске, а также в пути следования из Саранска к месту расположения 23-й дивизии с открытой агитацией против существующей Советской власти... причем в своей агитации Миронов пользовался разжиганием национальной розни, называя нынешнее правительство «жидо-коммунистическим», употребляя такие же приемы против вождей Красной Армии в лице т. Троцкого.
В устройстве собрания в г. Саранске 22 августа 1919 г[32]32
Дата ошибочна, фактически собрание было 24 августа.
[Закрыть]. без ведома РВС корпуса, на котором заявил, что самовольно выступает на фронт, призывал к тому же всех красноармейцев, поименно спрашивая по этому вопросу командиров, а в заключение объявил арестованными присутствующих на митинге коммунистов...[33]33
Коммунистов Миронов нс проследовал и не арестовывал.
[Закрыть] В выпуске печатных и письменных воззваний, в которых он открыто призывает свергнуть настоящую Советскую власть...
В издании приказа по корпусу о выступления из г. Саранска, после того как ему такое выступление РВС Республики было, безусловно, воспрещено; в проведении этого приказа во исполнение, при безусловном знании, что он в этом случае объявляется вне закона.
В расхищении народного имущества, выразившемся в безотчетном расходовании денежных сумм и запасов продовольствия.
В вооруженных стычках во время следования из Саранска к месту расположения 23-й дивизии с советскими войсками, причем с той и другой стороны были убитые и раненые. В порче телефонных проводов во время этого следования.
В попытке к бегству во время задержания его и его отряда корпусом тов. Буденного.
ПРИКАЗ
Председателя Реввоенсовета Республики М 15!
17 сентября
...Чрезвычайной следственной комиссии в составе: председателя Д. Полуяна и членов тт. Анисимова и Поспелова присваивается право Чрезвычайного трибунала по делу о контрреволюционном восстании Миронова и группы его сторонников против рабоче-крестьянской власти.
Трибуналу приступить к делу немедленно по завершении предварительной работы.
Председатель РВС Республики Троцкий.
