Текст книги "Том 4. Солнце ездит на оленях"
Автор книги: Алексей Кожевников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
На станции Оленья Ксандру встретил Колян. Уезжая домой, она сказала, что к двадцать пятому августа обязательно вернется; так и сделала. Ей очень хотелось начать занятия наравне со всеми, первого сентября, приучить школьников к этому.
Громоздкий, тяжелый груз оставили до санной дороги на станции. На этот раз погода была солнечная, теплая, без резких перемен. Ксандра шла спокойно-счастливая, радуясь встрече с милой северной природой. Любовалась младенчески маленькими листочками карликовых берез. Зажженные осенним увяданием, они были так похожи на огоньки рождественской елки. Скучные желто-зеленые мхи расцветились нежными оттенками лилового, изумрудного, оранжевого.
Колян был суетлив и возбужден: то забегал вперед, пробуя дорогу, то отступал в сторону, пропуская Ксандру, то подавал ей руку, помогая переходить бурные ручьи, кочковатые болота. И если бы можно, не отводил бы от нее глаз. Загорелая, с золотистым отливом, какой бывает на лапландских озерах под солнцем, с притягивающим, зовущим сиянием в глазах, она казалась ему вершиной земной красоты.
Народ жил еще на летней стоянке. Не дожидаясь Ксандры, школьники распялили куваксу, убранную тоже на каникулы, втащили в нее столы, табуретки. Первого сентября они пришли празднично одетыми. Колян научил их принести по букетику цветов учительнице, и у Ксандры набрался целый стол стаканчиков с цветами.
Для первого дня она не давала никаких уроков, а только рассказала, что в эти часы по всей России собрались в школу миллионы детей. Что этот день большой для школьников – новая ступень к образованию, поговорила о пользе грамотности. Затем рассадила ребятишек по росту, записала, вернула им стаканчики, переставив цветы в свою посуду, и отпустила.
Ребятишки выбежали на волю, но расходиться по домам, менять праздничную одежду на будничную не спешили, а затеяли игру.
К ним вышел Колян с гуслями и сказал:
– Кто мастер петь?
– Пой сам, мы не умеем. Мы только кричим, – отозвались ребятишки. И верно, любовь к пению появлялась не в игровые, а уже в трудовые годы.
– А кто мастер плясать?
Тут желающие нашлись. На пляс, на шум, на гусли вышла Ксандра. Потешив ребятишек, Колян отозвал ее в сторону и спросил:
– Можно поговорить с тобой?
– Что за спрос? – удивилась она. – Раньше ты начинал безо всякого.
Он не ответил и продолжал идти, наигрывая и напевая:
Хорошо в моем добром краю
Лес шумит: я тебя обогрею.
А вода: накормлю, напою.
А олень: увезу, привезу.
Ветерок: комаров отгоню.
Хорошо в моем добром краю!
– Ну, говори! – напомнила Ксандра.
– Сядем вот здесь.
Сели на камень возле ручья.
– Ксандра, давай будем жить вместе! – сказал Колян.
– Как это – вместе?
– Я – мужем, ты – женой. А вокруг нас… – Колян изобразил руками, что вокруг них идет шумная, веселая суета. – Как там… – Он кивнул в сторону поселка, где гамели ребятишки.
Ксандра молчала. Колян, сделав недолгий перерыв, продолжал:
– Я увезу тебя на белых оленях. Наберу всяких-всяких цветов и обвешу оленям все рога. У меня будут новые санки.
Ксандра молчала.
– Я брошу курить, – пообещал Колян. – Теперь я курю немножко, без тебя. Я построю светлый русский дом с хорошей печкой.
– Лапландской учительнице нельзя иметь своих детей, – заговорила наконец Ксандра.
– Почему?
– Не до них. Некогда возиться с ними, на чужих не хватает ни времени, ни сил.
– Не хочешь детей – не надо. Можно без них, – ничуть не задумываясь, согласился Колян.
– Но не в детях, не в куреве дело. Я люблю тебя, Колянчик, сильно люблю, как сестра брата. А сестры не выходят замуж за братьев. И я не пойду за тебя, женись на другой. А мне будь братом! Нам не надо жениться, у нас не выйдет добра. Если женимся, мы потеряем любовь. Оставим все так, как было! Помнишь, как ехали мы в первый раз? Оставим все так!
– Ладно, – едва слышно сказал Колян. – Прощай! – и ушел.
«Почему «прощай»?» – недоуменно подумала Ксандра, но спрашивать не стала.
Придя домой, Колян спросил Максима:
– Ты можешь пожить без меня?
– А ты куда? – спросил, в свою очередь, старик.
– Есть дело, – ответил Колян неопределенно.
– Ладно, поживу, – согласился Максим: после операции ему стало лучше. – Ты долго будешь кочевать?
– Не знаю.
Неожиданное решение идти, нежелание рассказывать, быстрые сборы – все было так похоже на времена гражданской войны. И Максим прекратил расспросы. Колян взял с собой лайку, ружье, котелок, немножко кой-чего в рюкзак и гусли. Максим решил: если идет с гуслями – значит, на мирное дело и ненадолго. Опять выдумала что-нибудь беспокойная учительница. Не живется ей тихо, не человек, а буран, пурга.
Ксандра полагала, что вечером, как всегда, Колян завернет к ной, но не дождалась и пошла к нему сама. Она считала, что у нее нет причин менять к нему свое отношение.
– Ты дома! – удивился Максим. – А куда послала Коляна?
– Никуда не посылала.
– Ушел. Ничего не сказал.
«Стало быть, не хочет», – решила Ксандра и тоже ничего не открыла.
Максим думал, что Колян побродит день-два, самое большее – неделю: ведь за это время можно побывать в Мурманске. Но миновало больше недели, а парень не вернулся. Максим пришел в школу и начал жаловаться Ксандре:
– Нет Коляна, пропал. Скоро надо кочевать на осеннее место. Кто помогать нам будет?!
Ксандра вздыхала, не зная, что сказать. «Кто помогать будет?» – сильно тревожило и ее. Она уже чувствовала нужду в Коляне. Не стало его – и не стало в школе дров, за каждым ведром воды надо бежать самой либо организовывать на это ребятишек. А при Коляне водой хоть залейся, дров – пали, не переставая. И появлялось все неприметно, будто само собой.
Тревожно было и за Коляна, – сказал только ей одной: «Прощай!» – и ушел. Не учинил бы чего-нибудь над собой? Она, правда, не слыхивала, чтобы лапландцы кончали самоубийством, они беспредельно любили жизнь, но бывает и то, чего никогда не бывало.
– Куда послала? Скажи, девка, правду! – допытывался Максим. Он был уверен, что Ксандра причастна к уходу Коляна.
– Не посылала, не просила, не знаю, куда ушел, надолго ли, – уверяла Ксандра.
И в этом не было лжи. Колян ушел после того, как она отказала ему. Это верно, а из-за того ли – не знала. Он мог уйти совсем по другим причинам, например, искать новую невесту.
– Ксандра, не говори мне обманное слово! – попросил Максим. – Самая худая правда для меня дороже самой золотой лжи, – и ушел неводить.
Немного погодя, переодевшись в рабочее пальтишко, Ксандра вышла за дровами. Она уже не первый день таскала их вязанками на спине. Было и тяжело и отнимало много времени, но другого выхода она не видела. Все мало-мальски трудоспособные ловили, разделывали, солили, сушили рыбу, чинили сети. Возможно, что всем было некогда помочь ей, а возможно, все считали, что и не надо помогать: они-то всё делали сами.
На этот раз Ксандре довелось проходить невдалеке от рыбаков, только что вытянувших артельный невод и отдыхавших.
– Постой маленько! – крикнула ей Мотя и, подойдя, спросила: – Ты куда девала моего брата Коляна? Я видела: он сидел рядом с тобой у ручья, потом встал и ушел. Куда? Сказывай!
– Не знаю. Что пристала ко мне? Он не маленький, – лепетала Ксандра, напуганная воинственным видом и криком Моти. – Сам пришел, сам ушел. Больше я ничего не знаю.
– Ты выгнала его. Вот теперь и таскай сама! – Мотя толкнула ногой вязанку хвороста, спущенную Ксандрой с плеч наземь.
На шум еще подошли рыбаки.
– Неправильно говоришь: таскай одна, – заспорил с Мотей Максим. – В куваксе-то живет не одна Ксандра. В куваксе, кроме нее, целая школа.
Ксандра занимала уголок в той, школьной куваксе.
– Пусть таскает. Ей за это платят деньги. Сама получала, а моему брату ничего не давала, – горячилась Мотя. – Вот она какая.
– Я получаю только за ученье, – сказала Ксандра. – Топить школу обязан совет, народ.
– А почему топил один мой брат Колян? – не унималась Мотя.
– Это была его охота. – Ксандра подхватила вязанку и ушла.
За спиной у нее продолжался спор, кому топить школу, но она старалась не слушать его. Вечером она рассказала Максиму, что Колян сватался к ней и что она отказала ему. Может, он ушел из-за этого.
– Да, вот теперь верно твое слово. Конечно, Колян рассердился, – решил старик. – Долго не придет. Будем жить без него.
– Рассердился? – удивилась Ксандра. – На кого? За что?
– Немножко на тебя, немножко на всю жизнь, на весь свет. Я так думаю.
– Ну, в чем я виновата? Неужели я должна выходить за всякого, кто посватает меня?
– Думал: пойдешь. Привык. Отказала – неприятно.
– Не надо привыкать прежде времени. А мне из-за него вон какая неприятность: сестра Мотя не дает проходу, то сватает, то ругает. Ему неприятно – и он убежал. Значит, я тоже могу бросить все и убежать? – Ксандра взволнованно ходила по тесной, конусообразной куваксе, сердито отталкивала руками провисавшую меж шестов парусину. – Зачем мне все это? У меня есть родители, квартира, Волга. Мне не сладко здесь у вас. Теснота, дым, угар, холод… А меня обижают еще.
Ксандра перебежала в свою куваксу, разговор был у Максима. Старик приплелся к ней. Она уже собиралась в дорогу. Он начал уговаривать ее:
– Подожди, сядь, подумай! Колян не подумал, убежал и стал дурак. Колян и Мотя – не народ, их всего двое. – Старик показал два пальца. – А народ, весь прочий народ, – старик похлопал ладошками, изображая множество, – любит тебя. И Колян любит, зря рассердился. Вот побегает, остынет и вернется.
Подумав, Ксандра поняла, что уезжать нельзя. Она приехала в Лапландию не ради Коляна с Мотей, и уезжать из-за них глупо, детскость. Если она уедет, все ее труды пойдут прахом, школа закроется, и, возможно, на много лет. Жить и работать, как она, мало охотников. Даже в таком большом селе, как Ловозеро, где есть хорошее, теплое школьное помещение, нет учителя.
Она сказала Максиму, что останется. Вечером того дня старик долго бродил по становищу, из куваксы в куваксу, и объяснял, что они нехорошо поступают с учительницей: она для них отдает всю свою жизнь, а они не хотят привезти дров для школы, где учатся их дети.
После этого родители учеников собрались в школу и сказали Ксандре, что они готовы всячески помогать ей.
– Вот и хорошо, – обрадовалась она. – Мы выберем родительский комитет.
Выборы неожиданно натолкнулись на препятствия – попасть в комитет хотели все. Прикинули так и этак: выбрать отцов – обижались матери, выбрать матерей – обижались отцы, и кончили тем, что всех объявили членами комитета. У Ксандры сразу оказалось полтора десятка помощников. Они помогли перевести школу и баню с летнего места на осеннее, потом на зимнее, доставляли для них дрова, воду.
Ксандра требовала, чтобы в баню ребятишки ходили каждую неделю, а умывались каждый день, кроме того, умывались и мыли руки в школе по всякому требованию ученической санитарной комиссии. Дров и воды уходило много.
Иногда случались неприятности: члены родительского комитета понадеются один на другого и не сделают чего-нибудь. Но ведь даже такая податливая, послушная штука, как вода, не бывает постоянно гладкой, и морщится, и волнуется, и бурлит. Чего же требовать от упрямой, шершавой жизни! Ксандре приходилось и воевать, и огорчаться, и смиряться, и плакать.
У Ксандры было правилом: начиная с восьми лет, никому, кто хотел учиться, не отказывать. И в школе получилась такая пестрота, развелось столько разных, несовместимых групп, что учебный день тянулся часов по десять и больше. Кроме того, постоянно приходили местные и приезжали дальние, настоящие и мнимые больные. И ученье и леченье шло хлопотно, трудно, медленно. У Ксандры было единственное утешение: так все-таки лучше, чем никак, без учителя, без фельдшера.
И вот опять прикатили две упряжки, с ними прискакало изрядное оленье стадо и свора собак. Из санок вылезли двое: один с жиденькой бородкой, другой совсем безбородый, и, не снимая дорожной одежды, ввалились в школу. По одежде и обуви, по оленьей упряжи школьники определили их: ненцы, он и она. Во всем меховом, зимнем, толстые, неуклюжие, они долго пролезали в маленькую дверь и напустили столько холоду, что даже привыкшие к нему ученики начали ежиться и дрожать.
– Здравствуй, Руся! – Оба протянули Ксандре руки.
Она поздоровалась и упрекнула, смягчая упрек улыбкой:
– Нельзя так – из саней, в чем есть, прямо в тупу.
– Почему нельзя: им можно. – Бородатый махнул заснеженным рукавом на учеников, с рукава брызнул мокрый снег. – Нам нельзя. Почему?
– Вы в дороге могли нахвататься чего-нибудь ненужного, могли заболеть, – как можно мягче начала втолковывать Ксандра. – Здесь школа, дети. Идет урок. Переждите в поселке…
– Мы здоровы. Нам не надо учиться. Мы будем жить. Почему в поселок? Мы будем здесь, – перебивал ее бородатый.
– Я повторяю: здесь школа, жить нельзя.
– Почему нельзя? – Бородатый начал сердиться. – Это тупа Коляна. Хозяин – мой друг. Ты гонишь хозяйского друга, гостя. Шибко нехорошо делаешь. Где хозяин? Я буду с ним калякать.
В отчаянии Ксандра накинула кое-как шубенку и побежала к Максиму за помощью. Пока старик понял, что случилось, потом одевался да ковылял, ненцы перенесли из саней в школу несколько тюков. Бородатый шумел на ребятишек, чтобы освобождали тупу, и все больше теснил их своими тюками в один угол.
– Э-ге… – сказал озабоченно Максим, увидев такое самоуправство, потом сдернул с ненца наголовник. – Поглядим, какой тут явился хозяин, – и громко расхохотался.
В ненецком наряде был давний знакомец, сосед Авдон – Глупы Ноги.
– Нашелся пропащий! Долго же водили тебя глупы ноги и снова привели неладно, в чужую тупу.
– Это Колян-тупа! – заспорил Авдон. – Я помню.
– Теперь школа. Колян ушел, он тоже стал глупы ноги. – Максим попинал сапогом Авдоновы пожитки. – Таскай ко мне, таскай живо! Здесь хозяйка вот она, Ксандра Сергеевна.
Авдон и его жена Тайма перебрались к Максиму и, устроившись там, пригласили соседей, в том числе и Ксандру, погостевать. Низенькая, коренастая, круглолицая, густо смуглая и молчаливая Тайма, похожая с виду на немой камень, на деле оказалась очень приветливой, гостеприимной: то и дело подкладывала всем из котла куски оленины, подливала водку. Авдон, сидевший важно, как колдун, на бурой медвежьей шкуре, рассказывал, где был, что делал в разлуке с Веселыми озерами. В Мурманске он нанялся на пароход кочегаром. Дали гудок: гу-гу-гу-у! Выбрались из Мурманского залива в море. Целое лето, не уходя спать, светило солнце. Кругом все лето была вода. Кочегары кормили черным камнем очаг в пароходной машине. Работали все. Один капитан ничего не делал, стоял на своем мостике, курил трубку и кричал в машинное отделение: полный, средний, малый, так держать! Авдон сильно завидовал капитану.
Потом солнце начало прятаться. На воде появился лед, поплыл все гуще да гуще и захлопнулся, как капкан, защемил пароходу и нос и хвост.
– Останови машину! – скомандовал капитан. – Нас затерло льдом, можете все отдыхать.
С месяц и люди и пароход отдыхали. Работал один лед: он трещал, ломался, лез сам на себя, стал выше палубы и все плыл да плыл. И уперся в землю.
– Ну, отплавали, – сказал капитан, – надо и нам на землю.
А другие говорят:
– Мы будем зимовать на пароходе.
Вышел большой спор и кончился бы незнамо чем, но тут мертвый, прибрежный лед снова зашевелился, полез на землю, пароход затрещал, в него хлынула вода. Народ похватал что кому мило и перебежал с парохода в тундру. Там снова получился большой спор, куда идти. Кончили его тем, что одни пошли на восход солнца, другие – на закат.
– Ты забыл хозяина погоды, – напомнил Авдон капитану.
Так называл он барометр, который показывал стрелкой, какая будет погода: ясная, переменная, дождливая. На пароходе капитан взглядывал на него чаще, чем на карточку своей молодой жены, оставшейся в Мурманске. А тут вдруг сказал:
– Он больше не нужен. Я лучше возьму лишний кусок хлеба.
– Тогда я возьму машинку, – сказал Авдон и пошел обратно к пароходу.
Ему покричали:
– Не ходи. Раздавит. Лед-то, видишь, торосится. Мы не станем ждать тебя. Вернись, дурак! Ну, если тебе игрушка дороже жизни, пеняй на себя!
Но Авдон помахал всем рукой, крикнул:
– Прощайте! А кто дурак, увидим после.
На пароходе в капитанской каюте он снял барометр и тоже ушел своей, третьей дорогой.
Окруженный соседями, Авдон ловко шагнул через склонившиеся головы и показал на круглый блестящий барометр, висевший на стене тупы.
– Умная машинка. Когда снег, мороз, пурга, дождь, тепло будет – все скажет. Она привела меня домой. Капитан, слышно было, замерз, и другие пропали где-то. Один я живой.
Авдон разрешил всем поглядеть на барометр, не беря его в руки, и объяснил, как узнавать погоду. Сам он научился этому от капитана.
Когда все нагляделись на умную машинку, Авдон сел на прежнее место и продолжал рассказ. Долго скитался он по чужой земле, съел начисто запас хлеба, расстрелял до последнего патроны, всей жизни осталась у него одна спичка. И тут, в самый тяжелый час, когда спорил сам с собой, тратить спичку или подождать, заметил вдалеке дымок. Он был чахлый, сильно мотался под ветром, иногда так припадал к заснеженной земле, что становился невидим. Авдон много раз терял его, но в конце концов вышел к ненецкому становищу. Больше года кочевал с ненцами и так понравился им, что они нашли ему невесту – Тайму. Пожили еще в ненецкой тундре, а потом обогнули на оленях все Белое море и приехали в Веселые озера.
Бобылья, скучная прежде, тупа Максима стала с приездом Авдона и Таймы самой привлекательной в поселке. Тайма не скупилась на мясо и чай. Как подросток маленький, сухонький, подвижный, Авдон всегда был весел, разговорист, не знал, что такое уныние, задумчивость, растерянность. Его рыжие клочковатые волосы и пегая, закрученная жгутиками бороденка вызывали у всех безобидную смешливость. Он без конца рассказывал о своем путешествии, безбожно путая, перетасовывая правду и добавляя к ней всякие выдумки. Из одного путешествия он сделал с полдесятка разных со множеством опасных приключений: тонул, плутал, умирал с голоду, попадал в лапы медведям, боролся один с целой стаей волков… Но заканчивал свои россказни всегда одинаковым геройским возгласом: «Жить везде можно».
Кроме гостеприимства хозяев, тянула людей и умная машинка. Для них – охотников и пастухов – ее предсказания были очень важны. Много успокоительных часов провела Ксандра в этой гостеприимной тупе.
15Колян уходил прочь от Веселых озер, не заботясь, куда ступят ноги. Из-под них брызгали вода и грязь.
Ясная, солнечная погода сменилась пасмурью. Низкие, плотные, без просвета, облака висели наподобие закоптелой парусины. Весь мир представлялся Коляну сумрачной куваксой, сквозь дырявую покрышку которой сеял частый холодный дождь.
Колян шел и курил трубку за трубкой, словно дымить стало для него главным делом жизни. На душе было скверно. Прежде всего злость на сестру: она подбила его свататься. Сам он не думал и, наверно, никогда не подумал бы об этом. Она разрушила у него братские чувства к Ксандре и разбудила жениховские. Из-за нее он потерял все, что было, а взамен не получил ничего. И досада, что Ксандра так высоко ценит себя, ждет какого-то особого жениха. Променяла же она свою Волгу на Лапландию. И обида: он так помогал Ксандре, так заботился о ней – и все зря. И стыд: весь народ будет смеяться над ним, по всей Лапландии расползется какая-нибудь обидная сказка.
Завидев дымок, шалаш и всякое другое человеческое жилье, Колян поворачивал в сторону. У него было единственное желание – уйти подальше от знакомых мест и людей, убежать от расспросов: «Куда пошел, зачем!? Все рыбачат, а ты бродишь. Что ищешь?»
Колян не плохо знал свою родину, не мало походил и поездил по ней рыбаком, охотником, пастухом, ямщиком, проводником, партизаном. Но были и неведомые местечки, особенно в горах. И теперь Колян шел по ним. Горы сменялись долинами, озерами, ущельями, леса на нижних склонах гор сменялись тундрами на вершинах. Шум диких рек, порогов и водопадов – тишиной неподвижных моховых болот. Проголодавшись, он убивал какую-нибудь птицу – было много всяких – либо ловил на крючок рыбу и когда варил, когда поджаривал, когда ел сырое, только подсолив. Для сна и отдыха выбирал такой камень и так разводил перед ним костер, чтобы получалась круговая защита от кровожадных зверей.
Таким допещерным образом, сказала бы Ксандра, Колян прожил с полмесяца, и ему эта жизнь показалась бессмысленной. Если ничего не искать, не добывать, ни о ком не заботиться, если только есть да пить – не стоит жить. Его охватила тоска по другой, осмысленной жизни. Порой она вырывалась криком – Колян взбирался на горную высоту и кричал оттуда:
– Э-го-го! Кто тут есть – отзовись! Ау-ау!..
Порой выливалась песней:
Иду без троп и без дорог.
Полярный мрак все спутал сроки.
И месяц, как олений рог,
Мой друг и спутник одинокий,
Собачкой в стороне бежит.
Могу отдать себя пустыне,
Могу уехать в города.
Лапландский свет, и сумрак синий,
И беломорская вода
Меня забудут навсегда.
Ни на крик, ни на песню никто не отзывался: широко вокруг лежали высокогорные и многоозерные безлюдные места. Но Колян знал, в какой стороне живут люди, и начал пробираться к ним.
Вот вдали показалась переливчато сверкающая полоска, а через день ходьбы перед Коляном распахнулось во всю свою ширь озеро Имандра. По временам на другом берегу появлялся бойкий, летучий дым. Колян догадался, что дымят поезда, и его потянуло на железную дорогу. Вот где найдется интересное дело.
Он решил обогнуть Имандру. Крюк не малый, на два-три дня, но для такого ходока, каким был Колян, и сто верст – не околица.
Ему посчастливилось – в первый же день встретил рыбака с лодкой. Закурили. Колян спросил:
– Можешь перевезти меня на тот берег?
– А ты как попадал на этот? – спросил рыбак.
Берег был дикий, безлюдный, и появление на нем человека без оленей, без лодки удивило рыбака. Колян выложил ему почти всю правду, лишь с самыми малыми умолчаниями: нет у него ни отца, ни матери, тупу занимает школа, и он, бессемейный, бездомный, безоленный, живет где придется, теперь ищет работу.
– Ходи стреляй, лови рыбу. Какая еще нужна работа? – подивился рыбак.
Колян сказал, что накормить одного себя легко, у него остается еще много сил и времени. Куда тратить их? Водку он не пьет.
– Заведи жену, детей! – посоветовал рыбак. – Станет больше дела. Станет весело, шумно, трудно.
– Пока не на чем ехать за невестой, надо сперва завести оленей.
«Парень ищет легкие, скорые деньги на женитьбу», – решил рыбак и перестал донимать его расспросами.
Вытянули невод, перегрузили пойманную рыбу из мотни в лодку и поехали в ближайший поселок – станцию Хибины.
«Мне, знать, никогда не избавиться от Хибин, – подумал Колян. – Здесь схоронил отца, болел, встретил Ксандру, учился… Что будет еще?»
Рыбу сдали в кооперативный склад, и рыбак уехал обратно на свою тоню. Колян остался в Хибинах. Он знал, что самое бойкое место здесь – вокзальная площадь, и пошел туда. Потолкался на вокзале среди ожидающих поезда, потолкался в лавке среди покупателей. Заметил русского парня, который набивал свой рюкзак явно в далекую дорогу и одет был по-дорожному, в крепкие кожаные сапоги, брезентовые штаны и куртку.
Когда он накупился, Колян подошел к нему и спросил:
– Провожать надо?
– Вот поднести надо бы, а дорогу я сам знаю, – сказал парень. – Только ты, наверно, плохой носильщик.
– Я бойкий, сильный, – начал уверять Колян. – Все могу: стрелять, рыбачить, править оленями, делать костер.
– А сколько платить тебе? – спросил парень.
– Табак, спички, соль, чай будет?
– Это будет.
– Больше ничего не надо.
– А кусать что будешь?
– Ружье накормит.
– Потом запросишь денег? – Парню было подозрительно такое бескорыстие.
– Нет, нет. – Колян любил всякую дорогу, а эта обещала что-то интересное, и готов был идти совсем даром. С ружьем он всегда будет сыт, обут, одет. Ему совсем не нужны деньги.
Парню приходилось нанимать лапландцев. Иногда они непомерно запрашивали, иногда дешевили до смешного, вообще ценили все по-особому, непонятно, но столковаться с ними было можно, и он решил:
– Ладно, помогай! Меня зовут Володей. А тебя как?
Колян назвал себя.
Перегружая кое-что из своего рюкзака в Колянов, затем подкупая в него, парень говорил:
– Пробуй, пробуй! Переберешь – сам отдувайся. Помогать не стану, у меня свой горб будет, как у верблюда.
Ночевали в Хибинах, на квартире, которую снимала геологическая партия, работавшая в соседних горах. Парень был из этой партии. Утром вышли в горы, к вечеру добрались до геологических палаток. Их было две. Перед ними горел костер, над которым висели котелки, чайники. Вокруг костра сидели четыре человека, одетые все одинаково в брезентовое, все молодые, но не бритые, похоже, с весны. У одного, что постарше всех других, и борода была постарше, многолетняя, с проседью.
– Вот привел помощника, – сказал Володя.
Все глянули на Коляна. Один сказал:
– Помощника есть кашу.
– Не торопись критиковать, – вступился за Коляна Володя. – Рюкзачок притащил чуть-чуть только поменьше моего.
– Все-таки поменьше, – не унимался критикан.
– Зато дешевый. – И Володя повторил плату, какую просил Колян: табак, спички, соль, чай. Даже сахару не требует.
– И вы так договорились с ним? – спросил Володю старший.
– Он сам назначил.
– А вы кто, старорежимный купец? – заговорил сердито старший. – Нам нанимать человека за соль с табаком не к лицу. Мы не частники, а советская организация.
– Не волнуйтесь, профессор. Я не договаривался с ним, а только поговорил. – Затем Володя обратился к Коляну за подтверждением: – Верно ведь?
– Верно. Табак, спички, соль, чай, а больше ничего не надо, – сказал Колян, плохо понимавший, чего хотят от него.
Все молодые засмеялись: подтвердил называется.
А профессор сказал, похмуриваясь:
– Довольно об этом. А ты, товарищ, – покивал Коляну, – садись! Устал ведь. Отдыхай и будь спокоен: не обидим.
После этого о Коляне перестали разговаривать, сдвинувшись поплотней, освободили ему место, накормили кашей с кусочками свиного сала, напоили крепким чаем. Не забыли покормить и Черную Кисточку.
Колян прижился у геологов. Им было хорошо, что он вволю добывал рыбы и дичи, помогал готовить еду, приносил дрова, аккуратно поддерживал костер, освобождал еще от многих хозяйственных забот, мешавших поисковой работе.
А Коляну было интересно наблюдать за геологами, которые охотно брали его с собой. Все светлое и погожее время они проводили в горах: взбирались на высоты, спускались в ущелья, заползали в пещеры, разглядывали подряд все камни и вдруг начинали бить по некоторым своим молотком с длинной ручкой. Отбив осколок, снова разглядывали его, иногда через увеличительное стекло, затем прятали в рюкзак и начинали звать образцом.
Вернувшись домой, как называли свою стоянку, снова разглядывали образцы, показывали друг другу, при этом иногда спорили и всегда говорили много слов, непонятных Коляну. Наглядевшись на них, образцы записывали в книгу и складывали в ящики.
До встречи с геологами Колян считал, что земля состоит из камней, песка, глины и грязи, что камни мало отличаются один от другого, только расцветкой, и у всех у них одно имя – камень. А сколь различны оказались они, когда начал разглядывать не валуны, не глыбы, не целые горы, а маленькие осколки! Различны и по общему виду, и на ощупь, и по тяжести, и особенно по тому, как искрятся, сияют, горят, переливаются в изломах незатертыми гранями.
Колян полюбил перебирать камни. Узнав, что у них много имен – гранит, мрамор, кварц, известняк, мусковит, колчедан, – беспрестанно приставал к геологам: скажи, как зовут этот! А этот? Зачем собирают, что будут делать с ними?
Потом ему захотелось узнать, из каких камней состоят далекие горы, вся Лапландия. Спросил об этом профессора, который представлялся ему всезнающим. И вдруг всезнающий сказал:
– Не знаю. И никто другой пока не знает.
Они стояли среди горных вершин, которым не было ни конца, ни краю, ни счета, ни отдельного каждой имени, кроме общих: горы Хибинские, Ловозерские.
– Там еще не бывала нога человека, – продолжал профессор.
– Неладно говоришь, бывала, – перебил его Колян. – Я совсем недавно ходил там.
– Нога ученого человека, геолога, – поправился профессор. – Ты был – хорошо. Весной приезжай на станцию Хибины и жди нас. Пойдем вместе в эти горы.
– Олешков надо?
– Возьми. Могут пригодиться.
В половине октября геологи прекратили работу, перебрались на станцию Хибины и начали укладываться в обратный путь, в Петроград. Коляну выдали расчет согласно трудовому кодексу. Он попросил сверх того геологический молоток и увеличительное стекло.
– Я буду собирать камни, а весной отдам их вам.
– Что же, собирай, – одобрил профессор. – Охотники, пастухи и другие хожалые люди сделали много важных открытий. Вообще они очень полезны для геологов.
Коляну дали молоток, лупу, книгу для записей, много оберточной бумаги и несколько полотняных мешочков – держать такие сыпучие образцы, как песок. Он купил пару оленей, санки, пустой ящик хранить камни и поехал узнавать свою страну. Поработав с геологами, он понял, что плохо знает ее, что она не так проста, как ему представлялась. Она похожа на глубокий котел с каким-нибудь варевом. Сверху красиво, вкусно, соблазнительно поблескивает пена, а все-таки главное варево – мясо, рыба – в глубине. Их не видно, их надо доставать поварешкой, вилкой. Колян решил, что ему рано ездить по железной дороге – глядеть из бегущего вагона через стекло на мелькающую быстро пену земли, ему надо еще долго ездить на оленях, ходить песком.
Олени шли медленно, с остановками, пощипывая то ягель, то последние неувядшие листочки, то грибы. Колян мало интересовался упряжкой, лишь иногда направлял туда, где больше камней. Его занимали только камни, особенно те, что были возле текучих вод. Лапландские ручьи и реки обычно начинаются в горах, от высотных озер. За тысячелетия своей неустанной, бурной работы они показали себя замечательными геологами: изрезали всю Лапландию долинами, ущельями, руслами и руслицами, вымыли из горных недр множество камней, устлали ими свое дно, забросали берега. Всякому видно, сколь богата лапландская земля.
Колян старательно осматривал склоны долин и ущелий, русла и побережья вод, собирал все, что казалось интересным.
Скоро ящик так потяжелел от камней, что олени едва тащили сани. Колян уже не присаживался на них.
Тем временем наступили зима и полярная ночь. Заниматься полевой геологией стало невозможно. Колян наладил свою упряжку от безлюдных гор к железной дороге. У него появилась дельная думка, что всякий лапландский житель немножко геолог. Ребятишки собирают камни для игры. Да и взрослые, будь они пастухи, рыбаки, охотники, не пройдут мимо интересного камешка. Наверно, в каждой тупе есть собрание камней. Если оно и не нужно больше для игры или украшения, если уже выброшено, то, конечно, недалеко.
