Текст книги "Хищные птицы"

Автор книги: Амадо Эрнандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Глава восемнадцатая

Обстановка и в городе и в деревне все более накалялась. Страна напоминала жарко натопленную печь, в которой бушевало пламя недовольства и беспорядков. Жар в этой печи поддерживали бесчисленные неразрешенные проблемы, в основном экономического порядка. Особенно остро это ощущалось в деревне. Среди рабочих тоже участились волнения. Непрерывно росло число безработных, да и те, у кого была работа, едва сводили концы с концами.

Не прошло и нескольких месяцев со дня окончания войны, как сбылись «пророческие» слова дона Сегундо Монтеро: на его асьенде возрождались прежние порядки. Поверенный Монтеро призвал Пастора и дал ему строжайшее указание немедленно ввести испольщину.

– Надо как следует потрясти этих скупердяев, – тоном, не допускающим возражений, начал свои наставления дон Сегундо. – И давай не тяни с выколачиванием долгов.

Несмотря на категоричность распоряжений дона Сегундо, Пастор осторожно попытался было высказать свои сомнения относительно, возвращения к старым порядкам. Ведь издольщики требуют изменения всей старой системы: расходы, связанные с посевом, по их мнению, должен нести помещик, а урожай следует делить поровну. Кроме того, все они, как один, заявляют, что никаких долгов за ними не числится, а если речь идет о записях в книге, так это – всего лишь проценты.

Густые темные брови дона Сегундо поползли вверх, а лицо стало похоже на морду кабана, отведавшего пороху. Асьендеро сделал несколько шагов в сторону Пастора, и тот испуганно попятился.

– Я никогда не соглашусь ни с одним требованием этих бесстыжих негодяев. – Лицо Монтеро налилось кровью. – Кто они такие, чтобы указывать мне? Пока шла война, я терпел, но теперь пора положить конец всем этим глупостям.

– Мне всегда казалось, что больше всего пострадали именно они.

– На кой черт мне нужна такая сознательность, – зло крикнул Монтеро. – Вот мое последнее слово: кто не согласен на мои условия, пусть немедленно убирается с моей земли. Я скорее соглашусь, чтобы вся земля заросла лесом, чем позволю этим зверям устраивать в ней норы.

Пастору стало ясно, что дона Сегундо невозможно ни в чем убедить. Он и сам был противником шума и беспорядков, но, в отличие от дона Сегундо, был твердо убежден, что крестьянам следует дать некоторые послабления.

Дон Сегундо подошел вплотную и приблизил свое лицо к лицу Пастора.

– А ты на чьей стороне? – угрожающе спросил он. – На моей или на их? Ну, что ж! Смотри, если не исполнишь того, что я приказываю, пеняй на себя. Даю тебе сроку один месяц.

От хозяина Пастор уходил с таким чувством, будто этот месячный срок истек еще в прошлом году. Разговор с Монтеро не разозлил и не опечалил его. «Чему быть, того не миновать, – думал он, – и во всем будет виноват сам Монтеро».

Дома его с нетерпением поджидала Пури.

– Как ты съездил, отец? – спросила девушка.

– Ничего хорошего, – грустно ответил Пастор. И пока дочь накрывала на стол, рассказал о разговоре с доном Сегундо. Пури, в свою очередь, сообщила, что в его отсутствие к нему приходили несколько издольщиков по важному, как они сказали, делу.

– Когда они узнали, что тебя вызвал дон Сегундо, пообещали зайти еще раз вечером.

– А кто приходил? Ты знаешь их?

– Манг Томас, Даной и трое незнакомых. – Не успела Пури убрать со стола, как внизу у ворот послышались голоса.

– Проходите, проходите, – приветливо говорил Пастор.

Усадив гостей, он радушно осведомился, ужинали ли они.

– Мы уже поели. Спасибо, – поблагодарил за всех Манг Томас на правах старшего (он казался даже чуточку старше самого Пастора). Самым молодым из этих пяти арендаторов был Даной.

– Мы слышали, что вы ездили в Манилу, – произнес Манг Томас, спокойно выждав, пока Пури вышла из комнаты.

– Да, меня вызывал дон Сегундо. И не потому ли вы пришли ко мне, что хотите узнать, о чем он со мной говорил?

– Наверняка он что-то задумал, а?

Пастор рассказал гостям о решении хозяина, ничего не утаивая. И прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово, Пастор добавил:

– Если он думает, что я собираюсь выполнять его приказ, то ему легче будет дождаться Судного дня.

– Но если ему все-таки удастся найти исполнителя его планов, то уж наверняка он дождется Судного дня, – спокойно проговорил молчавший до сих пор Даной.

– Лучше меньше, но наверняка, – посоветовал один из крестьян.

Даной запротестовал:

– Тот, кто выдумал эту поговорку, не был другом угнетенных. Есть много всяких присказок, мешающих нам жить. Достаточно вспомнить хотя бы две: «Если колко, надо идти медленно», «Сосчитай до ста, прежде чем сделать что-либо».

Но Пастор пресек препирательства двух крестьян, объявив, что дон Сегундо дал сроку всего один месяц, чтобы восстановить прежние порядки на асьенде. Рассказал он также и о том, что Монтеро грозится согнать с земли всех, кто воспротивится его воле.

– Уже сегодня можно сказать, что согласных между нами нет и не будет, – отрезал Манг Томас.

– Но я боюсь вот чего, – продолжал Пастор, – как бы это лучше выразиться… Одним словом, что будет основой нашего союза здесь, в этой асьенде? Если я правильно понял, весь трам-тарарам из-за расходов и дележа урожая. Может быть, вы передумали?

– Нет, не передумали, – тотчас же ответил Манг Томас за всех. – Мы никогда ничего от тебя не скрывали, и даже когда дон Сегундо сделал тебя управляющим, мы не потеряли к тебе доверия. На этой земле проливали пот наши родители. Здесь был густой лес. Наши предки отвоевали эту землю у леса и терпеливо возделывали ее. А владели ею сначала святые отцы, а затем дон Сегундо. И все они наживались как могли на нашем страхе и темноте. Мы исходили кровавым потом и оставались нищими. Но теперь уже нету больше сил терпеть!

– Следовательно… – попытался подытожить Пастор.

– Мы хотим не только земли, но и справедливости. Для крестьянина справедливость означает быть хозяином земли. Ты знаешь, что мы организовали крестьянский союз. Мы хотим добиваться, чтобы правительство выкупило земли, которые мы обрабатываем у помещиков, а затем продало ее крестьянам по доступным ценам. Мы выплатили бы деньги в рассрочку под залог наших урожаев. Если бы земля была нашей собственностью, то никакие кровопийцы не могли бы жить за наш счет. Теперь тебе понятно, чего мы хотим, а?

– А если у правительства не окажется на это денег? – резонно спросил Пастор.

– Правительство не понесет ущерба, если вложит деньги в это мероприятие, – парировал Манг Томас, увлеченный своей идеей. – Ведь порой оно выбрасывает деньги на совершенно ненужные вещи, попросту пускает их по ветру. А в данном случае правительство ничем не рискует. Сначала оно должно будет установить цены на землю, исходя из урожая, который она дает ежегодно. А затем просто поручиться за нас перед помещиком до тех пор, покуда мы не выплатим ему всей суммы целиком.

– Но в этом случае, избавившись от помещика, вы останетесь теми же арендаторами, только у правительства, – снова попытался вмешаться Пастор.

– Возможно, так и будет вначале, пока земля не перейдет в нашу собственность, – разъяснил Манг Томас.

– Не для такого ли случая уместна пословица: «Собака та же, сменился лишь ошейник», – заметил управляющий.

– Нет никакого сравнения, – терпеливо продолжал старый крестьянин. – Частный собственник, вроде дона Сегундо, преследует только одну цель – наживу. Он нам сочувствует так же, как кучер своей лошади. А правительство обязано содействовать процветанию народа, даже если это требует значительных расходов.

– Да, замыслы у вас хорошие, – согласился наконец Пастор. – Однако я не вижу возможности осуществить все это на деле. Ну, во-первых, дон Сегундо ни за что не согласится на это, если ему не будет выплачена сумма, которую он захочет. Во-вторых, правительство может оказаться совсем не таким, каким вы его себе представляете. Может статься, что при решении этого вопроса оно скорее прислушается к доводам дона Сегундо, чем к вашим…

– Это мы еще посмотрим, – с вызовом бросил Манг Томас. – Звон монет еще не самая громкая штука, есть кое-что и погромче. И уж если на то пошло, железо посильнее золота…

– Что ты говоришь, Томас!

– Что говорю? Говорю, что, когда объединяются маленькие люди, голос их звучит гораздо громче, чем голоса сотни Сегундо Монтеро…

Жаркий ветер с полей почувствовали и рабочие в городе. Представители многочисленных союзов и организаций, собравшись на свой первый конгресс, решили создать единую федерацию профсоюзов. Они отпечатали листовку с призывом добиваться справедливой заработной платы, сокращения рабочего дня, улучшения условий труда, снижения цен на предметы первой необходимости. В листовке обращалось внимание общественности страны и правительства на ужасающее положение безработных и полубезработных филиппинцев.

Газета «Кампилан» поручила Иману взять интервью у одного из профсоюзных лидеров – Рубио. Это был энергичный мужчина лет тридцати с хорошо подвешенным языком. Если судить по внешнему виду, то его можно было принять за служащего респектабельной фирмы. Но внешность порой обманчива. Рубио был рядовым рабочим. Иман узнал, что родителей своих он не помнил и семилетним мальчуганом уже сам добывал себе на пропитание, продавая газеты и журналы на улицах Манилы. Жил он у двоюродного дяди, работавшего на мельнице, который заменил ему отца.

Рубио рос и мужал в бесконечной борьбе за существование. Когда умер дядя, он поступил рассыльным в одну контору. Платили гроши, но зато бесплатно кормили и к тому же он мог учиться по вечерам. После окончания средней школы ему посчастливилось получить место агента в фармацевтической фирме, однако по иронии судьбы, заболев, он не смог приобрести нужного лекарства да вдобавок потерял и работу. Оправившись после болезни, он долго нигде не мог найти пристанища, пока не подвернулся случайный заработок статиста в кино. Но заработанного едва хватило, чтобы расплатиться с портным, которому пришлось заказать новый костюм. Он был членом многих организаций, искал спасения в разных религиях, но в конце концов разуверился и в политических боссах, и в святых отцах. Перед войной ему довелось служить телохранителем у одного политикана, и с тех пор у него на всю жизнь осталось отвращение к политике.

Иман и Рубио вдвоем пили кофе в маленьком ресторанчике. Рубио извлекал из тайников своей памяти десятки смешных историй, приключившихся с ним в разное время.

– Помню, мне случилось работать шофером у судьи. Добрый был, с большим достоинством, хотя и бедный. Во время войны я делал сигареты и торговал ими вразнос. Гляжу однажды, стоит мой судья на рынке и глаз отвести не может от моего товара. Бедняга, у него не на что было даже купить сигарет. Вспомнив его доброту и отзывчивость, я дал тогда ему целую пачку.

Рассказал Рубио и про то, как японец украл у него с лотка несколько пачек сигарет, да еще чуть не переломал ему все кости, но просил Имана об этом не писать.

– На меня донесли сразу два шпиона. Не знаю уж, в чем они меня обвиняли, но я был схвачен прямо на рынке. Одни держали меня, другие били, да так, что вместо лица получилось сплошное кровавое месиво. Но никто из целой тысячи собравшихся зрителей не вступился за меня. Через несколько дней я сам расквитался с обоими шпиками. Некоторое время скрывался, потом подался в горы к партизанам.

Рассказал Рубио и о том, как ему удалось вывезти в надежное место больную жену. Он оставил ее на попечении своих добрых знакомых, а когда вернулся, то обнаружил, что дом разрушен и никто из его обитателей не уцелел.

Большой и разнообразный жизненный опыт пригодился Рубио в партизанском отряде. Среди неприступных скал и бурных потоков он чувствовал себя как дома. Действуя сообща, партизаны представляли собой внушительную силу, а благородные цели, за которые они боролись, придавали им решимость.

– Возьмите, к примеру, безработных, – продолжал Рубио. – Ведь это же просто преступление, когда люди не имеют возможности применить свои силы и знания. Они учились, старательно овладевали профессией, готовились к практической работе. А сейчас они подобны инструменту, хранящемуся в футляре. Но голос двух миллионов безработных нашей страны – это не глас вопиющего в пустыне.

Иман внимательно слушал, что говорил Рубио. Профсоюзный лидер четко сформулировал возможности и перспективу рабочего движения.

– На сегодняшний день филиппинский рабочий, вероятно, самый угнетенный среди своих собратьев в других странах. Видели ли вы когда-нибудь рабочего-филиппинца, приезжающего на работу на своей машине? Знаете ли вы хоть одну жену рабочего, которая имела бы возможность заниматься чем-нибудь, кроме стирки и глажения? Дети наших рабочих не могут учиться в колледжах и университетах. И живут они отнюдь не в Форбс-парке. И отдыхать они не ездят в Багио[43]43
  Форбс-парк – район фешенебельных особняков и вилл в Маниле, обнесенный высокой стеной. Багио – летняя столица Филиппин.


[Закрыть], не говоря уже о загранице. Все это происходит потому, что законы, по которым нас судят и которыми руководствуется общество, безнадежно устарели, а судьи постоянно косят глазом в сторону денежных мешков.

В скором времени не без посредства Имана была установлена связь между профсоюзом, который возглавлял Рубио, и крестьянским союзом. За один стол сели Рубио, Манг Томас, Даной, рабочие-активисты. Они без труда нашли общий язык и обсудили насущные проблемы, затрагивающие в равной степени интересы и рабочих и крестьян. Было решено сообща бороться против чудовищной социальной несправедливости, и в особенности против тех, кто ее защищает. Некоторые из крестьян узнали Рубио. Им приходилось с ним встречаться в годы войны. И они помнили его преданность делу партизанской борьбы.

Глава девятнадцатая

Мандо исподволь готовился к предстоящему путешествию. Об этом знало всего несколько человек: Магат, Тата Матьяс и доктор Сабио. Как своему ближайшему помощнику по газете «Кампилан», Мандо сообщил Магату, что намеревается провести за границей продолжительное время. Он полностью доверял Магату во всех делах, касающихся газеты, в том числе и в финансовых. На время его отсутствия был учрежден специальный фонд, в распоряжении которым Магат получил самые широкие полномочия.

Об истинной цели поездки Мандо за границу знал только Тата Матьяс. Они во всех подробностях обсудили вопрос о том, как наилучшим образом распорядиться сокровищами Симоуна, и пришли к выводу, что необходимо как можно быстрее превратить их в деньги. Для того чтобы хранить их в шкатулке в каком-нибудь тайнике, не было смысла доставать их со дна океана. Сейчас им нужны были деньги, как воздух, и в Европе можно было более выгодно продать старинные драгоценности. Однако Мандо преследовал еще одну цель – он собирался пополнить свои знания, расширить кругозор, посмотреть, как живет народ в других странах.

Любое богатство, если с ним неумело обращаться, может растаять, как зажатый в руке кусок льда. Любое благородное начинание может окончиться неудачей, если у его инициаторов нет необходимой для этого практической хватки, смекалки, проницательности и хладнокровия.

– Ты желаешь не так уж мало, – резюмировал Тата Матьяс. – Мы хорошо сознаем проблемы, которые стоят перед нами. Всем известен недуг, которым страдает наше общество. Но опытные врачи не спешат с окончательным диагнозом и не сразу прибегают к операции, а ищут наиболее эффективное средство.

– Я согласен с вами, Тата Матьяс, – подхватил юноша. – Мы уже не раз говорили о том, что богатство, попавшее волею судеб нам в руки, не только открывает перед нами огромные возможности, но и возлагает на нас серьезную ответственность. Мы решили, что не воспользуемся им в личных целях, а обратим его на благо как можно большего числа людей. Но как все-таки распорядиться нам этим капиталом? С чего начать? На эти вопросы у нас пока еще нет определенного и единственно правильного ответа. А только вера в правоту своего дела может послужить гарантией успеха. Вы согласны со мной, Татанг?

– Меня очень радует, что ты ищешь правильный подход к этим проблемам. – Улыбка заиграла на устах старика. – Вчера был заложен фундамент настоящего, а наше дело заложить фундамент будущего. Дух героев прошлого жив в сердцах тех, кому дорого настоящее нашей родины, поэтому то, Что ты делаешь сегодня, послужит вдохновляющим примером для будущих поколений.

Уже перед самым отъездом Мандо долго беседовал с доктором Сабио, своим бывшим учителем, к которому испытывал большое уважение. Доктор Сабио был не только юристом и социологом, он с неослабевающим интересом изучал самые разнообразные факты древней и новой истории Филиппин и их ближайших соседей. Старый профессор не догадывался об истинных источниках неожиданного богатства Мандо, думал, что он получил его от Тата Матьяса, поскольку у того не было ни детей, ни других родственников.

В свое время доктор Сабио побывал в большинстве стран и городов, куда собирался Мандо. Он обладал обширными познаниями в области сельскохозяйственной кооперации в странах Восточной Европы, знал о кооперативном движении в скандинавских странах. Еще в годы войны он неоднократно говорил Мандо, что больше всего на свете Филиппины нуждаются в свете разума, что стране в целом и каждому человеку в отдельности так же необходимы знания, как необходимо физическое здоровье. Именно тогда у них и родилась мысль о создании Университета Свободы.

– Мне кажется, доктор, после войны нашей стране понадобится такое правительство, которое бы не только рассуждало, но и действовало.

– Да, здесь нужен Рисаль и Бонифасио в одном лице, – согласился доктор Сабио.

Теперь они живо припоминали во всех деталях те беседы далеких военных лет. Доктор Сабио одобрил программу поездки Мандо, считая, что молодому человеку будет очень полезно позаимствовать опыт других народов.

– А я прежде всего желаю тебе вернуться из путешествия целым и невредимым.

– Уж об этом не беспокойтесь, – улыбнулся Мандо.

– Вот и прекрасно. – И в дополнение к советам он снабдил Мандо рекомендательными письмами к своим друзьям в зарубежных университетах, в культурных и научных обществах. Напоследок ученик и учитель еще поговорили относительно того, каким должен быть Университет Свободы.

– Большинство университетов – это огромные комбинаты, производящие специалистов, которые в конечном счете служат целям укрепления капиталистического общества. Мы же создадим настоящую кузницу молодых патриотических кадров, которые будут на благо родины трудиться во всех областях науки и техники. Нам нужен новый тип политического лидера, новый тип ученого, – мечтательно заключил доктор Сабио.

– Да, нужно лишить образование коммерческой основы, – поддержал его Мандо.

– Вот именно. Уже полвека мы тратим средства и время на бесконечно устаревшую систему образования, в которой к тому же хозяйничают американцы. А каков результат? Кругом полным-полно специалистов с высшим образованием, которые не могут заработать себе на жизнь. Разве ты не встречал учителей, торгующих на панели чем попало? А адвокатов, работающих простыми, полицейскими, или зубных врачей – посыльными? И таких тысячи. Тысячи, подумай только, Мандо, что это значит для такой маленькой страны, как Филиппины. Страна фермеров и рыболовов предпочтительнее страны клерков и посыльных.

Мандо подробно рассказал об этой беседе своему приемному отцу.

– Ты правильно поступил, поговорив с таким умным человеком, хотя было бы еще лучше, если бы он смог поехать вместе с тобой, – посоветовал Тата Матьяс.

– У меня много причин стремиться к одиночеству в этой поездке. Подумай сам, отец, ведь мы же не можем ему всего рассказать, а ехать вдвоем и все время таиться и скрывать что-то было бы несправедливо по отношению к нему.

– Ну хорошо, – согласился старик, – коли так, отправляйся один, да возвращайся поскорее: тебя здесь ждет много дел. Помнишь первое путешествие Крисостомо Ибарры из романа «Не прикасайся ко мне»? Он вернулся образованным человеком, исполненным новых надежд и чистой веры. Но его вскоре вынудили бежать из страны, как преступника. Его второе возвращение, уже в облике Симоуна, было иным. Теперь он преследовал лишь одну цель – отомстить тому, кто загубил его будущее. – С этими словами старик взял со столика «Флибустьеров» и попросил Мандо прочитать предсмертную исповедь Симоуна. Молодой человек отыскал нужную страницу:

– «Да, я заблуждался, – читал он, – но неужели из-за моих заблуждений ваш бог откажет в свободе целому народу и дарует спасение людям, куда более преступным, чем я? И так ли велико мое заблуждение рядом со злодействами наших правителей? Почему мои проступки должны в глазах бога перевесить стенания тысяч невинных? Почему он, поразив меня, не желает ниспослать победу народу нашему? Он не хочет прекратить страдания людей достойных и праведных, равнодушно взирает на их муки. Потому я и старался их ожесточить?..»

– Так вот, я хочу, чтобы ты вернулся из своего путешествия не Ибаррой и не Симоуном, – торжественно провозгласил старик, глядя в упор на своего приемного сына.

– Я, конечно, вернусь без драгоценностей, – я обращу их в капитал, – ответил юноша, – но то, что я приобрету в путешествии, нельзя будет купить ни за какие деньги.

– И смотри не возвращайся иностранцем в родную страну.

– Вы имеете в виду этих коричневых америкашек?

И оба громко рассмеялись при упоминании о жалких филиппинских отщепенцах, возомнивших себя американцами.