Текст книги "Том 4. Солнце ездит на оленях"
Автор книги: Алексей Кожевников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)
Наконец впереди засверкали Веселые озера. Было самое маловодное время, когда вся снеговая вода ушла, а проливные осенние дожди не начались, и озера, обмелев, разделились на множество мелких и мельчайших. Издали семья Веселых озер походила на разбитую в брызги бутылку. Только бутылка от удара в камень разлетается на столь разные осколки, сколь причудливы были озера.
Колян сдернул с головы шапку, надел на один конец хорея, за другой схватился руками, поднял хорей стоймя и крикнул во всю мочь:
– Э-го-гей! Здравствуй, мой дом!
В горах, в лесу многократно отозвалось ему эхо.
Ксандра размотала свой длинный зеленый шарф и долго несла его в руках. Шарф трепетал, струился наподобие флага, порывался улететь с настойчиво влекущим его горным ветром.
В поселок Веселоозерье приехали около полудня. Встречать приезжих собралось все население, правда, их было меньше десятка человек: большинство еще не вернулось с далеких рек и озер, где занималось осенним ловом рыбы.
– Ну, с чего начнем? – спросила Ксандра Коляна.
– Пойдем пить чай, – сказал Максим.
Ксандра начала отнекиваться: не хочет и некогда, сперва надо выгрузить багаж, но старик взял ее за рукава и не отпускал.
– Пойдем, пойдем! Чай-то другую неделю кипит, чайник устал варить его. Багаж подождет в санках, ему лежать везде одинаково. Приехал гость – нельзя без чая.
– Какая уж я гостья… – сказала Ксандра. – Теперь я – твоя соседка.
– Сегодня еще гостья, – возразил старик.
Ксандра сдалась. Максим усадил ее рядом с собой, взял кончик косы, поднес к своей бороде, такой же голубовато-белой, и порадовался:
– Совсем одинаковая шерсть. Я – твой отец, ты – моя дочь. Кто скажет иначе? Никто.
Чай, верно, был застарелый, невкусный. Ксандра пила только в угоду Максиму. А сам старик и Колян пили с удивительным для нее аппетитом.
За чаем обговаривали, где жить Ксандре и где учить ребятишек. Колян предлагал свою пустующую тупу, Максим звал девушку в свою. По его словам, в поселке были и другие подходящие помещения. После чая пошли глядеть их.
На первое время, до школьных занятий, Ксандра решила поселиться в тупе Коляна, устроенной лучше других и, кроме того, милой тем, что жила в ней с отцом и матерью в первый приезд. Если наберется много учеников, тут можно сделать школу, а самой перебраться куда-нибудь; потом будет видней, что делать.
– Ты, Колянчик, помнишь, что говорил в Мурманске? – спросила Ксандра.
– Много чего говорил. Однако, забыл половину.
– Говорил, что ты да я все сделаем?
– Говорил, говорил. И сделаем, сделаем. Что надо?
– Сперва оставь меня! Но далеко не уходи, постой за дверью.
Колян вышел. Ксандра внесла один из чемоданов, не долгое время побыла в тупе одна, потом тоже вышла. В первый момент Колян подумал, что перед ним другая девушка – подтирушка, приглашенная для черной работы и незаметно пришедшая в тупу. Но это была Ксандра, переодевшаяся в старенький халат и спрятавшая свои роскошные косы под бесцветный полинялый платок.
– Зачем оделась так? – спросил он.
– Мыть тупу.
– Мыть? Снова мыть? Давно ли мыла.
– Четыре года назад.
– В ней никто не жил.
– Ошибаешься, Колянчик. Жили и живут.
– Кто?
– Потяни-ка носом! – Ксандра фыркнула: – Брр… невозможно разит мышами. А погляди-ка по углам! Тенета, пауки, дохлые мухи. Мыть, все мыть! – Ксандра распахнула дверь и окна. – Пусть проветривается, а мы пока…
Она задумалась: как быть с багажом? Сложить в тупу Максима. Он пропахнет печным и махорочным дымом. Лучше оставить в санках. И попросила Коляна укрыть багаж чем-нибудь понадежней – от собак. Он укрыл его парусиной, которую берег для новой куваксы.
– Теперь, Колянчик, больше дров и воды!
Он вязанками волочил дрова и бросал в печь, таскал и грел воду. Ксандра мыла потолок, стены, пол и покрикивала:
– Сторонись! Оболью. Мазану.
– Я могу стесать все черное топором, – вызвался Колян.
– Ни-ни, ни в коем случае! – отвергла Ксандра. Она почему-то даже испугалась этого: – Не смей касаться!
– Я хочу сделать тебе легко.
– Мне не нужно легко, мне нужно черно.
– А помнишь, как старалась над ним? – Колян показал пальцем на светлое пятно, выскобленное некогда Ксандрой.
– И хорошо, что тогда не выскоблила всего. Черное-то как пригодится еще.
– Зачем пригодится? – недоумевал Колян. – Скажи!
– Потом.
– Почему не сейчас?
– В отместку тебе. Теперь ты вспомни, сколько потомкал мне. А когда тебе потомкают – не нравится?! Хитер бобер. – Ксандра, благодушно посмеиваясь, интриговала дальше: – Вот гадай. Не все получать с ложечки, готовенькое.
– Ладно, буду ждать, – покорно твердил Колян.
– Ждать не хитро. Ты догадайся!
– Некогда, сама говоришь: таскай дрова, таскай воду.
– Да, да, это в первую очередь.
Работали азартно, во всю мочь. Коляну было удивительно, какой сильной и ловкой стала Ксандра: если он, замешкавшись с дровами, опаздывал принести воду, она бежала сама к ручью и несла сразу два ведра. Несла в гору и еще находила силу болтать, смеяться, Колян был явно слабей ее.
Домывая тупу, она спросила Коляна:
– У тебя есть свободные, ненужные санки?
– Как не быть. Есть много.
– Дай мне.
– Зачем?
– Я сделаю из них кровать.
Матрац, подушки, одеяло Ксандра привезла из дома, а кровать не взяла – решила заменить легкими санками.
– Пойдем к Максиму выбирать! – позвал Колян.
Саночное хозяйство у них было общее. Пошли. Возле тупы Максима стояло несколько санок, от молодых, еще белых, до совсем древних, уже седых, годных только в огонь. Выбрали негодные для езды, но еще целые. Колян немножко укоротил их, Максим укрепил расшатанное, затем поставили на место. Ксандра опробовала всяко: и пошатала, и полежала, и посидела. Санки стояли твердо, не скрипели. Довольная, она сказала:
– Если бы я умела, написала бы стихи – гимн старым лапландским санкам. Сколько они бегали, видели всего. Мне и во сне не пережить этого.
Санки, верно, были знаменитые: на них Колян ездил первые месяцы революции, годы гражданской войны; перевозя подпольщиков и партизан, искрестил всю Лапландию. А Максим несколько раз ставил под санки новые полозья взамен истертых.
«Теперь помчат меня в страну грез», – подумала Ксандра.
К сумеркам она убрала всю тупу, занавесила окна, перенесла багаж, достала посуду, белые сухари, конфеты, всякое другое городское угощение, накрыла стол и пошла к Максиму.
– Прошу ко мне на новоселье!
Праздновали втроем: Колян, Максим, Ксандра. Праздновали без вина, но и так всем было хорошо. Печка, перестроенная еще отцом Ксандры, совсем не дымила. Тупа освещалась, как церковь, свечами. Чай был особо ароматный, цветочный.
Колян взял гусли и сказал Ксандре:
– Я хочу отдать тебе долг.
– Какой?
– Вот слушай. Это я сложил для тебя, – и спел:
На воде разыгралася рыба.
На нее загляделся олень.
Хорошо мне на Волгу уйти бы,
Как уходит туда ясный день.
Но не знаю далекой дороги
И не знаю, ждут ли меня.
И страшат падуны и пороги,
Что, конечно, на Волге гремят.
– Тебя звали. Сам не поехал, – напомнила Ксандра.
– Когда звали – не поехал, разлучились – захотел. И часто пел эту песню. Тосковал сильно.
– Напрасно, надо было ехать.
– Боялся.
– Чего? На Волге нет ни одного порожка.
Затем Колян спел про поток, из которого только что брал воду и который одни называли рекой, другие – ручьем.
С камешка на камешек
Бежит, спешит река,
Бурлива, говорлива,
Певуча и легка.
Вода ручейная,
Вода ничейная.
Вода летучая,
Родилась в тучах я.
Вода оленная,
Мне поколенная,
Зачем торопишься,
Все к морю просишься?
Оно далекое,
Оно морозное.
Беги-ка лучше
В Веселоозеро!
Потом играла на гуслях Ксандра, играла молча, без слов. Максим глядел на молодежь мокрыми, слезящимися глазами и радовался: «Вот и у меня есть дети. Буду любить их как родных».
Уходя, он сказал Ксандре, чтобы крепче закрывала дверь. Разбежавшиеся белогвардейцы делают по ночам налеты, отбирают продукты, оружие, одежу, обувь… И тут же устроил надежный запор из толстой палки и крепкого сыромятного ремня.
Колян с Максимом, один по молодой расторопности, другой по старческой бессоннице, встали чуть свет. А Ксандра встала еще раньше, уже топила печь, таскала воду и снова что-то мыла. Колян побежал узнать. Она чистила и мыла котлы, чайники, ведра.
– Это я сам, сам, – зашумел Колян. – Ты брось!
– Когда – сам, годов через пять? – спросила Ксандра.
– Вот сейчас.
– Не верю. Котлы-то как оставили тогда, так и стоят. За четыре года у тебя не нашлось дня почистить. Ты ведь такой занятой, до котлов ли тебе! – Ксандра, как ни старалась смягчить свои слова сочувственным тоном, улыбками, не могла скрыть раздражения, кипевшего в ней.
Колян уловил его и сказал:
– Ксандра, говори прямо. Не будем обманывать друг друга.
– Что тут говорить… Помогай, это лучше всякого разговора. Грязь-то ведь не моя.
У Коляна напрашивалось, уже висело на кончике языка задиристое: «А ты не трогай, не чисти нашу грязь! Мы не просили тебя, сама взялась». Но он сердито смял, проглотил негодные слова. Надо чистить, надо мыть всю Лапландию. И не сердиться на Ксандру, а говорить спасибо ей.
В первый раз она приезжала к отцу – это было понятно. А что привело ее вторично? Ни большого заработка, никакой другой корысти не сулила ей работа в школе. Нет, не ради этого она, такая красивая, поселилась в тупе, возится с чужими грязными котлами.
Тут было что-то непонятное, сказочное.
Около Ксандры стояло несколько женщин-раностаек. Они удивленно глядели на нее и переговаривались, не то с похвалой, не то с осуждением:
– Вот это чистотка.
– Где нам до нее!
– Все – кипятком.
– И с мылом, с мылом.
– Шли бы вы домой да тоже помыли там, – сказал женщинам Колян.
Они отозвались:
– Вот поучимся и пойдем.
И действительно, было чему поучиться. Ксандра вытащила всю посуду из тупы на волю, сначала терла ее мокрым песком, затем, сполоснув, терла каким-то белым порошком, который привезла из дома, дальше, снова сполоснув, намыливала, обмывала, намыливала вторично, а кое-что до трех раз, и обмывать окончательно, набело тащила в ручей. Потом сообразила, что из ручья берут воду на чай, на обед, и начала таскать все на озеро. Вымытое расставляла по валунам, чтобы прожарилось на солнце. Колян подтаскивал дрова, топил печь, грел воду, подавал Ксандре песок, мыло, тряпки – носился, как олень, осаждаемый комарами. На посуду ушло полдня.
После обеда Ксандра завела стирку. В поисках самой чистой воды и удобных подходов к ней она перепробовала несколько озерков из семьи Веселых. Потом сушила и гладила выстиранное. На четвертый день мылась сама. Это, простое дело на Волге, здесь растянулось в очень длинное и огорчительное. Мылась в тупе из маленького тазика, который сунула в багаж Катерина Павловна против воли Ксандры и в который можно было ступить только одной ногой, для второй уже не было места.
После мытья еще стирала и ходила с выстиранным на озера. К ней зашел Колян. Он жил в другой тупе, у Максима; у него были свои дела, но большую часть времени проводил около Ксандры – когда помогал, когда мешал.
– У-уф-ф! – Ксандра, усталая, но счастливая, села на скамейку, сделанную некогда отцом, еще раз оглядела тупу. – Кажется, убралась. Больше не будет такой грязи, не допущу.
Бедная, бедная! Она совсем не догадывалась, что проделанная уборка – только начало огромной, долгой, которая ляжет на ее плечи.
– Знаешь, что говорят про тебя в поселке? – спросил Колян.
– Откуда знать, кроме тебя да Максима, ни с кем еще не перемолвилась. Сам видел, что делала.
– Слушай!..
То откровенно, то скрытно женщины из поселка все эти дни внимательно следили за Ксандрой и судачили:
– Моет и моет. Вот чистотка. Не видано, не слыхано было такой. Она и воду моет. Да еще с мылом.
– Врешь?
– Сама видела.
– Да, да. Вымыла ручей, теперь взялась полоскать озеро. Моет все подряд. Говорит: «Управлюсь с озерами – поеду к морю. Его тоже запустили до невозможности, надо промыть». Знать, немножко больная, безумная: разве перемоешь всю воду, вон ее сколько.
Ксандре понравилось:
– Хорошо говорят. Ты, Колянчик, не спорь с ними, ничего не втолковывай. Пусть говорят что вздумается. Я хочу знать настоящую, неиспорченную правду. – Затем позвала: – Пройдемся по поселку; мне пора и людей поглядеть и самой показаться.
Шли, не пропуская ни одной тупы, где были жители. Ксандра спрашивала, сколько их, какого возраста, грамотны ли.
– Зачем спрашиваешь? – в свою очередь, вместо ответа, спрашивали ее.
– Я приехала учить вас грамоте. Согласны, будете ходить в школу?
Старые и пожилые отказывались:
– Нам скоро умирать. А земля принимает всех одинаково.
Но по тону и выражению лиц было видно, что некоторые отказываются не всерьёз, а так, как в гостях от угощения; чтобы сильней уговаривали.
Молодежь и не отказывалась:
– Надо бы поучиться, надо… – И не торопилась соглашаться: – А кто будет пасти оленей, промышлять зверя, рыбу?
Ребятишек отпускали охотно. Постройка железной дороги, гражданская война, партизанщина и вызванные этим разлуки и нужда в переписке показали, что грамота – не пустая затея от безделья, а большое облегчение жизни. Сколько раз бывало: получат письмо от красноармейца и везут читать за сто верст на железную дорогу.
Но все гораздо больше интересовались не ученьем, а леченьем.
– Умеешь? Можешь? – донимали Ксандру. – Отец-то хорошо лечил. – И, не ожидая, что скажет она, обнажали язвы, открывали рты, подносили больных младенцев.
Ксандре было не внове видеть лопарскую жизнь, и все равно она поразила ее убожеством, своей упрямой неизменностью. Тупы, как прежде, черны, дымны, люди немыты, нечесаны, в рваной, грязной одежде. Сидят, спят на полу. Тут живут и собаки, лижут ребятишек.
В одной из туп младенец, едва умевший ходить, был привязан веревкой к стене.
– Это зачем? – спросила Ксандра возмущенно.
– Чтобы не глядеть за ним, – ответила мать, шившая какую-то меховую одежину. – На него глядеть и на работу глядеть сразу не могу.
– Человека, ребенка, нехорошо привязывать.
– А в огонь попадет – хорошо? – возразила мать. – Длинно привязан, довольно ему.
Но глупый младенец настойчиво рвался к огню, пылающему в камельке.
– Надо по-другому, по-человечески, – бормотала Ксандра озадаченно. – Сидеть с ним.
– Сиди!
– Мне некогда, у меня целый поселок больных, неграмотных, немытых.
– И мне некогда.
– Надо по-другому делать печки – огонь прятать подальше.
– Ничего, вырастет. И нас привязывали, а вот выросли, – сказала мать успокоительно, даже гордясь, что осталась жива, несмотря на все неудобства. – Мы такие: маленькие, а жиловатые.
Ксандра погладила младенца по грязным волосенкам, почмокала ему, рассмешила, а больше пока ничего не могла сделать для него. Она обошла весь поселок, осмотрела всех, кто жаловался; одним пообещала помочь, другим велела ехать в больницу.
Все знали, что она дочь доктора Лугова, и многие напоминали с упреком:
– Отец-то никуда не посылал, всех лечил сам, дома.
Она объясняла, что отец – доктор, а она – только фельдшер, гораздо ниже доктора, всех лечить не умеет. И лекарств у нее мало.
– Дочь хуже отца – плохо, совсем не годится, – особенно горячо выговаривала одна туберкулезная старуха. – Дочь, сын должны быть лучше отца-матери. Надо идти вперед, к уму, а не обратно.
– Верно, бабушка, верно, – соглашалась Ксандра. – Скажи, говори вашим людям, чтобы строили хорошие дома и печки, без дыма, светлые.
– Наши люди не умеют.
– Позовите мастеров.
– Мастерам платить надо, водкой поить их надо. А водку мы сами любим. – Старуха закашлялась и едва договорила: – Дюже шибко любим.
7Как пожалела Ксандра, что поторопилась и приехала в Лапландию только с фельдшерским образованием. Здесь нужны доктора, и, пожалуй, даже больше, чем учителя. Неграмотные могут подождать, а больные не могут, умирают. От последней тупы она повернула к дому и весь довольно большой путь – поселок был сильно разбросан – шла словно немая, что-то мыча про себя невнятно, хмурясь, жмурясь, нервно шевеля пальцами. Так, немо, она разговаривала сама с собой. Как быть дальше? Самое простое – перебраться в другое место и там скрыть, что имеет фельдшерское образование. А что она скажет родителям? Как, кем будет считать себя: трусихой, лгуньей, дезертиром или приличным человеком? Нет, бежать – не самое простое. Если родители и чужие люди простят ей слабость, трусость, ложь, то она сама не простит, на всю жизнь останется с сознанием своей преступности.
«С кем бы посоветоваться? С Коляном, с Максимом? И без спроса ясно, что они скажут: «Останься». Остаться и лечить, делать вид, что умею, помогаю? Это хуже, преступней, стыдней бегства. С кем же посоветоваться? Родители, Крушенец далеко. А решать надо немедленно. Да, немедленно, и самой, одной. Теперь я сама себе и наставник, и помощник, и нянька, и колыбель. Возиться со мной некому. Расти, меняться, умнеть – все надо самой».
Ксандра решила остаться, работать, пока есть силы, пока не выгонят, а недостаток лекарств, знания и умения возмещать неусыпным вниманием и уходом. Она знала от отца, что хороший уход – одно из самых целительных лекарств.
Взяв, что надо, из аптечки, которую привезла из родного дома, она снова пошла к больным; кому дала порошков, кому капель, кому сделала перевязку. И всем строго наказала, чтобы сами, без нее, не лечились. Отец рассказывал, что глупые и нетерпеливые больные сами увеличивают дозу; они думают: больше приму – скорей поправлюсь, одним разом убью всю болезнь. И случалось, убивали лекарством себя.
Расстроенный молчанием и озабоченностью Ксандры, Колян неотступно ходил за ней, готовый бежать, ехать, вообще делать все, что попросит. Он знал, что просить обязательно будет. И угадал: Ксандра, выйдя от последнего больного, сказала:
– Колян, построй баню!
– Баню… Зачем? – Он опешил, поглупел от неожиданности.
– Забыл что делают в бане? Когда был последний раз?
Он промолчал, отвечать было стыдно.
– Баню, чтобы мыться и мыть. Всем, всех.
– Мыть, еще мыть… – Ему подумалось, что женщины правы – Ксандра больна этим.
– Без бани, без чистоты никогда не добьешься полного здоровья.
– Помню баню. Хорошо, легко. Тебе какую, как в Хибинах?
– Не надо, велика. С твою тупу, можно даже поменьше.
– Скоро надо?
– Сейчас.
Они шли по узенькой, для одного человека, тропочке, вилявшей среди бесчисленных валунов.
Ксандра кивала на тупы и мечтала:
– Мне бы такую, хоть самую-самую маленькую. Натаскали бы в камелек валунчиков, накалили их, потом взданули водой – и… – Она изобразила звуком, как зашипел бы пар: – Пшшис!..
Ей вспомнилась деревенская баня с открытой каменкой, по-черному, какая была у бабушки в селе, и представилась из лапландского далека настоящим раем.
Туп пустовало уж немного – народ возвращался с рыбных промыслов в поселок, – и в тех лежали хозяйские пожитки. Выносить их, делать из тупы баню, даже на один раз, без согласия хозяев не годилось.
– А тебе обязательно нужна тупа? – вдруг осенило Коляна. – Может, сойдет вежа?
Это было огромным шагом к решению задачи. Ксандра согласилась на вежу, а пораздумав, нашла еще более простой выход – устроить баню в куваксе. Легкую, переносную. Колян пожертвовал на это дело старую, но еще вполне годную парусиновую покрышку. Она никогда не стиралась, не мылась, кроме как дождями, была сильно пропылена, закопчена. Ксандра распорола ее по швам на небольшие посильные полотнища и снова принялась стирать парусину, мыть, полоскать ею Веселые озера.
Сказочка, что Ксандра моет воду, выпорхнула с первым же путником из Веселоозерья на просторы Лапландии и присоединилась к той, какую сказывали про Русю. Вообще вокруг Руси-Ксандры началось оживление. Стали рассказывать, что лопарь – уже называли по имени, Колян, – уговорил ее вернуться к нему. В дороге они остановились ночевать возле Куйвозера. Остановились по неосторожности так, что окаменелый разбойник Куйва увидел Русю. Она шибко сильно поглянулась ему. Он собрал все свои силы, обернулся из камня в человека и под видом охотника пришел к костру, который зажег Колян. Руся поглянулась ему еще больше. Он решил увести, похитить ее, а Коляна убить. Но тут подошли на огонек рыбаки, и Куйва убрался прочь. А задуманного не оставил, ходит-бродит, ищет Русю.
Один проезжий рыбак, попросившийся ночевать, рассказал это Максиму. Старик тут же пошел проведать Ксандру. Она уже закрылась на ночь, но, услышав возле двери шаги, распахнула ее и спросила:
– Кто тут?
– Я.
– Входи, входи. Ну, что скажешь?
– Ругаться пришел. – И Максим сделал внушение, что нельзя жить так беззаботно, открывать дверь на первый стук всем и каждому. – Я сказал все, до свиданья! Закрывайся крепче!
Когда она закрылась, он подергал дверь снаружи, надежно ли заперта. И потом начал проведывать каждый вечер, подойдет, скажет: «Это я», подергает дверь и уйдет.
Колян и Ксандра строили баню. Он приносил из леса отборные пряменькие лесинки, начисто снимал с них кору, обрубал сучья. Она, сидя на крылечке тупы, сшивала парусиновую крышу для куваксы и напоминала Коляну, чтобы жердинки делал гладкими, как стекло, и, не доверяя ему, сама пробовала каждую рукой. Поставили куваксу, посредине сложили из валунов невысокую, но широкую, устойчивую печку, вмазали в нее котел, натаскали полон воды и развели под ним огонь.
Когда вода в котле забурлила и поседела, как в водопаде, Ксандра плеснула немножко на горячие валуны. Вода мигом обратилась в пар. Ксандра плеснула больше, затем еще больше, наконец, целый ковш. В куваксе так зашипело, из нее вырвался такой дикий пар, будто в нее загнали горячий паровоз.
– Ну как? – спросила Ксандра Коляна.
– Хорошо.
– У тебя всегда все хорошо. Говори серьезно!
– Я серьезно. Все хорошо.
– Тогда мойся, пробуй! Да осторожно, не ошпарься.
Колян мылся. Неподалеку от бани толпился народ и разговаривал о ней, как о непонятном чуде. Никто из собравшихся не бывал ни в какой бане, мылись в тупах из корыта, а чаще только обливались, без мыла, без мочалки. Баня, запрятанная в куваксу, время от времени сердито шипящая и выбрасывающая в дымовую дыру клубы жаркого пара, была интригующей и пугающей загадкой.
В моменты затишья Ксандра спрашивала:
– Колян, ты жив, не сварился?
– Жи-ив.
– Почему не слышно тебя?
– Отдыхаю.
– Когда вздаешь, отходи подальше от каменки! – советовала Ксандра. – И поливай не сильно. Не то ошпарит.
– Знаю, научился.
Неопытных в мытье обливанцев эти переговоры так сильно настроили против бани, что после Коляна не нашлось храбреца залезать в нее. Отказался даже самый смелый охотник Веселых озер – Оська, муж Моти. Пришлось Коляну зазывать:
– Ну, кто со мной?!
В толпе начались переглядки, подталкиванье локтями. Наконец Оська решился. Для примера ему Колян снова вымылся, потом вымылся для примера второму, и так четыре раза. Тем временем стемнело, и мытье остановили до утра.
На следующий день Оська превознес баню, что называется, до небес; дошло даже до спора, кому идти раньше. Скоро все взрослые мужчины перемылись. У парнишек были вши, и Ксандра велела родителям остричь их перед баней. Опять начались переглядки, отговорки: боюсь, не хочу, не умею, нет ножниц. Переходя из тупы в тупу, Ксандра уговаривала:
– Нестриженых нельзя пускать в баню. Они так завшивеют ее, что потом не войдешь. Нестриженых я не могу принять в школу. Всех мальчишек-школьников во всем мире стригут наголо.
Одного уломала и остригла сама. Тогда и все другие согласились остричься, но только у нее. Оказалось, что тятьки и мамки стригут хуже, чем учительница, не гладко, а крупной лестницей, как баранов. Ксандра стригла, улещая ребятишек ласковыми словами: «Миленький, хорошенький, умненький, потерпи, не вертись», и в думах ругмя ругала себя: «Дура я, дурища! Сколько крови перепортила матери: свечи не возьму, таз не возьму, половину всего выброшу. А надо бы: клади, мамочка, больше, клади все, что есть на свете, – шнурки, мочалки, иголки, нитки, гвозди… Все, все. Как пригодилась бы машинка для стрижки! Мать заикалась про нее. Но с дураком, говорят, и сам бог не волен. Вот теперь щелкай ножницами». Рука с непривычки немела.
Остриженных мальчишек сразу, чтобы не убежали, безотказный Колян вел в баню и перемыл всех. Девчонок, полагала Ксандра, вымоют матери, но обнаружилось, что женщины-обливанки и сами моются и других моют плохо: мало трут мочалкой, экономят мыло. И Ксандра весь женский день провела в бане, показывая и на себе и на других, как надо мыться. Самых маленьких, которые жили еще в люльках, она вымыла без бани, по домам, и спеленала по-ученому, насколько было возможно, при скудости пеленок и тряпок.
Желающих учиться набралось восемь человек: пятеро школьного возраста, трое взрослых. Ксандра порадовалась: ее школа будет не последней. В Мурманске она слышала, что есть школы, где учеников еще меньше – пять, четыре, даже три. Она сразу разделила учеников на две группы: детскую, дневную, и взрослую, вечернюю.
– Завтра приходите, – объявила младшей.
Начали приходить за два часа до уроков – Ксандра едва успела прибраться и позавтракать. Говорить, что пришли до времени, было опасно: уйдут – снова не заманишь, и она принимала всех так, словно явились в самый раз. Пока собирались, расспрашивала, кого как зовут, сколько лет, какая семья, показывала книжки с картинками.
Собрались. Ни парт, никаких других школьных приспособлений не было – всего один столик да скамеечка для учительницы, – и Ксандра усадила ребятишек по-лопарски, на пол, затем сказала, чтобы каждый запомнил свое место и всегда садился на него. Говорить: «Тише, дети, тише! Начинаем урок», как бывало на Волге во время практики, не пришлось. Здесь ребятишки притихли сами.
Перед самым началом, когда Ксандра уже взяла со стола длинный пальцеобразный мелок, вдруг в тупу заглянул Колян и спросил:
– А мне можно учиться?
– Садись, – разрешила Ксандра.
Потом на черной, закоптелой стене тупы нарисовала мелком четвероногую рогатую фигуру и спросила:
– Кто это?
– Олень, – ответили ученики хором.
– А кто из вас нарисует оленя? – и протянула мелок.
Он выглядел таким соблазнительно красивым, таким сахарно-вкусным, что потянулись к нему все.
– Как хорошо, какие молодцы! – похвалила Ксандра, выдала всем по мелку и указала каждому место на стене.
Стен было четыре, все совершенно свободны – не висело на них ни одежды, ничего другого, под толстой, затверделой корой многолетней сажи все густо черны, как наружная сторона котлов.
– Нарисуйте по одному оленю.
Ребятишки углубились кто в дело, кто в раздумье. Одни немало рисовали на снегу хореем, яркими камешками на темных валунах, другие никогда не пробовали. Эти и мел взяли не для рисования, а только подержать в руках, понюхать, тайком лизнуть.
У Ксандры выдалась свободная минутка. Колян подошел к ней и шепнул:
– Ты для этого берегла черное?
– Для чего же больше?!
– Кто тебя знает. Ты вон какая…
– Какая?
– Хитрая.
– Голь на выдумки хитра. Здесь будешь хитрой.
– Погляди туда. – Колян покивал на окно. – Там еще пришли учиться.
Ксандра выглянула. За окном, возле тупы, тихо, чинно сидела пятерка собак. Все школьники были парнишки, уже пробовали охотиться, ездить на оленях, имели собак, которые всюду следовали за ними. Верные псы терпеливо ждали, когда хозяева выйдут к ним.
– Это мне невелика радость, – сказала Ксандра про собак. – Подумай, как завлечь девочек!
– Учить девочек родители считали ненужным баловством.
– Ладно, буду думать, – пообещал Колян.
С разным умением, с разным старанием и трудом, все ребятишки нарисовали оленя. Ксандра разрешила им сесть отдохнуть, а сама подписала свой рисунок печатными буквами и сказала про подпись:
– Это – тоже олень. Верхний олень нарисован, нижний написан. Идите напишите под своими рисунками, как у меня.
На взгляд ребятишкам показалось, что написать проще, чем нарисовать, но взялись за дело – и… некоторые так и не добились даже сходства со словом «олень». А устали от этого мелового оленя, как от целого непослушного стада живых.
В возне с меловыми оленями незаметно прошел весь первый урок. На перемену Ксандра отпустила ребятишек побегать. Они поиграли между собой, с собаками, а через десять минут вернулись на свои места. Собаки снова чинно, строго уселись возле тупы.
Весь второй урок считали пальцы на руках, пуговицы у своих рубашек, мелки, которые показывала Ксандра. После второго урока она отпустила ребятишек домой, а Коляна попросила остаться и сказала ему:
– Мне неудобно, стыдно: столько всяких забот взвалила на тебя. И снова приходится просить.
– Проси, Ксандра, проси. Спасибо, что просишь! Для тебя, для школы я рад делать.
– У тебя есть свои заботы. Я буду платить, нанимать тебя. В Мурманске мне дали денег.
Колян удивился:
– За что платить? За то, что я люблю свой поселок, свою школу, свой народ? Я ничего не возьму. Я люблю даром. Мне это хорошо. Проси, Ксандра, не обижай меня!
– Ладно, для школы можешь делать, – согласилась она. – Но для меня делаешь слишком много. Я не могу брать бесплатно мясо, рыбу.
– А я не могу брать с тебя деньги. Мясо, рыба мне ничего не стоят.
– Как – не стоят? Тратишь время, треплешь обувь, сети.
– И дарить нельзя?
– Дарить каждый день, как ты, нельзя. Больше не буду брать. Я могу купить, мне платят деньги.
– Ах, Ксандра, не надо покупать. Зачем? – сожалел Колян. – Мясо, рыба – стоит ли разговора?
– Стоит. Я хочу есть свое, заработанное. Оно слаще. Ты понимаешь это?
– Немножко понимаю.
– Подумай и пойми лучше!
– А куда девать, если убью большую птицу, поймаю большую рыбу? Бросать?
– Отдай соседям! Не все же мне. В поселке всегда есть голодные люди. Бей, лови меньше. Птицы и рыбы тоже хотят жить.
– У кого будешь покупать? – спросил Колян.
– У всех, кто будет продавать. Оська набивается сам. Могу у тебя.
– Нет, тебе не продам. Проси что-нибудь так.
Она попросила сделать каждому школьнику по небольшой черной доске для письма мелом и дала образец – крышку от картонной коробки, в которой привезла посуду.
Весело насвистывая, Колян вышел из школы, окинул взглядом поселок: где искать доски? Доски привозили издалека – в поселке даже пилы, делающей их, не было, – тупы крыли сучьями, мхом, дерном, крылечек, оконных наличников не делали.
Шел по поселку и прикладывал образец ко всем доскам, попадавшимся на глаза: к дверям туп и амбарчиков, к спинкам легковых санок. С каким бы наслаждением снял он дверь у колдуна! За примеркой этой двери Коляна заметил Оська и спросил, что делает он. Колян решил разыграть жадного Оську:
– Ищу самую хорошую дверь.
– Зачем?
– Снять.
– Сня-ять… Для чего?
Колян рассказал, какая объявилась в школе нужда.
– Снимай свою! – посоветовал Оська. – Никто другой не отдаст дверь.
– Моя не годится.
– А чья годятся?
– Лучше всех твоя.
– Я не отдам. – Оська начал быстро-быстро мотать головой, как птица трясогузка хвостом. – И не проси, не пробуй!
