Текст книги "Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая"
Автор книги: Анатолий Знаменский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 43 страниц)
Жду указаний. Миронов[53]53
Душенькин В. Вторая конная. – С. 151.
[Закрыть]
Ходатайство РВС 2-й Конной в РВС Южфронта
Прошу срочного разрешения украсить грудь доблестного начдива 2-й кавалерийской т. Рожкова орденом Красного Знамени и ходатайствую о награждении начдива 21-й т. Лысенко, как имеющего таковой, – золотым портсигаром за боевые подвиги 13 – 14 октября.
Командарм 2-й Конной Миронов
Член РВС Макошин[54]54
Военно-исторический журнал.– М., 1980.– № 7.– С. 64.
[Закрыть].
Фрунзе мучила старая язва желудка, обострявшаяся в дни, подобные нынешним, когда все силы были на пределе, не было ни сна, ни отдыха. Запаздывали эшелоны с пополнением, боезапасом, провизией для бойцов, плавсредствами для форсирования Днепра... Затяжные, с переменным успехом бои в течение целой недели могли истомить и здорового человека. Под Каховкой лезли на Блюхера новые, несокрушимые, окрашенные в рыжий «колониальный» цвет английские танки. 13-я Уборевича никак не могла взять инициативу, разбегалась под ударами вражьей конницы, либо погибала с мужеством и проклятьями, на Миронова ударили с двух концов вдвое и втрое превосходящие силы. Казалось, что фронт Южный будет смят, ждали на подмогу 1-ю Конную. Но вот что-то случилось на позициях решающее, пришел наконец-таки успех! Миронов сумел все же выйти из тяжелого положения, смял неприятеля. Гонит в плавни, в болото! Отбил у них всю артиллерию!
Боли, мучившие комфронтом в эти дни, держали его в штабе, не мог выехать в Апостолово, к конникам. По вечерам с ним по обычаю засиживался Гусев, вспоминали прошлое, каторгу и ссылку.
В этот раз, после составления подробного доклада в ЦК, Ленину, Гусев просмотрел бегло представления из армейских штабов о наградах особо отличившимся и посмотрел на Фрунзе:
– Начдива Рожкова, как просит штарм-2, наградим и комбрига Журавлева из 6-й, разумеется, тоже наградим. Но ведь надо и самих командармов не забыть, полагаю?
Фрунзе достал из ящика стола еще два наградных документа. Сказал, держась за правый бок:
– Сегодня... Иван Христианович уже изготовил листы на Миронова и Авксентьевского. Учли результаты боев. Оба заслуживают орденов Красного Знамени. Я подписал и прошу засвидетельствовать согласие Реввоенсовета фронта. Но тут вот такое дело еще... Письмо из РВС Республики, от самого, – Фрунзе, крепясь, попробовал квело и надменно усмехнуться. Он не терпел Троцкого ни вблизи, ни на расстоянии.
– И что? – спросил Гусев. Глаза прятались за большими стеклами очков, в которых пламенели огоньки ночной лампы.
– Прочти. Требует сместить именно этих командармов.
– Ну да? – хмыкнул Гусев.
– Именно сейчас. Не нашел ничего лучшего...
– Так в чем дело?
– Авксентьевского хочет послать командармом-16, на запад...
– Отчего же не Миронова? – засмеялся хмуро Гусев, – Один раз он его уже отсылал в 16-ю, это всем нам дорого обошлось. А теперь?
Сейчас он на место Миронова придумал поставить... Ворошилова, – сказал Фрунзе. Как будто в 1-й Конной и делать нечего!
Гусев подумал собранно, прикинул все за и контр, выругался:
– Знаешь что? Пошли лучше ужинать. Ну его к черту! А наградные давай подпишем!..
10
Собственно говоря, что же получается? Там, на юге?
На столе перед глазами Ленина появились почти одновременно две телеграммы с Южного фронта, от 13 и 15 октября, но совершенно исключающие одна другую.
Телеграмма главкома Каменева была, по сути, панической: «Мы только обороняемся, инициатива полностью в руках противника...» – но следом за нею принесли чуть ли не парадную реляцию Фрунзе:
№ 17/УД-С
По телеграфу
15 октября
С рассветом 8-го переправой на правый берег Днепра у Хортицы своих лучших ударных частей Врангель начал выполнение большого стратегического плана, сулившего при удаче полный разгром нашей ударной группы и делавшего его хозяином всего Черноморского побережья.
В результате семидневных ожесточенных боев по всей линии фронта план этот ныне потерпел полное крушение.
В районе Марьинское, Грушевка, ст. Ток нами разбиты три кавалерийские дивизии и две пехотные, и противник в панике начал отход на левый берег Днепра, неся большие материальные потери.
...Эта неудача, несомненно, является началом крушения Врангеля...[55]55
Фрунзе М. В. Избр. произведения. – М., 1957. – С. 375.
[Закрыть]
Поступила к тому же почта с представлением к награде командармов Миронова и Авксентьевского.
Что же, в самом деле, произошло там, и что скрывалось за столь странным совпадением исключающих друг друга телеграмм? Никто, знающий главкома Каменева, не мог бы допустить мысли, что он в своем донесении продемонстрировал слабое понимание складывающейся в этом районе стратегической и тактической обстановки. О Фрунзе и говорить нечего: он докладывал о результатах сражения и ошибиться не мог. Значит, там действительно произошло нечто невероятное, из ряда вон выходящее?
Безусловно, хотелось бы знать подробности с юга, но сам Каменев еще не приезжал, Троцкого же, как водится, в нужную минуту не могли сыскать. Владимир Ильич поэтому пригласил Калинина, который собирался выезжать с агитпоездом «Октябрьская революция» на Южный фронт и знал многое.
Некоторое время говорили о предстоящей поездке, затем Владимир Ильич подал оба телеграфных донесения собеседнику в руки и как бы затаился в позе любопытствующего, ожидая впечатлений от Всесоюзного старосты. Калинин читал медленно, вдумываясь в смысл, прикидывая что-то, но не спешил с ответом.
– Сравните даты отправки, – подсказал Ленин.
– Так ничего удивительного! – блеснул очками Калинин, откладывая на край стола военные сводки. – Там битва шла целую неделю, с переменным успехом, «весы» качались довольно резко, так что заранее никто бы не мог предсказать подобный конец: противник уничтожен, вся артиллерия его завязла в плавнях и теперь ее вытаскивают на сухое место. Этот Миронов... просто невероятный командир, оказывается! Фрунзе его представил к награде, говорят.
– Да. Его и Авксентьевского. У вас откуда сведения? – спросил Ленин, имея в виду подробности боев, сообщенные Калининым.
– Макаров, казачий наш комиссар, только вчера говорил с кем-то из Харькова и сразу же рассказал мне, – сказал Калинин. – Там все смеются, между прочим: такой тактический ход выдумал Миронов!
– Смеются – это хорошо, – кивнул Владимир Ильич с усмешкой. – До последних дней в Харькове все ходили грустные... И от их реляций все больше плакать хотелось... Так что же Макаров рассказывает? Кстати, не пригласить ли его к нам, если сведения у него из первых рук?
– Владимир Ильич, я его беру с собой комиссаром поезда, так что сейчас вряд ли мы его сыщем. Много всяких мелочей перед отправкой.
– Хорошо. Слушаю вас.
– Смеялся Макаров оттого, что прием психологического воздействия Миронов применил старый и, говоря прямо, банальный, который, по зрелому размышлению ума, никак не мог вроде бы привести к желаемому эффекту. Но, как видим, все получилось наперекор здравому смыслу... Говорят, еще во время русско-турецкой кампании один казачий генерал – кажется, Лошкарев! Да, точно так Макаров назвал: Лошкарев! – придумал такой маневр. Первым подойдя к исходным под Плевной и не обнаружив пехоты генерала Гурко, которая запаздывала, применил то же самое. Ложную демонстрацию войск... Момент упускать нельзя было, следовало с ходу атаковать турок, поэтому этот Лошкарев и должен был изобразить подход к крепости несметного войска...
– И каким же образом... он? – явно заинтересовался Ленин.
– Несколько казачьих полков пущены были через вершину горы, в виду неприятеля. Затем они же незаметно возвращались у подножия той горы и вновь всходили на вершину. Со знаменами и пиками. Получалось зрительно, со стороны оборонявшихся, что силы подошли несметные. Турки упали духом и сдали крепость.
– Великолепно! Надо это хорошенько продумать и запомнить! – засмеялся Владимир Ильич и от удовольствия даже потер ладонями. – И напрасно вы считаете, что у Миронова был риск в повторении приема! Недаром говорят, что за новое у нас часто принимают хорошо забытоё Старое. Не так ли?
– Для белой конницы все эти приемы, все эти выкрутасы фантазии не новы, вот в чем вопрос, – объяснил Калинин. – Миронову все сошло с рук по той причине, что он прекрасно учитывал фокус момента, фактор времени! В этом все дело! У Врангеля даже в приказе особо указывалось: уничтожить 2-ю Конную немедля, до подхода основных красных сил, в первую очередь Конной Буденного! Они и ждали с опаской, разумеется, этих главных сил! Боялись, спешили! В этом секрет.
– Великолепно! И – архиинтересно, Михаил Иванович! – снова засмеялся Ленин. – Надо хорошенько прославить этот подвиг Южного фронта в нашей печати и, конечно, оперативно, быстро наградить особо отличившихся. В первую очередь и командарма 2-й Конной. Предстоят новые бои на полное уничтожение Врангеля, надо поднять дух кавалерии.
Ленин положил телеграфные донесения в папку и продолжил мысль:
– Фрунзе так и считает: Конную Буденного, с ее подходом, поставить в тылы Врангеля, от перешейков, чтобы взять всю армию белых в кольцо и уничтожить. Чтобы не пришлось брать крымские перешейки с бою... Расчет великолепный, если, разумеется, успеет подойти Буденный. Он еще в пути, где-то между Бердичевом и Бориславом...
Оба посмотрели на карту, оценили расстояния, затем Калинин сказал:
– Награды я буду вручать сам, в этой поездке. Чтобы не возникло какой-либо заминки... как в прошлый раз с Мироновым. Он ведь уже награждался однажды, но, по-видимому, даже не знает об этом.
– То есть? О чем не знает? – правая бровь Ленина поднялась и замерла в удивлении.
– Недавно обнаружилось, что один из первых орденов Красного Знамени, третий по порядку присуждения, предназначался Миронову, но своевременно не был вручен из-за путаницы. Пропустили фамилию Миронова.
– Как же это? Свердлов наградил человека без фамилии?
– Сказано было: «командира Усть-Медведицкой красной бригады товарища Филиппа Кузьмича...» И все. Девицы в секретариате у нас все больше француженки, Владимир Ильич, приняли отчество за фамилию, как видно...
– Именно. У нас это случается нередко, к сожалению! – нахмурился Ленин. – Это, представьте себе, вопиющее безобразие! И что же, орден так и не был вручен?
– Конечно. И досадно то, что орден-то в высшей степени заслуженный! Бригада Миронова тогда охраняла протяженный участок железной дороги под Царицыном, там шли эшелоны с хлебом для Москвы и Петрограда.
– Вопиющее безобразие, – повторил Ленин.
Калинин поднялся и сказал, отходя к двери:
– Человек он, как видно, не обидчивый, делу служит, а не самолюбию. К орденам же у него своеобразное отношение, Макаров сказал, что у него было восемь царских боевых орденов за храбрость и тактический ум.
– Восемь? – поднял голову Ленин с некоторым изумлением.– И такой офицер не раздумывая пошел в революцию?.. А вы, Михаил Иванович, между прочим, воздержались на политбюро, когда мы решали его судьбу после Саранского недоразумения. Так, кажется?
Калинин хитро сощурился, не отнимая руки от двери.
– Наверное, меня тогда не так поняли, Владимир Ильич. Я воздержался, полагая, что этого казака следует направить на военную работу, на более высокую должность, тогда как вы настаивали на другом. Я не мог упорствовать, тогда голоса разделились бы поровну. Да было и не совсем удобно поддерживать «левую» сторону...
– Ах так! Ну, спасибо, – засмеялся Ленин. – Но представьте себе, что именно в тот момент Миронова никак нельзя было возвращать под начало предреввоенсовета, мы бы могли его попросту потерять. Пришлось тоже сделать этакий тактический ход...
– Теперь я в этом разобрался, – сказал Калинин.
– Счастливого вам пути, Михаил Иванович! И передайте от меня, пожалуйста, личный привет героям-конникам Миронова и, разумеется, самому Фрунзе. Теперь я верю в большой и скорый успех на Юге!
...Приезд Калинина на фронт для командарма Миронова явился в некотором роде спасением, ввиду назревавших осложнений со штабом фронта, попыткой его уклониться от выполнения боевого приказа...
Уж так не хотелось Миронову выполнять «сломя голову» директиву о форсировании Днепра немедленно, «на плечах отступавших войск противника», прямо по захваченному у Никополя понтонному мосту! Не хотелось по многим причинам, из которых главной была – усталость и истощенность армии после тяжелых рубок. Понтон под Никополем был порван в трех местах, середину вылавливали ниже по течению, следовало наводить переправу заново, и эта переправа сразу же стала пристрельной точкой для белой артиллерии. Ни специальных команд для наведения другой, новой переправы, ни подходящего инженерного имущества для этого в хозяйстве конармии пока не было. Вплавь же глубокой осенью Днепр взять нельзя...
Сам Миронов считал, что под Никополем стоило лишь демонстрировать попытки переправы малыми силами, чтобы в ином, неожиданном для Врангеля, месте перебросить мост. Уже разосланы были разведчики и местные жители вниз по Днепру, чтобы найти брод, подходящее место. Но кроме всего прочего, был еще один тайный довод в пользу некоторого промедления, который Миронов не мог высказать открыто никому, таил про себя. Довод этот заключался в том, что не стоило вообще теперь класть людей и лошадей под прямой наводкой чужих пушек, на шаткой переправе, до выхода конницы Буденного в тыл Врангеля. Ведь совершенно ясно: как только Буденный «опечатает» перешейки Крыма (переправившись, кстати говоря, совершенно беспрепятственно у Каховки), так вся масса белых бросится без боя от Днепра к югу, к Сальково и Чонгару, и только тогда-то 2-я Конная мигом должна быть на левом берегу, «на плечах отступающего противника». Тогда! А сейчас надо готовиться, искать мели, броды, чтобы после гнать плоты и лодки на шестах, крепить понтоны. Горячность тут ни к чему.
Но эти доводы никого не интересовали, победа под Шолоховой прямо кружила головы. Штаб фронта торопил, в оперативное подчинение Миронову теперь передавалась вся ударная группа Федько – 3-я и 46-я стрелковые дивизии и Отдельная кавбригада Кицука. Только вперед, только на ту сторону!
Вечером 19 октября Миронов говорил по прямому проводу с Фрунзе. Он доложил, что обнаружено очень удобное место около села Верхне-Тарасовского, с лесистым островом почти на середине реки, причем одна, правая протока глубокая, с протяженной дамбой, а левая – очень мелкая, фактически брод, не более полутора аршин глубиной, которую можно преодолевать без больших затруднений даже с артиллерией. Начаты-де уже подготовительные работы, там сосредоточена полностью 16-я кавдивизия...
– Я прошу отсрочить переправу, товарищ комфронта, хотя бы до 24 октября, – сказал Миронов. – Слишком ранний срок моей переправы по сравнению с днем общего наступления может поставить армию в весьма тяжелое положение. Противник, никем не отвлекаемый на других направлениях, свалится на нее всею тяжестью своих резервов и будет, конечно, трепать ее прежде времени по частям...
Было некоторое волнующее затишье на том конце провода: Фрунзе и сам не любил опрометчивых решений...
– Хорошо, – сказал он, – если потребуется отсрочка для окончания устройства переправ, то таковая может быть дана... – еще подумал, с паузой, и повторил сроки тяжелеющим от напряжения голосом, – но... отнюдь не позднее 24 октября. Имейте в виду, товарищ Миронов, что на вас и на вверенную вам армию возлагается целиком ответственность за успех всей операции.
Миронов вздохнул с облегчением: и это «хлеб»! За трое суток дивизия Волынского спокойно подновит дамбы, устроит мосты под Верхне-Тарасовским, дивизия Федько сосредоточится под Никополем, у старых переправ, и отвлечет на себя внимание противника... Белые должны там сосредоточиться крупными силами. И тогда-то 16-я Волынского бросится через водную преграду, форсированно зайдет с фланга и тыла и утонит всю вражью группировку на глазах красных пехотинцев Федько! Чтобы они, молодые бойцы, видели, как орудует на просторе 2-я Конная!
Главное теперь – достать побольше красной материи, каждому взводу и эскадрону идти с большим знаменем, потому что атаки в дальнейшем начнутся встречные, на рассечение и охват белой конницы, важно своих не порубить... Интенданты забегали, кинулись в Борислав, Александровск, оголили все столы в ревкомах, крытые кумачом, реквизировали частные лавки, кто-то уже выдвинул идею красить в кумачовый цвет обыкновенные простыни...
Все же готовились к переправе на 24-е, хотя, по разумению Миронова, и это был преждевременный срок. И вдруг – как по мановению волшебной палочки – новый приказ: переправу временно, впредь до особого на то распоряжения, приостановить...
Везло Миронову в Таврии до чрезвычайности!
Оказывается, приехал на фронт с агитпоездом сам Всероссийский староста, Михаил Иванович Калинин. Длинный состав классных вагонов на всех парах шумел по уныло-серой, вылинявшей степи меж Синельниковом, Александровском и Никополем, и здесь уже выстраивались для встречи сводные эскадроны и полки героев из 21-й Лысенко и 2-й Рожкова. Стояли при знаменах и духовом оркестре для приветствия красного президента и получения наград революции.
Да, везло в эти дни Миронову, как никогда. Буденнонские кони уже ржали под Бориславом, сосредоточивались у Каховской переправы. Все складывалось счастливо, с удивительной целесообразностью, как будто он сам командовал всем ходом операции на Врангелевском фронте, от Мелитополя и Синельникове до Апостолово и Борислава...
Классные вагоны, обшарпанные и серые, расписаны и обляпаны яркими красками, разводами вьющихся знамен, зубцами шестеренок и колес, языками хищного пламени – так оформили художники агитпоезд. Во всю длину штабного вагона кричащая пляска неровных, прыгающих букв:
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПОЖАР МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ!
В этом вагоне прибывают Калииин и Макаров.
Встречают Макошин, Полуян и приехавший из Харькова товарищ Гусев. Миронов во главе конного строя, развернувшегося по перрону влево и вправо, замерших по команде «смирно» двух полков из дивизий Красной Рабоче-Крестьянской армии, над которыми витает навечно отвоеванная слава, ужас всесокрушающих атак...
Паровоз еще исходил одышкой и белым паром, как на подножках штабного вагона появился Всероссийский староста Калинин, небольшой человек с лукавым лицом и бородкой клинышком, в очках, за ним теснились Макаров, другие члены агитбригады. И в тот же миг взвились блестящие шашки конников, ахнуло хриплое, торжествующее «ура» в полтысячи глоток. Командарм отсалютовал клинком, соскочил молодо с высокого седла, вестовые подхватили чумбур и придержали коня. Два пальца – к правой брови, под обрез белой папахи. Рапорт Миронова:
– Товарищ председатель Центрального Исполнительного Комитета Советов! 2-я Конная армия приносит торжественный рапорт родной Советской Республике победой над ее врагами! Наглая вылазка барона Врангеля и всей мировой буржуазии в его лице отбита в Заднепровье и будет пресечена повсеместно! 2-я Конная ждет новых боевых приказов своего рабоче-крестьянского правительства!..
Потом говорил Калинин.
Вновь гремело «ура!», кони прядали ушами, просили повод как перед атакой. Миронов вскочил на коня, скомандовал перестроение. Начался парад.
К вечеру Калинин был в расположении 16-й кавдивизии, которой предстояло первой идти через Днепр. Украинское село Верхне-Тарасовское встречало первого гражданина Республики, а с ним и прославленного командарма Красной Армии Миронова.
Снова был парад войск. Свежая дивизия, почти не принимавшая участия в недавних боях, выстроилась вдоль широкой улицы, на пологом скате, лицом к синему, похолодавшему Днепру. Солнце скатывалось к закату, в синей прохладе неба – чистота и простор. Над осенними туманами поймы с той стороны реки, за порыжелыми и частично уже облетевшими сквозными купами займища одиноко и призывно белела колоколенка полузаброшенного монастыря. От заходящего солнца меркло поблескивал в глазах конников серебряный крестик отвергнутой ими веры. И, показывая вздетой в руке шашкой на далекую колокольню, Миронов вновь кричал звучным, командирским голосом:
– Ваша дивизия, товарищи красноармейцы, еще не была в деле, не рубила головы вероломных и жестоких бандитов генерала Врангеля, вы стояли до времени в резерве... (Какой там «в резерве», просто неповоротливый и хитрый начдив Семен Волынский проволынил дважды, не поспел подойти ко времени, успевал лишь к развязке дела. Надо бы судить за это, да время не позволяет! И говорить об этом сейчас тоже не стоит...) Вы стояли в нашем секретном резерве, товарищи, но я уверен и глубоко убежден, что завтра вы не уроните чести героической 2-й Конной армии, первыми займете плацдарм на вражеском берегу, вон у того монастыря, что блестит так призывно за лесом! Не кто иной, вы, героические и неудержимые всадники революции, возьмете Врангеля за горло, чтобы он отдал нам всю Таврию и весь Крым!
Калинин смотрел, щурясь, на далекую колокольню за Днепром, и на его лукавых глазах наворачивались слезы от блеска солнца, от призывных речей Миронова, берущих за душу.
В Апостолово возвращались в автомобиле Калинина. Приходилось спешить, так как сам Фрунзе назначил на семь часов вечера в Апостолове Военный совет фронта. По-видимому, из уважения к успехам доблестной Конармии-2.
По пути Миронов пытался говорить с комиссаром ВЦИК Макаровым, но особенно разговор не связался из-за спешки: все с тревогой посматривали на часы и на закатывавшееся солнце, боясь опоздать к сроку.
Прибыли, конечно, вовремя, но оказалось, что опаздывал поезд, с которым ждали Фрунзе.
Войдя в приемную штаба, услышали в глубине комнат громкий и довольно-таки вольный для серьезного помещения гомон мужских голосов и даже отчаянный хохот, немало озадачивший прибывших.
Миронов с удивлением посмотрел на сопровождавшего его Полуяна и шагнул на гомон.
В большой комнате штаба сидели новый командарм-6 Корк, командарм-13 Уборевич, совсем юный начдив-46 Иван Федько, в углу, за круглым столом, топорщились усы командарма 1-й Конной Семена Буденного, а в самом центре, облокотись, а точнее развались у стола, восседал какой-то штатский товарищ внушительных размеров и потешал всех вольным рассказом... Бросилась в глаза его круглая, начисто бритая голова и круглые, немного навыкате, глаза. Миронов кашлянул, расстегивая «разговоры» шинели, лапнув свежую розетку ордена.
Увидя Калинина, все разом поднялись. Толстый штатский гражданин первым шагнул навстречу и подал руку Михаилу Ивановичу.
– Ах, это вы, Ефим Алексеевич, оказывается, здесь собрали массовку? – усмехнулся Калинин, не очень охотно отдаваясь в объятия толстого человека. Высвободившись, обернулся к Миронову:
– Познакомьтесь, пожалуйста, Филипп Кузьмич... Поэт «Правды» и «Бедноты» наш Демьян Бедный!.. – и отрекомендовал с другой стороны командарма Миронова.
Ручища у Демьяна, как ощутил ее Миронов, была явно не интеллигентская, скорее бурлацкая, не стеснительная. Но уже отчасти и барская, ленивая, шашку такой рукой не удержишь... Старался Демьян показать силушку в захвате, но Миронов легко отобрал у него желание первенства, словно клещами захватив толстое запястье.
– Ого! – сказал Демьян, округлив глаза. – Есть силушка в жилушках, казак, есть!
– Новые стихи читали, что ли?.. – Калинин подходил к каждому из командиров, знакомился, пожимая руки. На каждого смотрели из-за очков лукавые, с прищуром глаза.
– Манифэст барона Врангэля! Уморил нас... – смеясь, сказал с небольшим прибалтийским акцентом Август Корк, недавно сменивший на посту командарма-6 Авксентьевского. – Товаришч Демьян само-лич-но доставил нам послание барона в переводе з немецкаго!
Интеллигентный юноша Уборевич, пряча смех, потупился, начал поправлять пружинку пенсне... Столь же юный Федько открыто улыбался во всю ширь скуластого лица, словно деревенский парняга на уличной потехе. Что выражало лицо Буденного, на отдалении нельзя было понять, но и он, кажется, с удовольствием бы посмеялся еще, подбивая согнутым указательным пальцем концы своих тяжелых усов.
– Так что же? Тогда и мы послушаем, если так интересно? – сказал Калинин, отходя к приготовленному для него креслу. – Почитаете, Ефим Алексеевич?
– Отчего же? Всегда го-тов! – сильно «окая», важничая без меры, согласился Демьян. И, выйдя на середину, стал в некой царственной позе, подняв правую десницу, похожий скорее на Цезаря, чем на Врангеля.
– Итак... «Манифест барона Врангеля»! Свежее, так сказать, создание авторской фантазии! Написано в штабе Южного фронта по листовкам и воззваниям как самого барона, так и его идейного вождя Кривошеина, боготворившего некогда царицу Алису Гессенскую, подругу Гришки Распутина... Они все, как известно, плохо говорили по-русски, картавили...
Читал Демьян громовым голосом и, надо сказать, с выражением:
Вам мой фамилий всем известный:
Ихь бин фон-Врангель херр барон.
Я самый лючший, самый шестный
Есть кан-ди-дат на царский трон.
Послюшай, красные зольдатен:
Зашем ви бьетесь на меня?
Правительстф мой – все демократей,
А не какой-нибудь звиня...
Миронов, до сей поры сохранявший невозмутимость, как хозяин помещения, в котором творилось нечто непонятное ему, покатился со смеху. За ним грохнули остальные... Ломаный язык почему-то потешал особенно Августа Корка, которые сам грешил акцентом и неумелым обрывом окончаний некоторых русских слов. Что касается Вани Федько, то он просто обмирал от удивления и смеха перед столь замысловатым текстом Демьяна. Он дотянулся локтями до стола, распластался над краем, кожаная тужурка горбом взъехала ему на бритый затылок. Гром ко взрыкивал Семен Буденный, не умея сдержать внутренний смех. Только Уборевич усмехался с мягкой, застенчивой иронией и даже краснел отчего-то...
Демьян лоснился скуластым, самодовольным ликом, басил громче:
Часы с поломанной пружина —
Есть власть советский такова.
Какой рабочий от машина
Имеет умный голова?
Какой мужик, разлючный с полем,
Валяйт не будет дурака?
У них мозги с таким мозолем,
Как их мозолистый рука!
Новый взрыв хохота заглушил чтение. И сам Михаил Иванович Калинин как-то застенчиво и смущенно склонился лбом на растопыренные пальцы, пряча глаза. Плечи его мелко тряслись, всклокоченные, вьющиеся волосы прыгали, словно в давней, молодой пляске.
Миронов жевал и проглатывал смех, у него болело, подрезало в скулах. Он разом примирился с этим громоздким, давящим, отчасти самодовольным человеком в своем штабе. Вот он какой, Демьян, вон какая у него российская душа! И никто не сочинит за него подобного «манифеста», никто!
Вы должен верить мне, барону,
Мой слово – твердый есть скала.
Мейн копф ждет царскую корону,
Двуглавый адлер – мой орда!
И я скажу всему канальству;
«Мейн фольк, не надо грабежи!
Слюжите старому начальству,
Вложите в ножницы ножи!»
Еще были там другие слова, про «святую Русслянд» и белого коня («пферд») у стен Кремля, но никто уже не мог ничего усвоить нового, всех обезоружили окончательно эти ножны-ножницы... Все дружно и едино хохотали, вытирая слезы, и Калинин вовсе уж обессиленно и как-то безвольно отмахивался ладонью: «А ну вас, Ефим Алексеевич, право!..»
Удивительное дело – сам Демьян был невозмутим. То ли привык к своему тексту, вжился в образ барона, то ли выручал артистизм натуры, крепкий мужицкий приумок.
Отсмеялись, отблагодарили, Миронов позвал всех в боковую комнату, к самовару. И тут Демьян Бедный признался, что у него почти готово еще одно стихотворение, уже совсем другого смысла, – почти ода! – посвященное как раз мироновским конникам. Но читать рано, потому что стихотворение еще «сырое», «не созрело», как он сказал.
Миронов, конечно, насторожился: не дай бог попасть на острое перо и столь же острый язык баснописца! – но все приступили с настойчивой просьбой прочесть оду. Демьян достал из внутреннего кармана тужурки смятые листки бумаги, шутил:
– Прямо горячее, с пылу, с жару, не обессудьте!.. До блеску еще далеко, один кураж, но закваска уже есть. Вот, значит – экспромтом, в штабе 2-й Конной...
Стихи, по правде сказать, были еще корявые:
По фронтом по всем кочуя,
Насмотрелся я чудес.
Вот и нынче к вам качу я —
Еду, еду, что за бес,
Где же Конная Вторая?
Впереди да впереди!
«Мне ее, – вздыхал вчера я, —
Не догнать, того гляди!»
Трух да трух моя кобыла —
Кляча, дуй ее горой!
Доскакал я все ж до тыла
Конной армии Второй...
Тут поэт сделал гримасу, разведя руками: дескать, какой-то перерыв здесь должен быть, пауза, целое четверостишие, но его пока нет... А дальше уже написано и зачищено:
Целый табор у костров,
Разомлел я, будь здоров!
Спал. И все казак Миронов
Мне мерещился во сне:
Вздев на пику трех баронов,
Он их жарит на огне!
В конце было и вовсе неловкое четверостишие: загорелась, оказывается, у поэта шинель от костра, бойцы, разбудили, смеялись, желали, чтобы скорее от Врангеля «осталась одна зола...» Но все одобрили стихотворение, оно все-таки очень подходило к моменту, всеобщему подъему в рядах армии. Михаил Иванович Калинин порекомендовал читать стихи в красноармейских клубах и на митингах, которые предстоят на пути агитпоезда.
Чаепитие продолжалось. Только поздней ночью прогудел маневровый на станции и оттуда позвонили, что прибыл поезд командующего.
Совещание отложили на завтра, 26 октября. А в полночь прибыл на совещание с громкими песнями конвоя еще один участник – помощник командующего повстанческой армией полубатька Каретник. Сам Махно, подписавший все-таки Старобельское соглашение с красными, не приехал, сказался больным. От общеизвестной двуединой заповеди его «Бей красного, пока побелеет, лупи белого, пока покраснеет!» теперь, по-видимому, оставалась в силе только вторая половина анархической идеи. До времени, разумеется. Закрашивались и задки тачанок с надписью «Не догонишь!» в пользу обновляемых передков с кличем «Не уйдешь!».
Фрунзе наутро решил передать все махновское воинство в оперативное подчинение Миронову...
ДОКУМЕНТЫ
Крым. Из штаба ген. Врангеля
Газета «Военная Россия» № 155
Настойчивые переправы через Днепр в разных местах и сравнительно пассивное положение красных на северо-восточном фланге определенно указывают на сосредоточение крупных сил краевых на правом берегу Днепра, почему днепровский фронт снова приобретает первенствующее значение в предстоящих боях. Этим в некоторой степени можно объяснить и оставление нашими войсками г. Александровска 10 – 13 октября (ст. стиля). При оставлении г. Александровска нами красные не только не оказали давления, но, по сведениям наших летчиков, летавших вчера в 17 часов над Александровском, красные, опасаясь попасть в мешок, еще не занимали города.
Положение по всему фронту устойчивое. Два наших бронепоезда произвели налет в ночь на 7 (20-е) октября на ст. Синельниково, где рассеяли своим огнем пехоту красных и захватили 89 пленных. Бронепоезда красных, не приняв боя, ушли на Павлоград...
