Текст книги "Принцип злой любви (СИ)"

Автор книги: Алена Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

– Это все дорого, – я кивнула на исходящую ароматом рыбу.

– И плевать, я жутко устал от того, что денег хватает только на еду.

– А у тебя, получается, не зарплата?

– Зарплата у меня сдельная, мизерный оклад, а все остальное процент от дел.

– То есть тебе сейчас заплатили за выигранное дело?! Круто. И сколько?

– Тридцать. Но с них надо заплатить налоги и взносы. Так что останется где-то в районе двадцатки.

– За один суд?! – я была в шоке.

– Это очень легкое дело. И в суд надо было сходить один раз. И обжаловать решение ответчик не будет.

– Но, пардон, ты ж не одно дело ведешь?

– Да, конечно, но пока то, что мне дают, это совсем ерунда. Я же только получил адвокатское удостоверение. До этого – стажировка два года плюс юрпрактика, я просто на стороне брался за любую работу по любым делам. А то лапу бы сосал.

– Мда… Эх не в тот институт я пошла.

Егор засмеялся.

– Рыба, и правда, очень вкусная, во рту тает.

– Да, они хорошо готовят, потому городские шишки любят это место.

И ты, чувствую, там бывал, например, с девушкой с фото. Черт… Вика, выпей вина!

– А Сашин отец, он тоже шишка?

Егор удивленно посмотрел на меня поверх бокала.

– Он один из руководителей комитетов областных. А почему ты спросила?

– Ну, он не бедно живет, судя по дому и, скажем, некоторая мажористость в нем присутствует. В Саше, я имею ввиду.

Егор вдруг сузил глаза.

– Он с тобой общался не только по моей просьбе?

– С чего ты взял? – удивилась я.

– Ответь на вопрос, пожалуйста.

Черт!

– Да, когда у меня порезали сумку, он приехал, чтобы выразить свое... негодование.

Егор потер лоб, зажмурившись на мгновение.

– Он тебе что-то сказал? Обидел?

– Нет, – покачала я головой.

– Хорошо, потому что он может, – Егор расслабился.

– А та девушка? Она его сестра? Я видела ваше с ней фото на их семейном древе.

– Алина, да. Она его сестра, – он поставил бокал и повернулся ко мне. – Тебе не о чем беспокоиться, Вик. Нас с Алиной, собственно, Саня и познакомил. Встречались мы с института. Расстались почти два года назад. Она решила, что ей нужен волшебный мир. А я решил, что мне нужен мир реальный. Она хотела уехать за границу, я не хотел. Мне с моим образованием там либо переучиваться, либо профессию менять. Ее отец меня понял прекрасно, у нас с ним нормальные отношения. Он готов обеспечивать дочь, а не зятя. Хотя, надо сказать, что она молодец. Она отличный переводчик, причем даже литературных произведений. А это не просто. И как ты понимаешь, денег много не приносит. Пока, по крайней мере.

– Все же не понимаю, почему вы разошлись? – я отвела глаза. – Ты практичный, она летящая. Все как раз в норме для любой семейной пары. Или нет?

Его рука коснулась моей щеки, а через мгновение губы заставили меня забыть на время обо всем. Вопрос мой так и остался без ответа.

– Раз на первом свидании мы заговорили о бывших, твоя очередь раскрыть карты, – хитро улыбнулся Егор.

Пфф, да проще пареной репы! Пересказ был быстрый!

– То есть ты против семейной жизни? – Егор опять приступил к поцелуям.

– Тогда я так считала…

– А сейчас?

Хитрый ход (украденный у него же) с поцелуем пресёк опасный разговор.

Глава 21

Я не огорчаюсь, если люди меня не понимают, – огорчаюсь, если я не понимаю людей.

Конфуций

В кухню заполз лучик настоящего зимнего солнца, может он и был тускловат и тепла с собой совсем не нес, зато позолотил подоконник, старую раму с градусником, не обидел и каштан за окном, дерево, будто в королевский наряд обрядили с белой снежной оторочкой.

Проснулись мы поздно, время было уже глубоко за полдень. Тело приятно ломило от долгого сна. Голова, несмотря на вино, была свежа, и на душе было радостно и легко.

Нет, мы не переспали, просто заснули, причём, Егор отрубился первым, я же принесла одеяло и легла рядом, благо в тот момент совсем не думалось, правильно ли я поступаю. Тело без участия мозга само все решило. И хорошо, потому что в его объятиях было тепло и уютно.

– Кофе?

Он кивнул, покрутил головой, разминая шею (ему с его ростом на таком диванчике было спать неудобно), поцеловал меня в висок.

– Ты не против, я в душ?

– Полотенце в шкафу рядом с ванной.

Я же прибралась на кухне, сварила кофе из Анькиных запасов и, сразу после того, как Егор освободил волшебное место, юркнула туда, надеясь привести себя в порядок хоть немного. Волосы у меня… как бы это получше объяснить, они как проволока, туго закрученная в спираль, а при их длине, ушедшей далеко за линию плеч, прочесывать сие «богатство» удавалось лишь раз в неделю после купания и бутылки бальзама. Соответственно, к концу этой самой недели они представляли собой эдакий шарик. Помните молодую Кидман? Вот на голове у меня нечто похожее, хотя, она, говорят, свои волосы тогда ненавидела, я отношусь к ним спокойно, относилась… до того момента, пока не представила себе, как выгляжу в глазах Егора.

У Алины на фото волосы прямые…

Вообще, умение тормозить мысли, опять решившие «направить свои стопы» в каком-то не том направлении – это удивительно полезная «абилити». Ее надо однозначно прокачивать.

Кофе оказался вкусным, нежность Егора – это (как бы забавно не звучало) необходимый элемент утра. К приятному привыкаешь еще быстрее, чем к хорошему. Его совершенно не портили мятая рубашка и чуть всклокоченные волосы. Наоборот, он сейчас походил на мальчишку – старшеклассника. Да и в душе, мне кажется, он им был. И что-то мне подсказывало, что эту сторону своей натуры он показывает далеко не всем.

Если честно, я очень боялась, что он окажется демагогом «а-ля мой братец и Игорь», но если он и был таковым, то пока что умело скрывал свои таланты.

Втюрилась! Но это так … круто! Такое славное чувство где-то в районе живота. Будто практически не весишь и вот-вот взлетишь. Только все прекрасное обязательно заканчивается. Это непреложный закон. И, как у Чуковского… У меня зазвонил телефон.

– Да, мамуль.

– Вик, ты приедешь? Саша... тут, – сказано это было таким тоном, будто меня уговаривали, а я всех послала. – Она вчера вечером прибыла и сразу поехала к матери на квартиру. А там отопление отрубили и воду. Сама знаешь их обалденный дом. Так она позвонила почти в десять вечера и попросилась к нам.

Мама вообще-то у меня сверх гостеприимная женщина, но Саша сейчас была, как бельмо на глазу, поэтому все, что делала племянница, мамой воспринималось в штыки.

– Конечно, я приеду.

– Хорошо, потому что ей надо объяснить, что у Насти долгов на три сотни тысяч. Я не могу, боюсь, сорвусь. Жду тебя!

Екатерина Валерьевна отключилась.

– Все хорошо? – Егор внимательно наблюдал за мной, его пальцы в этот момент поглаживали мое плечо, это успокаивающе на меня действовало, и я была ему за это очень благодарна.

– Семейные разборки, которым давно уже пора положить конец, и он станет либо великим примирением, либо концом света, – тяжело вздохнула я.

Он обнял меня, а я откинула голову ему на плечо и закрыла глаза. Мне так хотелось, чтобы этот миг не заканчивался.

– Я приеду вечером?

Бабочки (и прочая живность, которой положено при влюбленности заводиться) в животе радостно засуетились.

– Напишу, как освобожусь.

Собралась я быстро, а самое главное, часть пути мы проехали вместе на такси. Точнее, сначала забросили меня, а потом Егор поехал к отцу. Кстати, он опять сел впереди. Его, похоже, либо укачивало, либо он относился к тем, кто любит все и всегда контролировать. В этот раз меня это не задело. Если ему так удобнее, да, пожалуйста.

Я же была занята тем, что «выслушивала» письменные советы своего братца. Конечно же, мама сначала ему позвонила. На самом деле братова гегемония меня периодически подбешивала. И чем больше расстояние между мамой и Васькой, тем сильнее она стремилась с ним согласовывать каждый чих. Но самое главное, я вдруг совершенно неожиданно для себя задалась вопросом, почему все это спускает отец?! Взрослые люди советуются в таких вопросах со взрослыми людьми, Васька при все своей гениальности к опытным людям не относился и диплома психолога не имел.

Вот и знакомый подъезд. Егор на мгновение сжал мою ладонь, прощаясь.

Пара глубоких вздохов, порыв ледяного ветра, кинувшего в лицо горсть снежной крупы. Реди… Стеди… Гоу!

***

В квартире Смирновых царили подозрительная тишина и полумрак. Я бы даже сказала, картинка напоминала хорошую завязку для триллера. Мама уже убила Сашу и стоит с окровавленным ножом. Надо помогать прятать труп.

Тьфу, блин!

– Мам, я приехала!

По стене коридора поползла тень и вскоре вышла… Саша.

Как удивительно добра к ней оказалась камера на телефоне. Она с нашей последней встречи, которая произошла, дай бог памяти, лет восемь назад, сильно изменилась. Как-то огрузнела вся, морщины прорезали уголки глаз и рта, глаза потускнели. Возможно коридорный свет так ее "украсил", но выглядела женщина далеко не лучшим образом, по сравнению с той цветущей и молодой, которую я помню. Тогда у нее еще были живы муж и мать, сын не добил остатки нервной системы, и мир казался более привлекательным.

– Ты так повзрослела, Викусь! – она подошла ко мне и крепко обняла. – За Васькой не собираешься?

– Да вроде нет, – знаете, когда идешь с мыслью, что сейчас разразится скандал, и ты будешь в нем принимать непосредственное участие, и вот перед тобой человек, которому ты (в теории) должна объяснить нечто из разряда «ты живешь неправильно», а он оказывается таким трогательным и родным…

…И что делать?

Я ненавижу конфликты! Потому что не умею быть в них стороной атакующей, а той, на которую нападают, как вы понимаете, быть не любит никто. Бросаться обвинениями проще всего, сложнее смотреть на жизнь со стороны обвиняемого, и не только потому, что это в принципе тяжело, но и потому что подчас (если правильно расставишь приоритеты и подумаешь) вместо палача ты частенько можешь обратиться адвокатом.

Мама сидела на кухне за столом. Перед ней нарезка в тарелочках. Сок. Хлеб. Початая бутылка водки. Маленькие рюмочки, сохранившие на дне влагу.

– Садись. Руки помыла?

Ах, ну да, руки… Тут такая атмосфера, что, ей богу, не до рук как-то!

Прямо скажем, я была слегка в замешательстве. По телефону мне намекнули на драку, а тут милые родственно-женские посиделки.

– За Настю. Помянешь?

Я кивнула. Водку, правда, терпеть не могла, но отказаться, значит выпасть из этой грустной компании, даже в нее не влившись. Передо мной поставили рюмочку, наполнили почти до краев прозрачной сорокаградусной жидкостью и пододвинули закуску.

Забавно, вчера вино в компании Егора поглощалось на ура. А водку совсем не хотелось.

– За маму! – тихо произнесла двоюродная сестра.

Я опрокинула рюмку. Голова закружилась. Мне очень хотелось отдернуть шторы и открыть окно, чтобы выпустить скопившиеся тоску и недоговоренность, заполонившие кухню, как сизый дым от подгоревшей яичницы.

Настя сидела рядом со мной, а вот мама примостилась чуть наискось, я откусила кусочек бутерброда и неожиданно встретилась с ней взглядом. И тут меня проняло, больше чем от рюмки – она так не смотрела на меня никогда! Она так на Ваську смотрит обычно!

Для нее он… все!

В том смысле, что она любила обоих своих детей и заботилась в равной степени, но Ваську она именно ждала, в каком-то смысле боготворила. Она точно знала, что он родится именно такой, какой он и получился. Она вкладывала в него столько сил, что порой папе приходилось краснеть перед знакомыми и друзьями за это внимание. Просто удивительно, что в итоге Васька мог самостоятельно есть и попу подтирать. Не сыночка-корзиночка. А с определённого возраста она стала к нему прислушиваться больше, чем к собственному мужу. Любимый сын стал «премьер-министром» маленькой республики Смирновых при королеве, и голоса у граждан в этой «стране» были не особо равны. Я может отчасти и поэтому ушла жить одна, когда мне стукнуло восемнадцать, сначала в общагу, потом в комнату недалеко от центра с большим сквером под окном, а потом к Ане.

Васька решал все. Отец умыл руки, не стараясь более переспорить жену, но таки успел вложить в голову сына самостоятельность, способность здраво мыслить и за свои действия отвечать (зазнайство само как-то зародилось). Только теперь Васька далеко, но мама привыкла, она привыкла, что сын, которому она дарила немыслимое количество любви и заботы, забрал себе тяжелую участь вести тяжелые беседы в тяжелых ситуациях (и это несмотря на возраст, но она же знала, что он у нее будет умный и замечательный). И вот сейчас она готова была передать мне право решать проблемы, которые для нее были психологически очень тяжелыми.

Если честно, этот взгляд на минуту зажег внутри некое ликование. Наконец-то и меня услышат! Но потом Настя расплакалась, и это самое ликование тихонечко сдулось.

– Спасибо, что рядом были, что помогли.

– Насть…

– Да, бросьте, теть Кать, хреновая я дочь! Даже приехать не смогла. Денег нет и просвета не видно.

– Сама виновата. Головой думать надо! – мама грозно посмотрела на племянницу.

А я смотрела на них обеих, и стало мне ясно, что дальше будет только хуже, мама не примирится, а Настя озлобится. А самое главное, что обе женщины, разница в возрасте которых составляла двадцать с лишним лет, выглядели одинаково. В том смысле, что маме чуть за шестьдесят, а Насте чуть за сорок. А морщинки-то такие же глубокие. На самом деле Саша выглядела бы старше, если бы не руки, тыльная сторона ладони у нее была еще гладкой, не испещрённой венами.

– Мамуль… – прозвучало, как одергивание, хотя расчет был не на это.

Меня одарили таким взглядом!

Мда… Статус Васьки утерян безвозвратно.

Я наполнила три рюмки почти до краев.

– Давайте выдохнем. Всем тяжело. И уверена, что смерть тети Насти для тебя огромное потрясение, как и для нас. И мы многого не знаем. Вполне возможно, что дела обстоят гораздо хуже, нежели ты говорила тете Насте.

Саша одним глотком осушила рюмку.

– Меня вините, тетя Кать, в ее смерти? Что же столько молчали? Зачем пустили к себе, раз такое дело?

– Там же жутко холодно и влажно, не оставлять же тебя в таких условиях? В аду и то лучше.

Сестра подняла глаза.

– Я, тетя Кать, всю жизнь в аду, привыкла уже, – усмехнулась женщина, – даже когда казалось, что все в моей жизни налаживается, на самом деле оказывалось, что дальше будет только хуже.

– А это повод мать совсем в гроб загонять? – Екатерина Валерьевна сверкнула глазами.

– Ее никто не загонял, она сама туда стремилась, – Саша закрыла глаза.

– Как ты смеешь так о Насте?! – моя родительница стукнула кулаком по столу, от чего подпрыгнули и тарелочки, и рюмочки, моя нетронутая выплеснула немного жидкости на скатерть.

– Смею, я ее дочь! И я ее любила… Ладно! Я, ей богу, приехав сюда в последний раз, хочу не оставить после себя черноты. Вы ее прекрасно создадите сами. Пойду, вещи соберу. Викуль, поможешь мне такси вызвать?

– Да, конечно. Сань, вызову, – я тяжело вздохнула и посмотрела на сестру в упор, – может теперь, когда основное недовольство выплеснулось, мы поговорим?

– О чем, Вик? Что я плохая? Я и так это знаю. Мне это снится каждую ночь. И днем перед глазами стоит.

– И откуда такой актерский талант? – презрительно усмехнулась мама.

– А я, теть Кать, у жизни многому научилась, в том числе и тому, чтобы не прогибаться под теми, кто старше и считает себя мудрее, а на самом деле ему просто повезло в жизни.

– У тебя все было! Вы сколько с мужем и покупали, и ездили! Мать мне все рассказывала!

Саша горько усмехнулась.

– А мать вам не рассказывала, как я из больниц не вылезала? Благоверный либо мне кости ломал по пьяни, либо болячки притаскивал от любовниц и проституток. Или может, рассказывала, как он орал, что ему ребенок не нужен. Витька «благодаря» ему таким стал. Сын мне не может простить, что я не бросила его отца и не дала ему нормально жить. А все почему, теть Кать? Потому что меня научили терпеть! А вы знаете, что такое терпеть, теть Кать?

Они долго сверлили друг друга взглядами, а потом… Саша, молча, встала из-за стола и скрылась в комнате.

– Вот и поговорили.

– А ты что молчишь? – взвилась мать. – Сама же видела, как она с Настей обращалась! Сама мне показывала.

– Показывала, – проговорила я тихо, вспомнив коньяк и закуску. – Но правильно ли я поступила? Она же родня все-таки.

– Родня! Такой родни мне и даром не надо.

– Деньги я верну, – Саша показалась на пороге кухни.

– Да подавись ты своими деньгами. Ты мне сестру верни! – мать прижала кулак к губам и отвернулась к окну.

Сдернув пальто с вешалки, Саша быстро сунула ноги в ботинки и, схватив сумку, выскочила на лестничную площадку.

– Мам, зачем ты так!

– Если будешь ее защищать, можешь за ней ехать!

Понеслась душа в рай!

Мама вспыльчива, и я решила последовать ее совету. К тому же на глаза мне попался телефон, притулившийся на уголочке трюмо в коридоре. Он явно маминым и папиным не был. Им телефоны я покупала, и знаю, каких они моделей и фирм. Значит, Саня забыла.

Прихватив его, я поспешила вниз, уже в лифте застегивая куртку и завязывая шнурки.

Двоюродная сестра обнаружилась у подъезда на лавочке. Она вытирала глаза рукавом пальтишка и рылась в сумке.

– Чертов телефон!

– Вот он!

– Спасибо, Викуль, – она подняла на меня заплаканные глаза и грустно улыбнулась. – Надо было на квартире остаться. Я не думала, что твоя мать настолько обозлилась.

– Тетя Настя – ее сестра родная, они вместе всю жизнь.

– Да… всю жизнь, – она тяжело вздохнула. – Слушай, я там вчера покопалась в вещах матери, нашла вещей немного тети Кати. Может, поедешь со мной, заберешь?

– Давай, конечно.

Я тоже теперь в стане врагов, раз не рядом с мамой на боевом коне, и, я не знаю почему, но мне не хотелось оставлять сестру одну. А маме надо остыть. Тем более папа написал, что будет дома через пять минут и присмотрит за супругой. Спасибо ему! Мне всегда с ним легче было общаться и понимать друг друга, чем с матерью. Я ее люблю. Но характер у нее…

Такси приехало быстро, старый жигуленок с новеньким гребешком на крыше весело покатил по припорошенным улицам, поднимая за собой легкую снежную взвесь.

В какой-то момент сестру прорвало, и многое для меня и по дороге и уже на самой квартире стало настоящим откровением.

– Ты не представляешь, что такое жить с пьющим отцом, который далеко не тихий одуванчик, а под градусом в драку лезет даже с дочерью. Ты знаешь, как проходила лично для меня эта драка? Я сидела за спинкой дивана с разбитой губой, если мать дома, потому что она, как могла, меня защищала, а если ее дома не было, так он меня мог так приложить, что потом не встать было. На утро прощения просил. Профессионально просил. Умолял, что так не сделает больше. И она терпела и меня научила терпеть. Уговаривала. Умоляла. Верить и терпеть. Научила… И в итоге у меня ни нормального образования, ни нормальной семьи, ни работы, ни жизни.

– Но образование ты бы могла и сама…

– Серьезно? – она усмехнулась, но без злобы, а как-то с жалостью на меня поглядывая, как на ребенка. – Ты, надеюсь, помнишь, что я сбежала, выскочила замуж за того, что ко мне первый подошел, и в восемнадцать уехала на другой конец страны, подальше от отца, почти в Монголию, в степь, где его воинская часть была. Она состояла, знаешь, из одного дома кирпичного – штаба, кучи гаражей, амбаров и бараков, в которых мы и жили. Почти десять лет там! Десять! Тянули до последнего, Витьке уже надо было переезжать, ему нужна была нормальная школа, потому что учить на дому я – недоучка его уже не могла, сама мало что понимала во всех его учебниках. Знаешь, как проходила моя жизнь там? Он либо пропадал на службе, либо сидел в штабе и пил с мужиками. Раз в месяц на него находило ремонт поделать или меня заметить. И да, он тоже на меня замахивался. Я, конечно, поначалу спуску не давала, но синяками он меня уже знатными награждал.

Мы стояли у окна в крохотной спальне, бывшей по совместительству залом, в квартире Анастасии Валерьевны, и смотрели на серое море гаражей и остовы деревьев, которые скорее сами упадут, чем буду убраны соответствующими городскими службами.

– Ну а дальше, дальше, полагаю, ты все знаешь. Переезд. Опять все заново. Ни друзей, ни нормальной работы. Он злится, пьет, гуляет. Он переезжать не хотел, я настояла. Еще пять лет кошмара! Когда дали квартиру наконец, он ушел со службы, решил бизнесом заняться. Он может во мне какой-то поддержки искал. Только что я могла дать? Знаний нет. Усталая. Озлобленная. Потому что между концом службы и первыми деньгами от бизнеса надо было что-то есть, и я на трех работах копейки собирала. Когда бизнес пошел. Он мне сказал – сиди дома, собой займись. И я так и сделала. И в какой-то момент все вроде было стало отлично… – Саша усмехнулась. – Только, нет. Оно таким лишь казалось. Я стала офис-менеджером в отеле под названием «дом». Одним из «домов». Официальным в две звезды. Витька знал, что он мне изменяет со всеми подряд, даже один раз морду отцу набил. После чего муж сказал, что на порог его не пустит. А я испугалась. Испугалась, что и меня он тоже выкинет. И вроде сыну помогала, чем могла, деньги то он давал. А все равно предателем себя чувствовала. Ну и жизнь мне отплатила за это. И вот когда все это случилось, когда я пережила и следователей, и друзей его, которые и не друзья, кредиторов, и партнеров по бизнесу, а это то еще издевательство было. Знаешь, что они делали? Они унижали, Вик, просто взглядом. Им не надо было угрожать. Они приходили в мой дом без приглашения. Они садились на тот самый диван, где он сидел обычно, когда снисходил, и смотрели. Они смотрели на меня, как на ничтожество, которое им денег должно. И оно вернет, никуда не денется. И я ведь даже до конца не знаю, был ли там долг на самом деле, или им это просто нравилось. Он ведь на встречи с ними других шалав таскал, они меня, по сути, впервые видели. Умилялись видимо. У одного ботинки из крокодиловой кожи, у меня вся мебель столько в доме не стоит, а он сидит и ждет двадцать тысяч. Двадцать! Они это называли «честностью», «бизнесом». И вот когда я со всем этим уже смирилась, я все просчитала, все, чтобы больше никогда ни одну эту рожу не видеть, я ей и сказала, мам, у меня трешка, пусть в двухэтажке старой, но своя, у меня под окном кусок земли, представляешь, прям с балкона выход, как терраса. Да, дома – старые бараки, но с хорошим капитальным ремонтом. Переезжай! Цветы сажай! Ты же помнишь, как она любила цветы. Эти большие, хризантемы и пионы. Да, продадим эту твою квартиру, покроем долги основные хотя бы, я работу найду нормальную, буду за тобой ухаживать, не одна как перст, работать бросишь. У меня и кошка, и собака, и земля, и город большой, поликлиники и магазины рядом. Может и Витька поумнеет. И мы вместе будем! Может, в кои веки в театр сходим или в кино. Она ж моя мать! Я ее любила! – губы сестры задрожали. – Но она… она, понимаешь, жертва, которой нравилось страдать!

Лицо Саши вдруг ожесточилось.

– Ей и в голову не приходило, что от этого страдают ее родные!

– Она всю жизнь прожила в этом городе, – тихо проговорила я. – Рядом ее сестра, все ее друзья и знакомые. Может то, что ты предлагала, и было логично, но это не значит, что ей было бы хорошо от твоего предложения. Да и климат у вас другой.

Саша засмеялась, и много было в этом смехе горечи и обиды.

– Она была абсолютно здорова, раз сопротивлялась до последнего. Если тетя Катя переживает, что я вам деньги за похороны не отдам, то пусть не переживает. До копейки все оплачу.

– Дело не в деньгах, Саш. Мать считает, что это ты тетю Настю до такой жизни довела.

– Она могла бы не брать этот чертов кредит! А просто продать квартиру и переехать ко мне.

– И чтобы было дальше? Завтра ты найдешь себе мужика, а ей куда?

Саша посмотрела на меня, как на сумасшедшую.

– Я их ненавижу, Вика, всех их! Все они лицемеры, лгуны, выродки! Я верила, Вик, до последнего верила, что он… Я ведь за ним, как за богом, шла, который меня от отца спас, от матери, которая не могла меня защитить! – глаза Саши наполнились слезами, руки дрожали. – Я на все была готова, я терпела. И вот когда я думала, что бог услышал мои молитвы, и я обрела свое женское счастье, мы с ним повенчались даже, представляешь, он мне показал, какими они могут быть тварями. Я ее видела! Как она после его смерти с другим уже по городу катается на машине, которую я оплачиваю до сих пор. И ты думаешь, я поверю хоть одному из их племени? Да лучше удавиться!

Повисло молчание.

– Покупатели уже есть на квартиру?

Сестра потёрла лицо руками.

– Ее уже купил дядя Гриша, он хочет мать перевезти из деревни, а сам, ты помнишь, живет в соседнем доме. Он мне и деньги уже отдал, хочет ремонт начать делать. Я вот приехала на него доверенность сделать, чтобы он тут все без меня, долги отдать и на могилу сходить. С вами повидаться в последний раз.

– Почему в последний? – сердце мое сжалось.

– Потому что я не вернусь сюда. Ты даже не представляешь, как противны мне и это место, и этот город. Да и тот теперь, в котором я живу, тоже. Нигде мне дома нет. Нигде ни одного хорошего воспоминания. Ни семьи нормальной, ни жизни. Если бы мать согласилась, тогда может быть по-другому все пошло. А так… У меня подруга самая лучшая, единственная! Мы с ней еще в той части вместе жили на границе с Монголией, переехала с мужем в Магадан. Я туда уехать хочу. Она фотографии присылала, там хорошо. Холодно. Красиво… Там можно на мои крохи нормальное жилье купить. Да и от Витьки подальше. И ему от меня. Я ему тоже жизнь попортила своим терпением. У него вроде девушка появилась сознательная, тащит его из проблем, и он вроде голову включать стал, боится ее потерять. Я ему оставлю, что могу от продажи квартиры. Это мои грехи не замолит, но все же...

Передо мной стояла уставшая женщина, которая не умела сострадать, потому что никто не научил ее этому чувству, которая хотела быть одна со своим котом и собакой, пить чай из единственной кружки и суп есть из единственной тарелки. И иного себе она не представляла, потому что, несмотря на семью, она всегда была одна.

Мама очень хотела, чтобы я высказала за нее все то, что накипело. Но я не могу. И не хочу. Не хочу браться кого-то осуждать. Особенно за то, чего не понимаю. И не хочу такого понимать! Не хочу! Потому что не умею ненавидеть, пока не умею…

Домой я ехала в растрепанных чувствах.

Саша сказала, что уезжает во вторник. Матери деньги она занесет в понедельник. Хочет лично отдать и может попросить прощения за грубость. Про долги я ей сказала. С ними, как оказалось, уже разобрался дядя Гриша, чтобы проценты не шли. Сестра даже передала ему ключи. А еще она хотела съездить на кладбище, хотя мне казалось, что ей не хватит сил. Несмотря на все, что случилось, она любила мать в меру того, как вообще могла любить.

«Я освободилась»

Сообщение Егору я отослала уже минут двадцать назад, но ответ пока не приходил. И лишь когда я уже заходила домой, пришло сообщение, что ему надо срочно доделать работу, и Михаил Федорович себя неважно чувствует, надо остаться и присмотреть.

Я была опять одна в холодной квартире с букетом ромашек и воспоминаниями о том, как мне было тепло всего-то пару часов назад, и как быстро все может поменяться.

***

Егор часто звонил и писал, рассказал, что отец отравился чем-то, но сейчас все хорошо. Что работы так много, что он едва успевает строчить документы. И что надо было уладить дела с разбитой машиной Михаила Федоровича, она так и осталась в области. Егору пришлось ехать и забирать ее на эвакуаторе, гнать сюда, снимать с учета и продавать то, что осталось, пока нашлись те, кто был готов купить.

Я же старалась успокоить разгневанную маму, которая видела ситуацию с Сашей исключительно в своем свете и в силу возраста и положения вряд ли бы изменила свое представление о племяннице. С возрастом мы костенеем в большинстве своем.

Антон на работе кидал на меня странные взгляды. Наши с ним беседы, всегда проходившие в веселом дружеском ключе, вдруг стали напряженными, и я перестала (вплоть до полного дисконнекта) понимать даже обычные фразы, потому что в его подаче они приобретали совершенно другое значение, нежели принято. Он вдруг стал обижаться на обычные бравады, держался от меня на расстоянии.

В пятницу утром Егор написал, что сегодня тоже занят. Меня это чуть напрягло, в голову сами собой стали заползать дурацкие мысли. Потому написавшие мне с предложением посидеть клубе Пашка с Ванькой стали надеждой на то, что я не проведу вечер в изобретении преступлений, творимых Егором против меня и нравственности.

Я обмолвилась за обедом о планах на вечер, и совершенно неожиданно Антон спросил, а не найдется ли ему место в команде? Я удивилась, но согласовав это с друзьями, дала добро на поход.

Когда мы подъехали к клубу, на меня нахлынули малоприятные воспоминания. Горечь и скорбь за Артема заставили потускнеть приятные ощущения от приобщения к виртуальному миру.

Но игра сложилась весьма удачно. Народу было мало, а под конец так совсем никого. Пиво немного сняло напряжение, расслабило мозг и придало сноровки пальцам, выскребло из глубины подсознания способность стратегически быстро просчитывать ходы соперника. Мне иногда полезна для хорошей игры баночка пива, она забирает с собой крайне выраженное в моем случае желание перестраховаться и не рисковать.

Разошлись мы в одиннадцать.

– Пошли, Лексевна, провожу тебя, – Антон тоже расслабился, смеялся, шутил, в общем стал тем Тонычем, каким он был до того дня, когда Аня решила, что для нее важнее.

От клуба до моего дома было километра два. И мы пошли пешком. На улице стоял легкий морозец. Снежок весело скрипел под ногами.

– Ты читал предписание сверху по поводу техподдержки?

– Не, не успел, и что они там выдумали?

– Они решили, что… эх, жалко не могу тебе сказать, что б ты сел.

– Ну, могу в сугроб? – хохотнул мужчина.

– Да ладно, мужик, выстоишь. Так вот они решили, что мы должны быть крайне клиентоориентированными, то есть в случае возникновения проблем связанных с работой компьютера клиента в целом, мы должны оказывать ему посильную помощь в выявлении этой проблемы.

– То есть, мы станем бесплатными ремонтниками и сисадминами, и им надо увеличивать штат раз в пять. Идиоты. Они вообще понимают, что мы теперь будет всех психов обслуживать, которые не знают с какой стороны мышку воткнуть.

– Вот да. Готовься, мой друг, к тому, что Миша будет рвать и метать.

– А он еще не знает?!

Начальник наш пребывал в блаженном недельном отпуске. Мы же на пару стали придумывать кару, которую будет насылать на головы руководителей любимый босс нашего отдела, чем нам грозит новая директива, и как выжить в этом страшном мире. Уже недалеко от моего дома Антон забежал в магазин и вышел оттуда с бумажным пакетом. Это называется алкоголь продавать после одиннадцати нельзя, но если очень хочется, то можно.