Текст книги "Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая"
Автор книги: Анатолий Знаменский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)
– О том и думаю теперь, – сказал Миронов убежденно. – Думаю, что надо скорее кончать ату войну. Слишком затянулась она, всему нашему народу на погибель! Мало, что враги вершат свое дело, но беда еще и та, что в этой кровавой круговерти и шумихе человек человека не докричится, а это опасно вдвойне! В мирном обиходе оно все виднее станет, определеннее! И Ковалева, покойника, часто вспоминаю: надо Ильича поддержать, а то вновь могут завертеть дело, как на брестском вопросе...
Проговорили допоздна, и чуть свет пришлось скакать обратно, в штаб армии. Во 2-ю Конную приехал председатель ЦИК Украины Григорий Иванович Петровский.
...После спектакля в бывшей школе (Харьковский пролеткульт поставил «Разбойников» Шиллера) Григорий Иванович выступал перед бойцами. Бывший думский депутат, политкаторжанин и опытный пропагандист Петровский умел увлечь красноармейцев не митинговыми звучными, но уже прискучившими словесными оборотами, а брал за живое самой болью и надеждой нынешнего дня. Политработники армии Макошин и Полуян слушали Петровского с той же самозабвенностью, как и рядовые бойцы, потому что говорил честный, думающий человек, знающий жизнь и все ее нужды.
Скамьи и стол для президиума вынесли из помещения в сад, бойцы расселись прямо на траве, сбились то плотными кучками, то просторно, в темноте не было лиц, только помигивали огоньки самокруток. И лишь над столом утлые огоньки ламп освещали напряженные, хмурые лбы тех, кто сидел в президиуме.
– У вас тут трудно, товарищи, большие потери, страдания, головы свои кладете, это все так! – говорил Петровский ровным голосом, без надрыва. – Но послушайте, что там в тылу, у рабочих, которые рвутся из сил, чтобы дать вам сюда оружие, снаряды, амуницию... День и ночь без хлеба работают они, чахнут в нужде, в холоде, в лишениях до того, что иногда прямо у станка надают от слабости. На Брянском заводе, при наступлении Деникина, рабочие – голодные, без пайков, не отрывались от станков и машин, действительно падали от голодных обмороков! Их выносили на носилках, и случалось, что умирали после в амбулатории... Зато к вам шли отремонтированные бронепоезда, громили Деникина, облегчали вашу задачу. Вот такая нынче жизнь в тылу, и рабочие ждут, что скоро вы прикончите с врагами революции и трудового народа, вернетесь к труду и общими силами начнем душить голод и разруху! Так что же, товарищи, им сказать от вас – сломите вы хребет Врангелю?
На земле уже никто не сидел, не лежал, цигарки угасли, их втаптывали в землю.
Реванули так, что поздние листья на яблонях затрепетали и отдалось эхо у церкви и ближнего лесочка, за селом:
– Сло-о-омим! Пора кончать эту беду, товарищ! Передайте там нашим! Мы тоже тут не навечно, пора и по домам!
– Там, в России, жены, матери, дети, сестры и братья ждут! – в лад выкрикам сказал Петровский, и все заметили, как сорвался и сел от волнения его басовитый голос. – Исстрадалась голодная, холодная Россия на пороге величайшего счастья новой жизни...
Белый носовой платок отчетливо мелькнул в руках председателя Всеукраинского ЦИК, а потом он снял очки, и все увидели, что глаза у него мокрые.
Кто-то крякнул в темноте, сдерживая боль души, кто-то шепотом заматерился. Серафимович отошел за дерево, растроганно сморкался. Во тьме рявкнул надтреснутый волнением угрюмый бас:
– Там ишо якысь Фунт Стерлингаф прэ! О гады! Усех теперя зметем! И танки ихни, еропланы подлючьи!..
Когда проводили Григория Ивановича к отведенной квартире, распрощались до утра с Макошиным и Полуяном, Миронов и Серафимович постояли еще вдвоем у крыльца штаба, послушали тишину, глубокую ночь сентября с темным шатром неба, близкими шорохами сада, падучими звездами над украинской землей. Миронов был задумчив, с особой чуткостью вслушивался в далекие всплески у моста, как будто ждал ночного нападения махновцев. Либо ощущал просто движение вечности над головою, над поселком Апостолово, над всем этим дорогим ему, смертным и вечным миром. Но посты не поднимали тревоги, было тихо.
Сказал, положив руку на поручень крыльца:
– Теперь и поводу их... на самого дьявола, этих ребят. И они ему череп сломят, будь он хоть о семи головах!
Достал носовом платок и вытер в темноте глаза.
6
Командующим Донским корпусом своей армии барон Врангель назначил старого казачьего штабиста и сухаря-служаку генерала Абрамова. Заносчивый и своенравный Сидорин, все время настаивавший на каких-то особых условиях для донцов в русской армии, теперь не подходил. Злые языки утверждали, что решающую роль в крушении Сидорина сыграла его опрометчивая фраза в Ясиноватой, где он будто бы оговорился: «Не ему (Врангелю) быть правителем России и блюстителем престола – при его баронском титуле!» Последовавшая затем гибель князя Романовского (законного «блюстителя», пригревшегося за спиной генерала Слащева), а также выезд за границу председателя военного суда генерала Дорошевского приоткрыли завесу над закулисной стороной дела.
Как бы то ни было, в суворинской газете «Вечернее время» появился свежий приказ Врангеля, весьма удививший и расстроивший демократическую общественность Крыма:
«Пробил 12-й час нашей ожесточенной борьбы с большевиками. Нам надо направить всю свою мощь, чтобы соединенными силами готовиться к отражению вражеского удара. Между тем в штабе Донского корпуса царит политиканство. В издаваемой штабом газете «Донской вестник» сеется вражда между добровольцами и казаками, поносятся вожди Добровольческой армии и проводится мысль о соглашательстве с большевиками.
По соглашению с донским атаманом приказываю газету закрыть, предаю редактора, графа Дю-Шайла, военно-полевому суду по обвинению в государственной измене, отрешаю от должности командира корпуса ген. Сидорина, начальника штаба ген. Кельчевского и генквартирмейстера ген. Кислова. Главному военному прокурору назначить предварительное следствие для выяснения соучастников преступления, учиненного сотником Дю-Шайла...»
– В суд? – засмеялся будто бы на это генерал Сидорин. – Часть судная – самая поскудная! Часть оперативная – тоже препротивная! Лучше пойдемте, господа, в ресторан! Дело было проиграно, смею уверить, гораздо раньше!
И пошли. После ресторана, впрочем, всем им пришлось выехать из Крыма в Европу. Одновременно на место генерала Писарева, потерявшего в бою с блиновцами половину обоза, к кубанцам для поправки дел был назначен отчаянный осетин Бабиев.
Стремительный выход войск из крымской «бутылки» на простор Северной Таврии и молниеносный разгром и избиение с воздуха конной группы Жлобы (только в плен было взято четыре тысячи красноармейцев!) неизмеримо подняли авторитет Врангеля в международной прессе. Журналисты сравнивали нового русского главкома с Наполеоном, из Франции прибыла специальная группа военных спецов изучать «операцию». Одновременно с союзных дредноутов сгружались новенькие танки, пушки и быстролетные аэропланы новых марок.
Пока Донской корпус держали в резерве, не доверяя донцам по старой традиции, генерал Абрамов медленно, однако с завидным упорством сумел переформировать войска, сменить разложившихся, а кое-где и за воровавшихся офицеров, вводил строгость. Уволенным разрешалось эмигрировать куда угодно: на Мальту, Принцевы острова, в Египет, на недоброй памяти остров Лемнос, приют казаков-некрасовцев, а у кого сохранились деньжонки, даже и в желанный Париж... Остатки мамонтовского корпуса свели во 2-ю Донскую дивизию под начало храброго генерала Кутепова, железной рукой укрощавшего пьянство и окаянство в штабе. В войсках совсем не осталось «химических» офицеров и «прапорщиков от сохи», как обычно называли скоропостижно произведенных в офицеры урядников и рядовых казаков времен Вешенского восстания. Донскому атаману Африкану Богаевскому, вместе со своим правительством вернувшемуся из Константинополя на английском судне «Барон Бек», тактично дали понять, что нельзя без конца отмечать подвиги своих воинов повышением в чинах. Поуменьшилось число «африканских» полковников и войсковых старшин...
Старого генерала Абрамова, формалиста и нелюдима, многие считали не только черствым в обращении, но и совершенно слепым в части догляда за штабной публикой, разного рода закулисными операциями и связями. Но это не совсем отвечало настоящим качествам генерала. Все-таки он добился относительного порядка в войсках, в курортной Евпатории, где располагался штаб корпуса, не терпел вовсе доносительства и оскорбленных самолюбий. «Господа, господа! – увещательно, по-отцовски любил успокаивать он штабные дрязги, – Таврическая губерния, господа, не Таврический дворец! Поменьше словопрений!»
После того как на Днепре красные вновь отбили Каховку и плацдарм вокруг (из-за этого пришлось сместить генерала Слащева), Врангель собрал экстренный совет. Главком предупреждал своих генералов, что именно теперь, накануне нового большого наступления, нельзя – недопустимо! – проигрывать даже малые, текущие схватки с красными. На конец сентября Врангель назначил новое, решительное наступление на Каховский плацдарм с развитием успеха на другом фланге, в сторону Донбасса.
После военного совета генерал Абрамов попросил личной аудиенции у Врангеля.
Главнокомандующий стоял за столом в излюбленной своей черкеске с блестящими наконечниками газырей в несколько картинной позе триумфатора и вершителя судеб. Смотрел чуть в сторону, на большую карту южной Украины и Крыма, размеченную синими и красными флажками позиций. Синие флажки были покрупнее, занимали выгодные позиции и теснили красных повсеместно. Только на левом фланге досадно торчал у самого Днепра – вопреки общей гармонии и здравому смыслу – каховский значок красных. И очертания самого плацдарма напоминали очертания крепкого коренного зуба...
В душе Абрамов извинил Врангелю все: и толику позы, и надменность бледного лица, и чрезмерную натянутость приема; он понимал, что для белого движения и самой армии Врангель сделал так много, что имел право на подчеркивание своей исключительности. Кроме того, этикет и устав ведь всегда играли немалую роль в обществе, а тем более в офицерском собрании, в штабе. Так что для пользы дела следовало, вне всякого сомнения, терпеть эти картинные позы и белые черкески, к которым барон по роду службы ныне имел весьма отдаленное отношение...
– Ваше высокопревосходительство! – гулким басом сказал Абрамов, сунув большой палец правой руки за полу кителя у средней пуговицы и тем подчеркивая некоторую вольность, неподвластность солдафонской струне, исключающей самостоятельность мышления. – Не рискуя подменять главный штаб и его оперативную часть, ваше высокопревосходительство, я решил все же просить вашего приема по соображениям чисто деловым, оперативно-стратегическим...
Лицо Врангеля было бесстрастно и холодно, но умные глаза заинтересованно приблизили к себе казачьего генерала, будто в них повернули объектив, обнаружив за ними и мысль, и глубину.
– Да, да, – после некоторой паузы сказал Врангель.
– Смею обратить внимание, ваше высокопревосходительство, на одно немаловажное обстоятельство последних дней... Нынешнее совещание глубоко оценило и приняло к исполнению ваш приказ о ликвидации вражеского плацдарма у Каховки как чрезмерно опасной зацепы у основания всего будущего прорыва и наступления... Это, безусловно, глубокое предвидение, но мне бы хотелось указать еще на одну опасность, грозящую непредвиденными осложнениями. Дело в том, что за Днепром, в районе Никополя – Апостолово, в настоящий момент заново формируется ударная кавгруппа красных, именуемая 2-й Конной армией, и, главное, командующим этой группой назначен на днях бывший войсковой старшина Миронов...
Врангель согнал с лица гримасу скучающего внимания:
– А разве я еще не уничтожил этот красный сброд, только по недоразумению именуемый конармией? – спросил он.
Абрамов внутренне поежился. «Боже мой, что делает с человеком даже частный успех! Не мы, оказывается, разбили корпус Жлобы, не мы потрепали и обескровили конную Городовикова, не генералы, не солдаты и казаки, а он!.. В таком случае и поражение Слащева у Каховского зуба следовало бы принять на свой счет?..»
– Разве я не уничтожил их? – повторил Врангель уже с некоторым раздражением.
– Бесспорно, ваше высокопревосходительство, – наклоном головы Абрамов подчеркнул свое полное согласие. – Бесспорно, от этой конармии осталась жалкая, потрепанная до полной небоеспособности бригада в семьсот, может быть, восемьсот сабель, никак не больше. Но сейчас именно, с обновлением командования, группа эта стремительно растет. Не только за счет маршевых пополнений, но и за счет выздоравливающих из лазаретов, притока бывших дезертиров, так называемых «зеленых», которые идут к Миронову массой... – здесь Абрамов несколько замялся. Он должен был бы сказать, что с Дона к Миронову потянулись добровольцы, почти как весной восемнадцатого, но посчитал неудобным лишний раз компрометировать родное казачество. – Главное же заключается... именно из-за чего я и рискнул тревожить наше высокопревосходительство, – в новом командире Миронове. Дело в том, что этот изменник казачеству, к великому нашему сожалению, обладает незаурядными способностями именно в вождении конных масс... Что касается меня, то я еще в русско-японской знал сотника Миронова и четырежды вручал ему офицерские награды, из них одну в присутствии командующего Куропаткина. Я считаю, что в данных условиях никак нельзя позволить Миронову отмобилизовать и обучить строю эту массу прибывающих новобранцев, ваше высокопревосходительство! Надо упреждающим ударом покончить с группой, пока она только формируется. Хотя для этого и потребуется форсировать Днепр. Иначе... – тут Абрамов снова сдержал ход своей мысли. Он мог сказать прямо: если Миронова выпустить с крупной кавалерийской группой на оперативный простор, то можно уже сейчас заказывать места на иностранные корабли, стоящие в бухте Севастополя. Но этого говорить он, конечно, не мог. – Иначе, ваше высокопревосходительство, наши операции могут быть в значительной степени ос-лож-нены. Нельзя даже предположить, насколько это серьезно, ибо Миронова никогда и ничем не удавалось еще предвосхитить: блестящий талант! Если вы помните, Петр Николаевич Краснов за вражеских начдивов обычно назначал суммы не превышающие двадцати, тридцати тысяч николаевскими, а за голову Миронова, смею напомнить, – четыреста! Краснов, как донской атаман, хорошо знал, за что давал такую массу денег.
Врангель смотрел на карту, оценивая синюю преграду Днепра, флажки красных у Александровска, Никополя и Апостолово. Лицо передернула бледная улыбка.
– Ваш бывший сотник, Федор Федорович? – со скрытым упреком и печалью спросил он.
– К сожалению, ваше высокопревосходительство! Как сказано: не вскормивши и не вспоивши, не наживешь врага смертного. Истинно так, – Абрамов с не меньшей грустью склонил седую, стриженную под бобрик голову.
Врангель вышел из-за стола, ближе к настенной карте. Сказал, касаясь острым ногтем мизинца синей речной линии от Каховки до Никополя.
– Я благодарю вас, Федор Федорович, за уместное и своевременное освещение этих перемен в красном лагере, но... сейчас это уже не имеет большого значения. Дело в том, что я уже подписал приказ о ликвидации заднепровской группы Миронова. И отнюдь не из-за его личных качеств как партизана и разведчика. Все диктуется соображениями высшей стратегии, походом на Москву, Федор Федорович, и, конечно, нашими отношениями с Пилсудским, переговорами поляков с Москвой... На днях получите приказ. Еще раз благодарю вас, генерал...
7
Фрунзе, молодой, бородатый крепыш, с окающим баском и пронзительными глазами, прибыл в Харьков с твердыми директивами Ленина и политбюро и уже на третий день созвал командармов на Военный совет.
Он был озабочен и хмур: давила не столько сложная фронтовая обстановка, где противник прочно удерживал инициативу, но и странная возня в РВС Республики вокруг его имени, возня, не прекращавшаяся со времен Восточного фронта. Вообще-то все эти происки, попытки скомпрометировать и оскандалить были понятны Фрунзе: товарищ Троцкий больше пекся о фракционных своих успехах, комплектовании «подводной когорты» единомышленников «на всякий случай» в будущем, чем о делах насущных, общепартийных и государственных. Особо не терпел он молодых выдвиженцев в партийных рядах, таких, как Киров, Куйбышев, Сергеев-Артем, ну и, понятно, его, Фрунзе... Но при этом Михаила Фрунзе все-таки удивляли и поражали та самоуверенность и то вероломство, с которыми Троцкий осуществлял свою «политику». Даже теперь, после больших побед Фрунзе на Восточном и Туркестанском фронтах, после наград от имени Республики и доверия, недвусмысленно выраженного Лениным и ЦК.
Началось с того, что прибывший на Казанский вокзал поезд бывшего командующего Туркестанским фронтом Фрунзе был оцеплен военными чекистами и обыскан со странным подозрением: не везут ли красные герои-штабисты из Средней Азии золото и бухарские ковры? Фрунзе возмутился и потребовал составить протокол по всей форме о том, что никакой такой «контрабанды» штаб его в Москву не привез. Начальник охраны, умный латыш, протокол составил и намекнул исподтишка, что обыск проводился исключительно по настоянию тов. Троцкого.
А и Реввоенсовете Фрунзе известили, что его собираются кинуть не на Врангеля, а на кубанских «камышатников», дезертиров и бело-зеленых, коими безуспешно пока занимается Кавказский фронт и его командующий Тухачевский... До самого заседания ЦК партии Фрунзе кипел внутренне, собираясь давать бой недоброжелателям, отстаивать свое право сразиться с последним ставленником Антанты и кончить всю гражданскую войну к началу зимы, как он обещал в своих письмах Ленину. Здесь, на заседании ЦК, и обнаружилась пустая, но тем не менее провокационная путаница в аппарате РВС: никто даже и не думал посылать Фрунзе на Кавказ...
Шило, однако, вылезло в другом месте: Троцкий не позволил сформировать новый штаб Южного, вновь создаваемого фронта из старых, хорошо известных Фрунзе работников. Федор Федорович Новицкий, ближайший помощник и друг, авторитет в военных делах, был оставлен в Средней Азии. Начальником штаба назначили бывшего командарма-13 из военспецов с мало что говорящей фамилией Паука. Фрунзе должен был полагаться больше на полевой штаб и своего бессменного адъютанта и помощника Сергея Аркадьевича Сиротинского.
Но при всем этом Фрунзе с большим желанием и радостью выехал по новому назначению.
На Военный совет прибыли: новый командарм-6 Авксентьевский, спутник Фрунзе еще из Иванова, командарм-13 Иероним Аборевич, талантливый юноша в пенсне, с сухим прибалтийским профилем и жестоким ртом, и, наконец, командарм 2-й Конной, старый вояка Миронов, смуглолицый и сухощавый пожилой казак с длиннющими усами и мрачноватыми, темно-кофейными глазами вприщур... То, что взгляд у Миронова направлен внутрь себя и неприветлив, понять легко: человек только год назад вышел из-под расстрела за свой сумасшедший мятеж в Саранске. Надо развеселить его тут хорошенькой встряской, дать настоящую работу. Говорят, из донцов... Фрунзе видел донские пополнения в Чапаевской дивизии, слушал их песни – самолюбивые, дьяволы, похуже уральцев, хотя корень-то у них один, от Ермака-гуляки... К донцам у комфронтом Фрунзе особый счет: хромота, негнущееся колено, как у Тамерлана. В девятьсот шестом, на маевке в Шуе, какой-то охломон в лампасах поймал Фрунзе арканом за ногу и поволок но улице, да через забор и канаву... С тех пор нога не сгибается в колене. Невеселые ассоциации... Но Миронова надо оградить от «ассоциаций», к нему и без того особое отношение со стороны председателя РВС. Тут, что называется, единство судеб...
Заняли свои места член РВС фронта Сергей Иванович Гусев-Драбкин и представитель 1-й Конной Ворошилов, прибывший с Польского фронта. Рядом с ними поместились приехавшие из Москвы главком Каменев с начальником главного штаба Красной Армии Лебедевым. Сергей Сергеевич Каменев и представил всем нового командующего фронтом, передав ему слово.
Фрунзе коротко поставил главную задачу: вырвать из рук Врангеля инициативу в ближайшее время и следом за тем разгромить его главные силы.
Поражение наших войск на Висле, – говорил Фрунзе необычно гулким, округляющим гласные баском, не глядя почему-то на представителя РВС 1-й Конной Ворошилова, своего давнего знакомца по Стокгольмскому съезду, скрывая волнение. – Это поражение серьезно осложнило внутреннее и внешнее положение Советской Республики. Врангель не замедлит протянуть руку Пилсудскому, выход его на Правобережную Украину неминуем, и с этой стороны следует выдвигать наш контрплан...
Докладывали командармы 6-й и 13-й. Ворошилов в свою очередь известил, что эшелоны Конармии Буденного прибудут в район Берислава не раньше как через месяц, в лучшем случае, к 25 октября. Последним поднялся для доклада Миронов.
Миронов впервые видел двух соседей-командармов, старого большевика Гусева, главковерха Каменева, самого Фрунзе. Только отчасти знал Ворошилова. Все эти люди прославились именно в тот момент, когда сам Миронов занимался земельными делами в Ростове, знали друг друга. Он для них был фигурой не то что новой, но попросту занятной и почти одиозной. Саранск еще не был забыт, а кое-кто и старательно муссировал ту печальную память. Говорить следовало коротко и точно, без отвлечения в детали и тем более в эмоциональные крайности, причин для которых хватало с избытком.
– За двадцать истекших дней состав армии с полутора тысяч сабель вырос до десяти тысяч кавалерии, а всего едоков, включая обслугу и обоз второго разряда, – около семнадцати тысяч, – доложил Миронов. – Пополнение – за счет маршевых частей по мобилизации, но почти столько же стихийно-добровольческого элемента с Дона и отчасти Кубани... Проводятся систематические учения конников, без чего войска не смогут достойно встретить конницу Врангеля: владение конем и шашкой, джигитовки, стрельба на скаку... Эскадроны готовы к атаке лавой, разомкнутым и сомкнутым строем, учатся брать полевые препятствия. Артиллеристы осваивают меткость стрельбы с тем расчетом, чтобы запечатать с двух-трех залпов батарею противника, это особенно важно при постоянном голоде со снарядами... Занятия проводились каждодневно с восьми утра до одиннадцати вечера с коротким перерывом на обед, уделялось особо пристрастное внимание учебе командного состава. Но, к сожалению, учебный период нельзя считать законченным, новобранцы из центрально-русских губерний, можно сказать, впервые видят строевого коня и седло... Политработа стоит на высоте, все политкомы не только пропагандисты, но и первостатейные всадники, умеющие вдохнуть силу и азарт в нужный момент и показать бойцам пример. Через некоторое время, считанные дни, армия будет готова к активным действиям.
Фрунзе, и без того мрачноватый, нахмурился:
– Вы считаете, таким образом, армию еще не готовой к боевым действиям? А если Врангель завтра форсирует Днепр, что, вообще говоря, вполне вероятно, и ударит по вашей коннице?
Все с интересом смотрели на Миронова. Он подумал, прежде чем отвечать на вопрос комфронтом.
– Значит, доучимся в бою. Кроме того, важно, какими частями Врангель рискнет переходить Днепр, товарищ командующий. Если пустит, к примеру, Донской корпус, то дело его проиграно.
– То есть?
– Командующий там старый, безвольный штабист. Манекен. Постараемся вначале измотать, а потом перетянуть часть обманутых казаков на свою сторону. Несговорчивых – вырубим. Во всяком случае, развернуть крупные наступательные операции не дадим.
– Гм... А если пойдут «цветные» добровольческие полки и дивизии? – усмехнулся Фрунзе.
– Тогда попрошу подкрепление – одну стрелковую дивизию из резерва фронта, дабы обеспечить свободу маневра своей коннице, и – точно так же постараюсь разгромить противника... наголову.
Ворошилов и Каменев сдержанно усмехнулись, достаточно хорошо зная Миронова. Член РВС фронта Гусев поправил пенсне и молчаливым кивком испросил у главкома разрешения говорить. Согнал с полных, влажных губ мимолетную усмешку.
– Относительно слабой подготовленности 2-й Конной армии... ее командарм Миронов, по-моему, пытается докладывать здесь с позиций вчерашнего дня, с некоторым «запасом» и даже «запросом», товарищи, – сказал Гусев. – Можно, конечно, понять хозяйскую струнку товарища Миронова, но мы располагаем иными сведениями, о чем я уже доложил телеграммой в главный штаб... – поклон в сторону Каменева. – Как известно, в Конной армии проводилась недавно инспекторская проверка военными спецами Кавказского фронта, для объективности. Они отметили, что благодаря усиленной работе командарма, товарища Миронова, и всех штабных и политических работников достигнуты достойные замечания успехи в части изжития партизанщины и приведения частей, прибывших по мобилизации, в состояние регулярной конницы. Работники Кавказского фронта заявляют, что дивизии неузнаваемы. Таково же и мое мнение после приличного осмотра. Сейчас все еще идут новые пополнения, но они вливаются уже в подготовленные ряды... Хотел бы еще обратить внимание на ценную инициативу товарища Миронова и члена РВС товарища Макошина в части сотрудничества с окрестными селянами, организации массовой помощи в сборе урожая, особенно вдовам и многосемейным, потерявшим кормильцев... Это произвело переворот в отношении к нам большинства украинских середняков, не говоря уж о пролетарской прослойке, так называемых «незаможник селянах»... Махно в значительной степени потерял почву в близлежащих селах и вынужден вновь пересматривать свою путаную линию. Недавно были попытки с его стороны завязать переговоры с нами на предмет общего союза против Врангеля...
– Авантюра, – сказал Ворошилов, почти не разжимая зубов. Крепенькое, мускулистое лицо его чем-то напоминало дверной замок-гирьку. – Этот Махно... уже один раз помогал нам бить Деникина, но все знают, чем это кончилось! В самый горячий момент откроет фронт – вот вам и «союзник»... Не стоит!
– Сейчас момент другой, – не согласился Гусев. Поправляя пенсне, сел на место.
Фрунзе коротко глянул на Миронова, словно обещая еще свои комментарии по докладу, и быстро спросил начальника полевого штаба:
– А сколько басмачей у этого запорожского курбаши... на сегодняшний день?
Никто не засмеялся невольной шутке командующего. Все знали, что Фрунзе «проел зубы» и наломал руку в общении с малыми и большими басмачами в Туркестане. Он их привлекал на свою сторону, разъяснял политику Советов, а после необходимой чистки состава прямо зачислил в кадровые части красных республик Хорезма и Бухары. Тем и победил, хотя эмир Бухарский вначале имел превосходство в коннице против войск Фрунзе в четырнадцать раз!
– Сколько у него этих сорвиголов? – переспросил Фрунзе о Махно.
Более десяти тысяч, товарищ командующий, – отвечал начштаб. – Состав несколько колеблется, но вот триста пулеметных тачанок постоянно на колесах, и тут есть смысл поработать.
– Еще бы! – засмеялся Фрунзе, предчувствуя почему-то успех и от удовольствия задирая подбородок. За русой каймой бороды открывалась при этом чистейшая розовая кожа, и всем вдруг становилось ясно, сколь еще молод Фрунзе, какая юная сила скрывается за строгой бородой и мужиковатыми усами. – Еще бы не поработать! Развал у противника – есть залог нашей победы!
И обернулся к адъютанту и постоянному своему советнику Сиротинскому:
– Здесь, Сергей Аркадьевич, придется сразу же брать быка за рога! Напишите, пожалуйста, срочную телеграмму к Махно. Да. Без всякого шифра. Примерно так... Готовы? Срочная, по месту нахождения... Пишите: «Командующему революционной повстанческой армией товарищу Эн Махно. Приказываю немедленно прибыть ставку Южного фронта Республики, город Харьков, на Военный совет по поводу окончательного разгрома врага трудового народа и крестьянства, ставленника белой Антанты барона Врангеля. Командъюж ФРУНЗЕ. Точка». Дату и время отправки. И пусть только откажется!
Фрунзе с подчеркнутым вниманием, искрясь ясными глазами, посмотрел на Ворошилова и кивнул, приглашая к пониманию вопроса. Извини, дескать, Клим, но приходится с тобой не согласиться. Здесь ведь совсем иная обстановка, чем была в прошлом году с Деникиным! А вообще ты мужик дельный, никто не спорит. Сообщи и своему командарму Буденному, что мы его очень и очень ждем у Днепра и очень на 1-ю Конную надеемся...
– Ну что ж, – сказал Фрунзе. – Военный совет считаем законченным. Приказ армиям получите особо. Желаю боевого успеха, товарищи. И помните, что за нашими действиями пристально наблюдает ныне из Москвы товарищ Ленин.
Прощаясь с Мироновым, задержал руку в молодом, уверенном захвате:
– Товарищ Миронов, мы не упускаем из виду, что свой прорыв Врангель может начать именно на вашем боевом участке, где-нибудь меж Александровском и Апостолово, возможно, в районе Никополя. Поэтому штаб выделил в ваше оперативное подчинение резерв – 1-ю стрелковую дивизию из 6-й армии. Свяжитесь с товарищем Авксентьевским.
– Спасибо. Весьма кстати, – сказал Миронов.
...Вместе с Мироновым в штаб 2-й Конной выехал главком Республики Каменев. Хотел лично ознакомиться с частями ударной группы, осмотреть рубежи, береговые укрепления над Днепром, ибо оперативные сводки, а также и зрелая интуиция военного говорили главкому одно: именно здесь, на правобережье Днепра, развернется в ближайшие дни решающее, может быть, сражение с бронированной конницей «черного барона». Именно над правым флангом 13-й Уборевича, а стало быть, и над конницей Миронова, обязанной прикрывать стык под Александровском, нависает главная опасность.
ДОКУМЕНТЫ
Москва. Ленину
Из телеграммы № 17/Щ
3 октября 1920 г.
… На нашем правом фланге от Александровска до Херсона противник пассивен, но занят подготовкой к развитию операций. На всем остальном фронте продолжает рядом сильных ударов громить 13-ю армию. Части армии надломлены предшествующими неудачами и, несмотря на значительные вод крепления, ударов врага не выдерживают. <...>
Наша задача – во что бы то ни стало продержаться на левобережном участке и прикрыть Донбасс, не вводя в бой пока неготовой правобережной группы (Миронова)... Самым скверным считаю запоздание конницы Буденного, на что обращаю постоянное внимание главкома…
В конечном успехе, несмотря ни на что, не сомневаюсь.
Фрунзе [48]48
Фрунзе М. В. Избр. произведения. М., 1957. -Т. 1. С. 352 – 353
[Закрыть] .
РВС 1-й Конной
Буденному. Ворошилову
По прямому проводу
4 октября 1920 г.
Крайне важно изо всех сил ускорить продвижение вашей армии на Южный фронт. Прошу принять для этого все меры, не останавливаясь перед героическими.
