Текст книги "Хищные птицы"

Автор книги: Амадо Эрнандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Глава четырнадцатая

Приход американцев не очень обескуражил дона Сегундо Монтеро. Уж если ему удалось поладить с коварными и хитрыми японцами, то к простодушным американцам он как-нибудь сумеет найти подход. Однако поначалу, когда партизаны обрушили свой гнев на коллаборационистов, он основательно струхнул. Ему даже пришлось покинуть собственный дом и искать прибежища у одного из близких друзей, умудрявшегося искусно лавировать между японцами и партизанами. Друг дона Сегундо свел его с командиром одного партизанского отряда, штаб которого теперь размещался в самой Маниле. Нередко во главе подобных отрядов оказывались бывшие офицеры ЮСАФФЕ[36]36
  Юсаффе – USAFFE (United States Armed Forces in the Far East) – вооруженные силы, оставленные американцами на Филиппинах после вторжения японцев для осуществления диверсионной и разведывательной деятельности.


[Закрыть], прикинувшиеся пособниками японцев для того, чтобы выбраться живыми из лагерей смерти для военнопленных в Капасе. Как правило, едва очутившись на свободе, они немедленно включались в борьбу против японцев. Их мнимое сотрудничество с оккупантами было очевидно для окружающих. В самом деле – разве не они героически сражались на Батаане? Разве не они прошли от начала до конца Марш смерти и только чудом остались в живых? Разве не они так долго томились в концлагере в Капасе? Вот почему все верили, что их помощь японцам в установлении марионеточной республики на оккупированных Филиппинах служила всего лишь маскировкой, позволявшей вести активную разведывательную и подрывную работу.

Но встречались и предатели, действительно сотрудничавшие с японцами и перекрасившиеся в партизан только для того, чтобы спасти свою шкуру.

В отряде, о котором шла речь, таких перекрашенных партизан было великое множество. И не удивительно, что в штабе отряда при желании было совсем нетрудно получить удостоверение, свидетельствовавшее об активном участии его владельца в борьбе против японцев. Стоило дружку Монтеро пошептаться с командиром отряда, и дон Сегундо стал обладателем соответствующего удостоверения. Из штаба он вышел уже не таясь, его провожал сам командир отряда, величая запросто «Монти». Если верить удостоверению, спрятанному в кармане гимнастерки, дон Сегундо – не кто иной, как подполковник, сражавшийся против японцев.

Для придания акту «посвящения» Монтеро в офицеры надлежащей торжественности было решено устроить в доме новоявленного подполковника пирушку, на которую пожаловал командир партизанского отряда с группой американских офицеров. И если даже у последних были какие-то сомнения относительно лояльности Монтеро, то они рассеялись при виде двух красавиц, приветствовавших их в доме гостеприимного хозяина, – Долли и Лилибет. Долли была во всем красном, что еще больше подчеркивало ее яркую красоту, Лилибет же носила траур, который тоже был ей весьма к лицу. Не так давно она получила известие о том, что ее муж, американский летчик, погиб в боях на Батаане. Американцы же с присущим их характеру стремлением не упоминать о печальном прошлом, довольствовались приятным настоящим. Вскоре и те и другие нашли общий язык, и установилось полное взаимопонимание.

По случаю радостного события Монтеро извлек из погребов бережно сохраняемое им довоенное вино. И так как сытых гостей обуревала нестерпимая жажда, оно было принято с бурным восторгом. Захмелевший Монтеро похвастался гостям радиоприемником, который он якобы прятал от японцев в тайнике, чтоб каждый вечер слушать сводки военных действий, тщательно скрывавшиеся от мирного населения.

– Я-то был в курсе всех событий, начиная с вторжения и до конца войны, – вовсю распинался Монтеро. – Я никогда не принадлежал к числу тех легковерных болванов, которые считали, что американцы уже не вернутся на Филиппины, по крайней мере, в ближайшие сто лет. Как будто кто-нибудь может победить Америку!

Болтая, дон Сегундо не забывал, однако, подливать вино и виски в бокалы американцев. А его приятель, в свою очередь, не жалея слов, живописал, как он сам и его богатый друг помогали партизанам. Помогали, конечно, тайно, об этом не знала ни одна душа, а иногда и те, кому они помогали, по его словам, деньгами, продовольствием, медикаментами, одеждой. При этом, как понимают уважаемые гости, ни о каких расписках не могло быть и речи: всякая бумажка – это улика, способная погубить не только тебя, но и весь партизанский отряд. По тем временам левой руке лучше было не знать, что делает правая. Люди боялись даже собственной тени. У японцев повсюду были глаза и уши.

«Безыскусный» рассказ Монтеро и его приятеля командир партизанского отряда приукрасил как мог, не забыв упомянуть и о собственных муках во время оккупация, начиная с тяжелых боев на Батаане и кончая концлагерем в Капасе. Причем сотрудничество с японцами преподносилось либо как саботаж против них, либо как разведывательные операции в пользу партизан и американцев.

– У нас повсюду были свои люди и ангелы-хранители. – При слове «ангелы» он выразительно посмотрел на Монтеро и его приятеля. – Теперь ты можешь больше не прятать удостоверение, Монти.

Монтеро с улыбкой проследовал в свою комнату и нарочито долго оставался там. К гостям он вернулся с только что полученным удостоверением, тщательно завернутым в несколько слоев целлофана.

– Наконец-то можно достать из тайника, – с гордостью произнес он, протягивая удостоверение американцам.

– Вот знак настоящего партизана, – проговорил по-английски командир партизанского отряда.

Кинув беглый взгляд на удостоверение, один из американцев подтвердил:

– This was a passport to Hell when the Japs werearound, wasn’t it?[37]37
  При японцах это был пропуск в ад, не так ли? (англ.).


[Закрыть]

– Bet your life. But we’ve got to take the risk[38]38
  Уж будьте уверены, но приходилось рисковать (англ.).


[Закрыть], – живо откликнулся «партизан». Он принялся многословно объяснять американцам, что не все товарищи по «подполью» знали друг друга. Тем более что существовало много групп, действовавших самостоятельно. Но удостоверения, выданные штабами разных групп, взаимно уважались, и обладателям таковых не чинилось никаких препятствий. Разумеется, от американцев утаили, что удостоверение дону Сегундо было выдано неделю спустя после освобождения Манилы. Монтеро живо изобразил, как японцы соблазняли, запугивали и, наконец, силой заставляли его сотрудничать с ними. Не раз проявляемое им упрямство ставило под угрозу жизнь его близких.

– Но я все же сумел обвести их вокруг пальца. Японцы – неисправимые дураки, – хвастливо закончил свой рассказ дон Сегундо.

Метаморфоза дона Сегундо Монтеров превратившегося из трусливого, пособника японцев в фанатичного приспешника американцев, произошла быстрее, нежели этого можно было ожидать. Теперь он всячески стремился доказать, что его верность Соединенным Штатам стоила, гораздо больше, чем вся героическая борьба ЮСАФФЕ в тылу врага, поскольку формально он никогда не сдавался в плен японцам.

– Что же было с дамами? – поинтересовался один пожилой американец. – Неужели удалось избежать их посягательств?

Взгляды всех присутствующих обратились к Долли и Лилибет.

– Мы всегда оставляли их в дураках, – быстро отреагировала Лилибет.

– Я преклоняюсь перед вами. – Американец с чувством поцеловал руку молодой женщине.

В непринужденной беседе не было темы, которой походя не коснулись бы собеседники. Американцы, естественно, восхваляли героизм дона Сегундо Монтеро и других подобных ему «патриотов». А Монтеро и его друзья, стараясь не остаться в долгу, всячески превозносили заслуги потомков дядюшки Сэма перед Филиппинами и всем остальным человечеством.

Два молодых офицера-американца, капитан и лейтенант, пали жертвами обаяния Долли и Лилибет. Девушки оставались подругами или, по крайней мере, сохраняли видимость дружбы, несмотря на соперничество, разгоревшееся между ними из-за полковника Мото. К сегодняшнему вечеру они готовились особенно тщательно. Печальные события недавнего прошлого нисколько не отразились на их внешности. Обе выглядели свежими и привлекательными, несмотря на то что Лилибет уже успела родить, – правда, ее ребенок умер при родах, – а Долли – поносить в себе плод греха, от которого не преминула избавиться. Воинам же, только что покинувшим поле боя, они представлялись сущими богинями красоты. Лейтенант Уайт воспылал любовью к Долли, едва переступив порог дома Монтеро. Сердцу же капитана Грина в настоящий момент не было никого милее Лилибет. Оба американца быстро захмелели, хотя пили не больше остальных.

До того как отправиться добровольцем в армию, Уайт работая электриком на заводе в Чикаго. Ему уже минуло двадцать три года, а он все еще оставался холостяком. Это был высокий голубоглазый блондин с неизменно широкой улыбкой на устах, обладавший, по понятиям Долли, весьма привлекательной внешностью. Его манера держаться и говорить свидетельствовала о том, что он городской житель. Уайт за весь вечер не отошел от нее ни на шаг и покорил ее окончательно. Чутье женщины подсказало Долли, что в настоящий момент у него нет каких-либо серьезных сердечных привязанностей.

Капитан Грин был кадровый военный. Из своих тридцати четырех лет двенадцать он прослужил в американской армии, причем последние три года – в военно-воздушных войсках. Крепкий здоровяк с жидкими каштановыми волосами и маленькими усиками, как-то удивительно диссонировавшими со всем его обликом, он был чуть пониже Уайта ростом. Из его рассказов Лилибет узнала, что он разведен, что расстались они с женой за несколько месяцев до начала войны. Грин не преминул ей намекнуть, что его бывшая жена успела сменить фамилию на новую еще до того, как его послали служить в Юго-Восточную Азию. Детей у Грина не было.

Словоохотливый Уайт поделился с Долли своими планами – при первой же возможности демобилизоваться и прямо с Филиппин, если удастся, махнуть обратно в Америку. В порыве откровения он доверительно сообщил ей, что ждет приказа о демобилизации со дня на день. Ему чертовски хотелось немного отдохнуть, прежде чем вернуться на свой завод, где он работал до войны.

– Но знакомство с тобой, – прошептал он Долли в самое ухо, – может изменить все мои планы.

Слова Уайта подействовали на нее, как электрошок. Долли долгим, испытующим взглядом посмотрела на лейтенанта, словно пытаясь прочесть на его лице нечто большее, а может быть, и проникнуть в самую душу.

– Я могу подать рапорт и попросить, чтобы меня оставили здесь еще на некоторое время ввиду… – И он крепко сжал пальцы Долли, как бы тем самым досказывая свою мысль. Долли не пыталась высвободить пальцы из горячей руки американца.

– У тебя есть какое-нибудь хобби? – обратился он к Долли по прошествии нескольких минут.

– О, какое там хобби, – со вздохом ответила молодая женщина, мечтательно уставившись в потолок. – Я забыла о всех своих хобби и развлечениях, пока здесь были эти кривоногие. Раньше я больше всего на свете любила плавание и танцы. Разве эти дикари-японцы умеют танцевать?! Так что я чаще ходила в церковь, чем на танцы.

– О’кей, тогда мы можем неплохо провести время. Начнем с твоего первого хобби. Когда мы пойдем куда-нибудь поплавать?

– Ноты, наверное, ужасно занят.

– Где ты предпочитаешь плавать? А что, если отправиться в бассейн нашего офицерского клуба?

– Я могу плавать где угодно.

– Прекрасно.

В другом углу гостиной не менее интенсивное знакомство завязывалось между капиталом Грином и Лилибет. Но, в отличие от Долли, Лилибет старалась держаться более сдержанно, как-никак она ведь вдова.

В нескольких словах она поведала о себе:

– Отец мой – американец, и мой погибший муж – тоже. У меня американское гражданство. Но сейчас я не могу поехать в Америку.

– А вам бы хотелось туда поехать? – поинтересовался Грин.

– Если бы мой муж был жив, – вздохнула Лилибет, – мы бы уже давно были там. Но теперь…

– Он все еще владеет вашим сердцем, и никто не может вытеснить его оттуда? – с солдатской непосредственностью допытывался капитан. Лилибет горестно склонила свою очаровательную головку. – Это правда, Лилибет, а? – Молодая вдова украдкой взглянула на своего чересчур настойчивого собеседника.

– Вы не хотите отвечать на мой вопрос? – не отступал бравый капитан. – Неужели нет достойной замены вашему летчику?

– Это покажет время, капитан, – уклончиво ответила Лилибет.

– Я, конечно, не смею надеяться, что смогу его заменить, – гнул свою линию капитан, – но я тоже летчик.

Лилибет прервала его не очень дружелюбно:

– Мне нужен не летчик, не капитан и не генерал, а любящий человек, такой, каким был тот, погибший. – И она выразительно посмотрела в глаза Грину.

– Если так, то вам не надо далеко ходить в поисках такого человека.

– Неужели? – вызывающе спросила вдова.

Диалог их порой походил на фехтование. Оба старались нанести удар в самое чувствительное место, только уколы становились все слабее и были преисполнены значения. Когда «противники» согласились на ничью, капитан предложил выйти на воздух, – в джипе у него оставались два блока сигарет, которые он с удовольствием преподнесет своему очаровательному «сопернику». Они спустились во двор. Капитан галантно помог молодой вдове забраться в кабину.

– Мне никогда не приходилось ездить в такой машине, – призналась прекрасная метиска.

Протягивая сигареты, капитан осторожно привлек ее к себе. Лилибет весело рассмеялась, это придало ему храбрости, он обнял ее за талию и поцеловал.

– What’s in your mind?[39]39
  Что это вы вздумали? (англ.).


[Закрыть] – спросила Лилибет после долгого поцелуя.

– I love you, honey[40]40
  Я люблю вас, душенька (англ.).


[Закрыть], – прошептал Грин. Он снова обнял женщину и жадно впился в ее губы. Поединок продолжался, по это было уже не фехтование. Лилибет наконец уступила. Она закрыла глаза и самозабвенно предалась наслаждению, и только страстный стон время от времени срывался с ее губ.

В последующие дни обе пары можно было увидеть беззаботно резвящимися на пляже в Бакларане или танцующими в ночных клубах на Дайтоа авеню.

Однажды утром Уайт и Долли отправились на пикник в Николс-Филдс. Донья Хулия, разумеется, тоже была приглашена, но вовремя сообразила, что будет выглядеть смехотворно в компании молодых американских офицеров и их подруг. А между тем ни в какой Николс-Филдс Долли с Уайтом и не собирались. Просто весь вечер накануне Уайт не давал Долли покоя.

– Побудь со мной хотя бы один вечер, – умолял он, и она, немного покривлявшись, великодушно согласилась, одарив его при этом многообещающей улыбкой.

Итак, они спешили прочь из Манилы, в какое-нибудь уединенное местечко, где они будут полностью предоставлены самим себе.

Миновав Лас-Пиньяс, они оказались в саванне и почти весь день ехали по открытой выжженной солнцем равнине. Только за Каламбой дорога свернула в тенистую рощу. Здесь они решили заночевать. Однако, проснувшись утром, они обнаружили вокруг множество народа, съехавшегося на купания. Уайт немедленно развернул машину и помчался в Лос-Баньос.

Город Лос-Баньос был одним из первых на Южном Лусоне освобожден партизанами. Во время японской оккупации здесь находились интернированные американцы и другие иностранцы, застрявшие на Филиппинах. В городе был прекрасно оборудованный пляж, почти не пострадавший во время войны, и несколько комфортабельных отелей.

Уайт снял номер в уединенной гостинице с крытым плавательным бассейном. Из окна номера открывался чудесный вид на озеро Бай, отливавшее каким-то медным блеском, и знаменитую гору Макилинг.

– Наконец-то мы совершенно одни, – с нескрываемым восторгом, в предвкушении блаженства произнес Уайт, Не раздумывая более ни секунды, он без лишних слов взял свою спутницу за руку и увлек ее на диван, хотя в противоположном углу призывно раскинулось широкое ложе. Долли и не думала сопротивляться. Она уютно устроилась у него на коленях, свернувшись по-кошачьи. Остыв от первых поцелуев, американец спросил:

– Ты счастлива здесь? – Рука его блуждала по Доллиной груди.

– Да, только я очень устала от этой езды.

– Тогда давай смоем усталость в бассейне. Идем купаться.

– Прекрасная идея.

Долли была великолепна в купальном костюме. Попробовав ногой воду, Долли величественно, словно богиня, сошла в бассейн под восхищенным взглядом своего кавалера. Спокойно поплавав немного, они начали безудержно резвиться. Первым подал пример Уайт. Поднырнув, он ухватил Долли за ногу, а когда голова его снова показалась над водой, Долли, не дав ему перевести дух, обрушила на него каскад брызг. Уайт, однако, изловчился и заключил ее в крепкие объятия. «Ты меня задушишь», – шептала Долли. Продолжая сжимать ее в объятиях, он закрыл ей рот поцелуем. И тут она почувствовала, как американец резко сорвал с нее бюстгальтер. Это было для Долли столь неожиданно, что она принялась умолять его, чуть не плача: «Пожалуйста, пожалуйста, не надо», – однако Уайт ничего не слышал. Он оказался не только опытным летчиком, но и отличным «подводником». Ему не составило труда освободить молодую женщину от скудных остатков одежды, и начался поединок двух гигантских рыб.

Был уже полдень, когда они, наконец выйдя из воды, поднялись к себе в номер. Переодевшись, Уайт и Долли спустились в ресторанчик, где их ждали изысканные рыбные блюда. Это было настоящее пиршество, какое было возможно только в довоенные времена. За другими столиками сидело всего несколько посетителей, но никто не обращал внимания на молодую пару. И здесь никто не нарушал их уединения.

После обеда Долли заикнулась было о возвращении в Манилу.

– Еще слишком рано, мы изжаримся на солнце. Давай лучше устроим небольшую сиесту, – предложил Уайт.

– Хорошо, если ты так считаешь, – согласилась ставшая покладистой Долли. Уже в постели она забеспокоилась, что им придется тут переночевать.

– Чего ты боишься, ведь я с тобой, – успокоил ее Уайт.

Долли ничего не ответила. Видимо, приятный во всех отношениях спутник научился легко укрощать ее, заставляя во всем молча с ним соглашаться.

– Я буду спать как убитый, – проговорил американец, блаженно растянувшись на кровати. Он закрыл глаза, но внутри у него все кипело, руки не хотели покоя, сами собой они тянулись к Долли. Заснули путешественники лишь после того, как вновь испили до дна чашу наслаждений.

Глава пятнадцатая

По прошествии нескольких месяцев Долли без пышных проводов, в сопровождении одной лишь матери, доньи Хулии, покидала Манилу. Всяк видевший ее накануне отъезда из города, мог заметить, как она изменилась: осунулась, поблекла, под глазами у нее залегли синяки. Обычно общительная, последнее время она старательно избегала вечеринок и светских приемов. Еда не доставляла ей обычной радости, теперь ее постоянно тянуло на кислое. Излюбленные развлечения – плавание и вождение автомобиля – были напрочь забыты. Неряшливо одетая, разленившаяся, она большую часть дня проводила в постели. Донья Хулия первой заметила перемены в дочери и неоднократно пыталась выяснить, в чем дело, но стоило ей затеять разговор на эту тему, как Долли раздражалась и начинала кричать:

– Ничего со мной не случилось, все в порядке.

– Скажи мне правду, – умоляла мать. – Я не буду сердиться, я только хотела бы тебе помочь.

– Просто мне все осточертело, все меня раздражает.

Но мать не унималась.

– Не скрывай от меня ничего, девочка, – увещевала дочь донья Хулия. – Во-первых, я твоя мать, а во-вторых, я такая же женщина, как и ты.

– Мне не хочется больше жить, мама, я устала. – Долли разрыдалась. Настойчивость доньи Хулии была наконец вознаграждена. Догадки ее оказались верными.

– Это часто случается с девушками твоего возраста, – возгласила старая дама. Она не стыдила и не укоряла Долли, ничем не выказывала недовольства и досады. Речь ее лилась спокойно и размеренно, как будто она говорила об обыденных вещах. Пусть все выглядит так, будто и в самом деле ничего не случилось.

– Когда со мной произошло нечто подобное, я тоже была совсем еще девчонкой.

Долли подняла голову, и взгляды их встретились. Глаза Долли вопрошали, и донья Хулия, подмигнув ей, продолжала шепотом свою исповедь:

– Да-да, моим первым возлюбленным был не твой отец, а совсем другой человек, и я его очень любила. Она с минуту помедлила, видимо, размышляя, не слишком ли разоткровенничалась с дочерью, но потом, собравшись с духом, решила рассказать все, как было. – Со мной тоже случилось это. Но вмешались его родители и поспешили увезти его подальше от меня, дабы он не загубил свою молодость и карьеру.

– А папа? – резко спросила Долли.

– Он был без ума от меня, но я его не жаловала. Однажды мой отец отправился в провинцию, чтобы обменять очередную партию товара на продукты, которые потом он выгодно сбывал в столице. Там он познакомился с твоим будущим отцом, который ему очень понравился, и вскоре выдал меня за него замуж.

– Значит, ты никогда не любила отца?

– Да, сначала не любила. Однако недаром ведь говорят, что время – лучший лекарь. Твой отец всегда был очень добр ко мне, и постепенно я его полюбила. Если б я его не любила, то ведь и тебя не было бы на свете, глупенькая…

– А что стало с твоим первым возлюбленным?

– Он окончил колледж, женился, а потом сделался губернатором одной из провинций.

Долли осенила догадка:

– Уж не губернатор ли это Добладо, приятель отца?

– Он самый, – подтвердила донья Хулия. – Он теперь губернатор, но ведь и твой отец миллионер.

Несколько минут длилось неловкое молчание. Первой заговорила Долли.

– А отец знает?

– Он знает, что Оски, как мы его тогда звали, был моим женихом. Но больше он, конечно, ничего не знает. Да и зачем ему это знать? Во-первых, это случилось до моего знакомства с отцом, а во-вторых, мне не хотелось бы так низко пасть в его глазах.

– Такова, видно, твоя судьба, – тихо прошептала Долли.

– Судьба, судьба, – раздраженно повторила донья Хулия. – А ты не веришь в судьбу. Я ведь рассказала тебе все это для того, чтобы ты убедилась: всеми нами руководит судьба. Чему быть, того не миновать. Судьбе было угодно свести тебя с Мото. Потом с Уайтом. Зачем же понапрасну мучить себя? Они ведь всего лишь мужчины. Ты – молода, красива, богата. Будь уверена, в девках не засидишься.

Тяжесть спала с души Долли. Больше всего она опасалась родительского гнева, в особенности гнева дона Сегундо. Но видя, что мать не сердится и даже наоборот – пытается всячески успокоить ее и развеселить, она воспрянула духом.

– Возьми, к примеру, Минни, – оживилась донья Хулия. – Имя этой женщины постоянно мелькает в светской хронике, она – завсегдатай званых обедов в Малаканьянге, в отеле «Манила» и всевозможных великосветских сборищ. По возрасту она годится тебе в матери, но выглядит как твоя ровесница. И правда, она совершенно не стареет. А сколько у нее было любовников – не сосчитать. До войны – американец, потом – испанец, в войну – японец, а сейчас она на содержании у какого-то богатого старикашки-американца. И пользуется еще большим успехом, чем когда-либо раньше. И как красива! Ее портретами пестрят газетные полосы, она много путешествует и имеет прочное положение в обществе. – Донья Хулия болтала без умолку, сообщая дочери пикантные подробности из жизни великосветских красавиц и дам полусвета.

– Но я не завидую этим женщинам, мама, – попыталась возразить Долли.

– А я и не говорю, что им надо завидовать или подражать, – пояснила донья Хулия. – Я только привела несколько примеров, чтобы убедить тебя в обыденности происшедшего с тобой.

Вот уже более двух месяцев, как Уайт отбыл к новому месту службы в Иво-Джима. Для летчика это было несколько неожиданное назначение, и лишь много позже он узнал, что начальство таким способом отреагировало на его желание остаться в Маниле. Прощание с Долли было кратким. Американец обещал возвратиться в Манилу, но когда предоставится такая возможность, увы, он сказать не мог. Ведь он солдат, и за него все решает командование. Солнце беззаботной радости Долли померкло, ей оставалось только одно – ждать. Но ждать в ее нынешнем положении было более чем безрассудно. И вот настал день, когда ее тайна открылась матери. А что будет, когда об этом прознает отец? Слава богу, что он сейчас очень занят и появляется дома лишь на короткое время – завтракать и обедать.

До того как Долли во всем призналась матери, она успокаивала себя тем, что это не первая и не последняя неудача в жизни. Еще свежа была память о полковнике Мото. Теперь его уже нет в живых. Впрочем, еще при его жизни, когда он был рядом, она понимала – их союз непостоянный, он может лишь помочь скоротать страшное время. Это – как игра в мадьонг[41]41
  Мадьонг (тагальск.; кит. – мачжан) – азартная китайская игра в кости, широко распространенная, наряду с петушиными боями, на островах Филиппинского архипелага.


[Закрыть]: не обязательно выиграть, главное – убить время. И та, первая потеря не причинила ей особой боли. Бушевала большая война, и подобные щелчки судьбы проходили почти бесследно, тем более что оставались никем не замеченными. Относительно Уайта у Долли были совсем иные планы. Ей как бы хотелось взять реванш за свое предыдущее поражение. Она понимала, что не могла полностью завладеть Мото, они были совершенно разными людьми, придерживались разной веры и обычаев. С Уайтом все было по-иному. Он прибыл в Манилу в тот самый момент, когда филиппинцы встречали каждого американца с благоговейным восторгом, как своего освободителя.

Долли тоже не устояла перед соблазном обрести кумира в лице американца. Судьба оказалась к ней благосклонна. Со всей присущей ей страстью она отдалась любви. Ведь цветной девушке так редко выпадает счастье завладеть сердцем белого человека, да еще занимающего высокое положение и с прекрасным будущим.

Мать с дочерью решили скрыть от дона Сегундо и даже от Лилибет истинную причину своей неожиданной поездки в Гонконг. Донья Хулия всем сообщила, что они просто хотят немного развеяться. Мужа она решила ни во что не посвящать, отнюдь не потому, что боялась его (в конце концов ведь он отчасти повинен в несчастьях Долли); просто она считала, что не стоит отвлекать его от дел этими чисто женскими заботами. Единственно чего она опасалась, так это, что, узнав всю правду, старый Монтеро может вспылить и наделать непоправимых глупостей, и тогда всем им не поздоровится.

Поначалу она и Долли не рассказывала о своем намерении. Чтобы дочь уверовала в правоту и неизбежность задуманной ею акции, требовалось время. Они сияли двухкомнатный номер в одной из самых дорогих гостиниц. Сразу после войны манильцы редко отваживались так запросто ездить в Гонконг. А между тем никаких сложностей с валютой тогда не возникало; филиппинские песо котировались наравне с американскими долларами, и спекуляция валютой и драгоценностями в то время еще не достигла таких гигантских масштабов, как это обнаружилось впоследствии. В течение нескольких дней мать и дочь осматривали достопримечательности Гонконга и Коулуня, посетили знаменитые панситерии, славившиеся приготовленной особым способом лапшой, привели свой гардероб в соответствие с последней модой, накупили сувениров и даже побывали в Макао.

Спускаясь в ресторан, Долли частенько ощущала подступавшую тошноту. Порасспросив самым деликатным образом сведущих людей, донья Хулия заполучила адрес одного гинеколога-португальца, слава о котором достигла даже Манилы. На следующий день мать с дочерью отправились в клинику. Знаменитый врач подтвердил догадку доньи Хулии, обещал устроить все наилучшим образом и, конечно же, сохранить тайну. Когда речь зашла о плате за услуги, то даже видавшая виды донья Хулия смутилась. Однако в их положении торговаться не приходилось. Заверив врача, что они наведаются к нему в самом скором времени, донья Хулия и Долли любезно распрощались с ним.

Поначалу Долли не поддавалась ни на какие уговоры. Она спорила, сердилась, плакала. К своему греху перед людьми ей не хотелось добавлять грех перед богом. Донье Хулии пришлось прибегнуть к самым тонким ухищрениям. Разговор их напоминал богословский диспут. Мать доказывала, что речь идет вовсе не о человеке, а всего лишь о бесформенном зародыше. И неизвестно еще, выживет ли он, а если выживет и появится на свет, то наверняка будет уродом, поскольку для матери это нежеланное дитя. Двойной позор падет на головы семьи Монтеро и на саму Долли, станет для нее тяжелой обузой в будущем, если вообще после всего этого возможно какое-либо будущее. Зачем так рисковать, если доктор обещал все устроить. Аборт нисколько не отразится на ее здоровье, на ее внешности, она по-прежнему будет пленять мужчин, и даже дон Сегундо ничего не заподозрит.

Под напором таких веских и убедительных аргументов Долли постепенно уступала и наконец сдалась окончательно. Уайт тоже ничего не узнает, ведь, как доказала донья Хулия, речь идет не о ребенке, а всего-навсего о плоде их совместного греха. К тому же при расставании она утаила от Уайта свою беременность. И почему она должна за все расплачиваться одна?

В клинике португальца Долли пробыла всего два дня, на третий мать перевезла ее в отель. «Глядя на вас, ни о чем нельзя догадаться», – сказал ей на прощание знаменитый врач.

Когда они очутились в номере, мать первым делом подвела Долли к огромному зеркалу в ванной комнате.

– Посмотри, твоей красоты ничуть не убавилось.

Горько усмехнувшись, Долли кивнула в знак согласия.

– Мама, ты просто не видишь на моем лице того, что творится у меня в душе.

– Все это забудется, и ты снова станешь чувствовать себя, как прежде. – Донья Хулия пыталась говорить как можно более веселым и беззаботным тоном.

– Время – лучший лекарь, – не удержалась она, чтобы еще раз не повторить банальность, которая в подобных ситуациях и так очевидна.

Но на сей раз донья Хулия оказалась права: не прошло и недели, как переливистый смех Долли зазвучал на различных приемах в высшем свете Гонконга.