Текст книги "Хищные птицы"

Автор книги: Амадо Эрнандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Глава четвертая

Река, к которой вчера еще нельзя было и подступиться, словно к разъяренному чудовищу, сегодня – утром стала подобна прирученному водяному буйволу– карабао, спокойно стоящему в ожидании своего хозяина.

Позавтракав кокосами и прихватив остатки в дорогу, Мандо и его спутники переправились на другой берег. Впереди был долгий день пути.

Они шли по холмам, густо поросшим лесом, раздвигая лохматые ветви деревьев, которые снова смыкались у них за спиной, словно без конца открывали тяжелые двери, тотчас же захлопывавшиеся за ними. Переплетаясь с ветвями деревьев, лианы напоминали тюремные решетки. Иногда в просветах этих мнимых решеток виднелось голубое небо, которое прошлой ночью низвергало огненные стрелы молний.

Энергично работая руками, Мандо размышлял о том, насколько легче живется филиппинцам, приспособившимся к врагам, по сравнению с теми, кто не приемлет их господства. Он видел, как живут, не заботясь о собственном благе, партизаны, которых он почему-то запомнил плавающими под градом японских пуль среди множества трупов. Мандо опять вспомнил своего бывшего хозяина – дона Сегундо Монтеро или, как он его называл, подлеца. Монте, торговца и промышленника, владельца огромных поместий в провинции Нуэва Эсиха.

Едва в пригороды Манилы вступили войска японской императорской армии, Монтеро одним из первых поспешил к ним с приветствиями. На радиаторе его автомобиля развевался флаг Страны восходящего солнца. Он засвидетельствовал почтение офицерам оккупационной армии и заявил, что готов им служить и выполнять любое их распоряжение. Супруга Монтеро донья Хулия и дочь Долли были солидарны с ним. В памяти Мандо одно за другим всплывали события той поры…

Молодой человек, которому едва исполнилось двадцать один год, поступил в услужение к семье Монтеро. Там звали его Андоем. Жалованья он не получал, хозяева кормили его и платили за учебу в колледже. Выкраивать время для занятий было трудно, так как приходилось выполнять множество разнообразных поручений. То он прислуживал дону Сегундо и другим членам семьи, то отправлялся за покупками, то разбивал клумбы в саду. Он служил шофером доньи Хулии и даже убирал комнату Долли. Долли была вполне взрослой девушкой, перед самой войной она окончила аристократический женский колледж, но родители по-прежнему считали ее ребенком и не чаяли в ней души. Андоя всячески третировали в доме Монтеро, он без конца выслушивал брань из уст хозяина либо хозяйки, а то и получал затрещины.

Вчера, когда они втроем беседовали у костра и настала очередь Мандо рассказать, что его привело к партизанам, он ограничился лаконичным: «Я – филиппинец. Разве этим не все сказано?» Однако у Мандо была и еще причина, о которой он умолчал.

В тот злополучный день, когда дон Сегундо отправился в пригород Манилы приветствовать японские войска, за рулем его автомобиля сидел Андой. Американцев к тому времени в Маниле уже не было. Неподалеку от штаба японской армии дон Сегундо велел остановить машину и послал Андоя разузнать, к кому ему следует обратиться. Сам же остался ждать в машине.

У входа в штаб стоял на посту японский солдат, Андой осторожно приблизился к нему и приветствовал его по-английски. В ответ японец с размаху ударил Андоя по уху. Потом крепко выругался и ударил еще раз. Андой весь напрягся и готов был уже воспользоваться приемами каратэ, которыми владел в совершенстве. К счастью, в этот момент появился японец в штатском. Он спросил солдата, в чем дело. Оказывается, солдат рассвирепел, потому что Андой не отдал ему честь. Кроме того, его оскорбило приветствие на английском языке.

Японец в гражданском подошел к автомобилю дона Сегундо и проводил его в штаб, Дон Сегундо вернулся минут через пятнадцать в отличном расположении духа..

По всему было видно, что замысел его удался и он нашел общий язык с японскими офицерами. Но Андою он не простил инцидента с солдатом. Его оплошность могла погубить все расчеты дона Сегундо. По дороге в город он на чем свет стоит ругал Андоя. Называл его дураком за то, что тот не поклонился японскому солдату в пояс, да так, чтобы голова коснулась колен; корил за лень – не удосужился, мол, выучить хотя бы несколько японских слов. Дон Сегундо сожалел о деньгах, потраченных на обучение юноши, которого он-де считал своим приемным сыном, и, наконец, всячески возмущался нерадивостью, унаследованной им, как он считал, от деревенских родителей.

Внутри у Андоя все кипело от обиды, но он сдержался. Помогла природная выдержка и скромность. В то время у него и в мыслях не было причинить кому-либо зло, даже в отместку за нанесенную ему обиду.

Вспомнил Андой и о том, как скверно относился дон Сегундо к его покойному отцу, – тот, как и Андой, был у него слугой и только позже стал шофером. А его бедная мать… Она обстирывала всех Монтеро до тех пор, пока болезнь не свалила ее с ног.

Оскорбление, нанесенное японским солдатом, грубая, унизительная брань хозяина – все это не только причиняло тяжелые душевные муки, но и рождало желание каким-либо способом оградить себя от подобных испытаний. Когда же он прослышал о том, что дон Сегундо Монтеро донес в японскую военную контрразведку о якобы поддерживаемых Андоем связях с партизанами, решение созрело мгновенно: надо бежать в лес!

Андою были отвратительны пресмыкательство и раболепие семьи Монтеро. При всей своей бедности и униженности положения Андой на такое не был способен. Тогда ему было еще невдомек, что Монтеро пресмыкаются перед японцами отнюдь не потому, что питают к ним любовь или хотя бы уважение. Они боялись лишиться комфорта и богатств и готовы были любой ценой сохранить свое благополучие. Ради этого они согласны были терпеть всяческие унижения. В годину суровых испытаний Монтеро и им подобные обнаружили постыдную слабость характера и с невероятной легкостью променяли достоинство человека на раболепную услужливость врагам.

В лесу для Андоя началась новая жизнь. С прошлым было покончено. Алехандро Паминтуан или Андой в прошлом, он стал теперь Мандо Плариделем. И с тех пор так и звался – Мандо.

…Первые лучи утреннего солнца, проникшие сквозь густую листву и усеявшие бликами тропинку, по которой они шли, не развеяли печальных воспоминаний Мандо.

Долгие размышления Мандо привели его к мысли о том, что если примирение с японцами – тяжелая моральная пытка для честного человека, то борьба с ними в горах, без крова и пищи, вечные лишения и смертельная усталость – не менее трудное испытание физическое. На всем протяжении уже довольно длинного пути парням без конца приходилось то карабкаться вверх по откосам, то спускаться вниз по крутым склонам, цепляясь за острые камни и колючие лианы. При малейшей оплошности они рисковали сорваться в бездонную пропасть. Они переправлялись вплавь через широченные реки, переходили вброд горные потоки. Случалось и балансировать на скользком стволе кокосовой пальмы, переброшенном через стремнину, и месить болотную грязь, поминутно рискуя увязнуть с головой, и продираться сквозь заросли когона и талахиба, острые стебли которых в кровь иссекали им руки и ноги. Много неприятностей причиняли болотные и речные пиявки. Присосавшись к телу, они целыми днями пили их кровь. И в довершение ко всему, их одежда всегда была мокрой, потому что здесь, в горах, не прекращались ливни, хотя на равнине в это время негде было укрыться от жаркого августовского солнца.

Лишь изредка им выпадало счастье отведать немного вареного риса с кокосовым маслом, а чаще всего приходилось довольствоваться плодами гуавы и кокосовыми орехами, сорванными по дороге. Однако случались и такие дни, когда у них не было ни росинки во рту.

Мандо и его спутники несказанно обрадовались, когда на закате дня увидели впереди дымок. Они ускорили шаг и через некоторое время добрались до маленькой хижины. На каменном очаге перед входом стоял чугунок.

Мандо представился, и их пригласили войти. Поговорив с хозяевами, все трое отправились к ближайшему пруду и как следует помылись. Они попросили у мужчины его старую одежду, потому что их нуждалась в основательной стирке.

Когда они вернулись в дом, на большом плетеном блюде уже дымились вареные плоды кассавы. Впрочем, кассавой их называют в городе, а здесь – камотенг-кахой. Она служила единственным лакомством бедняков во время войны. Кустики кассавы сажают на расчищенном участке в лесу или за домом и быстро получают плоды; это очень неприхотливое растение, не требующее никакого ухода. По прошествии нескольких месяцев корни кассавы готовы к употреблению, по вкусу они напоминают ямс или батат. В тяжелые годы войны кассава заменяла и рис и хлеб.

В чашках, изготовленных из отполированной скорлупы кокосовых орехов, хозяйка подала имбирный напиток с медом.

– Никогда не пробовал ничего подобного, – сказал Мандо. – Вкуснее всякого кофе и чая.

– В этих местах плохо с продовольствием, – ответил старик, – но зато есть такие вещи, каких в городе не сыщешь.

Хозяин-старик рассказал, что в Дилимане, городишке, находящемся примерно в десяти милях отсюда, разместился довольно крупный японский гарнизон. Солдаты рыскали по окрестностям и всячески демонстрировали свою силу. Старик сказал это тоном, каким обычно в деревне сообщают недобрые вести или предупреждают о появлении бандитов и колдунов.

– А сюда, к вам, наведываются японцы, отец? – поинтересовался Мандо.

– Редко, – ответил тот. – Только когда им нужно бывает нарубить дров или набрать камней. Но они никогда не задерживаются здесь дотемна.

Старик рассказал также, что недавно в Дилиман приезжал большой отряд японцев из главного города провинции. До них дошли слухи, будто бы там частенько останавливаются партизаны, и они решили проверить, так ли это.

– В городе сейчас плохо, – продолжал старик. – Партизаны причиняют японцам много беспокойства, а те никак не могут их переловить и поэтому вымещают зло на мирных жителях. Горожане бегут в деревни. Здесь живут по нескольку семей под одной крышей.

– Как думаешь, отец, есть в городе партизаны? – полюбопытствовал Мандо.

– Конечно, есть, – подтвердил старик. – Только японцам бывает трудно распознать партизана. Поэтому они хватают первого попавшегося и избивают. Избивают так, что безвинные признают себя виновными. А стоит признаться, что ты партизан, они тотчас же требуют назвать сообщников. В конце концов и тому, кого выдали, и тому, кто выдал, отрубают голову. А это японцам проще всего.

– Бедняги, – поежился Мандо.

– Будто острый нож занесен над головой каждого из нас, – проговорил Мартин.

– Это потому, что город объявлен особой зоной, – со знанием дела пояснил Карьо.

– Да, они создают эти особые зоны повсюду. Однажды, – вспомнил старик, – японские солдаты перепились и затеяли между собой драку, а потом распустили слух, будто бы на них напали партизаны. На следующий же день весь район оплели колючей проволокой, жителей согнали в бывшую школу, заперли там и целый день не давали ни пить, ни есть. Сами тем временем обыскивали их дома и забирали все, что только можно было забрать: ножи, топоры, всевозможную кухонную утварь, ножницы, часы, деньги, домашнюю птицу и скот, яйца, рис, связки бананов – одним словом, все, что попадалось под руку.

Когда же японцы разграбили дома в этой зоне, они вывели всех мужчин во двор и построили их перед школой. Потом заставили одного типа – на голове у него был надет мешок с дырками для глаз – показать тех, кто связан с партизанами; говорят, этот тип из местных жителей и будто бы состоял в Макапили[23]23
  Макапили (тагальск., сокр. от «Макабайанг Пилипино», букв. – «Филиппинский патриот») – военизированная организация фашистского толка, созданная 8 декабря 1944 года по инициативе генерала Ямасита для оказания содействия японской армии.


[Закрыть].

– Настоящий дурной глаз, – вставил Мартин.

– Тех, на кого указывал предатель, отводили в сторону и избивали, ни о чем не спрашивая. Потом всех несчастных загнали в казармы, а вечером, говорят, увезли куда-то на грузовике, и с тех пор их уже больше никто не видел.

– На другой день, – продолжал старик, – они выгнали из школы женщин и детей. Многие из них уже едва могли двигаться от голода и страха. А несколько человек даже успели умереть.

– И никто не отомстил за них? – воскликнул Мандо. – Разве мало партизан в соседних с зоной местах, в горах?

– Однажды ночью два партизана пробрались к казарме и застрелили часового у входа, – ответил старик. – Но их сразу же схватили. Японцы согнали на площадь всех жителей города и у них на глазах отрубили партизанам головы. Потом головы насадили на бамбуковые шесты и воткнули шесты посреди площади, а обезглавленные тела подвесили за ноги рядом на дереве. Долго пировали вороны на раскачивавшихся по ветру трупах двух партизан. Вот как японцы расправились с теми, кто попытался им отомстить за издевательства над мирными жителями.

Мандо всю ночь не мог сомкнуть глаз, перед его мысленным взором снова и снова представала ужасная картина казни двух героев.

Глава пятая

Мандо и два его спутника пробирались по узкой то и дело терявшейся во тьме тропинке, спотыкаясь о камни и проваливаясь в ямы. Эта дорога должна была привести их в городок Калаяан. Судя по словам старика, японцы там вроде бы еще не показывались. Положение партизанских групп в этом городке оставалось прочным. Сунувшись туда однажды, японцы натолкнулись на яростное сопротивление партизан и быстро сообразили, что выгоды от их пребывания в городке весьма незначительны, а неизбежные при этом потери – достаточно велики, и решили до поры до времени здесь не появляться.

После главного города провинции Дилиман был вторым по значению укрепленным пунктом японцев в этом районе. Старик рассказал, что его гарнизон насчитывает несколько сотен солдат. Время от времени японские солдаты совершали вылазки в Бухангин и Мабато – небольшие городишки неподалеку от Дилимана. Крупные силы японцев были также сосредоточены в Сага-сага, находившемся как раз на полпути между Калаяаном и Калумпангом, захваченными партизанами. За пределами Сага-сага японцы редко отваживались появляться.

Городок Калаяан раскинулся на берегу реки, а за ним сразу же начинался густой лес. Партизанский отряд базировался в глубине леса, но в городе у партизан было много надежных людей. Муниципалитет городка фактически тоже находился в руках партизан, поскольку поставленный японцами во главе алькальд[24]24
  Алькальд (исп. от араб. аль-кади — «судья») – главное должностное лицо города или провинции на Филиппинах периода испанского господства, обладавшее как административной, так и судебной властью.


[Закрыть] после того, как его припугнули, клятвенно обещал выполнять все распоряжения партизан. И надо сказать – ни разу не нарушил своего слова. Поэтому жизни его ничто не угрожало, и он продолжал оставаться на своем посту.

Город Калумпанг, как уже говорилось, тоже был под контролем партизан, но другой группы, не той, что базировалась возле Калаяана. Эти два партизанские отряда не ладили между собой. Последние называли тех, что в Калумпанге, не иначе, как «бузотеры», поскольку они чаще дрались между собой, нежели с японцами. В городке Сага-сага, располагавшемся, так сказать, на нейтральной территории, между партизанами двух соперничающих отрядов нередко происходили настоящие побоища, в которых каждый старался превзойти другого в силе и мужестве.

Мандо прекрасно знал, что ни партизанское соединение в Сампитане, откуда они прибыли, ни главный штаб в Инфанте не поддерживали никакой связи с этими отрядами. Но и не враждовали с ними. И если бы того потребовали обстоятельства, они наверняка действовали бы сообща. Поэтому партизанский штаб, при котором Мандо состоял связным, направил в свое время депеши в различные партизанские отряды с призывом о тесном взаимодействии. Штаб в Инфанте стремился оживить партизанское движение на равнине. К сожалению, японцы упредили партизан и захватили Дилиман и его окрестности.

Трое путников с большими предосторожностями вступали в Калаяан. Но почти тотчас же из-за деревьев выскочили двое вооруженных людей в гражданской одежде.

– Стойте! Кто вы такие? – потребовал ответа один из них. Все трое остановились с невозмутимым видом. Мандо коротко сообщил, что они из Сьерра-Мадре.

– А за кого вы, за японцев или американцев? – последовал второй вопрос.

– Мы – за филиппинцев, – не раздумывая, отвечал Мандо. Карьо и Мартин одобрительно кивнули в подтверждение.

– Гм, – неопределенно промычали те двое.

– Ты не ответил на мой вопрос, – возразил первый. – «За филиппинцев»? Что ты этим хочешь сказать? Есть филиппинцы, которые за японцев; они тоже думают, что помогают филиппинцам. А есть филиппинцы, которые помогают американцам и тоже считают, что они за филиппинцев. Поэтому и не понятно, кто вы такие. – И он с сомнением покачал головой.

– Мы – филиппинцы и не имеем дела ни с американцами, ни с японцами, – объяснил ему Мандо. – Мы прежде всего филиппинцы. А в этой войне американцы и филиппинцы объединились, потому что на них напали и им приходится защищаться. Мы стоим за равенство и справедливость. И не собираемся обращать, внимание на форму носа и цвет кожи.

Этот ответ, кажется, удовлетворил и того и другого. Они пропустили Мандо и его товарищей в город. Один вызвался даже проводить их к командиру, который, как оказалось, случайно находился поблизости.

Командир отряда Магат приветливо встретил прибывших партизан. Он и Мандо были почти что одного роста, сильные, отличавшиеся порывистыми движениями. Только Магат загорел сильнее. У обоих был острый, как у коршуна, взгляд, от которого ничто не ускользало. Мандо и Магат засыпали друг друга вопросами, в то время как Карьо и Мартин набросились на еду. Мандо не часто выпадала возможность обсудить свои проблемы с таким многоопытным партизаном, каким оказался Магат. А Карьо и Мартину столь же редко доводилось в горах отведать нечто, даже отдаленно напоминавшее предложенные им здесь яства. Поэтому все трое, казалось, беззаветно отдались своим занятиям.

Мандо выяснил в разговоре, что Магата тоже война застала в Маниле. Партизанская судьба забросила его в Калаяан. Когда они подсели к столу, Магат с воодушевлением сказал:

– Нас, дорогие товарищи, радует, что вы прежде всего думаете о Филиппинах и филиппинцах. Нам близки ваши мысли и чувства. Мои предки были революционерами. Они боролись сначала против испанцев, а потом против американцев. Я же теперь воюю с японцами.

Остановившись, он заметил, что собеседники внимательно слушают его.

– Филиппины – наша родина, – продолжал он. – И каждый истинный филиппинец обязан ее защищать от любого иноземного захватчика, будь то испанец, американец или японец. Вы знаете, что они действуют разными способами – с помощью оружия, торговли и религии. И, мы должны смотреть в оба, чтобы нас не застигли врасплох и не использовали в своих интересах.

– Чаще всего они только того и ждут, – подтвердил Мандо.

– Вот почему, – заключил Магат, – мы должны распознавать врагов не по цвету кожи. Ведь и среди филиппинцев есть выродки.

Потом Мандо рассказал о задании, которое ему дал штаб в Инфанте прошлым летом. Предстояла организация тесного взаимодействия между различными партизанскими отрядами. Ведь цель у них одна – изгнать японцев со своей земли. Он сообщил также о событиях в Сампитане, которые как раз и объясняются отсутствием взаимодействия отдельных партизанских отрядов в Сьерра-Мадре и других районах.

– Нынешнее положение в партизанском движении может нам всем дорого обойтись, – признал Магат, нисколько не скрывая от собеседников своих тяжелых предчувствий. – Но как можно смешать воду с маслом, соединить овец с волками? Есть группы, которые только маскируются под борцов за свободу родины, на самом же деле они палец о палец не стукнут и тем самым наносят стране колоссальный вред.

– Волки, стерегущие овечье стадо, – прошептал Карьо.

– Японцы все еще достаточно сильны, – продолжал Магат. – Как и вначале, они сеют ужас всюду, где появляются. Они беспардонно распоряжаются всем – чужой жизнью, имуществом, чужими женами. Только благодаря силе и жестокости им удается пока сохранять власть в нашей стране. Поэтому жестокость японцев понятна – они враги, но когда эти мнимые партизаны, выдающие себя за защитников народа, не уступают японцам в жестокости, а порой и превосходят их, то становится ясно, в каких условиях приходится вести борьбу настоящим патриотам родины.

Мандо и все остальные внимательно слушали Магата, и он продолжал:

– Разве мы не пошли в партизаны, когда американцы капитулировали перед японцами? Пошли, потому что мы не могли равнодушно глядеть на зверства наших врагов. Разве японцы враги нам потому, что они японцы? Конечно, нет. Они стали нашими врагами потому, что пришли на нашу землю и начали здесь хозяйничать. А коль так, не вправе ли мы считать нашими врагами и врагами наших братьев тех своих соотечественников, которые вступили в сговор с врагом и стремятся превзойти его в жестокости? Со времен Каина до нынешних преступлений Гитлера и Ямаситы такие преступления всегда требовали отмщения. А теперь скажите мне, – снова спросил Магат, не пытаясь – сдерживать рвущуюся наружу ярость, – как можно пойти на соглашение, не говоря уже о том, чтобы объединиться с подобными бандами? С ними следует поступать так, как поступал архангел Гавриил с дьяволом.

– Мы об этом тоже часто спорили в Сампитане, – сказал ему Мандо. – Партизан партизану рознь. Есть настоящие партизаны – такие, как ты, которые сделали свой выбор еще до того, как пал Батаан. Наша цель ясна – отстоять свободу Филиппин, бороться с иноземными угнетателями до полной победы. Но есть среди партизан и такие, кто, с одной стороны, борется с врагом, а с другой – грабит тех, кого защищает. Они коварнее злейших врагов и напоминают мне лекаря, избавляющего больного от страданий с помощью яда. Иные стремятся любой ценой спасти свою шкуру, а встречаются и отъявленные реакционеры, охотно поддерживающие американцев и больше всего на свете опасающиеся каких-либо перемен. И наконец, находится немало людей, которые затаились, решили переждать, посмотреть, чем кончится эта война; они готовы сотрудничать с кем угодно, лишь бы оказаться после войны вместе с победителями.

Мандо остановился, помолчал немного, словно давая время Магату и другим осмыслить все сказанное, а потом вновь заговорил:

– Последних как раз большинство. Но в тяжелые времена нам не приходится быть слишком разборчивыми и выбирать себе в попутчики только самых лучших. Война требует более категоричного решения: либо «за», либо «против». В такой сложной обстановке мы должны повести за собой всех, кто готов за нами пойти; и единым фронтом выступить против японцев, и только против японцев. А уж потом мы будем чистить наши ряды и перестраиваться.

– Не забывай, друг Мандо, – возразил Магат, – что во время пожара летят искры, от которых может возникнуть еще больший пожар. Разве можно не учитывать эту опасность?

– Хороший пожарник должен погасить тот пожар, на который его вызвали, а искрами займется потом, если их без него не погасят оказавшиеся там добровольцы, – ответил Мандо.

Пока Магат и Мандо обсуждали эти вопросы, Мартин и Карьо ввязались в разговор с остальными партизанами, собравшимися в комнате. В целом они со всем были согласны, но не сходились в частностях.

Магат под конец не без гордости упомянул о том, как помогают друг другу горожане и партизаны в их районе.

– Партизанское движение на Филиппинах должно иметь корни в народе, – говорил Магат, – потому что без этого о победе нечего и думать. Здесь, в Калаяане, и горожане и партизаны едины. Поэтому, что бы ни делали партизаны, жители Калаяана всегда их поддерживают, а мы поддерживаем все, что предпринимает муниципалитет. Мы создали различные комитеты, в которые вошли представители трех сторон: городской администрации, жителей города и партизан. Поэтому тут не возникает проблем с едой, жильем, работой, обороной и прочее, которые нельзя было бы решить в интересах народа и борьбы с японцами.

– Вот если бы так было везде, – восхищенно проговорил Мандо.

– У нас здесь нет ни грабежей, ни конфискаций, – сообщил Магат. – Нет ни ростовщиков, ни эксплуататоров, нет ни японцев, ни их гнусных шпионов. Наша политика – один за всех и все за одного.

Магат подробно объяснил гостям, каким образом они осуществляли демократическую форму правления.

– Если бы так было везде, во всех частях страны, – невольно вновь вырвалось у Мандо, – то мы давно бы покончили с японцами и без помощи американцев. Правда, для этого нужно и оружие, но боевой дух бойцов нередко превосходит силу винтовки и пули.

В штабе партизан в Калаяане имелся целый склад, где хранились самые разнообразные трофеи, захваченные у противника, начиная от оружия и обмундирования и кончая часами и авторучками.

– Мы даже захватили несколько радиоприемников и велосипед, на котором теперь ездим, – не без гордости сообщил Магат.

Внимание Мандо привлекли несколько масок для ныряльщиков. Они были соединены с аквалангами, рядом лежали ласты. Мандо спросил у Магата, не нужны ли к этим аппаратам специальные костюмы.

– Я знаю только, что это аппараты для ныряния, а что еще к ним нужно, не могу тебе сказать. Японцы ведь опытные ныряльщики, у них первоклассные подводные охотники, ныряльщики за жемчугом и умелые водолазы.

– А вы ими пользуетесь? – поинтересовался Мандо.

– Зачем нам нырять здесь, на суше? – пошутил Магат. – Ту речку, что ты видел, мы запросто перепрыгиваем. А если тебе нужно, возьми, – с готовностью предложил он.

– Мы идем к тихоокеанскому побережью, – сказал Мандо. – Может быть, они там сгодятся нам или кому еще.

Мандо отобрал две маски, два акваланга и две пары ласт. Он стер с ник пыль и натянул одну из масок себе на голову. Карьо приладил ему за спиной баллоны с кислородом.

– В самый раз, – радостно проговорил Мартин.

– Да, действительно, – сказал Магат, – только, наверно, трудно научиться плавать под водой.

Мандо обнаружил, что дышать совсем не трудно.

– А сколько времени можно находиться под водой? – поинтересовался он у Магата.

– Кажется, кислорода хватает на час или даже немного больше, – ответил Магат. – Так говорил один водолаз. Во всяком случае, он считает эти аппараты получше тех, которыми он пользовался в свое время, и потом они легче и проще в обращении.

Отправляясь на следующее утро дальше, помимо аквалангов, трое партизан уносили с собой немного продуктов и лекарства, полученные от Магата.

– Когда-то мы теперь снова увидимся, – сказал Магат на прощанье.

– Наверняка после войны, – ответил Мандо. – Дни японского господства сочтены.

– Здесь-то им давно уже крышка, – захохотал Магат.

Мандо решил дальше не идти по равнине, поскольку им пришлось бы непременно оказаться в Сага-сага и Калумпанге, находившихся в руках отряда, соперничавшего с отрядом Магата. И они выбрали изведанный путь – лесом.