Текст книги "Современная испанская повесть"

Автор книги: Алонсо Самоа Висенте

Соавторы: Эдуардо Бланко-Амор,Луис Альфредо Бехар,Мануэль де Педролу,Антонио Мартинес Менчен,Даниель Суэйро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

Ладно, мне пора. Засовываю руку в левый карман, где у меня мелочь и всякое такое, и сажусь в седло моего «Могучего». Надеваю очки и ногой включаю мотор. А на этих селедок близняшек плевать я хотел.

II

Было около пяти, когда я снова пустился в путь, но зной не спадал. Я твердо уселся в седло, взял курс на Торремонолис и подумал: парень, мир принадлежит тебе. Вначале, ясно, мне мешали ехать почти все легковушки и даже грузовики, но мне плевать, у меня времени достаточно, чтобы добраться туда и в первые же четверть часа найти себе девочку. Мне нравилось смотреть, как бежит под колесами дорога, отличная дорога; нравился ветер, хоть и горячий, бьющий в лицо и грудь; мчаться, мчаться, мчаться туда, к морю, «Могучий» грохочет весело – бам – бам – бам, – а стрелка спидометра совсем лежит.

Это «дукати-48», «48–S», S обозначает «спортивная», это слово сверкает огненными буквами на баке моей машины. Это вам не «48–пьюма», у них предельная скорость – сорок, а у меня – все восемьдесят. Синий, отливающий металлическим блеском синий, даже электрик, мотоцикл почти сливается с воздухом, когда я качу, как сейчас, на полном газу по чудесной прямой дороге, ведущей к Ку– эста‑де – ла – Рейна. «Пыома» – мотороллер, их у нас заваль, чтоб ее водить, не надо даже прав; а у меня есть права, могу водить любую машину. Конечно, я предпочел бы «250–24 орас», а еще «англию» или «триумф», да куда там, я и за этот‑то еще плачу взносы, экономя на табаке; курение – единственный порок, какого у меня нет, на жратве и на выпивке я не экономлю, упаси бог, я не хочу нажить себе чахотку, а курение вредно для спортивной жизни. Я еще утру нос этим красавцам с Куэста‑де – лас – Пердисес[14]14
  Трек на окраине Мадрида, где устраивают соревнования мотогонщики – любители; участие в них не засчитывается официально.


[Закрыть], когда заведу себе хотя бы «делукс». А Фермин‑то, бедняга, не знаю, почему я о нем вспомнил. Но «Могучий» – славный тигр, рычит и пожирает километры асфальта. Мало что на свете нравится мне так, как гарцевать на нем, разве что без дальних слов повалить на песок какую‑нибудь шведку, и вот я выжимаю предельную скорость в ожидании счастья, да дарует мне его господь. Ни за что на свете не купил бы ни «веспу» ни «ламбретту», ни всякое там дерьмо, «дукати» мужественней, это машина для настоящих мужчин, чего там, зажмешь ее хорошенько ногами, то крепче, то слабее, смотря по обстоятельствам, ты ее везешь, а не она тебя, словно ты на троне или на стульчаке в клозете, все едино. Машина слушается меня вроде как с полуслова, верчу ею, повелеваю как хочу: нажим ногами влево – и я почти касаюсь локтем земли, нажим вправо – мотоцикл встает на дыбы и стремительно летит по самой узкой кривой. Все дело в ногах, в этом весь секрет. «Могучий» – часть меня самого, я хочу сказать, он влипает в меня, и мы становимся единым летящим снарядом. С этим мотоциклом я делаю такие трюки, что меня наверняка знают на всех мадридских улицах. У него потрясающая приемистость, и он легок на ходу; а бензина сжигает совсем ерунду, литра два за сто километров самое большее. Заднее седло такое же удобное, как мое, не на что будет жаловаться смуглянкам, если захотят прокатиться, так я думаю. На эту удочку тебя ловят, когда продают в рассрочку, а ведь, к примеру, есть мото, у которых седло для девчонки – сущее мученье. Такие делают в Барселоне, если хочешь иметь представление.

По Куэста‑де – ла – Рейна я спустился с риском сломать себе шею и оставил позади кучу трусов, которые на таких спусках всегда сбавляют скорость. Правда, я знаю местность, но ведь на их «сеат-1500» лучше обзор, панорамные стекла и все такое. Но зато эти виражи хороши тем, что если тебе повезет и никто не выскочит наперерез на перекрестке у въезда на мост, то на прямой передаче въезжа ешь в Аранхуэс. Все это я и проделал на прямой передаче, но с учетом, что пока что моя прямая передача – это третья, а вот когда я с помощью Вольного Стрелка – а он уже обещал содействие – приведу свою машину в порядок, буду влетать в Аранхуэс на четвертой передаче. А по дороге надо обдумать, как явиться в Куэста‑де – лас – Пердисес с готовенькой «дукати»; если осенью мне удастся расточить двигатель и увеличить его мощность, это уж наверное. Через Аранхуэс я проехал без остановки. Спаржа, земляника и все в таком духе. У меня еще усы были потные от выпитого «куба – либре», и я не хотел проглотить еще один коктейль, пока не проеду кусок дороги побольше. Некоторые из обогнавших меня машин с черными и красными номерами сгрудились там и крутились, пытаясь вырваться вперед и всякое такое, а я воспользовался этой пробкой и промчался как метеор, отсалютовал постовому, что стоит под аркой и только мешает движению, и едва не угробился, резко затормозив, ведь этот идиот регулировщик пропустил деревенский трактор, несмотря на пробку автомобилей; я его обсвистал, ясно, и начал этот головоломный спуск, легко обгоняя всех, кому мешал смотреть вперед грузовик из Кампсы. В долгих путешествиях надо строго держаться правил, иначе ты пропал, наломаешь дров; если так пойдет дело, наверняка догоню на «Могучем» тех близнецов.

А покамест время шло к шести, и, когда я смотрел сверху, мне казалось, что вдали земля желтей и теплей, особенно по сравнению с зеленью Аранхуэса, с его аллеями тополей и рекой и всякими укромными уголками – их, я слышал, устроили там короли, чтобы подсматривать за королевами и другими девицами летом, ведь и тогда в Мадриде стояла такая же жарища.

Несмотря на ветер, я потел, но солнце уже садилось. Я примирился с мыслью, что не слезу с «Могучего», пока не доберусь до самых берегов Средиземного моря; устроился еще удобнее и вел мото так, словно на диване сижу, Даже еще лучше, мягко подбрасывает дорога, вверх – вниз, словно маятник, ведь у меня прекрасная задняя подвеска на рессорах с хромированными пружинами и телескопическая передняя вилка с гидравлическим амортизатором. Почти бессознательно я наклонял корпус влево, это наилуч– Щая позиция, тогда все время имеешь хорошую видимость; по правде говоря, само тело меня об этом просит, и я так Держу, невольно так получается, я способен выдержать сорокавосьмичасовую гонку в Ле – Мане[15]15
  Город во Франции, где часто проводятся автогонки.


[Закрыть], если бы они проводились на мотоциклах, а они должны бы это устраивать, пусть мотоболельщики хоть какой‑то паршивый разок порадуются. А что до Куэста‑де – лас – Пердисес, то это наводит на меня горькую тоску, взять хоть беднягу Фермина, он рискует, а все равно участие не засчитывается. Пусть дадут нам условия наравне с другими, и тогда уже мы не будем тренироваться тайком, а покажем себя.

А время проходит, и километры щелкают. Вид близ Оканьи и Ла – Гуардии ужасающий, все белое, белое, как луна, голое, с пещерными домами, вырубленными в склонах горы, хуже, чем наша Кабра[16]16
  Город в провинции Кордова.


[Закрыть]. У входа в эти норы не видно ни одной живой души, никто не поднимает саржевые занавески, что заменяют двери, никого – никого, только парочка сторожей у ворот тюрьмы в Оканье. Именно там сидел дружок Вольного Стрелка, не знаю, сколько годков ему влепили, но уж немало, а теперь он иногда заглядывает к нам в мастерскую и пытается завести разговор, у него политика в крови, ему ее вколотили – и что еще ему остается; я его понимаю, он рассказывает о делах, какие придают смелости, и, как правило, обо всем верно судит. Я даже не взглянул на крепость, когда проезжал мимо, жутко прямо становится, там тоже никого не видно, а об участи тех, кто внутри, я и думать боюсь.

Я проехал мимо и погнал машину вперед, хоть и стал не на шутку страдать от жажды. И потом, я довольно долго, на свою беду, считал километры, по дорожным указателям. Говорят, так не надо делать, особенно если едешь на таком мотоцикле, как мой, и едешь быстро, это ведь тебе не в «мерседесе-220» кататься или когда тебе все равно: добраться ли до места сегодня или завтра; начинаешь расстраиваться, и дело уже не идет на лад. Едешь спокойно, удобно, как тебе по душе, ходко и все такое – и вдруг видишь отметку на столбе – 61 км. Дьявол, я уже отмахал шестьдесят один! Или же думаешь: нечего веселиться, еще целых пятьсот осталось. Но это еще не самое худшее. Видишь, как крутится переднее колесо, сжимаешь руль в потных руках, давишь на газ вперед, еще вперед, асфальт под тобой улетает, деревья, дорожные знаки, рекламные щпты, их теперь понаставили повсюду, склоны, повороты, все это остается позади, позади, еще, еще, теперь ближе к цели.

²

Но после большого столба с указателем «61 км» начинают мелькать маленькие, ты не хочешь смотреть на них, но невольно глядишь уголком глаза: 1, 2, 3… И наконец показывается – «62 км», и на том спасибо. Но потом все начинается сначала: 62, 1, 2, 3, 4, 5… и 63. Нет, от этого мояшо спятить. Нельзя считать километры, нельзя, да, нельзя отмечать каждый метр дороги, от этого сойдешь с ума, особенно когда остается еще без малого пятьсот. Делаешь над собой усилие: не думай, думай о другом. Смотри на этих французов с палаткой, ишь хитрецы, везут на себе дом, скорость у них отличная, обгоняют меня, ну и пусть, прощайте, скатертью дорога, на окнах занавески и все такое, там внутри их, наверно, швыряет дай бог, но потом остановятся под деревом и будут жить в свое удовольствие… А вот еще псих, не успеваешь даже разглядеть его, только слышишь, как он грохочет уже далеко впереди, на следующем повороте, ничего, достукается, врежется в дерево, прежде чем… Но вдруг тебя опять разбирает соблазн, ты ничего с собой не можешь поделать и смотришь: …7…, …8…, …9…, 64. Надо же! Всего один километр за все это время? Да, ничего не поделаешь.

Но потом отвлекаешься, взаправду, почти без усилий, безотчетно, и это лучше всего, даже не вспоминаешь про указатели. Эгей, вперед… рун – рун, рун – рун… и глотаешь себе километр за километром.

Немного погодя я остановился у закусочной на краю дороги, посреди безбрежной равнины; навес, и рядом с ним – загон для овец. Я выпил там пива с группой крестьян. Пиво было не слишком холодное, его достали из ведра с водой, стоявшего в тени, я ничего не сказал на этот счет, но, черт побери, от привала ждешь лучшего. Я также долил воды в мотоцикл, под внимательными взглядами моих новых знакомых. «Могученький» был в порядке, хоть и трудился на славу. Пастухи стали выпытывать у меня, куда я еду да откуда, мой ли это мотоцикл и так далее, живут они в глуши, и другого развлечения у них нет, вот они и допытываются, как будто гражданские гвардейцы. Чтобы позабавиться, я стал с ними говорить по – английски и отказался платить за выпитое в компании пиво, еще чего. И если бы я тотчас же не удрал, они бы меня впутали в свои расходы. Я бросил их, когда они затеяли пари, можно пи выпить в один присест целую бутылку коньяку, не отрываясь от горлышка. «Минуточку, мне надо по нужде», – сказал я, воспользовавшись паузой, а один из них, когда я уходил, застыл с горлышком бутылки во рту, намереваясь залпом ее опорожнить. «Могучий» и я – мы смылись, и чего я и сейчас не могу понять, так это как такие люди, за редким исключением недоедающие, заключают подобные пари, да еще в такой знойный день. Этот тип будет не первым, кого хватит удар.

Я продолжал спускаться и спускаться и проехал без остановки Мадридехос, пересек Пуэрто – Лаписе и посмотрел, сколько осталось бензина, так как вспомнил, каково мне пришлось на старой станции обслуживания, когда этот тип Хуан Педро пристал ко мне, да еще обещал устроить в Мадриде, а потом донес на меня, а все потому, что я его раскусил и не захотел плясать по его дудке, еще чего; но мне горючего хватит, по крайней мере до Мансанареса, и я поехал дальше. Начинался длинный отрезок пути, где всегда заторы, едешь, а не продвигаешься, все одно и то же, на том же месте, ползешь как червяк через Льянос– дель – Каудильо, красивое новое селение, но в нем на улицах – ни души, а жара все так же одолевает, хотя солнце шпарит тебе уже в лоб и на небе появляется вокруг него оранжевая дымка, чуть – чуть с фиолетовым, если вглядеться.

Первый сильный порыв ветра говорит о том, что день подошел к концу и вот – вот стемнеет; этот порыв настиг меня, но он был еще горячий, удушливый ветер пустыни, ядовитый, как хвост скорпиона, порыв слишком ранний и обманчивый, насыщенный сухой пылью и остатками жнивья, он поднял на дороге грязный вихрь пыли, взметнувшийся до самого неба. Пересохли рот, зубы, кожа, хорошо еще – на глазах очки.

И вот вблизи Мансанареса, на такой прямой дороге, я увидел первое дорожное происшествие. Перевернутых машин много, когда едешь прокатиться или отправляешься в долгое путешествие, но, хотя каждый день на дорогах попадается около десятка трупов, нелегко видеть трагедию в тот самый момент, когда несчастье только что стряслось.

У самого выезда из Мадрида валяется «дофин», одна из этих машин, которые, кая^ется, специально делают, чтобы оставлять женщин вдовами, совершенно сгоревший, он, верно, все еще там, справа ог дороги, любопытно, он без всяких там вмятин, а только сгорел, и его поставили в сторону; потом я увидел перевернутый грузовик, колесами вверх, весь искореженный, непонятно, почему его не уберут, но он так там и лежит. А у въезда в Аранхуэс, на по вороте, – вконец искореженный «рено-8», два – три дерева из тех, в которые он врезался и протащил вперед, вдавлены в него или исчезли под железом и стеклом, прямо смотреть страшно.

Этот случай тоже произошел на прямом участке дороги, как и тот, с грузовиком, видимость отличная, и тем не менее там были две перевернутые машины, одна португальская и одна немецкая, а вокруг столпилась куча машин, часто это ведет к новым авариям, тем, что называют цепными; водители перепуганы, а полицейские уже спрыгивают с мотоциклов – помочь и составить донесение. Я остановился в нескольких метрах впереди, хотя мы, мотоциклисты, не обязаны вмешиваться, преступлением считается не оказать помощь машине твоей категории, а что, к примеру, мог сделать я один, не на мотоцикле же везти столько жертв; и все‑таки я, сам не знаю почему, остановился, хоть и больно смотреть, но хочешь разглядеть все, намотать на ус, как и что, посочувствовать, и я увидел, как вытаскивают из машины пострадавших – двух женщин и одного мужчину, бледных, побелевших, только красные пятна крови на лбу и запачканные брюки; безжизненных, как марионетки, их укладывали в другие машины, чтобы скорее доставить в больницу – может, еще не поздно, но какое там. Обе машины отбросило на обочину, они находились на изрядном расстоянии одна от другой, обе перевернуты вверх тормашками и не слишком поломанные. Некоторые проезжали не останавливаясь, даже не взглянув на происшествие, по – моему, это бесчеловечно, но, по правде говоря, помочь уже было нечем, и остановись они – только бы помешали. Так что я снова сел в седло и, несколько раз оглянувшись, поехал дальше по кошмарной этой дороге.

Из происшествия я извлек пользу, а именно – на отрезке в несколько километров обогнал ряд автомобилей, но через некоторое время все словно забыли, чему были свидетелями, утратили страх и осторожность, какая появляется, когда думаешь, что и с тобой может стрястись такое, и водители снова стали жать на акселераторы и помчались как полоумные, снова обогнали меня, я утешался только тем, что на следующем повороте, скорей всего, увижу их перевернутые машины, никому этого не желаю, но дело вполне возможное.

Солнце наверху будто раскололось пополам и кончало этот мучительный день, бессильно опускаясь за оранжевую линию горизонта, в свою могилу, и рано или поздно таков конец всех, кто нас угнетает или эксплуатирует. Последние лучи, прямые как стрелы, били из глубины дороги и рассыпались перед глазами на внезапные слепящие блики. Это самый опасный час для водителей, час предательский, и поэтому происходит то, что происходит, и чаще всего там, где нет никаких поворотов.

Я немного замедлил ход и стал думать о шведках и о том, как я их буду ласкать. «Могучий» продолжал катиться, катиться, он вез меня в рай, стало прохладней, и меня слегка укачивало. Но вдруг до меня дошло, что совсем стемнело, а я еще не проехал и двухсот километров, и я прибавил газу.

III

Я до краев наполнил бензобак на заправочной станции у Мансанареса; завистливый и злобный псих чуть не влил мне бензин в резервуар для воды, он просил прощения за прошлое недоразумение, но людям, мне равным по положению, даже если они вредят вместо помощи, я прощаю, все‑таки это не то что власть имущие, которые тебя унижают и, разговаривая, даже не вылезут из автомобиля, от таких я чуть не лопаюсь. К тому же мне не по нраву типы с щербатыми передними зубами, они присвистывают и, кажется, смеются над тобой, когда говорят, а этого я с первого взгляда раскусил. Выпил бутылочку, чтобы освежиться, протер и спрятал очки и поехал дальше в полной темноте – было, должно быть, уже больше десяти.

Теперь я начал мерзнуть, и от этого настроение у меня испортилось. Пришлось остановиться на обочине и хорошенько застегнуться, а в это время все остальные, автобусы обычные и туристические, грузовики, мотоциклы и даже велосипеды – видел я их в гробу, – обгоняли меня, меняя огни, я видел, как они скрывались во мраке с красными фонарями сзади, и это мне было обидно, и даже когда я застегнулся па все пуговицы, ночной холод пронизывал мне грудь, наверное, это от большой скорости, и я начал думать о чем – нпбудь приятном, что согрело бы меня немножко.

Например, приезжаю и останавливаюсь в дорогом отеле. Пусть внесут багаж, надо же, размечтался, я принимаю ванну, снимаю телефонную трубку, послушайте, пусть мне пришлют, чтобы развлечься, большую бутылку, содовой и шведку. Но какой, к лешему, отель при таком обличье и в такой час. Ладно, тогда повешу на «Могучего» замок и смешаюсь со всей этой полуголой толпой, что наполняет улицы, и начну развлекаться, там меня уже дожидается какая‑нибудь штучка, ха – ха, это уж наверняка. Я подцеплю ее, сразу же договоримся, и я отведу ее куда‑нибудь, там уже на месте соображу куда, а эти девочки много чего умеют, с ними не соскучишься. А может, пойду на пляж. Да, лучше сначала на пляж – и там что‑нибудь выберу.

Но трудно сосредоточиться, такие ухабы, слепящие фары машин, идущих тебе навстречу, некоторые не переключают свет, не видят тебя, не обращают внимания на червяка на мотоцикле, чтоб им лопнуть; а задние огни, кажется, толкают тебя, отбрасывают на обочину, в кювет, как ножом отрезают тебя от основного потока. Это черт знает что, ночью надо держать ухо востро, если тебя не раздавят, то вполне можешь свалиться на повороте в кювет и там проваляешься целую неделю, никто и не спохватится, будешь стонать и истекать кровью, не в силах пошевелиться и встать.

Я снова задумался. В тот раз я был единственный одетый на пляже, и тем не менее повезло именно мне. Все выставляли напоказ грудь, у одного парня из Картахены на правой руке был даже вытатуирован дракон; около той девушки крутилось много народу; люди садились неподалеку на песок, устраивались в нем, но никто не решался с пей заговорить, кроме картахенца, слава богу, подошел боцман и увел его: должно быть, тот тип был дежурный и ему надо было мыть палубу; па ту девушку смотрели все, даже другие женщины и мужчины, что лежали вдалеке под тентами, те, кто выбрался на пляж всей семьей. И неудивительно, она была такая смуглая и высокая, кожа у нее блестела и искрилась от солнца, а трусики и лифчик, две полоски белой материи в красный горошек, обтягивая, выставляли напоказ то, что им полагалось прикрывать. Не знаю, как я осмелился, но факт тот, что я, единственный одетый на всем пляже, белая рубашка и белые брюки, черные ботинки, и носки тоже черные, это придает серьезность, – я проложил себе путь среди всех этих распластанных, глядя на них так, словно милостиво разрешал им существовать, приблизился к ней и сел рядом. В то время я носил бакен барды вот до сих пор и волосы еще длиннее, чем теперь. Она повернулась ко мне, немного опустила голову, подняв черные очки на лоб, чтобы хорошенько меня разглядеть, и когда она улыбнулась, я тоже ответил улыбкой, тоже опустил голову и поднял очки на лоб, очки еще получше этих, из поляроида, я, конечно, забыл их в баре «Консуладо», вечером после танцев, полупьяный; я посмотрел на нее многозначительно, и мы оба рассмеялись, словно были знакомы раньше. Я глядел на нее как зачарованный, у нее глаза были золотисто – карие, влажные и горячие как огонь, и я сказал себе: «Эта с огоньком». И вот что удивительно: мы друг другу не сказали ни слова, я сидел с нею рядом весь день, как будто сторожил, не шевелясь и разглядывая ее всю, не веря своим глазам. До чего же она была хороша, мамочка моя! Наконец люди начали расходиться, солнце садилось, алая волна залила море и взметнулась до самого неба, почти все разошлись, и уже пикто не обращал на нас внимания, мы были как наедине в этом уголке пляжа. Когда она поднялась и пошла купаться, я впился в нее глазами, как она шла к морю, одна нога, другая, слегка размахивает руками, ни разу не обернулась, и когда уже всласть наплавалась, я разделся и бросился в воду, точно так это все и было. Долгое – долгое купанье, было уже темно, когда мы вылезли из воды и смогли одеться, это было как наважденье, каждый должен испытать такое хотя бы раз в жизни.

Тот день был не воскресный. И это было мое последнее купанье в море почти год назад, когда я совершил недолгую поездку в Аликанте с одним человеком: он купил облегченный «одиннадцатый» моего хозяина, и если бы не я – я всю дорогу собирал распадавшуюся на части машину, причем так, что он этого и не замечал, – хозяин и теперь не знал бы, как отделаться от этой машины. А вместо благодарности он мне обратный билет купил только в сидячку. Я рассказал об этом Роберту, но он мне даже не поверил.

Ах, если б встретить ту девочку с золотыми глазами в Торремолиносе! Отобью ее у кого хочешь, если – только красотка еще меня помнит.

Такие мысли меня подбодрили, и время пошло быстрее. «Могучему» надо дать передышку, он уже набегался, хоть теперь нет опасности, что перегреется. Ему не по душе шведки, ха – ха.

Что еще мне нравится вспоминать время от времени, так это ту бабу, что жила прямо против нашей мастерской. Этого никому не расскажешь, потому как и хозяин за ней приударял, и Вольный Стрелок, и все, само собой; если узнают, они устроят надо мной самосуд и выгонят взашей. Она, значит, была чья‑то содержанка, чья именно, я не допытывался, факт то, что она не работала, а нужды ни в чем не знала, она вечно слонялась по улице, и наконец мы договорились не выходить к пей со свистом или шиканьем, хоть каждому очень этого хотелось. Маноло говорил, это ее взбесит. Она была свеженькая, пышная и очень красивая. Вольный Стрелок говорил, она каждый день затягивается. «Неужто вы не замечаете? У вас что, глаз нет? Когда выходит из дому, она затянута, но она такая толстая, что пояс постепенно подается, наконец совсем растягивается, и тогда опа возвращается домой. Приходит распаленная донельзя, тут ее и заиметь». Вольный Стрелок всегда прав. Однажды она меня попросила подняться к ней починить кран или что‑то в этом роде, подстерегла одного, я шел из бара с бутербродами и бутылками. Я не водопроводчик, говорю, не смогу управиться с вашей работой, говорю любезно, но особого интереса пока не проявляю. «Поднимись, когда кончишь работу в мастерской, между семью и восьмью, – сказала она, – увидишь, что справишься, дурачок. И не опаздывай». Что тут делать. Я вспоминаю сейчас обо всем этом, потому что я один, затерян На чертовой дороге, конца ей не видать, я один, ночью и еду закатить себе неслыханный праздник. Та баба была толстущая, но хорошо сложена, все у ней было как надо, на месте, но была она какая‑то шалая. Да еще, я думаю, здорово распутная, потому что есть вещи, которые не случились бы с тобой, проживи ты хоть тыщу лет. В общем, мне с ней было хорошо, но надолго меня не хватило. Я выпил там виски, и от него меня развезло; я впервые пил виски и с тех пор больше его не пробовал; да, эта баба была распутная.

Я потерял счет времени, не знаю, сколько часов сижу уже на этой тарахтелке, начинаю уставать и к тому же проголодался. Но вблизи не видно ни малейшего признака | жилья. Не знаю, на каком я километре, выходит, слишком отвлекаться тоже нехорошо. Хоть бы скорей показалась какая‑нибудь надпись или указатель для ориентировки. До Вальдепеньяса, должно быть, уже немного осталось. Там я выпью полбутылочки, но приберегу аппетит для полусухого амонтильядо моей земли.

Чтобы согреться, надо поесть, выпить и укрыться в доме, остальное – только воображение. Не то чтоб я заледенел, но на ходу, с открытой грудью холод пробирает.

Давай – давай… Теперь надо позаботиться о жратве, а?

IV

Я вошел в одну закусочную около заправочной станции Вальдепеньяса, там потрясающая кассирша, хотя ее видно только до пояса; прежде всего я залпом опорожнил кружку пива, а пока готовили остальное, пошел ополоснуться в ватер. Умыл лицо, смочил волосы, причесался/^ слегка брызнул на себя, чтобы капли потекли по всему телу. Славно, особенно после долгих часов, когда пылишься, как пастух в пустынной степи. Вернулся в салон, примостился к стойке боком, ногу поставил на перекладину внизу и принялся есть бутерброд с омлетом, а другой рукой налил себе первый стакан прохладного вальдепепьяса. Входило и выходило довольно много народу, шоферы грузовиков и проезжие – товарищи по судьбе, так сказать, положено их приветствовать, между нами нужна солидарность; среди женщин, конечно, были и толстухи в брюках, всегда это меня бесит: как они не понимают, какой у них глупый вид; два типа из Мадрида воображают, что сногсшибательны в своих шортах и майках, потные и с портативным холодильником для кока – колы, который болтается у них в руках, – конечно, без него им никак не обойтись. Я разглядывал девушек и женщин, они входили и выходили, поглазел также на Элиота Несса, размахивающего автоматом по телевизору, и после колбасы попросил еще полбутылки и с жадностью умял бутерброд с сыром, под конец у меня еще осталась пара стаканчиков от второй бутылки, и я проглотил их на закуску. Да, здорово! Всегда я завидовал людям денежным, скажем герцогу Альбе или нынешнему Баррейросу[17]17
  Глава крупнейшей в Испании фирмы по производству грузовиков.


[Закрыть]; съедят себе бутерброд и, если не наелись, просят еще бутерброд, а если и тогда у них аппетит, то и еще один, не заботясь о расходах. Не всегда можешь так жить, но в тот вечер я был при деньгах и мог себе это позволить. Потом я заказал кофе и, пока мешал сахар ложечкой, загляделся на зад одной брюнетки: она выходила из столовой, в компании, и надо же, это оказалась Чудесница, а с ней, ясно, Длинноногий и Рафа с неизменным шейным платком, дополняла четверку какая‑то незнакомка.

Парень, что ты здесь делаешь, вот неожиданность, откуда ты взялся… а вы, пресвятая дева! Иди сюда, пропустим по рюмочке, не откладывая! И все это они пересыпали иностранными словами, от чего я прихожу в ярость.

Длинноногий и Рафа зажали меня с боков и хлопали по затылку и по спине, очень довольные встречей, да и я рад был их видеть, пошли воспоминания о прошлом, видели бы вы, как они стали кричать официанту, чтобы он нас обслужил.

– Поди вас узнай! – смеюсь я и хлопаю их по спине. – Такие шикарные и лопочете по – английски!

Я сказал «такие шикарные», потому что они были франтовски одеты: странные броские рубашки и куртки, конечно новехонькие, а брюки – зеленые, как у гражданских гвардейцев, надо было это видеть; но главным образом я имел в виду Чудесницу; на ней были брюки в крупную клетку, вернее, в ромбы, красные и белые, брюки туго обтягивали ягодицы и бедра, фигура у нее всегда была пышная; черная грива волос разбросана по спине до пояса, ну и волосы – с ума сойти, да, она умела этим пользоваться. А с Рафом – блондинка, он мне представляет ее как свою жену, я чуть с ног не валюсь, слыхано ли, жениться на немке, но, разумеется, девчонка из другой породы, сексапильна, да, но не так вызывающе, как Чудесница.

Мы выпили несколько рюмок коньяку, и я в шутку сказал: «Sigaret, sigaret» [18]18
  Сигарета (искаж. англ.).


[Закрыть], как раньше когда‑то мы просили у туристов, сейчас‑то они курят светлый табак, но я нет, я больше не курю. Надо же, кто бы сказал, как тесен мир, ну как ты, где, что делаешь, как поживаешь?

Вдруг парни вдвоем поднимают меня и силой волокут, хотят чем‑то удивить. «Вот на чем мы приехали» – и показывают синий «пежо» с желтой табличкой. А я: надо же. Что ж, поздравляю, а кто водит? Оба, по очереди. А ты по – прежнему механиком? К вашим услугам, вот уже Длинноногий поворачивает ключ, открывает дверцу и садится за руль, чтобы я видел – все это правда, он уже не тот голодранец, что раньше. Дуу… дуу, два гудка клаксоном – и, сидя вполоборота, небрежно захлопывает дверцу.

Подбегают женщины: «Что, мы уезжаем?» «Брось! – сердито кричит Рафа. – Ты не знаешь разве, кто это? Как это мы его бросим после такой долгой разлуки! Выпьем еще, и пусть он нам расскажет…» «Сами‑то ничего не рассказываете, а я что ж… Что тут рассказывать!»

Они мне поставили еще выпивки, потом заплатил я, и было уже очень поздно. Превосходные друзья, конечно; я рад был их повидать, но что‑то меня расстроило. Немка молчала как рыба, она не знала ни слова по – испански; Рафа обучил ее пока только ругательствам.

Они ехали из Кабры, где провели месяц отпуска отпетыми бездельниками. Чудесница не сразу выложила мне, что моя мать очень плоха и жалуется, дескать, я ей не помогаю и даже не пишу. «Вы ее видели?» – самый глупый вопрос, какой только можно было задать. Они кивнули, но ничего не сказали, чего уж тут говорить. Но Чудесница продолжала – и не успокаивалась: все старалась показать мне, какие они добрые, как они многим помогают, посылают деньги из Германии, а я что, и так далее. «Не падай духом, – сказал мне Рафа, тот, что с шейным платком, он был моим лучшим другом в десять– двенадцать лет, что я, даже в пятнадцать, ведь, помнится, тогда я подарил ему наваху с перламутровой рукояткой и с надписью: – «Прощай, оставляю тебе эту подружку», а он на следующий день принес мне пояс из монет по два реала, его у меня стибрили в проклятой Куэста‑де – лас– Пердисес. – Не падай духом, приезжай туда, что тебе здесь делать». Я покачал головой, вот и весь ответ.

Уже сидя в машине, Длинноногий спросил, куда я еду, не хочу ли прокатиться с ними.

– Нет, я на мотоцикле, – сказал я, вздернув плечи и смеясь; я то надевал, то снимал солнечные очки. – Не стану же я возвращаться в Мадрид, раз всего несколько часов как оттуда.

– Куда ты поедешь, куда, – ласково напевала Чудесница, желая при прощании загладить нашу размолвку.

– За девочками наверняка. – Длинноногий включил зажигание и нажал на стартер – на мой взгляд, слишком резко: машина еще не разогрелась.