Текст книги "Хищные птицы"

Автор книги: Амадо Эрнандес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Хищные птицы
(Роман)

Глава первая

Шла вторая половина тысяча девятьсот сорок четвертого года. Японская императорская армия на Филиппинах постепенно утрачивала свою былую мощь. С каждым днем нарастало сопротивление филиппинских партизан, все больше и больше беспокойств причиняли ей мирные жители. Японская армия испытывала серьезные затруднения с продовольствием. Однако полмиллиона штыков противника по-прежнему были направлены в грудь двадцати миллионов безоружных граждан, истощенных (трехлетним голодом, болезнями и зверствами оккупантов. Филиппинский народ мужественно противостоял врагу, пытавшемуся сокрушить его с отчаянием раненого зверя.

Обещания президента Рузвельта и генерала Макартура оставались обещаниями. Редкие налеты американской авиации не могли облегчить участь филиппинского народа, но он был исполнен решимости бороться до победного конца. После падения Батаана и Коррехидора в апреле и мае тысяча девятьсот сорок второго года массовое движение охватило самые отдаленные уголки филиппинского архипелага: горы Сьерра-Мадре на Лусоне, леса Минданао, побережье Бисайев. Лесистые склоны гор, поля и долины, реки и озера превратились в арену партизанской борьбы. Сердца всех, кому были дороги честь родины и память о национальных героях Лапулапу, Радже Солимане, Андресе Бонифасио[3]3
  Лапулапу – легендарный предводитель филиппинского племени на острове Мактан, согласно преданию, победивший в схватке Магеллана в 1521 году.
  Раджа Солиман (Манильский) возглавлял одно из первых антииспанских восстаний филиппинцев на острове Лусон в 1570 году; предпочел сжечь Манилу, нежели отдать ее врагу.
  Андрес Бонифасио (1863–1897) – лидер революционной организации Катипунан и один из руководителей национально-освободительной революции 1896 года на Филиппинах. (Здесь и далее примечания В. Макаренко).


[Закрыть], пылали благородным гневом.

Сентябрьским вечером к скромной хижине, приютившейся у подножия гор Сьерра-Мадре, подошли трое усталых путников. В сгущавшемся мраке издали хижину невозможно было различить на фоне лесистых гор. Вблизи же она напоминала гнездо огромной птицы, укрытое в густой листве деревьев.

Трое путников, выйдя незадолго до полудня, одолели пятнадцать километров и к наступлению темноты достигли намеченной цели. День выдался пасмурный – лишь изредка выглядывало солнце. Почти непрерывно лил дождь, и путники изрядно промокли. Увязая по колено в болотах, пробираясь сквозь лесные чащобы, они изодрали до крови руки колючками, сбили ноги об острые камни…

Подойдя вплотную к хижине, путники тихо окликнули хозяина, но никто не отозвался. Они окликнули еще раз и только тогда услышали:

– Кто там?

– Свои, – ответил один из них, и, не дожидаясь приглашения, все трое вошли в хижину.

– Тата[4]4
  Тата (тагальск. букв. – «отец», «дядюшка») – уважительное обращение к старшим и к родственникам.


[Закрыть] Матьяс, – радостно воскликнул шедший впереди.

Старик молча оглядывал пришельцев. По выражению его лица можно было предположить, что ему более знакомы их голоса, нежели лица. И хотя старик был слаб глазами, он тотчас признал того, кто назвал его «Тата Матьяс».

– А-а, так ведь это же Мандо, – весело проговорил он, пристально вглядываясь в покрывшееся испариной смуглое лицо того высокого молодого человека атлетического сложения, кого он назвал Мандо.

– Да, это я, Тата, – почтительно ответил Мандо, вытирая рукой пот с грязного лица.

– Когда же ты в последний раз был здесь, Мандо? – спросил старик, бросив любопытный взгляд на двух его спутников.

– Месяца четыре назад, – припомнил Мандо и представил своих товарищей: – Это – Карьо, а это – Мартин. Оба партизаны.

В Карьо безошибочно угадывался крестьянин, а Мартин вообще не был похож на тагала. Старик поклонился и сказал, что всегда рад принять под свой кров друзей Мандо.

Тата Матьяс провел гостей в небольшую комнату и пригласил садиться прямо на пол, поскольку в комнате, кроме сундука, не было никакой мебели. Сам же зажег небольшой масляный светильник, сделанный из скорлупы кокосового ореха, и прикрепил его к железной скобе, прибитой к перекладине под крышей. Теперь в тусклом свете светильника можно было разглядеть выцветшие портреты Хосе Рисаля[5]5
  Хосе Рисаль Меркадо-и-Алонсо (1861–1896) – выдающийся филиппинский писатель и общественный деятель, расстрелянный испанскими колонизаторами по обвинению в подстрекательстве к восстанию; национальный герой Филиппин.


[Закрыть] и Андреса Бонифасио, висевшие на стене один подле другого.

– Вы, наверное, очень устали, – проговорил старик, подсаживаясь к гостям. – Издалека, видно, идете?

– Да, расстояние не шуточное, – согласился Мандо и добавил: – Японцы напали на Сампитан.

Известие поразило Тата Матьяса, и он с нетерпением ждал подробностей.

– Они напали на нас неожиданно, – продолжал Мандо. – Мы потеряли почти всех наших людей.

Старик сокрушенно кивал головой. Ему был ясен страшный смысл происшедшего. Сампитан являлся последним опорным пунктом филиппинских партизан в этой части обширного гористого Лусона. Инфанта, где находился Центральный штаб партизанского движения, представляла собой настоящую крепость. Совершив внезапное нападение на Сампитан, японцы намеревались получить доступ к Инфанте, расположенной неподалеку от морского побережья, куда тайно подходили подводные лодки союзных войск, доставлявшие военные грузы, начиная с середины тысяча девятьсот сорок третьего года. Из Инфанты оружие, боеприпасы, военное снаряжение и медикаменты быстро доставлялись партизанам Южного и Центрального Лусона, и даже в отдаленные районы на Бисаях.

Мандо подробно рассказал о кровавом сражении, которое разыгралось в Сампитане. Помимо того что противник был гораздо опытнее, он значительно превосходил партизан в численности и вооружении. Почти все партизаны пали в бою. Тогда Мандо спрятался в укрытие и стал отстреливаться из винтовки, но очень скоро у него кончились патроны, и он вынужден был спасаться бегством, ибо дальнейшее сопротивление было равносильно самоубийству. Мартину и Карьо тоже посчастливилось уцелеть в бою. Они ушли подальше в лес, где и повстречались с Мандо.

Из своего укрытия Мандо видел, как несколько партизан пытались спастись на моторной лодке. Но далеко уйти им не удалось. По ним открыли ураганный огонь. Одни были убиты, другие попрыгали в море. Неизвестно, что сталось с ними.

Мандо считал, что ему и двум его спутникам удалось избежать смерти благодаря внезапно разразившемуся ливню. Японцам не хотелось покидать хорошо оборудованное укрепление, поэтому они не стали преследовать трех уцелевших партизан. А эти трое, свернув с дороги, углубились в чащу леса. Идти становилось все труднее и труднее, но желание выжить заставляло забывать о трудностях. Здесь, в хижине Тата Матьяса, они наслаждались сознанием покоя и безопасности.

– Наверняка вы изрядно проголодались, – проговорил Тата Матьяс, как только Мандо закончил свой рассказ.

– А когда партизан не бывает голоден? – уклончиво ответил молодой человек.

Старик прекрасно понял Мандо, он знал, что партизаны в горах бывали счастливы, если удавалось поесть хотя бы раз в день.

– У меня есть вареный рис. К нему можно поджарить рыбы, – предложил он.

– А если еще найдется соль, то получится прекрасное угощение, – воскликнул Мандо.

– Жареная рыба! – Мартин проглотил слюну. – А сколько у вас килограммов вареного риса? – в шутку поинтересовался он.

– Я так проголодался, – вставил Карьо, – что для меня жареная рыба все равно что жареный поросенок.

– Нам повезло: кроме риса, есть еще и жареная рыба, – отозвался Мандо.

Тата Матьяс рассказал, что совсем недавно поймал двух больших талакиток и одного булига, которыми питался вот уже несколько дней.

– Погодите, сейчас будем есть.

Он вышел в комнатку, служившую ему кухней.

Хижина Тата Матьяса состояла из двух половин: кухни и комнаты. Кухня от комнаты отделялась стеной из сухих пальмовых листьев, скрепленных расщепленным бамбуком. Стояла она на десяти крепких деревянных сваях диаметром в полметра. Сверху была покрыта травой когон, прижатой планками из дерева бухо. Пол в кухне был настлан досками, а в комнате – тщательно зачищенным и отполированным бамбуком.

Тата Матьяс своими руками построил эту хижину задолго до войны и жил в ней один. На протяжении нескольких последних лет он лишь время от времени появлялся в ближайшей деревне, чтобы продать крестьянам свой немудреный товар. С началом войны в маленькую хижину старика стали частенько наведываться гости. Обычно у него останавливались на ночлег партизаны, совершавшие переходы из одного района в другой. Путешествие по дорогам страны стало весьма опасным, и партизаны предпочитали малозаметные лесные и горные тропы. Иногда волей-неволей приходилось выбирать нехоженые места.

Хижина Тата Матьяса служила временным пристанищем для тех, кого преследовал закон, а также для тех, кто выступил на борьбу с врагами родины. Здесь им были обеспечены отдых и полная безопасность. Как правило, это были бедные люди, не имевшие возможности вознаградить доброго старика даже несколькими мелкими монетами, но Тата Матьяс и не рассчитывал на вознаграждение, он с неизменным радушием встречал каждого нуждавшегося в его покровительстве. Он мог отдать последнюю горсть риса проголодавшемуся путнику. Иногда у него не было риса. На такой случай в хижине всегда имелся сладкий картофель и разнообразные съедобные коренья, из которых он умел готовить отличную еду.

Мандо уже приходилось останавливаться в хижине Тата Матьяса. Более года назад он впервые пробирался из одного городка к югу от Манилы в горы Сьерра-Мадре. Тогда их было несколько человек с проводником, Проводник рассказывал, что старики в ближайшем селении называют Тата Матьяса революционером. В свое время он активно участвовал в борьбе против испанцев и американцев. Когда же американцы одержали победу и большинство руководителей первой Филиппинской республики сдалось на милость победителей, многие борцы за независимость родины стали тулисанами[6]6
  Тулисан – по-тагальски «бандит», «разбойник»; так называли испанские колонизаторы тех, кто выступал с оружием в руках за свободу и независимость на Филиппинах в XIX веке.


[Закрыть]. Скрываясь от преследования властей, жестоко каравших всех, кто не желал складывать оружие, Тата Матьяс поселился в своей хижине. И только по прошествии нескольких лет, когда власти позабыли о нем, он стал наведываться в соседнее селение. Тогда-то до его знакомых и дошла весть о том, что Тата Матьяс жив и здоров.

Четыре месяца назад Мандо останавливался в этой хижине по пути к партизанам, действовавшим на равнине, он должен был доставить им важную депешу. На обратном пути Мандо снова провел у старика несколько дней. На этот раз он познакомился с Тата Матьясом поближе и успел о многом с ним поговорить. Мандо рассказал старику о своей жизни. В самом начале войны он, потерял родителей и, оставшись сиротой, поступил в услужение к богатой семье в Маниле. Хозяева разрешили ему учиться. Но не прошло и полгода, как в страну, – вторглись японские захватчики. Начались преследования и аресты мирных жителей. По доносу своих же собственных хозяев Мандо чуть было не угодил в тюрьму. Тогда-то он и бежал к партизанам.

Оказалось, что во взглядах Тата Матьяса и Мандо много общего, оба сходились во мнении, что население пока еще недостаточно поддерживает партизан, что лица, сотрудничающие с японцами, легко приспосабливаются к обстановке и наживаются на страданиях народа.

– Если бы я был таким же молодым, как ты… – вздохнул Тата Матьяс. – А я ведь гожусь тебе в дедушки, Мандо! – И он задумчиво поглядел вдаль. – В свое время я участвовал в двух войнах да и теперь делаю все, что в моих силах, хотя уже стал совсем старым. – Лицо его сделалось печальным.

Он действительно делал что было в его силах, охотно предоставляя свой кров партизанам, чтобы они могли передохнуть и утолить голод во время длительных переходов.

– Если бы только я был помоложе, – повторил старик, – я нашел бы, как помочь партизанам, не то что иные «сочувствующие». Эти люди по природе своей эгоистичны. Они, как правило, жадны и думают лишь о себе. Давать им несвойственно, и дают они только тогда, когда рассчитывают получить что-либо взамен. В борьбе они обычно становятся на сторону победителей, если даже победители отстаивают неправое дело. – Он с горечью покачал головой. – Эх! Мне бы твои годы, Мандо!

– А что бы вы делали, отец, если бы оказались на моем месте? – взволнованно спросил Мандо.

Тата Матьяс ответил не сразу. Он отошел в угол комнаты, где стоял старый добротный сундук, медленно открыл его и достал обыкновенную плетеную коробку. Мандо заглянул внутрь и увидел там три или четыре книги, несколько брошюр и пожелтевшие от времени рукописи. Там же лежали мачете и складной нож.

Тата Матьяс взял одну книжку, закрыл коробку и спрятал ее обратно в сундук.

– «Флибустьеры», – прочитал юноша название книги.

– Да, – подтвердил старик. И, внимательно поглядев на молодого человека, заключил: – Здесь, в этой книге, как раз и написано о том, что бы я сделал, если бы был молодым. Сколько тебе сейчас, Мандо?

– Двадцать четыре, отец.

– Ты полон сил и здоровья, – проговорил старик таким тоном, каким объявляют о редчайших открытиях. – В этой книге светлая мечта людей, живущих ро тьме, Я был еще моложе тебя, когда встал на сторону революции.

Мандо молчал.

– Ты читал эту книгу? – спросил старик.

– Да, читал. И «Не прикасайся ко мне» тоже читал, – не задумываясь, ответил Мандо.

Глаза Мандо сверкнули гордостью. Старик одобрительно закивал головою.

– И что же ты вычитал в этих книгах?

Мандо некоторое время молчал, обдумывая ответ. Он действительно не раз перечитывал замечательные романы Хосе Рисаля, знал их почти наизусть и, несмотря на это, не сразу сумел найти нужный ответ. Вопрос старика застал его врасплох. Он волновался, как студент перед грозным экзаменатором, но старался не обнаружить своей растерянности.

– Я читал… – медленно, с расстановкой заговорил Мандо, видя, что старик пристально следит за ним, – читал о недугах нашей страны, о прогнившем режиме во времена Рисаля… о бездарных правителях, о невежестве и бесправии простого народа.

– Верно! Вижу, что ты читал. А помнишь ли ты Симоуна?

– А, новый Макиавелли. Хуан Крисостомо Ибарра из романа «Не прикасайся ко мне» во «Флибустьерах» превратился в Симоуна.

– А что ты помнишь о Симоуне?

– Из дальних странствий он возвратился богатым ювелиром. Привез с собой сундучок, полный драгоценных камней и украшений…

Старик прервал Мандо, раскрыл книгу и отыскал то место, где говорилось о Симоуне.

– Вот, читай. – Он протянул книгу молодому человеку, и тот принялся читать вслух.

– «Симоун начал свою горестную повесть. Он рассказал, как тринадцать лет назад вернулся из Европы, полный надежд и радужных грез, мечтая жениться на любимой девушке, как хотел делать людям добро и готов был простить всех, кто причинил зло ему и его семье. Но надежды не сбылись. Чья-то таинственная рука ввергла его в пучину мятежа, затеянного врагами; он лишился всего – имени, богатства, любви, будущего, свободы – и избежал смерти лишь благодаря преданности друга, отдавшего за него жизнь. Тогда он поклялся отомстить. Взяв спрятанные в лесу фамильные драгоценности, он бежал за границу и занялся коммерцией. Во время войны на Кубе он помогал то одной стороне, то другой, и богатства его быстро умножились. Там ему довелось встретиться с генералом, бывшим тогда еще в чине майора, и он приобрел над ним власть, ссужая его деньгами; к тому же Симоун знал о многих преступлениях, совершенных генералом. Пустив в ход деньги, Симоун раздобыл генералу назначение на Филиппины, куда они приехали вместе. Здесь генерал стал послушным орудием его воли: разжигая неутолимую алчность этого негодяя, Симоун толкал его на самые чудовищные поступки».

Мандо перевернул страницу и продолжал читать:

– «И вот я вернулся в родные места, исполненный решимости разрушить этот строй, столкнуть его в пропасть, к которой он сам безрассудно стремится. Пусть же прольются потоки слез и крови!..

…Пороки здешних правителей помогли мне стать необходимым для них человеком. Я приехал сюда и под видом коммерсанта исколесил всю страну. Золото открывало предо мной все двери, и повсюду я видел одно: алчность в самых гнусных обличьях – то скрывающаяся под маской лицемерия, то откровенно жестокая – питается соками мертвого организма моей родины, Как стервятник – падалью. И тогда я сказал себе: почему бы во внутренностях этого трупа не образоваться яду, трупному яду, который погубит мерзкого стервятника? Стервятник насыщался мертвой плотью, и не в моей власти было вдохнуть в нее жизнь, чтобы она восстала против своего мучителя, а разложение шло слишком медленно. Тогда я стал разжигать алчность, потворствовать ей, умножать несправедливость, злоупотребления; я поощрял преступления, насилия, чтобы народ свыкся с мы, елью о смерти; я грозил ему новыми бедами, чтобы, ища спасения, он был готов на все; я опутал тенетами алчности торговлю, растравлял честолюбие, чтобы казна таяла быстрее, чтобы нищий, изголодавшийся народ почерпнул отвагу в самом отчаянии. И когда оказалось, что всего этого мало, чтобы поднять народ на восстание, я нанес ему самый страшный удар, сделал так, что стервятник еще и надругался над трупом, благодаря которому существовал, – и тогда разложение ускорилось».

В горле у Мандо пересохло, когда он кончил читать.

– Симоун потерпел поражение, – стал объяснять Тата Матьяс, – потому что им двигало одно лишь желание – отомстить. Ошибки и зло нельзя искоренить с помощью нового зла и новых ошибок. Кроме того, тогда страна не была еще готова создать свое собственное правительство… Естественно, каждая страна должна иметь такое правительство, какого она заслуживает.

– Но ведь правительства сменяются, сходят со сцены и исчезают, а страна остается. Мы знаем, что злоупотребления правительства часто пробуждают от спячки народ, поднимают его на борьбу. Так было во времена Испанского правления на Филиппинах, и можно не сомневаться, что такая же участь постигнет японский режим.

Тата Матьяс согласился, но с одной оговоркой:

– Если не повторятся прежние ошибки и если нынешняя молодежь осознает свое предназначение. Я не перестаю думать о богатствах Симоуна, которые падре Флорентино схоронил на дне Тихого океана. С тех пор они и лежат там.

Мандо рассмеялся.

– По-видимому, Симоун существовал лишь в воображении Рисаля.

Тата Матьяс скептически улыбнулся и покачал головой.

– Конечно, художественное произведение – плод фантазии писателя, – сказал он. – Но и «Флибустьеры» и «Не прикасайся ко мне» – романы исторические. В них описываются те времена, когда наша страна находилась под гнетом монахов. Если Рисаль дал своим героям вымышленные имена, то это отнюдь не значит, что самих персонажей он тоже придумал, а не взял из жизни. – Тата Матьяс перевел дух и продолжал: – Ты сомневаешься, что капитан Тьяго, отец Дамасо, Кабисанг Талес, Сиса, Мария-Клара, Элиас, философ Тасио, Исагани… и этот Ибарра, ставший Симоуном, – все эти люди действительно жили во времена, описываемые Рисалем?

– Нет, почему же, – уклончиво ответил Мандо, чтобы не раздражать старика.

– Если бы было иначе, то Рисаль не вызвал бы такую лютую ненависть со стороны своих врагов, В стране, изнывающей под гнетом чужеземцев, всегда находятся люди, которым не дорога честь родины, которые легко предают забвению прошлое своей страны, ее героев. Сейчас уже немногие помнят о героизме Лапулапу, Солимана, Дагохоя[7]7
  Франсиско Дагохой – предводитель крестьянского восстания 1744 года на острове Бохоль, в результате которого было создано независимое правительство, сохранявшее контроль над всей территорией острова до 1828 года.


[Закрыть], Диэго Силанга и его жены Габриэлы[8]8
  Диэго Силанг – почтальон, предводитель восстания 1762 года в Южном Илокосе. После гибели Силанга от руки предателя восстание возглавила его жена – Мария Хосэфа Габриэла (филиппинская Жанна д’Арк).


[Закрыть].

Рисаль описал все, как было в действительности. Он был не только героем, но и пророком. Он сумел пересказать то, что свершалось на глазах нашего поколения, да и вы еще сможете убедиться в его правоте. – И, подумав немного, добавил: – Я уже не говорю о сокровищах Симоуна, вспомните, что сталось с казной революционного правительства девяносто шестого – девяносто восьмого годов? Они исчезли, как будто сквозь землю провалились после того, как пала Малолосская республика. Может быть, и эти деньги тоже спрятаны где-нибудь под землей. Посмотри, к примеру, что сделали с серебряными деньгами Коммонуэлса[9]9
  Коммонуэлс (англ.) – сокращенное наименование так называемого филиппино-американского Содружества, основанного в 1934 году в качестве переходной формы перед предоставлением: Филиппинам независимости в июле 1946 года.


[Закрыть], когда оставляли Манилу японцам. Их потопили в Манильском заливе где-то неподалеку от Коррехидора. Вы, верно, уже слыхали, что дела у Японии плохи. Вот поэтому и задумал Ямасита[10]10
  Ямасита – главнокомандующий японской оккупационной армией на Филиппинах во время второй мировой войны.


[Закрыть] вернуть деньги, которые Япония потратила на Филиппинах. Это примерно столько же, сколько стоили все драгоценности Симоуна. Если какой-нибудь писатель опишет нашу действительность, будущие читатели тоже станут говорить, что нас выдумали.

Мандо внимательно смотрел на Тата Матьяса, пытаясь отыскать в нем какие-нибудь признаки старческого слабоумия, столь естественные в человеке, которому за семьдесят, но не обнаружил и малейшего знака. Старый революционер обладал ясным умом.

– Да, Мандо, если б мне было столько, сколько тебе, то я бы не колебался…

– В чем, отец?

– Я бы попытался отыскать богатства Симоуна.

Юноша удивленно взглянул на него.

– Да-да, попытался бы отыскать, – повторил Тата Матьяс.

– Но, отец… – прервал его Мандо, – ведь вы…

– Что я?

– Вы верите, что драгоценности Симоуна тот священник действительно бросил на дно моря?

Тата Матьяс понял, что хотел сказать Мандо.

– Отец Флорентино – это ведь не какой-нибудь вымышленный персонаж, – терпеливо пояснил он. – Это реально существовавшее лицо, филиппинский священник. Мой дед знавал отца Флорентино. А отец много рассказывал со слов деда о событиях, предшествовавших восстанию в Кавите…

Тата Матьяс напомнил Мандо историю праведного манильского священника, сына богатых и знатных родителей-филиппинцев, который поначалу и не думал быть священнослужителем, а намеревался жениться на своей прекрасной возлюбленной, но вынужден был подчиниться воле матушки, находившейся под влиянием архиепископа. Отец Флорентино пользовался всеобщей любовью и уважением. Однако очень скоро он ушел на покой и зажил в уединении, всячески стараясь избегать связи с филиппинскими священниками, которые, как выяснилось позднее, оказались причастными к восстанию в Кавите и были за это наказаны властями.

– Здесь где-то был его дом, где он прятал Симоуна. Отец Флорентино не был жаден до денег, не гнался подобно испанским монахам за мирской славой, – закончил Тата Матьяс.

Мандо признался старику, что Элиас и Симоун стали его кумирами, и пожалел о том, что о них так же мало известно, как о Радже Солимане и других народных героях.

– В этом и состояла цель иноземных захватчиков, – объяснил Тата Матьяс. – Они старались уничтожить все свидетельства героизма и саму память о героях нашего народа. Они хотели воспитать поколение рабов…

Мандо обещал Тата Матьясу обдумать и досконально выяснить, стоит ли пытаться разыскать сокровища Симоуна, чтобы потом извлечь их из воды.

– Из книги много об этом не узнаешь. Надо доискиваться до истины иным путем, – сказал он.

Нынешним вечером старый революционер и молодой партизан продолжили разговор о погребенных под водой сокровищах, как будто начали его только вчера, хотя с тех пор прошло уже четыре месяца.