Текст книги "Хищные птицы"

Автор книги: Амадо Эрнандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Глава шестнадцатая

Так называемое «освобождение» скорее всего можно было сравнить с большим сельским праздником. Кругом гремели оркестры, вспыхивали фейерверки – веселье царило в каждом доме, и в бедном и в богатом. Но всех тревожила мысль: что будет потом? Опять питаться отбросами, затягивать потуже пояса? Снова долги, смертельная усталость, уйма мелочных забот?

На Филиппинах у каждого города, у каждой деревни и даже храма есть свой бог-покровитель, которого свято чтут местные жители. Поэтому ежегодно в стране справляют свыше четырехсот праздников, больше, чем дней в году. Можно подумать, что с тех пор, как филиппинцы приняли христианство, их жизнь превратилась в сплошной праздник, а теперь к нескончаемой череде праздников добавился еще один – «освобождение». Бары и кафе заполнились американцами, торжествовавшими победу над японцами.

На первый взгляд вроде бы установились мир и спокойствие, стих гром войны. Но уже через несколько дней началась суровая и жестокая битва за хлеб насущный, за жизнь на земле. И боролись теперь сильные со слабыми, истинные партизаны с самозванцами, кровопийцы-эксплуататоры с трудовым людом, помещики с арендаторами, лавочники с покупателями. В городе остро ощущалась нехватка жилья, неимоверно подскочили цены на товары первой необходимости. Все желали одного – «чтобы все было как до войны». События военного времени постепенно отходили на второй план. Уже почти никого не интересовало, кто остался верным отечеству, а кто перешел на сторону врага. Общая картина военного времени быстро стиралась в памяти, хотя писалась она отнюдь не красками, а человеческой кровью. Возрождались прежние понятия о законности и правопорядке.

Земля, которую владельцы забросили во время войны, вновь начала обретать своих «хозяев». А тех, кто ее обрабатывал, кто не дал заполонить ее лесам и болотам, безжалостно гнали прочь. Помещики создавали особые вооруженные гвардии, куда вербовали, как правило, бывших японских прислужников, и те за щедрую мзду должны были разыскать и вернуть своим хозяевам брошенное в первые дни войны имущество. Между помещиками и крестьянами постоянно возникали раздоры, доходившие до открытых столкновений. А так как большинство крестьян в годы войны либо партизанили, либо активно поддерживали партизан, то, естественно, незаконная деятельность бывших японских наймитов вызывала их резкий протест. Око за око, зуб за зуб.

Правительство было в центре всех событий, все обо всем знало. Но в нем опять оказались те же самые люди, которые находились у власти до войны. Неимущие пожинали плоды своей слабости. Прыткие коллаборационисты, вроде Монтеро, с помощью друзей и денег умело пролезали всюду. Они-то и поддерживали мнимых партизан, натравливая их на настоящих героев, сражавшихся за родину. Ни о какой справедливости в послевоенной жизни не приходилось и говорить. Было ясно, что победа не принесла равенства, о котором мечтали участники Сопротивления, и снова выиграли те, кто заботился только о собственной наживе.

В первый послевоенный год рабочие и служащие получали ту же зарплату, что и до войны, хотя всем было очевидно, что стоимость жизни выросла по меньшей мере в четыре раза. Цены постоянно ползли вверх, продуктов не хватало. И в этом оказались повинны не столько послевоенная разруха, сколько спекулянты-перекупщики, наживавшие сказочные богатства буквально за несколько дней.

Однако уроки войны не прошли для трудящихся даром. Они научились думать, для защиты своих прав рабочие объединялись в профсоюзы, в деревнях возникали первые крестьянские союзы. Народ твердо усвоил, что оружие не стоит далеко прятать, его надо держать наготове. День ото дня в нем крепла решимость добиваться своих прав и той доли, которая причиталась за участие в общей борьбе, народ на практике убеждался в том, что порознь ничего не добьешься, что его сила в единстве. Он вдруг прозрел и увидел истинное лицо политических деятелей. Да, они отнюдь не святые, а скорее напоминают – стаю хищных птиц, которые кружатся над своей жертвой и, выбрав удобный момент, обрушиваются на нее. Не брезгают они и падалью. И движет ими одна-единственная цель – обогащение.

Манилу наводнила армия безработных, многие из которых нуждались в неотложной медицинской помощи, но оказались предоставленными самим себе и умирали от болезней и истощения прямо на улицах либо в жалких трущобах на окраине города. Но самое страшное зрелище являли собой дети, лишившиеся родителей в годы войны, дети бесчисленных жертв Форта Сантьяго и Батаана. Для всего этого огромного бесприютного племени не нашлось ни еды, ни одежды, о школах и говорить не приходится. В школу можно было попасть только по протекции какого-нибудь политического заправилы. На участках, отведенных под постройку школ и больниц, словно грибы после дождя, появлялись новомодные бензозаправочные станции. Для истощенных детей недоставало молока, зато автомобиль можно было заправить бензином в любое время. Богачи получали в фешенебельных районах города огромные участки. На одном таком участке могло бы разместиться сто лачуг с многочисленными обитателями, а строили на них великолепные виллы из стали, мрамора и стекла. Каждая такая вилла была надежно укрыта от посторонних глаз высоким забором и утопала в пышной зелени сада. Рядом с виллой, как правило, находился гараж с полдюжиной машин новейших марок и бассейн, который по своему великолепию мог бы поспорить с бассейнами аристократов в Древнем Риме.

В этих виллах прожигали жизнь филиппинские нувориши. Завтраки, обеды, ужины, ленчи, суарэ и банкеты, просто дружеские попойки – одно торжество сменяло другое, а поводов для веселья было более чем достаточно: то свадьба, то крестины, день рождения, именины, удачная сделка. Впрочем, веселились и без всякого повода, просто со скуки или чтобы продемонстрировать свое богатство. Так жила элита филиппинского общества. Казалось бы, не существует никакой связи между обитателями роскошных вилл и лачуг – так велика была разница в образе жизни и мышления. Но это только казалось. На самом же деле связь оставалась прочной и весьма ощутимой: богатые жили за счет бедных, карабкались вверх буквально по их головам. Алчность богатых не знала предела.

Итак, положение трудящихся после войны не переменилось к лучшему, их грабили так же, как грабили много веков подряд. Страна по-прежнему была разобщена на богатых и бедных. Первые считали такое положение вещей незыблемым и в условиях послевоенного мира боролись за восстановление статус-кво. Для вторых же восстановление статус-кво означало продолжение прерванной войной борьбы за перемены, которых с надеждой ожидало большинство филиппинского народа.

И вот наступил наконец День независимости, которую Филиппины получили в действительности тринадцатого августа тысяча девятьсот сорок пятого года, а не четвертого июля тысяча девятьсот сорок шестого, как обещали американцы еще перед войной. Это событие никого не оставило равнодушным. «Независимость – единственный путь к решению всех наших проблем» – таков был лозунг дня. Чтобы научиться плавать, нужно отрешиться от посторонней помощи и остаться один на один с волнами. Но политиканам типа Монтеро независимость внушала страх. Они считали, что страна может благоденствовать только под крылышком у Америки. Ведь если бы не Америка, то филиппинцы никогда не выбрались бы из-под железной пяты Японской империи. А кто в безбрежных просторах Тихого океана защитит нас от двух таких чудовищ, как Советский Союз и Красный Китай? – вопрошали они. Да и как вообще можно самим справиться с разрухой, когда пришли в негодность все дороги, когда разрушены фабрики и заводы, вытоптаны пастбища и поля? Остается надеяться только на помощь США. Ответ на все эти вопросы они находили сами, он был прост: пусть американцы хозяйничают у нас в стране еще сто лет, тогда мы сможем полностью восстановить наши города и деревни, привести в порядок дороги, мосты и порты. Без американских денег, материалов и специалистов филиппинцам не обойтись. К тому, же, – рассуждали они, – нам необходимо не только современное промышленное оборудование, но и современное вооружение, чтобы в будущей войне мы смогли оказать достойное сопротивление врагу.

«Если сейчас провести плебисцит, то население проголосует против независимости, – заявил, дон Сегундо Монтеро своим единомышленникам на одном из банкетов. – Если, конечно, наш народ в здравом уме». – «Да, да, – подхватили они, – стране нужна не независимость, а продовольствие. В такой обстановке свобода будет означать только свободу умирать с голоду».

Эти люди страшились перемен, которые, несомненно, должны были прийти вместе с независимостью. Они отнюдь не жаждали независимости, они были вполне счастливы и довольны своей жизнью и не хотели поступиться даже маленькой толикой своих богатств и благополучия. Для них стремление к независимости было равносильно абсурдному стремлению выплеснуть из котла на помойку наваристую ароматную похлебку. Поэтому в первое послевоенное время немногим удалось вкусить от плодов победы. Положение казалось таким смутным, таким непрочным.

Невольно возникали сомнения: а оправданы ли все эти бесчисленные жертвы, нужно ли было проливать кровь и тратить на борьбу лучшие годы жизни? Но никто не мог ответить на этот вопрос. А между тем трудности и неурядицы порождали новые сомнения. Кто победил в этой войне? Филиппинцы, отказавшиеся сдаться на милость победителей и боровшиеся против японцев с беспримерным героизмом?

Глава семнадцатая

Спустившись с гор Сьерра-Мадре, Мандо не сразу отправился в Манилу. Он решил сначала повидаться с партизанским командиром Магатом в Калаяане. Со времени их последней встречи прошло уже несколько месяцев, поэтому после краткого объятия они забросали друг друга вопросами. Магат озабоченно разглядывал большой и глубокий шрам на левой щеке Мандо, так сильно изменивший его облик. Но зато голос, глаза, радушие – все оставалось прежним. И они еще раз крепко обнялись.

– Что с тобой приключилось, брат?

Мандо вкратце рассказал ему обо всем, что с ним произошло с того момента, как они расстались. Не упомянул лишь о сокровищах Симоуна да о том, как погибли Карьо и Мартин. Он сочинил историю о столкновении с японцами неподалеку от Калаяана: Карьо и Мартин погибли, а ему повезло – и на сей раз он уцелел. Отделался лишь вот этой раной на щеке. К счастью, потом его приютил один старик, и там, в хижине у подножия гор Сьерра-Мадре, он провел много-много дней.

Рассказал Мандо и о том, как забрел однажды в маленькую деревушку на берегу океана, где несколько манильцев укрылись от преследования японцев. Среди них оказался доктор Сабио, настоящий ученый, преподававший прежде у них в колледже. Там-то Мандо и застала весть о капитуляции японцев в районе Манилы.

Мандо осторожно поинтересовался планами Магата на будущее, и тот дал ему понять, что тоже собирается в Манилу.

– Здесь я свою задачу выполнил, – с некоторой грустью сказал Магат. Он не знал, что его ждет в Маниле. Несомненно было только одно – прежде всего надо искать работу.

– Чтобы платить за учебу, мне до войны пришлось работать в типографии. Заниматься удавалось только ночью.

– А кем ты работал в типографии? – спросил Мандо.

– Корректором, – ответил Магат и почему-то громко рассмеялся. – Работа не из легких, да и платят за нее мало, но зато я много там узнал, ведь, бывало, целыми днями читаешь и читаешь, и все о разном, Я сам начал понемногу писать. В одном еженедельнике перед войной даже была опубликована моя статья. После этого меня сделали литературным редактором.

– Ну, если бы не война, глядишь, и главным редактором заделался бы, – пошутил Мандо.

– Главным редактором чего?

– Какой-нибудь газеты или журнала.

Магат добродушно рассмеялся, а Мандо уже серьезно продолжал:

– Несколько моих знакомых из тех, что я встретил в той деревушке, намерены по возвращении в Манилу заняться просветительской деятельностью, они хотят основать для этой цели газету или журнал. Мне предложили взять на себя административную часть работы и подобрать подходящих людей.

– Но у меня явно недостаточно знаний и опыта, – засомневался Магат. – Это совсем не то, чем я занимался раньше.

– В настоящее время главное – не как ты пишешь, а что пишешь. Мы говорили об этом с доктором Сабио и сошлись во мнении, что профессия журналиста отличается от профессии литератора. Чтобы стать настоящим журналистом, нужно обладать твердым характером, быть мужественным и правдивым. Порой встречаются люди, умеющие великолепно писать, но они слабы духом, робеют перед сильными мира сего или слепнут от блеска золота. А сильные мира сего как огня боятся правды.

– Это похоже уже на партизанскую борьбу… – начал было Магат.

– Да, издание газеты сродни военной операции. У меня тоже маловато опыта. Но если газета ставит своей целью говорить людям правду, невзирая ни на какие опасности и без всякой предвзятости, то для этого требуются люди, которых нельзя запугать или купить. Что же касается опыта, то это дело наживное. Разве у нас с тобой был опыт жизни в горах?!

– Ну, если так…

– Да, это так, а посему собирайся. Мы еще о многом с тобой поговорим там, в Маниле.

– Я согласен, только при одном условии, – сказал Магат.

– При каком же?

– Если я не справлюсь с работой редактора, то ты меня снова сделаешь корректором. – Скрепив договор рукопожатием, они громко и от души расхохотались.

– Ну что, вместе поедем в Манилу? – спросил Мандо.

Однако Магату предстояло завершить здесь, в Калаяане, множество всяких дел, и было решено, что он приедет чуть позже.

Мандо возвращался в Манилу после трехлетнего отсутствия. Так же как из-за шрама на лице знакомые Мандо узнавали его с трудом, так и он не узнавал столицу, превратившуюся в груду развалин и пепелищ. Мандо потратил несколько дней на обследование обоих берегов реки Пасиг. Манила пострадала значительно больше, чем он представлял себе со слов людей, с которыми ему доводилось встречаться в горах. Однажды утром он решил посмотреть, что сталось с домом Монтеро в Сингалонге. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что огромный каменный особняк, обнесенный высоченным забором, остался совершенно невредимым. Казалось, за все годы войны не пострадал ни один зеленый листочек в саду. Мандо подумал, что дон Сегундо не только хитер и коварен, но и неправдоподобно везуч. Все соседние дома лежали в развалинах, и лишь особняк Монтеро стоял как ни в чем не бывало, не тронутый ни огнем, ни снарядами. Он напоминал самодовольного боксера-гиганта, возвышающегося над поверженным противником.

«Да, правду говорят, что сорная трава сама по себе не погибает», – подумал про себя Мандо.

Стоя поодаль и размышляя над этим необъяснимым чудом, Мандо обратил внимание на автомобили, то и дело въезжавшие в ворота дома Монтеро и выезжавшие из них. Это были автомобили американских военных и штатских коммерсантов, крупных местных финансовых воротил, спекулянтов и всяких авантюристов, содержащих игорные дома и промышляющих на бирже.

«Операция пила», – подумал про себя Мандо. Около получаса никем не замеченный Мандо стоял против дома Монтеро и наблюдал за происходящим. Он выяснил все, что его интересовало: дон Сегундо жив, семейство его благоденствует и стало еще богаче, чем прежде, а хозяин, как всегда, водит дружбу с властями.

Примерно через месяц Мандо купил в Аскарраге типографию. Это был двухэтажный дом с типографией в подвале и конторой наверху. На окраине он снял также небольшой домик под жилье. Положив начало своему предприятию, Мандо отправился в горы Сьерра-Мадре за Тата Матьясом. Старик поначалу никак – не хотел переезжать в город, ему, мол, недолго осталось жить, и он не хочет менять свой образ жизни. Но Мандо был непреклонен. Тата Матьяс ему необходим, особенно на первых порах. Они вместе должны решить, как лучше распорядиться богатством и властью, которая дана им самим провидением. Ведь нет на свете другого человека, кому Мандо мог бы доверить свою тайну. Да и у старого революционера не осталось никого из близких ему людей. Мандо опустился на колени и попросил Тата Матьяса считать его приемным сыном.

В условленном месте в назначенный день Мандо поджидал Магата. Тот пришел не один, с ним был Андрес, бывший вожак Макапили. После тщательного и долгого разбирательства выяснилось, что никаких преступлений за ним не числилось и руки его действительно не были обагрены кровью.

Магат взял Андреса с собой, потому что знал его как способного и принципиального человека, который мог оказаться весьма полезным в их новом деле, а кроме того, ему хотелось помочь Андресу с работой.

– У меня, правда, нет опыта в таком деле, – честно признался Андрес. – Возьмите меня для начала учеником.

– Иногда мы придаем опыту слишком много значения, – ответил на это Мандо. – Мне кажется, что в любом деле важны прежде всего способности и желание чему-то научиться.

Магат знал также одного юношу, который вынужден был бросить учебу, несмотря на то что ему оставалось учиться немногим более года. Этого юношу звали Иман. Радости Имана не было конца, когда Магат предложил ему место в редакции новой газеты. Тот, в свою очередь, привел к ним опытного журналиста, работавшего до оккупации в большой ежедневной газете. Но с приходом японцев газету закрыли, и журналист Сантильян подался в деревню, где, позабыв на время о прежнем своем ремесле, занялся разведением кур и выращиванием овощей. Жена продолжала жить в деревне, ожидая, пока он снова найдет постоянный заработок и заберет ее в город. Сантильян был глубоко признателен людям, возвратившим ему радость заниматься любимым делом.

– Санти, а почему ты не писал при японцах? – спросил его Магат.

– Мне больше нравилось зарабатывать на пропитание торговлей яйцами с лотка и сладким картофелем, чем заниматься прожектерством и строить иллюзии относительно японцев. У меня есть сын, и я хочу, чтобы он стал когда-нибудь писателем.

– Можешь быть уверен, что, когда начнет выходить наша газета, тебе уже не придется больше торговать яйцами и сладким картофелем, – заверил его Магат.

– Спасибо вам, я должен немедленно сообщить эту радостную весть жене.

Мандо решил устроить ужин для сотрудников будущей газеты. Тут присутствовали и все «журналисты» во главе с Магатом, и наборщики, и печатники. Первое слово он предоставил Магату.

– Вы все уже знаете, что мы приступаем к изданию новой газеты, – объявил тот. – Несколько наших прогрессивно настроенных соотечественников, пожелавших остаться неизвестными, предоставили в распоряжение Мандо деньги на ее издание. От вас требуются полная самоотдача и мобилизация всех ваших способностей. Газетой этой мы будем владеть сообща. Все будут получать зарплату; если газета начнет давать прибыль, вы будете получать соответствующие отчисления от нее, убытки же предполагается покрывать за счет вложенных капиталов. На первых порах, по крайней мере, убытки неизбежны.

Всеобщий смех захлестнул последние слова Магата. Уж кто-кто, а они-то прекрасно знали о финансовых трудностях, связанных с выпуском периодических изданий. Во всяком случае, никто из них не рассчитывал на большие доходы и не надеялся на прибыли.

– Газета наша будет называться «Кампилан»[42]42
  «Кампилан» (тагальск.) – «Меч».


[Закрыть] и издаваться на филиппинском языке. Мы хотим разговаривать со всем народом, поэтому никакой иной язык нам не подходит. «Кампилан» призван нести людям правду, сеять разумное, бороться за справедливость. Пусть нашим девизом будет правда, разум и справедливость! У нас, конечно, найдутся друзья, но неизбежно появятся и враги. Я думаю даже, что врагов окажется намного больше. Сейчас такие времена, когда «правда» приравнивается к саботажу, а борьба за правду равносильна мятежу. Мы обязаны устоять и перед запугиванием, и перед подкупом… Мы готовы помещать в нашей газете объявления и рекламу, но никогда не поставим себя в зависимость от рекламодателей. Мы никогда не станем орудием в руках какой-либо политической партии, какого-либо государственного органа. Мы хотим руководствоваться исключительно принципами разума и справедливости. Мы выступаем в защиту свободы всего народа и каждого гражданина в отдельности. Привлекательная сторона демократии заключается не только в праве большинства принимать решения, но и в праве меньшинства на оппозицию. Такой нам видится наша принципиальная линия. И если кто-либо из вас, здесь сидящих, с этим не согласен, пусть заявит об этом сейчас, пока еще не вышел наш первый номер.

В комнате воцарилось абсолютное молчание. Все были согласны, каждый уже сделал свой выбор. Все радостно подняли бокалы за долгую жизнь «Кампилана».

Некоторое время спустя Мандо сообщил Магату, что поручает ему руководство газетой, поскольку сам собирается за границу. Он отправится сначала в Европу, а затем в Соединенные Штаты. Возможно, он будет отсутствовать год, но они будут поддерживать постоянную телеграфную и телефонную связь.

Мандо просил Магата особенно не распространяться по поводу его внезапного отъезда, а со временем объяснить, что ему пришлось выехать в Европу по решению корпорации вкладчиков для закупки нового типографского оборудования.

– Мы будем стараться изо всех сил, – заверил его Магат после того, как улеглось волнение, вызванное неожиданной новостью.

– А как же еще можно служить своей стране? Нашему народу, как воздух, нужны правда и справедливость. И если у тебя самого не хватит мужества и честности, то как же ты сможешь требовать их от других? У нас должно быть такое же действенное оружие, как и у наших противников. Разве не так было, когда мы сражались в горах Сьерра-Мадре?

– А я-то думал, вот вернемся в Манилу, и войне конец, – подмигнул ему Магат по-приятельски.

– Нет, дружище, она только начинается. – И оба дружно рассмеялись.

Всю следующую неделю мальчишки на всех перекрестках продавали первые выпуски газеты, громко горланя: «Кампилан»! «Покупайте новую газету „Кампилан“!» Газета выходила на восьми страницах и содержала массу разнообразного и интересного материала, включая самые последние новости. В отличие от других газет, в ней почти не помещали объявлений и рекламных материалов и совсем не печатали светской хроники. Иллюстрации также были сведены до минимума.

Когда Мандо протянул Тата Матьясу первый, еще пахнущий типографской краской номер «Кампилана», тот бережно взял его и с волнением стал читать информацию, размещенную на самом видном месте. Это был список правительственных чиновников, замешанных во взяточничестве и коррупции. Затем он внимательно проглядел передовицу, в которой высказывались предостережения в адрес правительства, намеревавшегося поставить вне закона политические партии, не согласные с его политикой.

– Если б отец Флорентино был жив и смог прочитать это, – неожиданно резюмировал Тата Матьяс, – он, наверное, сказал бы, что его молитвы о сокровищах Симоуна не пропали даром.