Текст книги "Хищные птицы"

Автор книги: Амадо Эрнандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Глава десятая

Весь следующий день Мандо и Мартин провели в грустных раздумьях.

Мандо скорбел о смерти Карьо – тот был искренним другом и храбрым партизаном. Физически здоровый, трудолюбивый, он отличался покладистым, сговорчивым характером, всегда готов был прийти на помощь, был чист и наивен, как большинство деревенских жителей. Мандо считал себя виновным в его гибели. Ведь это он, Мандо, затеял поиски сокровищ Симоуна.

Мандо всегда чутко прислушивался к советам Карьо и доверял ему значительно больше, чем Мартину. Хотя в характере Мартина было что-то от Карьо, он обладал способностью то ли разговорами, то ли своим поведением вселять сомнения в сердца товарищей. Он рассказывал, что неоднократно сидел в тюрьме. Но это не самое важное. Важно, как он ведет себя сейчас. Ведь, по его собственным словам, он и в партизаны-то подался, чтобы «спасти свою шкуру». Мартин, по мнению Мандо, был человеком храбрым, однако не особенно щепетильным в серьезных делах; целеустремленным, но вместе с тем абсолютно безответственным. Как известно, порой обстоятельства сводят людей очень разных, и бывают случаи, когда приходится иметь дело с непорядочным человеком. Как говорится, при оптовой закупке рыбы попадается и крупная и мелкая.

Когда погиб Карьо, Мартин, конечно, переживал утрату товарища, но не только потому, что тот был ему как-то особенно дорог, а потому, что предпочел бы увидеть мертвым Мандо. Карьо он считал себе ровней и по силе и по уму. Что же касается Мандо, то, будучи уверенным в своем физическом превосходстве, Мартин не мог не признавать умственного превосходства Мандо, хотя по части житейской смекалки и природной хитрости Мандо, возможно, ему и уступал.

Мандо всегда знал, что для Мартина пребывание в отряде является «вынужденной необходимостью», что он сделался партизаном случайно, относился с неприязнью к Мандо потому, что ощущал себя обезьяной из известной басни, на спине которой гордо восседал Мандо. Когда был жив Карьо, он как бы служил связующим звеном между ними. После его смерти оба сразу же остро ощутили эту утрату.

– Давай завтра поныряем, – робко предложил Мандо спустя два дня после гибели Карьо.

– У меня что-то нету желания: это слишком опасно, – ответил Мартин.

– Опасно только под водой, – отпарировал Мандо, – а ты ведь в лодке. Тебе-то чего бояться?

– Мне кажется, – не обращая внимания на замечание Мандо, продолжал Мартин, – что мы попусту теряем время.

– А я твердо верю в успех.

На этом разговор оборвался, и каждый погрузился в свои мысли.

После продолжительной паузы Мартин задумчиво проговорил:

– Нас теперь всего двое.

– Вот вдвоем нам и придется доделать то, что начинали втроем.

– Я хотел сказать, что теперь добычу будем делить только на двоих, – пояснил Мартин.

Мандо неопределенно кивнул.

На следующий день снова стояла хорошая погода, и снова прибрежные воды были совершенно пустынны, нигде не было видно ни одного паруса. Мандо облачился в водолазный костюм. Вдвоем они стащили с берега лодку на воду. Мартин пристегнул Мандо кислородные баллоны и, когда все было готово, отгреб, как и в тот первый злополучный день, к каменному мысу, где Мандо должен был спуститься под воду.

На сей раз, кроме копья, Мандо захватил с собой еще и нож. Едва коснувшись ногами песчаного дна, он быстро огляделся по сторонам. Мандо не испытывал страха, просто, действуя в одиночку, приходилось быть предельно осторожным.

Место, где Мандо проводил свои поиски, сплошь поросло водорослями и белыми кораллами. Мандо предположил, что выступающая над водой скала во времена Флорентино была вершиной того самого утеса, откуда он бросил сундучок с драгоценностями, но воды океана размыли ее и сгладили вершину. Он тщательно исследовал дно у основания скалы, раздвигая заросли копьем и срезая ножом кораллы. Пробыв с полчаса под водой, он дернул за веревку, и Мартин вытащил его. «Наверное, Мартин прав, – думал он, – слишком много прошло времени, может быть, полвека, а может, и целый век…»

Но, вспомнив, с какой убежденностью говорил о поисках сокровищ Тата Матьяс и о жертве, которую они уже принесли, Мандо решительно отбросил сомнения. «Сокровища должны быть здесь, – рассуждал он, – обнаруженные мною остатки лестницы и, наконец, эта скала, которая, по всей видимости, была когда-то вершиной того самого утеса, откуда Флорентино бросил в океан сундучок с драгоценностями, подтверждают, что место поисков определено верно. Не могли же золото и драгоценные камни раствориться в воде. Надо искать».

И он неутомимо продолжал обследовать дно. А Мартин, сидя на носу лодки, испытывал крайнее раздражение от бесплодных поисков и необходимости жариться на солнце.

Внезапно внимание Мандо привлек какой-то предмет красного цвета, покоившийся между каменной глыбой и кустом кораллов. Мандо тронул его ногой, но предмет не сдвинулся с места. Тогда Мандо нагнулся и обнаружил, что предмет этот – не что иное, как торчащий из песка угол большого ящика, а красный цвет придавал ему толстый слой ржавчины. В радостном волнении Мандо забыл, что находится под водой уже более часа. Стесненное дыхание и покалывание в сердце заставили Мандо подать сигнал Мартину, и тот с трудом втащил в лодку совершенно обессилевшего Мандо.

– Немного передохну и снова спущусь, – сказал он Мартину, слегка отдышавшись.

– Что за спешка?

– Мне кажется, я нашел то, что мы ищем.

– Денежки! – непроизвольно вырвалось у Мартина. Но в этом возгласе удивления было больше сомнения, нежели радости. – А может, драгоценности?

Мандо ничего не ответил.

Отдохнув, он снова спустился под воду. Солнце находилось в самом зените, однако теперь Мартин не обращал на это никакого внимания. Он даже готов был напялить на себя водолазный костюм Карьо и, пренебрегая любой опасностью, последовать за Мандо, лишь бы самому во всем убедиться. Прошло не меньше часа, прежде чем канат пришел в движение. Мартин принялся ловко вытягивать его из воды. Однако на сей раз работа требовала от него больших усилий, чем прежде. Наконец из воды показалась голова Мандо, а вскоре и он сам вскарабкался в лодку и тоже ухватился за канат.

Осторожно поставив металлический ящик на дно лодки, оба почувствовали, что основательно устали и проголодались. Не успели они перекусить, как Мартин вскочил словно ошпаренный и бросился к ящику.

– Давай откроем! Надо его немедленно открыть… А то может быть…

Ящик по форме напоминал небольшой чемодан с ручкой. От долгого пребывания в воде он покрылся ржавчиной, но отнюдь не проржавел насквозь, и вода в него не просочилась. Более того, сбоку, где была приделана ручка, еще можно было различить надпись, из которой следовало, что ящик изготовлен в Европе в начале прошлого века. А чуть пониже довольно крупными буквами было выгравировано СИМОУН.

Ключа не было, поэтому пришлось снимать крышку, а если бы и оказался у них ключ, то он все равно не пригодился бы: замочная скважина была изъедена ржавчиной. Когда очистили крышку от ржавчины, обнаружилось, что ящик сделан из стали отличного качества. Посовещавшись, Мандо и Мартин решили попытаться открыть ящик с помощью ножей. Нащупав едва заметную щель, где крышка соединялась с корпусом ящика, они осторожно просунули в нее тонкие лезвия стальных ножей и, постукивая камнем по рукоятке, постепенно вгоняли ножи внутрь ящика до тех пор, пока крышка не отскочила.

Затем они соскребли слой воска, прикрывавший содержимое ящика, и их взору предстали легендарные сокровища знаменитого ювелира из «Флибустьеров». Будто они призвали волшебника, и тот, выполняя их волю, доставил сюда в горы Сьерра-Мадре самые богатые украшения из Парижа и Лондона, Америки, Индии и Египта. Мандо и Мартин оцепенели от изумления, не смея прикоснуться ко всему этому богатству, которое можно увидеть только в сказочном сне.

Ящик был разделен перегородками на четыре ячейки. В одной были сложены всевозможные украшения – кольца, браслеты, ожерелья и броши; в другой – ограненные бриллианты и драгоценные камни – изумруды, рубины, сапфиры, топазы и жемчуг; в третьей – золотые часы, медали, кресты, запонки; в четвертой – старинные золотые монеты и антикварные вещицы. Определить стоимость всех этих богатств было невозможно.

– Все, для нас война теперь окончена! – радостно воскликнул Мартин. – Что еще нам нужно, а?

– Надо подумать, как лучше распорядиться всем этим, – ответил Мандо.

– А чего тут думать? Я, например, знаю, что мне делать с моей долей, – проговорил Мартин. – Трудно жить без денег. А теперь я богат и уж потешу свою душу вволю.

– Не торопись, дружок, – посоветовал ему Мандо. – Нам необходимо проявить осторожность и осмотрительность. Сейчас мы владеем несметными богатствами, – продолжал Мандо, – но стоит появиться японским солдатам, и нам конец. Вне всякого сомнения, они отберут его у нас, и хорошо еще, если не перережут нам глотки.

Мартин вроде бы немного унялся, но все-таки упорно продолжал настаивать на том, чтобы немедленно поделить сокровища. Ему не терпелось вернуться в Манилу и воспользоваться своей доле# богатств. Мандо, однако, убедил его отложить дележ на следующий день, потому что очень устал от долгого пребывания под водой. Только тут Мартин заметил, что уже стемнело, и перестал спорить. Они надежно спрятали ящик с драгоценностями в чаще леса и пораньше легли спать.

Посреди ночи Мандо вдруг проснулся от подозрительного шороха. Приподнявшись на локте, он поискал глазами Мартина, но того нигде поблизости не оказалось. Тогда Мандо осторожно вылез из шалаша и прислушался. Высоко в небе стояла луна, но в чаще леса ничего не было видно. Постепенно глаза Мандо привыкли к темноте, и тут он заметил невдалеке Мартина с ящиком в руках.

– Мартин! – окликнул он его, и голос разнесся в ночной тиши подобно эху выстрела.

Мартин сразу же остановился, опустил на землю ношу и, не говоря ни слова, направился к Мандо. Когда они подошли друг к другу почти вплотную, Мартин наугад нанес удар ножом в темноту, Лезвие скользнуло по левой щеке Мандо. Не раздумывая более, Мандо бросился вперед и обхватил Мартина руками. Завязалась борьба. Мартин был явно сильнее, к тому же из щеки у Мандо фонтаном била кровь, и он заметно слабел. Повалив противника на спину, Мартин уже занес над ним нож, но в последний момент Мандо изловчился и со всей силой ударил его ногой в подбородок. Мартин полетел на землю и стукнулся затылком о камень.

Превозмогая слабость, Мандо поднялся и осторожно приблизился к Мартину. Тот лежал, опрокинувшись навзничь, в голове у него зияла страшная рана. Мандо попытался было привести Мартина в чувство, но тщетно. За свою жадность и подлое предательство Мартин заплатил дорогой ценой – жизнью.

Глава одиннадцатая

Всего за четыре дня в жизни Мандо произошло много событий: погибли два его товарища, а он стал обладателем несметных богатств. Лицо его было обезображено глубокой раной. Во время поединка с Мартином он почти не испытывал боли, чувствовал только, как кровь заливала ему рот, стекала по шее за воротник. Острая боль пришла одновременно с сознанием, что случилось непоправимое: он убил Мартина. Голова Мандо налилась свинцом, тело охватила лихорадочная дрожь. Он достал лекарства, полученные от командира партизанского отряда Магата, принял таблетки и, смазав рану, залепил ее кое-как пластырем. Кровотечение прекратилось, но боль не убавилась. Затем он отнес ящик с драгоценностями в шалаш и снова вернулся в лес. Нужно было похоронить Мартина до восхода солнца. Он вырыл еще одну могилу рядом с могилой Карьо и опустил в нее труп Мартина. Поспешно засыпал его землей и помолился за обоих.

У него не нашлось зеркала, чтобы взглянуть на свое лицо, но он ощущал, что оно основательно распухло. Болела голова, свет резал глаза, во рту было сухо, в горле першило. Лекарство сразу же заглушило лихорадку, сняло боль в суставах, но зато наступила страшная слабость. Он никак не мог заснуть, его преследовали кошмары…

Разрушив до основания шалаш, служивший ему временным убежищем, Мандо отнес в лодку ящик с драгоценностями, а сверху укрыл его узлами со всевозможным хламом.

Потом он столкнул лодку на воду и отправился в путь. Ему нужно было как можно скорее добраться до Тата Матьяса. Невзирая на усталость и слабость, Мандо греб и греб без передышки: останавливаться было нельзя. Он рассчитал, что по воде весь путь у него займет не более суток, в то время как на путешествие по суше ушли бы два дня и одна ночь.

Океан был спокоен. Дул ласковый северо-восточный ветерок. Когда стемнело, Мандо причалил к берегу, перекусил и хотел отдохнуть. Растянувшись на сухом песке, он полежал немного с закрытыми глазами, но уснуть не мог. Беспокоила рана. Не долго думая, он снова сел в лодку и поплыл дальше. Теперь путь ему освещал молодой месяц. Мандо знал, что ночью плыть безопаснее, хотя у него на лодке и не было фонаря. Он греб без передышки всю ночь. Уже забрезжил рассвет, когда в туманной дымке показался склон горы, у подножия которой приютилась хижина Тата Матьяса. И хотя самой хижины еще не было видно, Мандо уже не сомневался, что добрался наконец до места. Он с облегчением вздохнул.

Прошло еще немного времени, и он вытащил лодку на песок, подальше от воды, чтобы ее не смыло волной. Бережно взял ящик и стал осторожно карабкаться вверх по каменистому склону. Кругом стояла первозданная тишина. Ее не нарушало даже пение птиц. Добравшись до скалы, служившей основанием лестницы, он бесшумно поднялся в хижину и заглянул внутрь. Тата Матьяс спал на циновке в углу, и, кроме него, в хижине никого не было. Мандо решил не будить старика, улегся снаружи, пристроив ящик с сокровищами у изголовья и закрывшись тряпьем. Несмотря на усталость, Мандо спал чутко. И когда Тата Матьяс вышел, чтобы набрать воды, он нашел Мандо уже сидящим на кухне. Юноша приветствовал его.

– Доброе утро, дядюшка Тата Матьяс, – негромко проговорил он. – Это я, Мандо. – Он старался говорить отчетливо, ибо знал, что в предрассветной мгле старику будет легче узнать его по голосу.

– А-а, Мандо, – живо откликнулся старик. – Откуда ты взялся в такую рань? Когда ты пришел? Почему не разбудил меня? Ты один? – Он чиркнул спичкой, зажег масляный светильник и, подойдя к Мандо поближе, внимательно оглядел его.

– Что это у тебя за повязка на лице? – стал допытываться он. – Ты ранен? А где твои товарищи? Откуда ты явился на этот раз? Что-нибудь случилось? – Старик засыпал Мандо вопросами, не давая ему возможности ответить ни на один из них.

Старик споткнулся о железный сундучок и чуть было не упал.

– Что это такое ты притащил? И почему не занес в дом?

– У меня, отец, много новостей, – начал Мандо. – И очень важных…

– Но ты, поди, очень устал? – снова прервал его старик. – Поспи немного, а я пока займусь завтраком. Когда еда будет готова, я тебя разбужу.

Мандо ничего не оставалось, как подчиниться. Он никогда не жаловался на здоровье, но череда печальных событий последних дней могла сломить кого угодно.

Мандо отнес в хижину железный сундучок, положил на него подушку и лег. Тата Матьяс дал ему выспаться как следует. Когда он разбудил Мандо, впору было уже обедать. После обеда старик принялся врачевать рану на лице Мандо и, сняв повязку, вскрикнул от неожиданности. Мандо протяжно застонал.

– Ножом кто-то полоснул, да? – участливо спросил старик. – Пришелся бы удар чуть повыше – и ты лишился бы глаза. Да-а, хорошо еще, что жив остался. И какой же дьявол так тебя отделал? – ворчал старик, осторожно промывая рану.

Мандо подробно рассказал обо всем, что произошло с ним и двумя его товарищами.

– Да, от такой раны останется большой и безобразный шрам, – с горечью сказал Тата Матьяс. – Он совершенно изменит твое лицо, изменит настолько, что даже старые твои знакомые вряд ли смогут тебя узнать.

«Тем лучше», – подумал Мандо.

Старик смазал рану одному ему известным снадобьем и наложил новую повязку. Затем они снова сели, и Мандо продолжил свой рассказ. В заключение он вытащил сундучок.

– Вот, дядюшка, богатства Симоуна.

Тата Матьяс раскрыл рот от изумления.

– Наконец-то! – вскричал он и крепко обнял Мандо.

Старик неотрывно следил за руками Мандо, пока тот развязывал веревку и снимал крышку. Возглас удивления вырвался из его уст; Мандо и тот оцепенел от восторга, хотя видел сокровища уже второй раз. Старик, казалось, так и не мог поверить, что все это свершается наяву.

Мандо медленно расстелил циновку и выложил на нее драгоценности из первой ячейки. Тата Матьяс взял в руин несколько украшений и стал внимательно разглядывать, повторяя при этом слова Симоуна:

– Здесь у меня, как в сумке лекаря, жизнь и смерть, яд и противоядие; этой горсткой камней я могу утопить в море слез всех обитателей Филиппин!

– А можно так употребить эти богатства, что они облегчат их участь, – возразил Мандо.

– Правильно, – согласился Тата Матьяс. – Именно на это и стоит их потратить. Самое важное – та цель, которой эти богатства могут послужить…

Тата Матьяс взял в руки изумительное колье, подобного которому ему не приходилось видеть за свою долгую жизнь. Оно было в форме полумесяца, каждое звено его состояло из фигурок божков, нанизанных на золотую цепочку, фигурки отливали зеленовато-голубым цветом. Посредине была укреплена вырезанная из большого драгоценного камня голова грифа, заключенная в рамку в форме распростертых крыльев из яшмы.

– Сколько же это теперь может стоить? – поинтересовался Мандо.

– Этого никто не знает. Наверное, даже во времена Симоуна никто не мог определить его настоящую стоимость. Небось только правительства самых богатых стран в состоянии приобрести такую дорогую вещь для музея.

Глаза у Мандо расширились.

– Взгляни на эти серьги. Какая красота!

Старик взял обе серьги и стал пристально их разглядывать.

Потом он вынул массивное золотое кольцо с печаткой и примерил его на указательный и средний пальцы.

– Видно, его носил какой-нибудь гигант, – предположил Тата Матьяс. – Может быть, оно принадлежало когда-то диктатору Сулле[34]34
  Сулла (Силла) Луций Корнелий (138–78 гг. до н. э.) – римский военачальник, победитель понтийского царя Митридата; известен своей жестокостью.


[Закрыть], и он скреплял им смертные приговоры своим бесчисленным жертвам.

Мандо зачерпнул пригоршню драгоценных камней и рассыпал их по циновке. И сразу засверкали мириады звезд, словно торопясь излить свой яркий блеск, так долго таившийся на дне океана. Бриллианты, изумруды из Перу, рубины из Индии, сапфиры с Цейлона, бирюза из Персии, жемчуга всевозможной формы и разных оттенков из дальневосточных морей…

– Эти бриллианты и все эти камни, – продолжал Тата Матьяс, – прежде служили подарками королеве и украшали святую деву во время религиозных процессий.

– Вот досмотрите, – Мандо подбросил на ладони три бриллианта, небольших, но очень изящных и тщательно обработанных.

– Это за них, вероятно, Бирей предлагал Симоуну в Индии двенадцать тысяч фунтов стерлингов, – вслух рассуждал Тата Матьяс. – Теперь они, наверное, стоят все сто тысяч песо.

Мандо отобрал два великолепных бриллианта, похожих на вишни, и показал старику. Тот пришел в неописуемый восторг.

– Да это черные алмазы! – воскликнул старик. – Какие большие, какие крепкие! Им нету равных, они стоят бешеных денег.

Потом, порывшись в камнях, Тата Матьяс отыскал розовый бриллиант и другой, с золотисто-зеленоватым отливом, больше похожий на изумруд.

– А за этого жука богатый китаец Кирога предлагал ему шесть тысяч песо. По Симоун не согласился, потому что посчитал цену слишком низкой. Китаец хотел подарить его одной белой женщине – полуиспанке-полуаигличанке, которая, как говорили, была подругой самого начальника полиции, капитан-генерала.

Внезапно в груде драгоценностей внимание Тата Матьяса привлек изумительный золотой медальон тонкой работы. Он был усыпан бриллиантами и изумрудами. На одной его стороне была выгравирована рыбачья лодка апостола Петра, в которой, по преданию, он возил Иисуса.

– Вот этот медальон принадлежал Марии-Кларе, – сказал Тата Матьяс, помедлив немного. – Его подарил ей капитан Тьяго, ее отец, во время какого-то праздника в Сан-Диего. Однако Мария-Клара в тот же день отдала его прокаженному нищему, но тому он не пригодился: больной нуждался в еде и лекарствах. Он даже не мог его продать, потому что все, к чему прикасался прокаженный, внушало окружающим отвращение и ужас, – рассказывал старик.

– Да-да, я помню, – подхватил Мандо. – А прокаженный подарил его Басилио за то, что тот лечил его, а молодой врач, в свою очередь, подарил его своей невесте Хули, дочери Кабисанга Талеса[35]35
  Мария-Клара, капитан Тьяго, Басилио, Хули, Кабисанг Талес – персонажи романов Хосе Рисаля «Не прикасайся ко мне» и «Флибустьеры».


[Закрыть].

Мандо еще раз осмотрел медальон с обеих сторон, заметив при этом, что золото немного потемнело.

– Да, это тот самый медальон. Однажды Симоун пришел в дом к Талесу просить, чтобы тот продал ему медальон за любую цену; он даже предлагал взамен всевозможные драгоценности. Но Талес отказался наотрез. Однако потом оставил его в обмен на пистолет, который похитил в ту ночь у ювелира. Он решил стать разбойником после того, как священник отобрал у него землю.

И Мандо и Тата Матьяс согласились, что медальон – для истории самая дорогая вещь среди всех сокровищ Симоуна. Не с нее, конечно, пошло богатство Симоуна, он даже и не ведал, как попал медальон к капитану Тьяго, но он упомянут в двух романах Рисаля и сменил столько хозяев… Мандо положил медальон на место и хотел было взять еще что-нибудь из украшений, но Тата Матьяс остановил его.

– Хватит, закрой ящик. – Потом, секунду подумав, спросил у Мандо: – Что делать со всем этим богатством?

– Отец, – проговорил Мандо, – я пришел как раз затем, чтобы спросить об этом вас. Богатство это не мое.

– Я уже говорил тебе, что цель, во имя которой тратятся богатства, гораздо важнее самого богатства. Судьбе было угодно, Мандо, чтобы оно попало в твои руки. Оно вроде бы твое и в то же время не твое. Поэтому ты должен распорядиться им с умом, совсем не так, как Симоун, которого оно довело до гибели. Помнишь, что сказал падре Флорентино? – И тоном, которым обычно читают молитвы, старик торжественно произнес:

– «Когда ты понадобишься людям для святой цели, господь сумеет извлечь тебя из бездны вод… А до той поры ты не будешь чинить зла, не будешь сеять неправду и разжигать алчность!..»

Вот ты, Мандо, и есть избранник божий.

– Я готов, – серьезно ответил Мандо. – Поэтому я и говорю, что богатство это не мое, и я не стану использовать его для собственного блага.

– И Карьо и Мартина погубила жадность, – напомнил Тата Матьяс. – Ты один уцелел, ибо совесть твоя чиста и свята цель твоя. В этом воля божья.

Мандо провел в хижине Тата Матьяса несколько дней, пока зажила его рана. Силы молодого организма восстанавливались быстро. Однако, как и предсказывал старик, на щеке у него остался безобразный шрам. Он напоминал багровую ленту, протянувшуюся вдоль левой щеки от самого глаза к подбородку.

– Я и сам-то с трудом себя узнаю, – говорил Мандо, стоя перед старым зеркальцем, висевшим в хижине.

Тата Матьяс в утешение похлопал его по плечу.

– В глазах многих, – сказал старик, – этот шрам безобразит твое лицо. На самом же деле, он как медаль за храбрость, которая стоит больше, чем несколько вот таких медальонов Марии-Клары.