Текст книги "Хищные птицы"

Автор книги: Амадо Эрнандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

– Представляю вам, дорогие товарищи, нашего кандидата в президенты от имени всех угнетенных и неимущих соотечественников.

Появление сенатора Маливанага перед микрофоном было встречено долго не смолкавшими аплодисментами и криками «Да здравствует!».

– Дорогие друзья! Во времена Рисаля патриотов высылали из страны, бросали в тюрьмы или расстреливали, – начал он. – Рабам нельзя было и мечтать о свободе. Потребовался Бонифасио, со своим Катипунаном, чтобы филиппинцы впервые обрели свободу. Только благодаря нашей слабости мы попали под американское иго, которое длилось почти полвека. Это не прошло бесследно: многие филиппинцы, очевидно, позабыли свои национальные традиции, перенимая у новых хозяев в первую очередь отнюдь не самое лучшее. Большинство филиппинцев ныне стремится только к тому, чтобы научиться бегло говорить по-английски и иметь в кармане как можно больше долларов. Став теперь свободной демократической республикой, мы должны в корне изменить свое отношение к жизни, к своей собственной стране. Пришло время сбросить с себя эти рабские одежды. Надо стать по-настоящему свободными – в делах, в мыслях – во всем! У нас теперь нет оков, и мы можем ходить свободно. У нас на глазах нет прежних шор, и мы не должны тыкаться из стороны в сторону, словно слепые котята. Если же слепы те, кто руководит страной, тогда этих слепцов просто надо убрать с дороги, чтобы они не мешали и не путались под ногами у нации…

В своей речи сенатор Маливанаг потребовал национализации розничной торговли и замахнулся даже на иностранный капитал на Филиппинах.

– Доколе мы, филиппинцы, будем оставаться посыльными, разными там водовозами да дровосеками?!

Со всех сторон понеслось:

– Довольно!

– Не хотим больше!

– Мы должны быть прежде всего филиппинцами! – продолжал Маливанаг. – Ибо нет ни одной великой державы, которая не была бы националистической, возьмем мы Соединенные Штаты, Великобританию или Японию. На наших глазах просыпается Азия, вскоре за ней последует и Африка. Нигде уже больше не боготворят белого человека. Придет время – и будут стерты все барьеры и границы между отдельными расами и народами. Уважать будут все цвета кожи. Так давайте же и мы, филиппинцы, не станем опаздывать на этот экспресс истории, который несется вперед с головокружительной скоростью. Пора распроститься с рабской идеологией, со всевозможными суевериями и побороть страх. Нужно учиться и учиться. Нет избранных богом наций и народов. Нет народов более умных, чем другие. У Хосе Рисаля тоже была коричневая кожа, но среди его белых современников мало кто мог с ним сравниться по уму и способностям.

Наш национализм – это ключ, который откроет дверь нашей стране к процветанию и прогрессу. Если мы возьмем в свои руки все богатства земли и моря, то выиграем от этого в конечном счете только мы! Я хочу повторить еще раз фразу, которую не раз говаривал президент Кэсон: «Нам на Филиппинах не нужны миллионеры, нам нужно, чтобы миллионы и миллионы филиппинских семей жили в достатке». Излишне говорить, что если мы станем настоящими хозяевами нашей страны, в особенности ее экономики, тогда у нас не будет армии безработных и голодных. Мы будем жить в стране довольной и счастливой, – а это и есть плоды подлинной свободы!

Гром аплодисментов разорвал ночную тишину на площади. Отовсюду понеслись возгласы «Да здравствуют Филиппины!» и здравицы в честь Маливанага, подтверждавшие согласие выдвинуть его кандидатом на пост президента Республики.

Глава сорок шестая

В то время как на Пласа Миранда шел митинг, на асьенде Монтеро вспыхнул пожар. Никто не видел, как занялся огонь. С быстротою звука пламя перекинулось на амбары и склады. К несчастью, почти все взрослые мужчины уехали в Манилу на митинг. Не оказалось на месте и управляющего капитана Пугота, который, как рассказывали, под вечер тоже отправился в столицу. Оставшиеся на месте старики да женщины и немногочисленная гражданская охрана не могли справиться с огнем. Порывистый ветер вздымал пламя, а снопы искр разлетались, образуя гигантский веер. Крестьяне из дальних баррио не спешили на помощь пострадавшим, они принимали меры к спасению своих домов и посевов. Пожар бушевал на асьенде.

Час спустя после начала пожара неожиданно появился капитан Пугот с целым взводом солдат. Он призвал свою «гвардию» и потребовал доклада о случившемся. Начальник «гвардии» доложил, что огонь занялся в старом амбаре, откуда перекинулся на большой склад. Его остатки еще дымились, и капитан Пугот бросился на поиски виновных в буквальном смысле слова по горячим следам. Он был убежден, что амбар загорелся не сам собой, что тут действовал злоумышленник. У него уже давно были «нехорошие предчувствия», кричал он перед собравшимися. «Эти людишки не остановятся ни перед чем, будут безобразничать до тех пор, пока с них живьем не сдерут шкуру!» Но уж он-то всех злоумышленников в округе знает наперечет. У него и список заготовлен. И список, как оказалось, действительно существовал. Первыми в нем значились Пастор, Даной и Манг Томас. Немедля он распорядился всех их арестовать. Сержант «гвардии» осмелился указать капитану, что собственными глазами видел, как Пастор и другие еще днем уезжали в Манилу. Но это нисколько не смутило ретивого управляющего.

– Я знаю, что их не было на месте преступления. Они не дураки! По их наущению действовали другие. Но, как говорят, «спрячешь руку, голова высунется». Кто же еще мог поджечь усадьбу, кроме них?!

Он прекрасно знал, что если нет никаких доказательств, то их надо изобрести, и если он сможет это сделать, то сильные мира сего будут только рады его выдумке. Было время, когда он очень боялся электрического стула или пожизненного заключения, но после сдачи в плен американцам, а тем более после прошедшей амнистии по поводу провозглашения Филиппин суверенной республикой он снова почувствовал себя уверенно, и теперь ничто не могло его остановить. Снова, как во времена японской оккупации, у него оказались развязаны руки.

Тем временем в усадьбу вернулись солдаты и гражданская охрана, – они только что произвели обыск у Пастора, Манг Томаса и Даноя. У Пастора «конфисковали» несколько ружей, у Манг Томаса нашли компрометирующие его «документы», а во дворе у Даноя были обнаружены «вещественные доказательства» – несколько банок из-под бензина и тряпки..

– Вот улики! – заорал Пугот во всю глотку, осмотрев принесенные трофеи. – Без сомнения, пожар устроили они, это их рук дело! – Он потрясал банками и тряпками перед собравшейся толпой. – А вот это – еще похлеще! Наверняка хотели затеять беспорядки. Довести дело до кровопролития. – Он взял в руки ружье. – Как пить дать, замыслили перестрелять всех нас – меня, дона Монтеро и еще кое-кого… А это что такое? – Капитан указал, ткнув дулом ружья, на «компрометирующие документы», найденные у Манг Томаса. – Скорее всего, какие-нибудь их дьявольские планы. – В руках у него оказался напечатанный на машинке экземпляр устава сельскохозяйственного союза.

Капитан Пугот расставил вокруг асьенды Монтеро в общей сложности около ста человек, чтобы перехватить возвращавшихся из Манилы. В домах подозреваемых в поджоге он устроил засады. Всем женщинам и старикам было приказано сидеть по домам и не показываться на улице без особого на то разрешения. На рассвете часовые услышали шум приближающегося автобуса. Выскочив на дорогу, охранники с ружьями наперевес преградили путь машине. В автобусе царило веселье: мужчины оживленно беседовали, женщины пели. Никто не заметил, что автобус остановился. Но когда шоферу приказали ехать к штабу гражданской охраны, а не в деревню, все приуныли в предчувствии чего-то недоброго. У штаба всем было велено выйти из автобуса. В проеме дверей стоял, скрестив руки, капитан Пугот. Затоптав недокуренную сигарету, он коротко распорядился обыскать всех мужчин.

– Как так? На каком основании? – недоуменно спросил Пастор.

– Не прикидывайся дурачком! Будто тебе и вправду ничего не известно! – заорал на него Пугот.

– А что мне должно быть известно?

– Подожгли асьенду, устраиваете саботаж, вот что. Бандиты!

Это известие на всех подействовало ошеломляюще. Некоторые мужчины направились было к своим домам, но опять дорогу им преградили вооруженные стражники и солдаты.

– Капитан, вы что-то путаете, – отвечал ему Пастор.

– Тебе предстоит еще доказать это в суде, а пока именем закона я тебя арестую.

Крестьяне заволновались, стали громко выражать возмущение. Кое-кто затеял потасовку с охранниками, но тех поддержали солдаты. Пастор зычным голосом призвал всех к порядку.

– Спокойно, товарищи! Здесь ведь есть женщины.

– Давайте посмотрим, кто кого! – распалялся Пугот. – Если вы не уважаете закон, может быть, пуля заставит вас одуматься.

Воцарилась тишина. Управляющий распорядился отделить женщин от мужчин. Почти совсем рассвело, и тогда в свете занимающегося дня все увидели, что среди мужчин кое-кого не хватает.

– А где Даной? – разъяренным тоном спросил Пугот.

– Остался в Маниле, – отозвалась толпа.

– Он это сделал специально! Знаете ли вы, что именно в его доме нашли банки из-под керосина и тряпки, – сообщил он.

– Далеко не убежит, – с угрозой в голосе проговорил один из стражников.

Задержанных еще раз обыскали. Потом всех переписали. Конфисковали все, «что имело касательство к мятежу», – ножи, удостоверения крестьянского союза. Солнце стояло уже высоко, когда женщин под конвоем отправили домой.

– И чтоб никто не смел носу из дому показывать без моего разрешения, – напутствовал их капитан Пугот.

Уходя, Пури сказала отцу, что вернется и принесет ему поесть.

– Не надо, дочка, я не стану есть один, – твердо ответил ей Пастор.

В доме у них все было перевернуто вверх дном. Вещи разбросаны по полу, шкаф распахнут настежь. Коробочка с письмами Мандо исчезла.

Капитану казалось, что он легко выудит у Пастора и Манг Томаса нужные ему признания. Однако те упорно молчали, прекрасно понимая, что всякое неосторожное слово может быть использовано против них.

– Ну-с, так, значит, мы не хотим признаваться в том, что организовали поджог? – со злобной ухмылкой спрашивал Пугот.

– А откуда у тебя ружья, которые ты прятал в доме? – продолжал капитан, обращаясь к Пастору. – Говори, откуда они у тебя?

– В моем доме никогда не было никакого оружия, – твердо заявил Пастор.

– Вот они, эти ружья, – сказал Пугот, указывая на несколько винтовок, лежавших в ряд поперек стола. – Узнаешь, а?

– Это не мои.

– Но их нашли у тебя в доме, в твоей комнате.

– Если вы говорите, что взяли их в моем доме, значит, вы же их туда и положили, – бесстрастно отвечал Пастор. В следующий миг сильный удар в лицо чуть ли не сбил старика с ног.

Манг Томас угрожающе двинулся на капитана, и тогда охрана, равнодушно наблюдавшая за происходящим, сразу же насторожилась. Пугот выхватил револьвер. Охранники тотчас взяли Манг Томаса на мушку. Солдаты с любопытством следили за происходящим.

– Никому не двигаться с места! А то раньше времени отправитесь на кладбище, – пригрозил капитан. – А ты, Пастор, видно, хочешь показать, какой ты стойкий? Ну смотри же, у меня быстро размякнешь. И не таким языки развязывали. Не испытывай моего терпения, оно лопнуло.

Пастор упорно молчал, не сводя презрительного взгляда с капитана.

Капитан подступил вплотную к Манг Томасу, тыча ему в лицо сброшюрованные листы «Устава».

– А ты, может, скажешь, зачем хранил эти бумажки?

– Это Устав нашего братства, – спокойно сказал Манг Томас.

– Это мерзкая бумажонка, в ней содержится призыв к саботажу, к антиправительственной деятельности.

– Там ничего такого нету и в помине. В ней сказано только, как организовать крестьянский союз.

– А вот тут говорится про справедливое общество, где не будет ни богатых, ни бедных…

– Эксплуататоров и эксплуатируемых, – поправил Манг Томас. – Что же в этом плохого?

– Так это же коммунистическая пропаганда! – закричал Пугот.

– Ничего подобного. О всеобщем равенстве говорил еще Иисус Христос, – начал было Манг Томас, но, видя, как глаза капитана наливаются кровью, осекся.

– Зачем Даной остался в Маниле? – решил сменить тему капитан.

– А я почем знаю? – отвечал Манг Томас.

– Ни с того ни с сего он не мог там остаться.

– Я не знаю!

На Манг Томаса обрушился мощный кулак Пугота, Теперь Пастор, сжав кулаки, двинулся было на капитана, но путь ему преградило дуло револьвера.

– Ладно, это не имеет значения, – медленно выговаривая слова, произнес капитан. – Куда он денется, этот Даной? Не явится сегодня к вечеру, завтра сам привезу его в наручниках.

Немного погодя капитан объявил, что едет в Манилу, Велел своим подручным собрать все вещественные доказательства и отдал строжайший приказ никого не допускать к арестованным, а если будут приносить еду, отбирать, – пусть задержанные как следует проголодаются к его, капитана, возвращению.

Глава сорок седьмая

После Парижа за Долли прочно установилась репутация звезды манильского света. Среди провинциальных барышень она выглядела настоящей королевой. Со стороны казалось, что «вся Манила» у ее ног. В сущности, так оно и было. Любящие родители немедленно исполняли любое ее желание. И все-таки она была не вполне удовлетворена. Ей до сих пор не удалось подобрать ключей к сердцу Мандо. Временами ей казалось, что Мандо вообще не интересуется ею. В действительности же у него попросту не хватало времени на светские развлечения.

Вопреки ее ожиданиям, их восхитительный парижский роман не получил продолжения в Маниле. Виделись они редко. Но иногда Долли в обществе Мандо появлялась где-нибудь в ночном клубе, в кино или театре. Все остальное время она проводила в ожидании и надеждах. Но не в ее характере было отступать перед трудностями, пасовать при первой же неудаче. Она допускала, что он очень занят на работе и особенно в связи со строительством Информационного центра. Однако при ее опытности в амурных делах Долли не могла не почувствовать его очевидного охлаждения. В чем причина, недоумевала она, и как ни придирчиво разглядывала себя в зеркале – никаких изъянов не обнаруживала. Столько молодых людей в Маниле сгорало от любви к ней! Одни осмеливались говорить ей о любви только намеком, другие признавались открыто, третьи провожали жадными взорами, не смея ни на что надеяться. Сын китайца-миллионера Понг Туа-сон ходил за ней по пятам. Делал ей предложение и богатый конгрессмен, но она питала привязанность к одному лишь Мандо. Ни с Мото, ни с Уайтом ей не доводилось испытывать такой жгучей радости, как с Мандо. И потому отчуждение Мандо так больно ранило ее.

Долли была особенно хороша в тот момент, когда она выходила из своего автомобиля у подъезда здания, где размещалась редакция «Кампилана». Она поднялась на второй этаж и прошла прямо в кабинет Мандо, где он ожидал ее, просматривая корреспонденцию.

– Садись, Дол. – Он подвел ее к креслу, стоявшему в углу, и сам сел напротив.

Долли набросилась на него с упреками.

– Если бы я не позвонила и не напросилась к тебе, мы бы не увиделись еще бог знает сколько времени.

– Дол, ты же видишь, что я чертовски занят, – устало проговорил Мандо, уже привыкший к подобным сценам.

– Ну конечно, ты так занят, что даже не можешь меня поцеловать при встрече. И на это у тебя нет времени, да?

Мандо поднялся было с места, но его остановил презрительный смешок Долли.

– Я пришла только потому, что мне необходимо поговорить с тобой. Пойдем вместе пообедаем.

– А где бы ты хотела пообедать?

– Где угодно, только чтобы никто не мешал нам поговорить. Знаешь, Понг не дает покоя отцу. Ради того, чтобы жениться на мне, он готов на все.

– Ну а что чувствуешь к нему ты?

– Будто ты не знаешь…

– Почитай пока вот это. – Мандо протянул ей иллюстрированный журнал. – А я тем временем быстро закончу дела. – Может, выпьешь чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

Мандо вернулся к своему столу, а Долли с рассеянным видом принялась листать журнал. На часах было около одиннадцати утра. Неожиданно дверь распахнулась, и в кабинет вошел – и даже не вошел, а ворвался – Магат в сопровождении Пури.

– Пури?! – оторопело воскликнул Мандо, вставая из-за стола.

Долли с любопытством взглянула на гостью. «Какая-нибудь работница с фабрики или торговка фруктами с рынка», – подумала она про себя и продолжала механически переворачивать страницу за страницей.

Мандо засыпал девушку вопросами:

– Что случилось? Почему ты здесь, Пури? Или, может быть, ты не уезжала?

Магат молча стоял позади стула, на который опустилась Пури.

– На асьенде был пожар, и они схватили отца, – выпалила Пури.

Даже видавшие виды журналисты Магат и Мандо были ошеломлены этой новостью. Они внимательно оглядели девушку. Бледное лицо, волосы растрепаны. Платок, в котором она вчера была на митинге, сбился с головы, руки и ноги заляпаны грязью. Но она не думала о своем виде, в глазах у нее застыли мольба и страх. Она сбивчиво рассказала о том, что произошло, когда они вернулись домой после митинга в Маниле. Рассказала и о том, как, обманув приставленного к ней стражника, ей удалось выскользнуть из дома через кухню, как потом долго-долго бежала лесом, покуда не выбралась за пределы асьенды, как с трудом добралась до шоссе и там села в первый же автобус, шедший в Манилу. Мандо с Магатом стали расспрашивать Пури о подробностях, и она рассказала про ружья, якобы найденные в комнате ее отца, про банки из-под керосина и тряпки, обнаруженные у Даноя, и о каких-то документах, конфискованных в доме Манг Томаса.

– Даной сейчас в Маниле, – проговорил Мандо, повернувшись к Магату. – Надо его предупредить о случившемся. Эти подонки прибегли к старым трюкам.

– Да, старая, испытанная тактика всех преступников, – в тон ему ответил Магат. – Совершенно очевидно, что поджог организовали не крестьяне, а именно те, кто их обвиняет.

– Я бы знала, если бы отец прятал в доме оружие. Прятать пришлось бы мне, как это было при японцах. Уж, во всяком случае, он спросил бы меня, где их лучше спрятать.

– Не беспокойся, Пури. Мы не оставим в беде твоего отца и его товарищей, – успокаивал ее Мандо. Он взглянул на часы. – Уже двенадцатый час. Магат, ты бы лучше сразу позвонил Даною в контору Рубио. Попроси его срочно прийти сюда. Скажи, есть, мол, важное дело, не терпящее отлагательства.

Магат вышел. Мандо подошел к Долли:

– Ну что, идем? – томным голосом спросила она.

– Долли, – нарочито медленно начал Мандо, – не могли бы мы отложить наше сегодняшнее свидание?

– Отложить? Но почему?

– У меня возникло срочное дело.

– Но разве его нельзя отложить? Ведь я ждала тебя почти два часа! – искренне возмутилась Долли.

– Это очень серьезное дело.

– И все из-за этой торговки сигаретами? – презрительно фыркнула Долли, смерив Пури уничтожающим взглядом.

– Она не продавщица сигарет, просто девушка из провинции, – пытался вразумить ее Мандо.

– Ах, провинциалка! Чего же ради ты с ней так возишься? – Голос Долли сорвался на визг.

Пури безмолвно сидела посреди комнаты и, казалось, не замечала того, что независимо от ее воли оказалось предметом яростного спора. Она была поглощена тревожными мыслями об отце.

– Это мой долг, Долли. Пойдем сегодня вечером в ресторан, – извиняющимся тоном предложил Мандо.

– Вот теперь я окончательно убедилась в том, о чем прежде только догадывалась: я ровным счетом ничего для тебя не значу. Какая-то деревенщина тебе милее и нужнее во сто крат.

– О чем ты говоришь, Дол! Это же моя двоюродная сестра, – вырвалось у Мандо.

– Ах, это твоя кузина! Скажи кому-нибудь еще, здесь дураков нет.

– Долли!

Неожиданно на столе Мандо зазвонил телефон, он отошел, чтобы снять трубку. Долли встала и тоже подошла к столу. Она в упор глядела на Пури, словно пытаясь испепелить ее взглядом. Но взор деревенской девушки был устремлен в пространство, вернее, на картину, висевшую на стене. Чтобы смутить девушку и получше рассмотреть ее, Долли села напротив нее. Она не могла не отметить, что простая деревенская девушка Пури в скромной юбке и национальной блузке балинтавак была очень хороша собой.

Положив трубку, Мандо поспешно вышел из кабинета и направился к Магату, оставив двух женщин с глазу на глаз. Когда Пури наконец заметила сидящую перед ней Долли, она приветливо улыбнулась ей. Долли же была по-прежнему настроена враждебно и продолжала сверлить Пури испытующим взглядом.

Доведись Долли встретить эту девушку где-нибудь в другом месте и при иных обстоятельствах, она, быть может, прониклась бы к ней сочувствием. Но сейчас в Долли кипело раздражение, потому что именно она расстроила все ее планы на сегодняшний день, помешала ее разговору с Мандо, который она так долго и тщательно обдумывала. Пусть даже она – кузина человека, которого Долли любит. Ей захотелось побольше узнать об этой родственнице Мандо.

– Ты говоришь, что у тебя к нему важное дело? – спросила Долли, сделав ударение на слове «важное».

– Да, у меня дело к господину Плариделю, – сдержанно ответила девушка и тут только сообразила, что лицо собеседницы ей знакомо. Она решила не откровенничать с этой красивой и надменной дамой.

– А откуда ты?

– Из одного дальнего баррио, неподалеку от асьенды Монтеро.

Брови Долли поползли вверх. «Вот оно что! Может быть, эта девчонка – дочь кого-нибудь из наших арендаторов или – хуже того – батраков?» – подумала она.

– Асьенда Монтеро – собственность моего отца, – заявила Долли.

– Так вы – сеньорита Долли? – Пури вспомнила, при каких обстоятельствах ей приходилось видеть эту мисс, недаром она ее узнала.

– Да, это я и есть, – отвечала Долли. – А ты кто?

– Я Пури, дочь Пастора.

– Пастор? А мой отец его знает?

– Он был вашим управляющим во время войны.

– А-а, теперь я вспомнила. Но сейчас он куда-то переехал? Не так ли?

– Да. Мы теперь живем в другом месте.

– Значит, ты его дочь…

– Других детей у него нет.

– Стало быть, та самая маленькая девочка, что приезжала с ним в Манилу?

– Да-да. Это я, – обрадованно подтвердила Пури.

– Чем ты сейчас занимаешься?

– Помогаю отцу в поле и по хозяйству.

– Глупый твой отец, что не согласился, когда папа хотел взять тебя к нам в дом. Ты могла бы учиться. Ты ходила в школу в деревне?

– Ходила немного, правда, не кончила. Но я умею писать и считать, – как бы стыдясь своей необразованности, ответила Пури.

– Ну, в деревне этого, наверное, вполне достаточно. Однако жаль… У тебя такое милое личико. Папа непременно дал бы тебе денег на учение. Он учил одного мальчика, который был у нас в услужении, я не помню только, как его звали. Папа послал его учиться, но он оказался, кажется, круглым дураком, сбежал куда-то во время войны. А был уже в колледже, вот идиот. Сейчас и ты не была бы обыкновенной провинциалкой.

– У нас там, в баррио, не так уж и плохо.

– Я хотела сказать только, что образование весьма пригодилось бы тебе. У образованной девушки больше возможностей, – поспешила пояснить свою мысль Долли.

– Деревенским людям привычнее жить в деревне, чем в городе, – с достоинством ответила Пури.

– Да, это правда. Всякому свое, у каждого своя судьба. Но если бы при твоей внешности ты была еще и образованна, то в Маниле смогла бы выйти замуж за влиятельного человека.

– А что такое – влиятельный человек? – спросила Пури.

– Ну, мужчина с какой-нибудь солидной профессией – адвокат там, врач или, скажем, журналист, как Мандо, или какой-нибудь богатый коммерсант.

– Девушки в деревне не ищут себе влиятельных женихов, Для нас главное – чтобы человек был хороший, работящий и любил свою семью.

– Следовательно, ты могла бы выйти замуж за простого крестьянина или рабочего?

– Главное – какой человек, а не чем он занимается.

– Даже если он не сможет тебя как следует обеспечить? – не унималась Долли.

– Мы в деревне не избалованы жизнью, – как всегда, спокойно и рассудительно отвечала Пури. – У нас все счастье в труде. Но больше всего мы ценим простые и сердечные отношения между людьми.

– Но какое же может быть счастье, если вечно всего не хватает?

– Но ведь недаром говорят, что голь на выдумки хитра.

– Вот поэтому-то у вас в деревне и нет никакого прогресса, – с важным видом заключила Долли и, встав, прошлась до двери, за которой исчез Мандо. – И куда это он запропастился? Что там можно так долго делать?

– У нас в деревне нету прогресса не потому, что мы не работаем, а потому, что прогресс невыгоден помещикам.

Подобного ответа Долли никак не ожидала от своей собеседницы, считая ее глупенькой и стеснительной девочкой.

– Откуда у тебя такие мысли? – удивленно спросила она.

– А как же иначе? Они не дают арендаторам вздохнуть свободно. Арендатор гнет-гнет спину на земле помещика, а богатеет только помещик, – объясняла Пури.

– А разве есть закон, запрещающий человеку богатеть?

– Почему же, пусть богатеет себе на здоровье, только не за чужой счет.

– У каждого свой капитал: у помещика – земля, у арендатора – рабочая сила. И закон предусматривает, как должны складываться их отношения, как должен распределяться между ними урожай. Вы что же, хотите, чтобы человек, вкладывающий деньги и владеющий землей, не получал своей доли? Так, что ли?

– Единственно, чего требуют крестьяне, так это справедливости.

– Какой еще справедливости? Разве не существует закона?

– Закон-то есть, но в том-то и дело, что все эти законы написаны теми же самыми помещиками и другими собственниками…

– Вот, значит, в чем загвоздка. Выходит, ваши деревенские собратья просто не хотят признавать законы. Но если вы недовольны законами, попробуйте их изменить. Выберите в Конгресс тех, кто будет защищать ваши интересы, ведь у вас же есть право голоса. Но действуйте законным путем, не надо прибегать к насилию.

– Применяют силу те, у кого она есть, – отпарировала Пури. – Неужели вы думаете, что слабые мира сего могут применить силу первыми?

Судя по всему, Долли еще не знала о событиях на асьенде, и Пури решила ничего ей не говорить. Вообще после этого разговора Долли со своими убеждениями представлялась ей огромным камнем, лежащим посреди поля, который и плугом не возьмешь и на который семена бросать бесполезно – все равно ничего не прорастет. Долли тоже пожалела, что затеяла эту дурацкую беседу, только зря демонстрировала свое красноречие перед деревенской девкой, которая к тому же оказалась не столь убогой, как ей показалось вначале, а достаточно ядовитой. Остался неприятный осадок, будто своими речами она потревожила осиное гнездо. Но она не смогла удержаться, чтобы не нанести последнего удара.

– У вас, у плебеев, всегда так, – высокомерно начала она. – В вас говорит преимущественно зависть. Вы завидуете всему. Неграмотный крестьянин ненавидит тех, у кого есть образование. К тому же он нищ, а поэтому и завидует всем, у кого что-то есть. А вы прекрасно знаете, что уравнять всех людей на земле невозможно.

Манера разговаривать и сами рассуждения Долли живо напомнили Пури дона Сегундо, только тот еще имел обыкновение топать при этом ногами. На какое-то мгновение очарование Долли совершенно исчезло, перед сельской девушкой предстала во всей своей неприглядности злая фурия. Ей не хотелось больше разговаривать с дочкой Монтеро, но неправильно было и окончить на этом разговор.

– Почему это мы должны завидовать вам? Чему завидовать? – стараясь держаться спокойно, ответила Пури. – Вашей жадности, вашей грубости? Тому, что вы тратите время и деньги на совершенно бесполезные вещи?.. Да, мы бедны, но мы бедны потому, что нас эксплуатируют, из нас пьют соки такие, как вы. Но мы счастливы, невзирая на бедность. А вы в дорогих своих платьях и в бриллиантовых украшениях живете без всякой радости. Вам не купить нашей радости за все ваши деньги. И вы еще говорите, что мы вам завидуем! Да мы никогда не променяем нашей чистой жизни в деревне на блеск и мишуру вашего лживого общества!

– Ты видишь во всем одни недостатки, ты не способна понять хорошего, – взвизгнула Долли. – Мы многое делаем – в благотворительных целях, для общественного блага и здоровья. Впрочем, для таких дур, как ты, это ровным счетом ничего не значит…

– Не смей меня оскорблять! – Пури в порыве гнева непроизвольно запахнулась на свою противницу.

Долли отпрянула. «Действительно, с этими деревенскими совершенно невозможно разговаривать, – промелькнуло у нее в уме. – Все они крикуны и насильники. Тем более эта девчонка, истинная дочка своего отца, не зря папа выгнал его с асьенды за неблаговидное поведение. Где это видано, чтобы управляющий был заодно с лодырями и невеждами арендаторами да батраками. И во время войны он явно не держал сторону властей, а помогал всяким там бандитам, которые, верно, и по сию пору обитают в лесу». Долли бросила испепеляющий взгляд на Пури и, не говоря ни слова, направилась к выходу. В дверях она столкнулась с Мандо.

– Ты уже уходишь? – спросил он, недоумевая по поводу взбудораженного вида Долли.

Долли молча отстранила его и пошла к лестнице. Пури повернулась к двери и вопросительно глядела на Мандо.