Текст книги "Тогда, в дождь"

Автор книги: Альфонсас Беляускас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

_______

– Ну, теперь торопись… сейчас!.. – услышал он, мчась по темной, окутанной туманом улице. – Теперь можешь… есть смысл…

– Смысл? – он оглянулся: стоял он в Дубовой роще, один, близ туннеля; вспыхивали красные огни. – Смысл? – это Ауримас, знаю, тот Ауримас, – но почему голосом Даубараса? – Не дождешься. Никогда. Никогда – – – дурачок, – услышал он снова – шуршащий в тумане голос; деревянные божества, скромно зажав уши, казалось, сокрушались, глохли от этого шороха. – Кто тебе сказал, что все плохо, дурачок… да разве тебе одна Мета… не одна… Мике нет и, клянусь, никогда уже не будет, а тебя мой старикан…

– Старикан?

– Он любит тебя, я знаю.

– Меня все профессора любят. Или любили. Одному я даже сколотил голубятню… А вот дочки их…

– Ах, замолчи! И если наконец ты здесь… если пробил час несчастной дурочки Марго… тогда… ах, ты, косолапый медвежонок с Крантялиса… тсс… тсс…

Сонаты еще не было, и он обрадовался, и даже потер руки – они были свободны и легки, точно пух; он подошел к кассе.

– К Гаучасу, – сказал он, протягивая червонец, и когда кассирша, крупная заспанная тетенька, приставила палец к виску и выразительно покрутила им, глядя на столь диковинного пассажира, он поправился:

– В Любавас.

– В Любавас? – переспросила кассирша, словно обрадовавшись чему-то; кажется, нормальный… – Это правда?.. В Любавас?

– Туда.

– Туда?

– Туда.

И тогда грянул выстрел; я скорчился. Сжался в комок, словно стреляли в меня. И он в самом деле выстрелил в меня – Старик в линялой красной рубахе, с пеной на губах, с горящими злобой глазами – этот страшный Старик моего детства; выстрелил, и пуля прошла навылет. Боже мой – навылет – насквозь через мальчика; она разорвала рубашку – разлетелись лоскутья – кожу – прошила ребра – словно на вертел нанизала легкие – и упала на принеманский песок; шлепнулась, как слива; зашипела, испаряясь, влага. Мальчик нагнулся, глянул своими голубыми глазами и взял пулю. Она была горячая, и он стал перекидывать ее с ладони на ладонь, пока она слегка не остыла, а потом положил в карман. «На память», – прошептали губы. Повернулся и ушел, оставив Старика – с разинутым ртом и с дымящимся пугачом в руке – повернулся и ушел – и ушел – и ушел – —

Ушел и я. Сел и поехал. В Любавас. Или еще куда-нибудь. К Гаучасу, которого там уже не было. К Солдату. Где-то должна быть моя станция. Та гора, взойдя на которую, человек – – – – – – – – – – – – – – —

1976 г.

ПОСТИЖЕНИЕ ХАРАКТЕРА

Сначала несколько биографических подробностей. Право же, не лишних, поскольку они многое объясняют в творческом пути художника.

Альфонсас Беляускас стал комсомольцем в 1939 году, будучи учеником каунасской гимназии. Я хотел бы подчеркнуть эту дату, поскольку она существенна. Тогда на литовской земле еще держалась опиравшаяся на крайне правую реакцию диктатура президента Сметоны. Были попраны демократические свободы, запрещена коммунистическая партия. И комсомольская организация тоже действовала в подполье.

Так что поступок шестнадцатилетнего гимназиста был актом сознательного политического выбора. И к этому решению его привел весь предшествующий жизненный опыт. Не столь уж малый, как может показаться на первый взгляд: трудное детство на каунасской окраине, необходимость с тринадцати лет зарабатывать на хлеб и учебу, классовые университеты на стройке и на стекольном заводе Рабиновичюса.

Сыграла свою роль и сама обстановка в гимназии. Ведь литературным кружком, который посещал юный Альфонсас, руководила здесь замечательная поэтесса Саломея Нерис. Вокруг нее группировались такие будущие мастера, как Э. Межелайтис, К. Марукас, Вл. Мозурюнас. Все они были охвачены жаждой перемен, грезили о революции, о социализме.

Вот так и получилось, что общественная деятельность изначально слилась для А. Беляускаса с творческой. Слилась сразу и навсегда.

А дальше были незабываемые, волнующие дни свержения буржуазного режима, красные флаги на улицах, романтика первого советского года, становившиеся реальностью планы учебы, приобщения к журналистике. Планы, нарушенные войной.

Вместе со своими товарищами по эвакуации А. Беляускас рубил сосны в марийских лесах, прокладывал ледовую дорогу для вывозки бревен, добивался отправки на фронт. А потом были и солдатская служба, и возвращение в родную Литву, и работа на посту первого секретаря Каунасского горкома комсомола.

Я воссоздаю этот биографический пунктир, потому что он проступает во всем творчестве писателя. Не прямо, конечно, а в судьбах героев, в особом авторском пристрастии к эпохе исторического перелома в жизни нации. Эпохе, с которой так или иначе связаны все его книги.

В самом деле: роман «Она любила Паулиса», выросший из ранней повести «Рабочая улица», воскрешает мрачные времена фашистской оккупации; роман «Мы еще встретимся, Вильма» рассказывает о молодых литовцах, эвакуированных на восток, «Цветут розы алые» и «Тогда, в дождь» переносят нас в освобожденный от захватчиков Каунас. И даже такие книги, как «Каунасский роман» и «Спокойные времена», повествующие о начале шестидесятых и конце семидесятых годов, тоже уходят корнями своих нравственных конфликтов в ту же военную и послевоенную пору.

Однако не только хронология событий сближает произведения А. Беляускаса. Они родственны по географии действия – почти всегда Каунас, его парадная, сверкающая витринами Аллея свободы, его дымные заводские предместья. Они родственны по возрасту, по душевному складу главных героев. Во всяком случае, анкетные данные открывают впечатляющую картину совпадений.

Социальное происхождение? Из рабочей семьи. Место жительства? Пролетарская окраина, чаще всего – далекий Крантялис. Образование? Среднее или незаконченное среднее. Кто сколько успел до войны. Послужной список? Лесосека, завод, фронт. Занимаемая должность? Работник горкома комсомола. Мечты? Стать писателем. Да, да, именно писателем. Не больше и не меньше. Вопреки ироническим улыбкам скептиков. Наперекор незаконченному среднему.

Судите сами: грезит о профессии репортера (пока репортера) юный Саулюс Юозайтис («Мы еще встретимся, Вильма»), уходит в литературу комсомольский вожак Витас Чепонис («Цветут розы алые»), отважно штурмует врата искусства вчерашний горкомовец Ауримас Глуоснис (дилогия «Тогда, в дождь» и «Спокойные времена»).

Откуда эта неистовая, всесокрушающая тяга к столь экзотическому для обитателей Крантялиса призванию? Она – от биографии самого автора, от давних, еще довоенных проб пера. От занятий в кружке Саломеи Нерис. И еще – от возникшей в те же годы упрямой решимости доказать им, буржуазным интеллектуалам, им, самонадеянно объявившим культуру своей заповедной вотчиной, право рабочего человека на творчество.

Этот традиционный для А. Беляускаса герой приносит в его прозу свою искренность и свой максимализм, свою экзальтацию и свои претензии. Он, этот герой, может идти напролом, попадать впросак, ошибаться и оступаться. Но он же готов нести на своих плечах и груз ответственности за новую действительность. Еще бы, ведь он осознает себя полномочным ее представителем, выступает от имени комсомола.

«Сама жизнь, само время, – отмечал писатель, – не позволяли только наблюдать события и их ход, а властно требовали нашего вмешательства в их развитие. Нашему поколению не так уж часто приходилось декларировать свои идеи (хотя кое-кто и убежден в обратном); нам самим надо было выходить на баррикады, чтобы бороться с капитализмом, фашизмом, буржуазными националистами. Нам суждено было не только наблюдать, но и творить человеческие судьбы… и наша собственная судьба не составляет исключения».

Наверное, под таким признанием автора запросто подписались бы и многие его герои. Тут их опыт, их кредо, их чувства.

В каждом своем произведении писатель настойчиво возвращается к эпохе революционных преобразований в Литве. Возвращается затем, чтобы дорисовать, дополнить портрет времени, выявить новые оттенки тогдашних конфликтов. Опасность повторений? Что ж, она и впрямь караулит прозаика. И далеко не всегда ему удается победить инерцию, сойти с привычных сюжетных, психологических троп. Но несомненно при этом и другое: желание проникнуть в более глубокие пласты проблематики.

Он постоянен, А. Беляускас, и в своих тематических пристрастиях, и в своем гражданственном темпераменте. Недаром его герои ищут духовную опору в морали рабочего человека, коммуниста, борца. Недаром они так требовательно судят себя за любое отступление от общественного долга. И не случайно такую роль в их судьбах играет политика.

Политика в романах писателя – это ось, нерв, водораздел. Да и как иначе? Ведь революция вторглась в жизнь каждого литовца, разделила людей на сторонников и противников Советской власти, привела к резкой поляризации позиций.

Мотивы разлома, раскола особенно ярко окрашивают произведения А. Беляускаса, созданные в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов. Все здесь построено на контрастах, на противостоянии.

Богатые особняки Каунаса – и его убогие, нищие лачуги.

Патриоты, поднявшиеся против фашистов, – и добровольные пособники оккупантов.

Комсомольцы, восстанавливающие разрушенные города, – и укрывшиеся в лесах националистические бандиты.

Идейное, политическое размежевание подчас разрывает даже семейные, родственные, дружеские узы. Дети против родителей. Брат против брата. Сосед против соседа. Подобные коллизии, варьируясь, переходят из книги в книгу.

Кадровый рабочий Пятрас Гинетис вместе с партизанами спасает оборудование кирпичного завода от вывоза в Германию, а его брат Бонифаций усердно заискивает перед немецкими властями в тщетной надежде разбогатеть («Рабочая улица», 1956).

Герой романа «Цветут розы алые» (1958) Витас Чепонис становится одним из вожаков каунасской молодежи, а его двоюродный брат Зигмас Жабунас – террористом, убивающим комсомольцев из-за угла. Еще более впечатляюща в том же произведении картина распада семьи крупного буржуазного чиновника Адомаса Гирчиса. Сам Адомас, удравший на запад, выступает по зарубежному радио с антисоветскими проповедями. Его жена, Анна, с трудом маскирует свою неприязнь к социализму. Старшая дочь, Аста, тяготится ложью, опутавшей дом, мечется между привязанностью к родителям и симпатией к Витасу Чепонису. А младшая, Раса, уже открыто бросает вызов прошлому и вступает в комсомол.

Тот же кризис семьи возникает и в романе «Мы еще встретимся, Вильма» (1962), Отец героини, немец по происхождению, еще перед войной перебирается из Каунаса в свой обожаемый третий рейх («Национальные идеалы немцев вечны и святы»), Вильма же наперекор родительской воле, угрозам и увещеваниям остается в Советской Литве, которую считает своей подлинной Родиной («Я ненавижу фашизм! Я ненавижу Гитлера. Я – комсомолка, и, поверь, уже никто на свете…»).

Ранняя проза А. Беляускаса предельно насыщена спорами о нации, о будущем Литвы, о революции, о задачах искусства. Так, Зигмас Жабунас яростно доказывает своему брату Витасу: «Литовцы могут ставить в пример только литовский порядок… Нашему характеру чужды разные там революции. Наша нация всегда была сильна своим единством». Поэт Пиюс Даумантас витийствует в салонах о служении чистому искусству, о том, что поэзия должна «стоять над политикой, журналистикой, земными страстями и житейской грязью».

И сама логика истории выносит свой приговор различным концепциям, подтверждая или опровергая их. Эта логика неумолимо разоблачает мифы о надклассовом единстве, о гармонии интересов богатых и бедных. Она заставляет Зигмаса Жабунаса перейти от псевдопатриотической риторики к расправам над своими же соотечественниками. И она же влечет Пиюса Даумантаса от нейтралистских деклараций к сопротивлению новым идеям, новому обществу.

Развернувшаяся на литовской земле социальная битва неотвратимо вовлекает в свой водоворот каждого, подчас вопреки его воле и желанию. Или – или. За или против. С теми или с этими. Середины нет. Рекламировавший свою аполитичность Бонифаций Гинетис («Рабочая улица») кончает доносами на товарищей по заводу. Старый рабочий Жабунас («Цветут розы алые»), который упрямо держался над схваткой, все-таки вынужден принять решение и с болью в сердце осудить своего сына Зигмаса, ставшего убийцей.

Писатель уверенно воссоздает это вторжение политических страстей во все сферы тогдашней жизни, это тесное переплетение общественного и личного. Даже комсомольский секретарь Витас Чепонис, и тот не без растерянности вынужден признать: «Думал, что классовая борьба существует где-то вне круга его близких, за гранью того, что связано с его личной жизнью. Он ошибся. Оказалось, что разглядеть линии классовой борьбы на деле куда труднее, они глубоко скрыты от глаз… Эти линии проходили здесь, рядом, через людские сердца, красной чертой рассекая их пополам…»

Правда, и в повести «Рабочая улица», и в романе «Цветут розы алые» еще отчетливы черты иллюстративности, прямолинейной назидательности. Остро намеченные конфликты порой разрешаются излишне быстро, в духе безоговорочного торжества светлого над темным. Угрюмой подозрительности догматика Дакниса всякий раз успешно противостоит мудрая проницательность секретаря горкома Янушиса. По всем статьям компрометирует себя карьерист Левандрайтис. Заслуженное возмездие неотвратимо настигает отщепенцев Зигмаса Жабунаса и Адомаса Гирчиса. Впрочем, не один А. Беляускас испытал в те годы воздействие принципов нормативности.

Первый роман литовского писателя тяготеет к эпической панораме. И широта охвата действительности влечет за собой обилие персонажей. В поле зрения автора коммунисты и, комсомольцы, руководители фабрики и рядовые рабочие, сторонники народной власти и ее враги. Крупным планом выделены то заседания партийного бюро, то молодежные воскресники, то конспиративные встречи националистов, то эпизоды наводнения. Семейные сцены чередуются с производственными, лирические интонации – с обличительными, сатирическими. Увы, множественность сюжетных линий нередко приводит к рыхлости повествовательной структуры, к перечислительности, информационной скорописи.

Однако уже в этой книге ясно различимы контуры будущей прозы А. Беляускаса, подступы к иной проблематике, к более сложному психологическому анализу.

От Витаса Чепониса тянется прямая нить к Саулюсу Юозайтису («Мы еще встретимся, Вильма»), Сигитасу Селису («Каунасский роман»), Ауримасу Глуоснису («Тогда, в дождь», «Спокойные времена»).

И точно так же отзовутся в других героинях душевные муки Асты Гирчите, ее усилия вырваться из оков прошлого.

Своим эмоциональным колоритом, своей доверительностью роман «Цветут розы алые» обязан прежде всего образу комсомольца Витаса Чепониса. Его искренности, его романтической окрыленности.

Герой книги попадает в Каунас сразу же после изгнания оккупантов. Казалось бы, самое горькое, самое тяжелое в его жизни теперь уже позади. Наконец-то он «вернулся в родной город, о котором столько мечтал, ради которого столько вынес, в город, который казался далекой сказкой!.. Ну не счастье ли это?»

Даже неустроенность, разруха ничуть не мешают ощущению долгожданного праздника. Ведь все это лишь временные трудности, которые вскоре будут преодолены. Как уверяет директор бумажной фабрики Кальвялис, «обождите годик-два – столы будут ломиться от еды. Есть кому на хлеб заработать». И Витас Чепонис вполне солидарен с ним. Как не сомневается он и в другом – в том, что люди быстро изменятся к лучшему, преобразятся духовно. Нужно только «уметь поговорить с ними, объяснить, что будущее зависит от них самих, и они станут другими – перестанут ворчать по мелочам и примутся единодушно залечивать раны, нанесенные фашистской оккупацией. Литовцы по натуре трудолюбивы, и если у них будет большая цель, они во что бы то ни стало ее добьются».

А. Беляускас и М. Слуцкис в своих произведениях середины пятидесятых годов едва ли не первыми ввели в литовскую литературу молодого героя этого типа. Мечтателя, идеалиста, бессребреника, возвышенные стремления которого неумолимо сталкиваются с грозной, суровой повседневностью.

Вот и в романе «Цветут розы алые» эта реальность развеивает радужные иллюзии Витаса Чепониса. Вместо правил она сплошь и рядом предлагает исключения, вместо прямых линий – изломанные. Зигмас Жабунас, выросший в семье рабочего, становится закоренелым антисоветчиком. Председатель горисполкома Дакнис, который во времена Сметоны прошел через тюремный ад, теперь козыряет былыми заслугами, чтобы прикрыть ими свою бесцеремонность. И любовь к Асте Гирчите приносит не столько счастье, сколько боль. Ибо традиции воспитания лишают Асту самостоятельности, делают ее зависимой от родительской воли, вынуждают отступать перед диктатом буржуазно-мещанских норм. Так сама действительность усложняет и переживания, и взгляды героя: «Нет, мало разгромить фашистов, мало отнять у капиталиста фабрику, ой как этого мало! Может, еще важнее освободить человеческую душу, в которую въелась пыль тяжелого прошлого».

Витас Чепонис многое преодолевает в процессе духовной эволюции. Ту же юношескую восторженность, например, тот же поверхностный оптимизм, ту же склонность к упрощениям. И все-таки он остается при этом цельной натурой, человеком действия. «И вообще, – признавался однажды писатель, – меня привлекают героические личности, люди – борцы, упрямо идущие к своей цели».

Характер Саулюса Юозайтиса из романа «Мы еще встретимся, Вильма» при всем его очевидном родстве с Чепонисом уже не столь монолитен.

В новом произведении А. Беляускас по-прежнему внимателен к динамике становления личности. Однако временны́е рамки на этот раз сдвинуты от конца войны к ее началу. И сама обстановка рождает здесь драматизм психологических состояний. Одно дело – предчувствие близкой победы, последние залпы, другое – первые выстрелы, горечь отступления, муки неизвестности.

Однако изменилось не только время действия – иной стала тональность книги. Объективное, эпическое изображение событий уступило место их субъективному воспроизведению, рассказу от первого лица. Автор словно бы передоверил функции повествователя своему персонажу, оставил читателя наедине с ним. Мы постигаем происходящее глазами Саулюса, следуем за его выводами и комментариями.

Аналогичная стилевая переакцентировка совершалась тогда и в других работах литовских художников. Достаточно вспомнить «Проданные годы» Ю. Балтушиса, «Сосну, которая смеялась» Ю. Марцинкявичюса. Почти одновременно с романом А. Беляускаса создавалась и «Лестница в небо» М. Слуцкиса.

Собственно говоря, предощущение исповеди разлито уже в романе «Цветут розы алые». Особенно в лирических монологах Витаса Чепониса. Не случайно и то, что автор, стараясь передать живую пульсацию чувства, вводит в текст дневниковые записи Асты Гирчите: «Здесь Аста говорит со своим сердцем. Здесь она откровенна. Со своим сердцем можно быть откровенной!»

Прощаясь со своей любимой, Витас даже просит ее подарить этот дневник. И, получив отказ, замечает упрямо: «Ты ошибаешься, Аста. Воспоминания нужны. Не мне, но нужны. И я создам их, напишу!»

Героиня нового произведения Вильма Густайте по собственной воле оставляет Саулюсу Юозайтису свой дневник: «Из этого дневника (или записок, не знаю) ты узнаешь то, что я вряд ли решилась бы сказать тебе на словах».

Но таким сплошным дневником является и весь роман. Дневником молодого литовца, его рассказом о пережитом, его честной, порой беспощадной к собственным слабостям исповедью. Оно так, писателю далеко не всегда удается выдержать естественность интонации, и тогда в тексте возникают объяснения, передающие размах событий, восстанавливающие эпический фон: «Я не знал, что в то самое время, когда я боролся со своими печальными… мыслями… – миллионы парней… со всех концов необъятной советской земли двигались на запад. Я не знал, что… защитники Брестской крепости ни на шаг не отступили со своих позиций, что советская подводная лодка вдруг всплыла перед Палангским молом и посеяла своим огнем панику среди движущихся по Лиепайскому шоссе гитлеровских колонн». Они еще не редки здесь, факты стилевой разноголосицы. Факты, свидетельствующие о том, сколь трудно рождалась новая художественная структура.

Действие романа «Мы еще встретимся, Вильма» охватывает июнь – декабрь сорок первого года, самые тяжелые нравственно месяцы войны. И развивается оно в двух перемежающихся, чередующихся планах: скитания Саулюса Юозайтиса по прифронтовым дорогам Литвы, России и его жизнь в глубоком советском тылу.

Планы эти различны и по характеру испытаний, и по колориту, по настроениям. В одном случае доминируют смятение, неопределенность, шквал вопросов, в другом – поиск ответов, подведение итогов.

Прибегая к повествованию от первого лица, писатель, несомненно, стремился усилить эффект достоверности. Стилевой эксперимент вел в глубь внутреннего мира личности, к первоистокам побуждений и чувств. И непосредственность впечатлений, эмоций по-своему открывала правду времени.

Первые же дни фашистского нашествия сломали не только привычный ритм жизни комсомольца Саулюса Юозайтиса, не только его планы («Я должен был получить место в молодежной газете, мне уже было обещано это место»), события этих дней расшатали, опрокинули многие, казавшиеся незыблемыми догмы.

Рушились хрестоматийные, почерпнутые из книг представления о войне: «Окопы с одной стороны и окопы с другой».

Рушились оптимистические упования на то, что через пару недель «мы будем… глубоко на территории Германии».

Немцы находились еще на подступах к городу, а в Каунасе уже орудовали вылезшие из подполья «белоповязочники», И бывший владелец пекарни хромой Савукас открыто сводил счеты с красными, терроризировал семьи коммунистов, стращал Саулюса скорой расправой.

Так с романтических, залитых солнцем вершин, «прямо с праздника песни, наполненного цветами и улыбками» вчерашний школьник попадает в ад смерти. Отсюда психологический шок, вызывающий ощущение нереальности реального, размытости граней между сном и явью: «Где я – в Каунасе или не в Каунасе, в Литве или не в Литве?»

Писатель оставляет Саулюса один на один с подступающей опасностью, с противоречивыми, а то и с паническими слухами. Оставляет потрясенным, недоумевающим. Почему столь стремителен прорыв немцев? Почему каунасским комсомольцам не выдали оружия? Почему?.. Можно вспомнить, что в похожей ситуации оказался тогда и таллинский комсомолец Олев Соокаск из романа эстонца Пауля Куусберга «В разгаре лета». И его вопросы чуть ли не текстуально совпадают с вопросами молодого литовца.

Но Соокаск обращает свои «почему» к парторгу Руутхольму, к товарищам по истребительному батальону, он воюет, сражается рядом с ними. Саулюс же просто захвачен разношерстным потоком беженцев и вопрошает самого себя, пробивается к истине в одиночку: «Мне нужно, чтобы все было ясно. До конца». За этим горячим юношеским максимализмом, конечно же, кроется тоска по утраченной четкости понятий. И вместе с тем душевный кризис побуждает к самостоятельности анализа, к поиску надежных ориентиров.

Неистовый разгул стихии, сумятица отступления, казалось бы, подтверждают слова перепуганного инструктора Микаса Роюса о том, что «перед лицом этих титанических катаклизмов человечества какая-то отдельная человеческая личность…». Туманная недоговорка скрывает тут философию, оправдывающую шкурный расчет, готовность уклониться от борьбы. Недаром Микас Роюс допускает для себя возможность капитуляции, дезертирства. Для Саулюса такой альтернативы не существует. Даже в мыслях, даже в подсознании. Психологические потрясения, разрушившие привычные схемы, не затронули существа убеждений героя, его идеалы. И аргументами, опровергающими проповедь Роюса, становятся в романе судьбы и поступки людей. Это и моральная бескомпромиссность Костаса, и мужество Вильмы Густайте, которая вопреки ее немецкому происхождению упрямо добивалась призыва в Красную Армию, и душевная щедрость русской женщины Полины Осиповны, и самоотверженность солдат, шедших под пули. Из своей беженской одиссеи Саулюс выносит ощущение неоплатного долга перед теми, кто погибал в первых сражениях, чтобы другие могли уцелеть. Долга непосредственного, личного: война идет «за меня! За меня пал тот боец на Немане, за меня едет сражаться усатый старшина… Они едут сражаться, а я…»

А. Бучис в своей книге «Роман и современность» точно заметил, что «на протяжении всего повествования активный в своем развитии характер остается пассивным в своем действенном проявлении». Что ж, с такой оценкой нельзя не согласиться. Действительно, Саулюс Юозайтис – натура искренняя, импульсивная, тонко чувствующая. Но выступает он все-таки по преимуществу в роли наблюдателя, комментатора, придирчивого аналитика. Особенно в тех главах, которые рисуют будни эвакуации, жизнь лесного поселка, строительство дороги. Недаром исповедальное начало звучит здесь более приглушенно. Внимание героя как бы переключается на других людей, на перипетии быта, на производственные подробности, на внешний фон вообще. И тогда опять возникают черты традиционного, разветвленного по коллизиям, многофигурного романа. Они по-своему интересны, образы Костаса, Игнаса, латышей, Полины Осиповны, вороватого бригадира Григорьева. Однако портреты эти все же эскизны, лишены подлинной проблемной весомости.

Тем не менее само развитие характера, пусть и не столь отчетливое, как прежде, продолжается. Герой А. Беляускаса учится зорче различать добро и зло, истину и фальшь, бескорыстие и приспособленчество, старается разгадать мотивы поведения Вильмы, инструктора Роюса. И постепенно накапливающийся опыт изменяет отношение юноши к самому себе. Исчезает претензия на избранность, исключительность: «Я не провидец. Я простой паренек из предместья. Заурядный. Совсем простой и совсем заурядный, хотя еще недавно мечтал о месте репортера молодежной газеты». Но вместе с тем возрастает и требовательность, взыскательность к самому себе, разжигающая внутренний конфликт. Конфликт, связанный с поиском своего места в жизни, во всенародной схватке с фашизмом. И строгий счет совести вынуждает Саулюса признать, что до сих пор он лишь плыл по течению событий, что его долг перед людьми, перед страной отнюдь не выполнен: «Я, глупый мальчишка из предместья, подражавший взрослым, умным людям, я, притворявшийся, будто разбираюсь в людях и войне… я ведь не просто чего-то не сделал, как думал до сих пор, я ничего не сделал; я жил кашей Полины Осиповны, русским хлебом, я не знаю даже своего настоящего места в этой войне… Я был подавлен? Да. Был растерян? Да. Но я был слишком спокоен. Я не имел права быть таким спокойным».

И самоосуждение влечет молодого литовца от патетической риторики к действию, к поступку, от разговоров о подвиге – к решению во что бы то ни стало пробиваться на фронт. Вслед за Вильмой, за своими товарищами.

Повествование от первого лица заметно изменило поэтику прозы А. Беляускаса. Но художественная структура романа «Мы еще встретимся, Вильма», так сказать, переходна. Здесь сохраняются и событийность, и сюжетная последовательность, и достаточно широкий объективный фон. И в то же время гораздо отчетливее, чем прежде, зазвучала исповедь героя. Исповедь, которая принесла с собой лирическую взволнованность и психологическую напряженность исследования.

Герой «Каунасского романа» (1965) Сигитас Селис тоже рассказывает о себе, о пережитом. Но рассказывает иначе, чем Юозайтис. Не столь обстоятельно. Не слишком строго придерживаясь хронологии фактов.

Речь Селиса сбивчива, прерывиста, порой сумбурна. Она легко перескакивает с предмета на предмет, управляется сиюминутными импульсами. Любая деталь, любой эпизод способны вызвать поток ассоциаций, уводящий от настоящего или же, напротив, возвращающий к нему. «Ох, как надоел мне весь этот вечер! Осточертел! И кто упомнит, когда он начался?.. начался этот вечер лет десять – нет, тринадцать тому назад; а то и все пятнадцать; кто сказал, будто в Каунас я заявился сегодня, в полвторого?»

Сюжет? Пожалуй, при определенном усилии можно реконструировать и его. Ответственный работник органов контроля Сигитас Селис едет из Вильнюса в Каунас, чтобы расследовать давнюю жалобу. Дело не очень трудное, однако же канительное и, самое главное, способное каким-то образом повлиять на служебное положение как самого Селиса, так и его начальника.

Время действия? Рубеж шестидесятых годов.

Срок? Каких-нибудь полтора-два дня, заполненных разговорами с работницей, подавшей жалобу, встречами со старыми знакомыми, беготней по городу.

Однако, вычленив внешнюю фабулу, мы не приблизимся к сути конфликта, не узнаем даже, чем конкретно завершилась командировка.

Ибо расследование жалобы – только фон для иного, куда более хлопотного расследования.

Ибо эти полтора-два дня дают герою возможность прокрутить в памяти всю свою жизнь.

Вполне вероятно, что за тринадцать или пятнадцать лет до нынешней поездки Сигитас Селис мог чуть ли не каждый день встречаться с героем другого романа – Витасом Чепонисом. Оба они тогда работали в каунасском горкоме. Один – секретарем, другой – заведующим отделом кадров. Оба ходили по одним и тем же коридорам, выступали на одних и тех же митингах, участвовали в одних и тех же заседаниях бюро.

Да и в биографиях этих молодых литовцев достаточно общего. Как и Чепонис, Сигитас Селис вырос на окраине. Как и он, недоучился в гимназии. Как и он, остался без отца. С того самого дня, как гестаповцы арестовали отца и угнали в Германию, Селис должен был сам заботиться о себе.

Однако только этими анкетными параллелями совпадения не исчерпываются.

Витас Чепонис влюбился в Асту Гирчите, дочь известного политического деятеля старой Литвы.

Сигитас Селис едва не женился на Геде Жельните, племяннице бывшего буржуазного министра, бывшего дипломата и спортсмена.

Против Чепониса была мать Асты, рассчитывавшая на выгодную партию для своей дочери, мечтавшая ввести в их респектабельный особняк человека своего круга, а не чужака.

Ну а Селиса гнал прочь дядя Геды, отставной министр Вебелюнас, который скрежетал зубами при слове «комсомолец» и считал, что «теперешняя жизнь – вроде миража… иллюзия и мираж».

И Чепонис, и Селис испытывали одинаковое презрение к этим бывшим, к их взглядам, манерам, привычкам.

Проходя возле дома Асты, Витас Чепонис насмешливо думал: «Кому ты нужен в этих виллах? Мечтатель!..»

И Сигитас Селис всей кожей ощущал, с какой откровенной враждебностью взирают на него окна роскошного дома господина Вебелюнаса, каким холодом веет от массивного письменного стола, от кожаного дивана.