Текст книги "Том 4. Солнце ездит на оленях"

Автор книги: Алексей Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

19

Капитаны часто вспоминали Ксандру. Получат письмо от первого сына, который плавал на Черном море, и заговорят:

– Парню время жениться. Жалко, что эта лопарская учительница старше его. Вот была бы жена…

– Случится какая-нибудь стычка с дочерью – и снова разговор:

– Не будет она жить с нами. Оперится чуть-чуть и улетит куда-нибудь, вроде той учительницы.

Вспоминали Ксандру и отдельно, без связи со своими детьми:

– Такая видная девушка, а может остаться без семьи, – досадовала капитанша.

А капитан сердился:

– Сама виновата, сама себя обездолит.

– Не в том дело, кто виноват, – отмахивалась капитанша.

– В чем же?

– Надо выдать ее замуж…

– Это знаю без тебя. За кого? Тут я… – капитан разводил руками, – бессилен. Одно вижу: нам с тобой нашими словесами не вытянуть ее. Нужен другой человек.

Вскоре этот другой человек появился. Он был разведчиком цветных металлов. Тридцати лет, с хорошим образованием, уже преподаватель института, правда, не красавец, но и не урод, высокий, плечистый, на взгляд капитанши он вполне подходил для Ксандры.

– Что же вы не женитесь? – спросила капитанша.

– На случайной не хочу, а по сердцу пока не нашел.

– Не там, стало быть, искали.

Он поглядел на капитаншу заинтересованно, выжидательно.

– Валерий Денисович, есть хорошая девушка… Если вы серьезно намерены жениться, я познакомлю вас с ней.

– Все зависит, понравимся ли мы друг другу, полюбим ли.

– Это разумеется само собой. Но у вас, может, есть другая, уже любимая.

– Нет. Я свободен.

Капитанша рассказала все, что знала о Ксандре. Валерий заинтересовался. Придя домой, он развернул карту Лапландии, поискал Веселые озера и не нашел. Они были в неисследованных местах, закрашенных на карте белым, но по соседству с районом, в котором работала экспедиция.

– Найду. На то я и разведчик, – загорелся Валерий.

А капитанша увидела в этом соседстве указание судьбы:

– Значит, суждено вам встретиться. Возвращайтесь с женой!

Сначала она хотела дать Валерию письмо для Ксандры, потом решила не делать даже намека на подстроенное сватовство и предоставить все случаю, судьбе.

Судьба явно помогала Валерию – на дым первых же костров к разведчикам пришел Колян и нанялся рабочим. Оказалось, что Веселые озера совсем близко, в ясную погоду оттуда видны костры геологов, всей дороги туда и обратно, если идти напрямик, по горам, только один день.

Валерий частенько заводил с Коляном разговор о Веселых озерах, и постепенно они договорились до учительницы. Тут Колян стал сдержанней, а Валерий напустил на себя равнодушие, но все же выяснил, что именно эта учительница, которую Колян называл Русей, и есть Ксандра и капитанша не зря расхваливала ее. Ничего не говоря о внешности, словно Ксандра была бесплотной, Колян хвалил ее за усердие и любовь к школе, за уменье ездить на оленях. Видно было, что ему и приятно говорить о ней, и боязно привлекать чужое внимание.

Первый поход в Веселые озера Валерий сделал вместе с Коляном. Он сказал, что ему надо по своим геологическим делам, и для вида постучал немножко молотком по камням. Потом зашел в школу. Там была перемена. Ребятишки гоняли на улице большой мяч. Ксандра проверяла школьные тетрадки. В закоптелой, смоляно-черной избенке, среди таких же черных столов, она показалась Валерию ослепительно светлой, заброшенной сюда из другого мира каким-то волшебством. Он даже растерялся – такой сказкой выглядела эта явь.

Одетый в мешковатую спецовку из серого брезента, незнакомец показался ей грузчиком с лицом ученого. И вспомнилась Волга, родной городок, на берегу холмы мешков с пахучей мукой, а около них огромные телеги, лошади и грузчики.

– Добрый день! Извините, если помешал! – сказал Валерий, не закрывая дверь, готовый мгновенно уйти, если потребуется.

– Ничего, ничего, – успокоила его Ксандра, улыбаясь своим воспоминаниям о Волге, о детстве и юности, которые пришли с ним.

– Я – геолог, работаю по соседству с вами. Много слышал о вас.

– Что именно? – спросила Ксандра.

– Ничего особенного. Ну, работает в школе учительница Руся. Я тоже русский. Вот зашел проведать землячку.

– Спасибо! – искренне поблагодарила Ксандра. – Я больше года не была в России. Здесь ведь тоже Россия, но принято называть Севером, Заполярьем. Садитесь, расскажите, как там, в России. Давно оттуда?

– Давайте познакомимся! – Валерий назвал себя одним именем. Так было принято тогда среди молодых и даже не очень молодых людей.

– Меня зовут кто Ксандрой, кто Русей, Руссией, кто Сашей. Можете звать любым из этих, – разрешила Ксандра.

Начали появляться ребятишки, заинтересованные незнакомым человеком. Пришел Колян. Видя, что разговор не получится, Ксандра посмотрела на свои ручные часы. Валерий понял, что его время кончилось, встал и спросил:

– Вам, может, нужно что-нибудь? Не стесняйтесь, скажите! Мы можем помочь, нас целая экспедиция.

– Ничего не надо. А поговорить заходите! – пригласила Ксандра.

Встречались один раз в неделю, по воскресеньям, когда школа не работала. Но и в эти свободные дни что-нибудь мешало свиданиям: приходили больные или звали Ксандру к себе домой, прибегали за помощью ребятишки, не понимавшие чего-нибудь в домашних уроках, наведывались соседки и болтали до ухода Валерия.

– Что это – я ли такой неудачливый, прихожу не вовремя, вы ли так беспросветно заняты? – спросил наконец огорченный Валерий.

– Я виновата, – сказала Ксандра. – Я сама устроила себе такую жизнь.

– Измените!

– Как?

– Уезжайте!

– А школу на кого?

– Вместо вас пришлют кого-нибудь другого. Вот сейчас школу на замок и к нам в экспедицию, затем с нами в Ленинград. Там… – Валерий кивнул на окно и вдруг перебил сам себя: – К вам идут. Вы можете не впустить, закрыться от них?

– Зачем это? – удивилась Ксандра.

– Чтобы мы с вами могли поговорить без помехи.

– Здесь не закрываются от соседей.

– А уйти можете?

– Это могу. Но сперва спрошу, что им надо.

Пришли девушки-соседки и попросили цветных ниток для вышивания. Ксандра выдала несколько моточков и сказала:

– Все.

– Ладно. Спасибо. Будем ждать до осени, – защебетали девушки. – Летом-то поедешь к мамке и привезешь новых. Да, привезешь?

Ксандра пообещала привезти. Когда девушки ушли, Валерий сказал, рассмеявшись сердито:

– Вы здесь во скольких лицах? – И начал считать по пальцам: – Учительница, лекарь, снабженец, парикмахер, банщик…

– Это не смешно, а горько.

Валерий извинился и заторопил Ксандру:

– Пошли-пошли, пока не нагрянули новые гости.

Остановились у Веселых озер. От вешнего многоводья они сильно пополнели, и вся многочисленная озерная семья слилась в одно лоно. Но сквозь прозрачную воду было хорошо видно, как это лоно разделено подводными причудливыми перешейками.

– И одно и не одно. Очень интересно, – повторил несколько раз Валерий, потом вернулся к оборванному разговору: – На школу – замок, сама – в Ленинград, с нами.

– В качестве кого? – спросила Ксандра.

– Можете работать, учиться, влюбляться, выйти замуж. Ленинград – город необъятных возможностей. Если непременно хотите обучать неграмотных, обмывать, вытирать чужие слезы и носы, совсем не обязательно сидеть здесь. Слез, грязных носов и всякой другой беды, нужды сколько угодно и в Ленинграде и на вашей любимой Волге.

Все человеческие слезы одинаковы, надо вытирать все.

– А почему вы занялись сперва лапландскими и умчались на Север?

– Вы ведь тоже работаете на Севере, – напомнила Ксандра Валерию. – И не считаете это малым, мелким. Почему же критикуете меня?

– Потому что вы работаете на ничтожно маленькую горстку ленивых людей, которые не хотят обслуживать самих себя. Пора им жить без нянек, самим подтирать за собой. Их достаточно учили этому. За ними слишком ухаживают, они уже начинают развращаться. Помощь – дело благородное, но и ее нельзя делать без ума, она может обернуться во вред… Теперь обо мне. Я работаю не на горстку лентяев, а на все наше государство. Север, Мурман с его недрами и незамерзающим морем – важная кладовая и крепость для всей нашей страны. Я трачу свою жизнь на большое, вы – на малое. Ваши ученики – бесперспективные люди. Вот Колян. Сколько потратили на него сил ваши отец, мать, вы! А что получилось из него? Остался, каким был, по-прежнему только пастух, рыбак, охотник, примитив.

– Нет, не примитив, а во многом образованней образованных. – Ксандра бухнула в озеро камень. – Он знает всю Лапландию, как свою тупу. Он может достать любую рыбу, птицу, зверя. Он – настоящий человек. А вот вы без денег, без магазина умрете с голоду. – Снова бух камень. – Есть ужасные так называемые образованные – вызубрит по книжечкам чужое, готовое и думает: он – величина, выше всех. Вы похваляетесь, что работаете на пользу всему государству. А кто водит и возит вас? Без Колянов и оленей не обходится ни одна экспедиция. – Ксандра еще бухнула камень и пошла прочь от озера.

– Остановитесь! – крикнул Валерий. – Куда вы?

– В школу, к своим примитивам, – отозвалась Ксандра. – Посмотрите, сколько собралось их.

Возле школы толпился народ, и все глядели в сторону Ксандры и Валерия. Кто-то высказал опасение, что незнакомый русский уговаривает Русю уехать с ним.

– Что-то, знать, случилось, – встревожился Валерий.

А Ксандра успокоила его:

– Думаю, ничего не случилось. Здесь всегда глядят на меня так – все и во все глаза.

– Контроль? Слежка? Любовь? Ревность? – спрашивал Валерий.

Ксандра пожимала плечами: не знаю.

– Значит, наше свидание кончено?

– Да.

– Как с Ленинградом? Едете?

– Нет. Останусь здесь.

– И выйдете замуж за Коляна?

– За кого выйду – мое дело.

– Вы и кривоногий карлик – вот будет редкостная пара. – Валерий захохотал, потом сказал горько: – Ах, девушки, девушки, русские девушки, за кого же иногда выходите вы замуж! О-о! Поедемте со мной, пока не случилось этой беды! Я люблю вас.

– Не верю: вы не можете, не умеете любить. Вы любите только для себя, только себя.

– Зато вы любите без всякого разбора.

– Спасибо за откровенность! – сказала Ксандра и пошла быстрей, перепрыгивая с разбегу через бурные весенние потоки и сильно трепыхая косами, которые не укладывались ни под шляпу, ни под шапку, ни под платок, приходилось носить их упавшими на спину.

Валерий повернул в противоположную сторону, к своей базе.

Через неделю начались летние каникулы. Ксандра уехала в Мурманск на учительскую конференцию. У нее было подозрение, что Валерия подослали к ней капитаны, и она зашла к ним убедиться в этом. Капитан был в отъезде. Капитанша обрадовалась Ксандре, как дочери, усадила ее рядом, обняла и почему-то шепотом, таинственно начала выспрашивать:

– Что нового? Как идет жизнь? Был некто Валерий?

– Был. Вы подослали его?

– Грешна, грешна… Но у меня никакой личной корысти, я пекусь только о вас. Ну как?

– Поцапались.

– Почему?

– Он оскорбил то, чему я отдала десять лет жизни. Он страшный эгоист.

– Навсегда поцапались или?..

– Не знаю.

Из Мурманска Ксандра уехала на Волгу повидать родителей. А Валерий в это время приехал в Мурманск и зашел к капитанше:

– Ну, был у вашей Ксандры. Поцапались.

– Почему?

– Она – фанатичка, глупо жертвует собой.

– Но хороша, красива.

– Красота – что одежда: изнашивается, особенно если не берегут ее. Да и никакой красоты не хватит на всю жизнь. Нужен ум.

– Мне она не показалась глупой.

– Может, и не глупа, но добра, услужлива до глупости. Самоубийственно усердна. Я, на ее взгляд, невыносимый эгоист.

– И навсегда поцапались?

– Не знаю. Пока что разошлись. Я боюсь таких ретивых любителей подметать в чужих домах, а свой оставлять в забросе.

Капитанша вздохнула, развела руками и сказала:

– Жаль, жаль, что не сговорились: у нее ведь золотое сердце.

20

В 1929 году началась коллективизация оленеводческих хозяйств. Дело тогда новое, сложное и шло трудно.

Крушенец был агитатором от Мурманского Совета, Колян состоял при нем проводником, ямщиком и переводчиком. Без переводчика порой не получалось никакого разговора: многие из оленеводов, вполне сносно знавшие русский язык, вдруг «забыли» его начисто.

Опять, как в первые годы революции, Крушенец и Колян переезжали из поселка в поселок. В каждом – долгие, утомительные беседы, собрания, споры. Дошла очередь до Веселых озер. Первое собрание назначили в школе. На него пришли все, кого приглашали. Колян председательствовал, Крушенец делал доклад, Ксандра писала протокол. После доклада задавали Крушенцу вопросы:

– Сколько оленей оставят колхознику для личного пользования? Можно ли выйти из колхоза, если не понравится там?..

Были среди вопросов нелепые, которые распространяли по всей стране кулаки:

– Верно ли, что всех колхозников заставят жить в одной тупе, спать под одним одеялом? Верно ли, что жены и дети будут общими?

Начался опрос, кто желает жить колхозом.

Первым записался Колян, вторым – Максим. Дальше наступила заминка.

– Кто следующий? – взывал Колян.

А люди молчали, отворачивались, прятались друг за друга. Колян начал выкликать по именам.

– Оська, ты почему не хочешь? Ты член Совета.

– Совет Советом, а колхоз колхозом. Скажи, кто будет работать в колхозе?

– Все.

– Максим не работник. Его самого кормить, поить, под руки водить надо. Ты не работник: слишком любить гулять с учеными. Работать остается один Оська.

Колян дал обещание, что будет постоянно жить в колхозе и отлучаться только с разрешения. Постепенно, с уговорами, спорами, за три долгих зимних вечера уговорили всех вступить в колхоз, даже колдуна, самого богатого из веселоозерцев. Он оказался сговорчивей некоторых бедняков. Затем пять человек выбрали в члены правления, а Коляна еще и в председатели.

Колхоз назвали «Саам». Слова «саам», «саамка», «саамы» начали внедряться в газеты, книги и устную речь особенно сильно в период коллективизации и заменили равнозначные им: лопарь, лопарка, лопари.

Для Коляна наступила совсем отличная от прежней, по-новому хлопотливая, тревожная, взрослая жизнь. На другой день после вступления в колхоз три хозяина подали заявления о выходе из него. На вопрос «Почему?» все ответили одинаково: «Будем поглядеть». Тогда и прочим тоже захотелось поглядеть со стороны, ничем не рискуя, как пойдет колхозная жизнь. Еле-еле, долгими уговорами Колян вернул ушедших обратно и удержал колхоз от полного развала.

Едва кончилась эта тревога, пришла другая – Коляна вызвали в Мурманск на курсы колхозных председателей. Он учился больше двух месяцев, колхозом управлял без него Оська. Никакой настоящей колхозной жизни не было: всяк по-прежнему сам хранил своих оленей, запрягал, продавал и убивал, когда хотел. Как принято говорить про такие, колхоз существовал только на бумаге. Но Колян понимал, что и это бумажное существование дело великое, и постоянно, всяко – и почтой и с попутчиками – наказывал Оське: «Никого не отпускай из списка!»

В Веселые озера Колян вернулся по весне, по притайкам, когда у оленеводов пошел разговор, что пора кочевать на отельное место. Тупа Максима тотчас наполнилась соседями. Коляна окружили несколькими кольцами: впереди – старые и пожилые, за ними – молодежь, у самых стен – ребятишки. Они ничего не видели, кроме ног и спин впереди стоящих, но упрямо ждали чего-то и не уходили.

Все, кто мог дотянуться до Коляна, осторожно прикасались к нему пальцами и дивовались:

– Колян совсем русским стал.

На нем был темный суконный костюм, сшитый по-городскому, русские кожаные сапоги, картуз и даже волосы острижены по-русски, бобриком. Наглядевшись на самого, попросили развязать дорожный мешок. Там лежал еще городской рабочий костюм, несколько рубашек, футляр с бритвой, коробочка с мылом, щетка для одежды, другая для обуви и третья, совсем маленькая, для зубов. Но самым большим дивом оказалась машинка, которую Колян держал в отдельном кожаном футляре.

– Это новый «хозяин погоды»? – пробовали угадывать нетерпеливые.

А Колян не торопился с ответом, хотел, чтобы все узнали то чувство, какое испытал он при первом знакомстве с этой машинкой.

– Максим, как твои глаза? – спросил он.

– Работают маленько.

– А ноги?

– Да вроде глаз, сильно обижаться не могу.

– Тогда идите все за мной!

Вышли из тупы на волю. Колян огляделся вокруг. С одной стороны было широкое, везде одинаково зимнее озеро, с другой – широкая долина, тоже зимняя, но густо испещренная темными, вытаявшими валунами. За озером и долиной – высокие горы, где снеговые, бело-сахарные, где серо-черные, голо-каменные, где пегие.

Колян приложил машинку к глазам Максима и спросил:

– Что видишь?

– Ничего. Один туман.

Колян начал вертеть у машинки маленькое колесико и спрашивал:

– А теперь что?

– Вижу, вижу, – повторял Максим и вдруг закричал: – На меня бегут горы. Убери машинку!

Колян отвел машинку, и горы, только что стоявшие перед самыми глазами Максима, отскочили на прежнее место, в заозерную даль.

– Чего испугался?

– Они бегают туда-сюда, – сказал старик, боязливо поглядывая на горы.

– Ну, кто смелый?

Вызвался Оська. Горы побежали и на него, но он оказался смелей, сообразительней Максима, не оттолкнул машинку, а долго глядел в нее, покручивая колесико-регулятор, и в конце концов так определил происходящее:

– Машинка делает мой глаз лучше.

Потом глядели другие. Глядели и не могли наглядеться и надивиться: чудесная машинка делала далекие горы близкими и так приближала тундру, что все невидимое на ней – озерки, речушки, даже олени и отдельные валуны – становилось видимым, все маленькое – большим.

Разошлись с сознанием, что они живут в удивительной стране, что у Лапландии не одно лицо, а множество разных, если глядеть на нее через чудесную машину – бинокль. И потом долго-долго надоедали Коляну, особенно ребятишки:

– Дай поглядеть в машинку!

Он давал поглядеть, но машинку не выпускал из своих рук и всегда носил с собой.

– Дядя Максим, я решил жениться.

– Давно пора, – отозвался старик. – Кто надоумил тебя?

– Мой самый большой начальник.

– Крушенец?

– Нет. У меня есть другой. Вот. – И Колян подолбил пальцем свою голову. – Какой же, говорит, ты председатель, если у тебя ни жены, ни детей?! Ты – мальчишка. Не то что люди, и собаки не будут слушаться тебя.

– Правильно говорит твой хозяин.

– Тогда, Максим, пойди посватай за меня Груньку!

Старческие сборы невелики, и Максим через одночасье был уже у родителей невесты, угощал их вином, которое послал Колян. Ответ на сватовство дали в тот же день, и самый хороший. На следующий жених с невестой съездили в Ловозеро и обвенчались по-новому, по-советски.

А праздновали свадьбу по-старинному – три дня пили, ели и пели всем поселком у жениха с невестой. Ксандра пела еще отдельно по-русски: волжские, богатырские, революционные, бурлацкие песни и частушки-страдания. Пела и думала: «Пусть видят, с какой легкостью и радостью отдаю Коляна другой невесте. После этого девушки перестанут думать, что я приехала отнимать у них женихов».

В ответ ей Колян спел похвальное слово:

 
Она редко поет,
Но живет, как поет,
Как сияют огни, маяки
Самой песенной в мире реки.
 

После свадьбы Колян переехал из тупы Максима в тупу жены, единственной дочки, где и мать и отец была беспомощны. Всю заботу о Максиме взяла на себя школа: постоянно дежурил при нем кто-нибудь из ребятишек, ежедневно проведывала Ксандра. Старик умирал, плохо говорил, потерял интерес к еде, питью, но ужасно беспокоился о правильном разделе своего имущества. Главное богатство – оленей, санки, упряжь, большой набор старинных колокольчиков и бубенчиков, ружья, ловушки, сети – отдал колхозу; часы, полученные от доктора Лугова, – Ксандре: может вернуть отцу, может носить сама; тупу – школе, всякую мелочь – Коляну и другим соседям.

Раздав и распределив все, ненужное в могиле, он велел впустить к нему свою единственную лайку: ведь охотнику, оленеводу и жить и помирать легче с собакой.

– А теперь, господи-боже, прими последнее! – и сделал такой долгий-долгий, тяжелый-тяжелый вздох, словно сдерживал его целую жизнь. Затем еще подышал немножко с хрипом и свистом, но все тише-тише и затих совсем.

Похоронили его среди нагромождения утесов и валунов, где хоронили всех исстари и где «происходило чудесное переселение покойников в камни». Пройдет некоторое время, и начнут рассказывать о новом таком переселении и назовут один из утесов возле Веселых озер Максим-камень.

Редкий день в колхозе «Саам» проходил без собрания. Было сказано и записано в протоколы – их вела Ксандра – много новых, красных слов: всех оленей соединить в общее колхозное стадо и пасти, охранять одинаково хорошо; все пастбища считать общими, колхозными; оленью сбрую не бросать где придется, обязательно убирать в амбарчик…

А старое не хотело умирать, забываться, и жизнь шла натужливо, как плохо сделанная, кособокая нарта. Самыми ярыми приверженцами старого оказались собаки: слушались они только своих хозяев, а на всех прочих, будь они кто угодно – хоть бригадир, хоть уполномоченный из Мурманска, хоть сам председатель колхоза, – либо не обращали никакого внимания, либо огрызались; оленей стерегли только своих, а чужих старались отогнать подальше. Они действовали наподобие кулаков – и сами не хотели жить колхозом, и других отпугивали от него.

Пастухи в сердцах покрикивали на собак по-новому: «Цыц, подкулачницы!»

Олени относились к чужакам мягче, чем собаки: от себя не гнали, иногда шли на короткое знакомство, но предпочитали держаться своего стада. Собаки и олени трудно заменяли «свое» и «чужое» «общим», «колхозным».

И все-таки Колян считал, что с ними легче столковаться, чем с людьми. Эти часто вели себя неопределенно, мудрено… На собраниях говорили за колхоз, после собраний – против него. Нашелся даже такой председатель сельского Совета, который отказался вступить в колхоз: «Я за Советскую власть, но без колхозов».

В колхозе «Саам» начало больших неприятностей совпало с началом больших радостей: появился на свет первый колхозный олененок, а заместитель председателя колхоза Оська поймал его и начал клеймить как своего.

– Ты что делаешь? – закричал подскочивший к нему Колян.

– Что хочу, то и делаю. Схочу – сам съем, схочу – волкам скормлю, – вздыбился Оська. – Он – мой, от моей важенки.

– Теперь нет твоих важенок, все колхозные. И телят не будет ни твоих, ни моих – все будут колхозные. И клеймить их надо по-новому, по-колхозному.

– А что мне, одна работа?

– В конце года будет расчет.

– А что есть до конца года?

– Рыбу.

– Мне некогда ловить ее: ты каждый день наряжаешь меня пасти оленей.

– Пиши заявление, – посоветовал Колян.

– Куда, зачем?

– Пиши в Мурманск, в Москву, проси мяса, рыбы, денег.

– День и ночь паси, а есть проси. Я не хочу такой колхоз, – объявил Оська и вырезал на ухе олененка свое родовое клеймо.

А Колян рядом с этим клеймом вырезал новое, колхозное, – букву «С», что значило: олененок принадлежит колхозу «Саам».

Оська не угомонился, постепенно, помаленьку собрал своих оленей в одну кучку и погнал в сторону от общего стада. Была одна из тех весенних белых ночей, после которых наступают солнечные. Эта ночь была еще без солнца, но и без мрака. Все заливал жиденький белесый туман, и все в нем казалось зыбким, расплывчатым, туманным. Не было ни ветра, ни шороха листьев, ни птичьих криков и песен. Шумела только вдали порожистая речка. Иногда в такие ночи людям чудятся неясные, идущие невесть откуда звоны, песни, плач, а на деле ничего такого нет.

Коляну почудился шум бегущего оленьего стада. Он повернул свою упряжку на шум. В зыбком тумане, где все виделось неясно, начался опасный бег – чьи-то олени удирали, а Колян догонял их. Догнал у реки, где удирающие трусливо сгрудились перед дико скачущей по камням вешней водой.

Оленей угонял Оська. Колян уже знал, что здесь не обойдешься одними добрыми уговорами, и подошел к Оське с нацеленным в него ружьем.

На курсах в Мурманске он усвоил новые порядки и сказал Оське:

– Довольно шутки шутить – вступать в колхоз да убегать из него. Можешь уходить. Но уйдешь один, олени останутся в колхозе. Это закон.

Оська разразился бранью и угрозами:

– Я тоже умею стрелять. И получше твоего, – и тоже нацелил ружье в Коляна.

– Я, пока жив, не отпущу тебя с оленями. Хочешь иди один. – Колян начал заворачивать Оськиных оленей от реки.

Оська постоял, повертел ружьем, покусал себе губы, затем пошел за своим угоняемым стадом.

На первых порах в коллективизации лапландских оленеводов были допущены серьезные перегибы. В некоторых местах ее проводили под нажимом милиции, пугали оленеводов лозунгами: «Кто не в колхозе, тот против Советской власти» или «Все, не записавшиеся в колхоз, являются дезертирами фронта коллективизации и помощниками кулаков». И самый серьезный из перегибов – не оставили ни одного оленя в личном пользовании кочевников-оленеводов, вся жизнь которых зиждется на оленях.

В оленном стаде колхоза «Саам» было триста стельных маток, каждый день появлялось по семи-восьми новорожденных оленят, и около каждого разыгрывался скандал: прежние хозяева клеймили их по-своему, а Колян клеймил по-колхозному. Шла ужасная неразбериха. Вместо того чтобы пасти оленей по очереди, их пасли все, но каждый пас и хранил только своих. Кое-кто пытался уйти со своими оленями в другие далекие места, а Колян решительно заворачивал таких обратно. Он болел за все стадо и всеми силами старался держать его по-колхозному, вместе.

За все свои нелегкие годы Колян не знавал еще такой хлопотливой, такой тревожной жизни, какая навалилась на него с колхозами. Всяк день начинался у него шумом, спором, бранью и кончался тем же. Колхозники мешали ему клеймить по-колхозному новорожденных оленят. Колхозники не хотели да и не могли ждать расчет до конца года, немедленно требовали мяса, хлеба, денег. А у Коляна не было ни того, ни другого, ни третьего. Он говорил одинаково всем: подождите, потерпите, пишите в Мурманск!

Писать по своей малограмотности и полной неграмотности обычно просили Ксандру. Все вечера она тратила на это.

Поток жалоб-заявлений был неиссякаем, непрерывно, с каждой оказией, нередко и с нарочными, уходили они в Ловозеро, где была ближайшая почтовая контора.

Но с ответами либо не спешили, либо они задерживались и даже пропадали где-то в лапландском бездорожье. Потеряв терпение, колхозники начали тайком забивать оленей на еду, продавать их на сторону, вместо пастьбы уходить на охоту, на рыбалку.

Кулаки задались целью уничтожить колхозные стада: крали и угоняли оленей за пределы Лапландии, убивали их ради спекуляции шкурами, а мясо выбрасывали на съедение дикому зверью, старались загнать в стада больных животных и через них распространить заразу на всю Оленью землю.

Интерес оленеводов к колхозной жизни падал, охрана колхозных стад слабела. Усиливалось кулацкое вредительство. Участились налеты волков, медведей, рысей, росомах. За два первых колхозных года погиб почти весь оленный молодняк, сильно уменьшилось и взрослое поголовье.